Текст книги "В роли себя самой"

Автор книги: Елена Проклова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

И он не молчал, он меня убеждал из всех сил:

– У тебя есть профессия! Твоя, настоящая, состоявшаяся! Ты – актриса. Ни ты сама, ни кто другой не даст тебе об этом забыть. Зачем тратить столько сил, столько времени, разъезжать по ботаническим садам, записывать лекции, учить, рисовать, чертить – и не знаю что еще делать? Кроме прочего, я дам тебе двухсот-трехсотпроцентную гарантию, что не найдешь ты применения своему второму образованию. Проектировать парковое пространство, Господи! Какое, где, по чьим заказам? Только свой собственный сад, который ты, может быть, и устроишь по самому распоследнему слову мировой садовой науки – но ты бы, в сущности, того же самого добилась бы своими собственными силами и врожденными художественными способностями. Даже если ты "въедешь" в другой мир, то киношники и театральщики будут требовать свое, никуда ты от них до конца не денешься.

Я и сама понимаю, что не вовсе безупречна моя попытка переворота жизни в сорок пять лет. И это еще мягко сказано.

...Простите, не только мягко, но и очень коротко, вскользь. Занятия в Архитектурном институте? Это какие-то курсы? У вас появилось новое хобби?

– Нет, это не хобби и не курсы. Я поступила учиться в институт, я студентка.

– Студентка? Но... в самом деле, зачем?

– Затем, чтобы получить полное образование в той области, которая меня интересует. А вернее сказать – захватывает. В той области, где я наконец-то могу добиться того, что мне давно хотелось исполнить, чего мне так не хватало в течение долгих лет. Я упорно искала и нашла место, где могу получить все это.

– А именно?

– Московский архитектурный институт, кафедра ландшафтного дизайна, школа согэцу.

– Согэцу – это имя?

– Нет, это название школы – в смысле направления в искусстве икэбаны.

– Однако, вы продолжаете изумлять... Извините, но учиться составлять композиции из веток... Это очень красиво, даже очень глубоко, я готова относиться к этому виду красоты с самым глубоким уважением... Только разве для этого нужно становиться студентом? Можно ведь купить любую книжку на уличном лотке и плюс к этому иметь немного вкуса. Что-то тут не то...

– Не то, вот именно. Что восточные единоборства, что восточное искусство – мы знаем о них по верхам, видим внешнюю экзотику. А нужно вжиться в это. И, вживаясь, измениться – в том, в чем мы однобоки. Я это очень остро почувствовала на себе, и не раз об этом говорила – почти на всех предыдущих страницах. Человеку нужно ощущение гармонии, красоты и основательности, радости – и не только в редкие минуты праздников, не только в каких-то редких оазисах. Красота и радость – в обыденном, вот чего хочется. Хочется видеть это, чувствовать – и создавать. Для этого, конечно, мало иметь художественный вкус и одну-две книги ему в помощь. Нужно энное количество систематических знаний и сумма примеров, чтобы в итоге твои мысли потекли в определенном направлении, чтобы работа руками обрела новый смысл.

– А какая работа?

– Ландшафтная архитектура. Планировка городской зоны, загородных участков, садов, парков, скверов, фонтанов и так далее. Оформление интерьеров. Даже составление букетов, профессия куда более распространенная, чем кажется на первый взгляд.

– И диплом дают?

– Да. Надо проучиться два года, сдавать сессии, выполнить дипломное задание – и получить официальный документ государственного образца.

– И потом с этим дипломом вы будете... Кем вы будете?

– Художником по ландшафту, архитектором.

– Здорово! Но все равно непонятно...

– Многим непонятно. Мне самой – в чем-то тоже, если говорить о будущем, о планах. Но если о настоящем, то я очень рада. На наших занятиях я каждый миг получаю доказательство своей правоты в отношении к миру: он целостен, он может быть гармоничен и осмыслен, он может выражать человеческое настроение и влиять на него – опять же осмысленно. И тогда в мире нет одиночества, нет отчаяния, нет безобразия и разрушения – уже нет, или во всяком случае вот-вот не будет. Они устранимы.

– У нас повторяют слова Достоевского о красоте, спасающей мир. И в подавляющем большинстве случаев совершенно некстати, в неправильном понимании, хотя, наверное, из лучших побуждений.

– Да. Достоевский имел в виду красоту – нравственность, в том смысле, как мы обычно говорим "красиво поступить" или "поступить некрасиво". Просто не надо выхватывать только те слова, которые говорит князь Мышкин, "идиот", глядя на портрет Настасьи Филипповны. Надо вспомнить и "Бесов" Федора Михайловича – ту сцену, где Николай Ставрогин приходит к схимнику и глумится над ним, размазывая свою внутреннюю грязь. А схимник скупыми словами, так просто, доказывает, что Ставрогин не прав. Он говорит: "Некрасивость убьет". И все, спор окончен! Не о чем больше спорить. Почему в итоге Ставрогин убивает себя? Потому что он себе отвратителен, он писаный красавец в своем внешнем облике – видит, как он некрасив, уродлив во внутренней своей сущности. И чтобы правильно, до конца понять мысль Достоевского, остается только одно: помнить, что внутренняя красота нуждается в своем выражении, воплощении. Тогда она действительно спасет.

– Как жаль, если все это случится лишь по истечении долгого времени.

– Есть цель, а есть и путь к цели. И он хорош сам по себе. Мне нравится им идти, я иду – и даже не обязательно из высоких соображений грядущего царства добра, истины и красоты. Именно такую возможность я нашла в своем нынешнем занятии.

И оно, захватив меня, не образовало трещины в моей семейной жизни. Такой убежденный противник моих планов, Андрей тем не менее помогает мне во всем. И мы ездим с ним вместе фотографировать ландшафты, особенности разных парков, покупать литературу, собирать гербарии. Он тратит на это уйму времени, которое мог бы проводить в свое удовольствие на охоте, на рыбалке, просто с друзьями.

Почему он так делает? Потому же, почему и я.

Наступает момент – Андрей берет свое. Обижаюсь ли я, когда выходные дни мой муж проводит без меня? Я же не всегда могу вместе с ним ехать на охоту или иначе как-то разделить его общество. Конечно, обижаюсь. Но больше, чем ущерб, нанесенный моему эгоизму, я чувствую удовлетворение: он отдохнет, он будет заниматься тем, что ему нравится.

Возможность жить не только своей жизнью, чувствовать не только свое удовольствие – это, оказывается, так интересно!

И еще все время открывать в близком человеке что-то новое, неожиданное.

Нашей дочке Полине скоро будет пять лет. У нее есть нянечка, которую зовут Татьяной. Она старше меня, коренная уроженка подмосковной деревни, где теперь живет и наша семья. Татьяна уже давно для нас член семьи, мы все вместе прекрасно ладим друг с другом. Но в любых отношениях бывают сучки и задоринки. Вот один такой "сучок", совсем свежий.

Обычно именно Татьяна одевает Полинку, чтобы идти с ней гулять. Возможность выбора платьиц, юбочек, маечек есть, и желание одеть ребенка получше, понарядней – тоже, даже в избытке. А что такое избыток в данном конкретном случае? Это – ажур, кружева, оборки, помпоны и все цвета радуги сразу... Такой, мягко говоря, перебор. И вот я вижу свою дочуру одетой по последней подмосковной "моде"... Конечно, я взрываюсь. (Я, честно говоря, борюсь со вспыльчивостью в себе, но до совершенства мне еще очень далеко). В ответ на мой эмоциональный всплеск Татьяна обижается. И пусть ребенок переодет, но обе мы по этому случаю друг другом недовольны, мира в семье нет.

А тут еще новости – Полина начинает заявлять свои претензии: мама, это платье я не надену, давай мне вон то! Пока что с ее гонором дело далеко не зашло, для исправления хватает шлепка хорошего и недельного запрета на обновы. Но на нянечку я уже в очень сильном гневе.

И хуже всего то, что гнев мой абсолютно праведный, и в частности поэтому волна раздражения во мне перехлестывает мою же способность что-либо объяснять. Я слишком хорошо осознаю, что я права. Мне просто противно видеть свою Полинку безвкусно одетой. А еще я, конечно, боюсь за ее характер и привычки – да не просто так боюсь, но имея уже к тому все основания. Капризы-то – вот они, начались, а из-за чего? Из-за того, что вкус уже испорчен!

Словом, для внутрисемейной драмы с продолжениями поводов и оснований предостаточно. Чтобы дело пошло-поехало: обида на обиду, я так сказала, мне так ответили... В итоге – шум, крик, всеобщая ссора, чувства в клочья, и как результат – ребенку от всего этого еще хуже.

Спасибо Андрею. Вмешавшись в вопрос о детских нарядах и женских обидах, он все распутал и выпрямил. Он сказал Татьяне:

– Дай я тебе объясню, чтоб ты поняла. Я тоже все понимаю: тебе хочется поймать свой кайф – среди твоих бабулек-подружек. Чтоб они посмотрели на кружева-оборочки, поцокали, поохали – ах, ах! Но посмотри: ребенок учится гордиться не своим, вот что плохо. Это самое плохое, что может быть для ребенка. Вот когда она будет по-английски говорить лучше всех сверстников, или сыграет, нарисует, в песке наконец построит что-то лучше всех – вот тогда пусть гордится на здоровье. А пока ей гордиться нечем, и не надо давать для этого повод.

Я бы даже не сформулировала все это так точно, как он. Но проблема дошла и до меня – в той самой ипостаси, какая была тут главной и истинной. И до Татьяны. Она сразу согласилась:

– Да, да... Ой, мои-то дочки платья нацепят и ходят, думают, что...

Словом, ни драм больше, ни обид, одно сплошное взаимопонимание.

Зато к собственной одежде муж относится так, что сложности возникают у меня. Скажем, вот я, от всей души, посвятив уйму времени самому тщательному отбору, приношу домой подарок. Ну хотя бы джинсы. И слышу:

– Кто тебя просил?!

– Та-ак.... Я-то старалась, я-то из лучших чувств! Вот, принесла, а ты...

– Господи, ну сколько раз... Ты хочешь, чтобы я с утра, имея две пары джинсов, видя эти две пары перед собой, полдня ломал голову: какие мне надеть – эти или те? Пойми, чтобы куда-то идти, мне достаточно одной пары, а остальное – это только лишняя головная боль! Вот у меня есть джинсы, одни, и никуда я ни в чем другом не пойду, кроме какого-нибудь приема. И то только потому, что тебе это надо. А если бы не ты, то и на прием этот я бы в джинсах пошел. Ну не нравится мне это! Вот зачем ты мне купила эту дубленку? Зачем ты мне ее купила?

– Андрюша, ты ходишь в рваном китайском пуховике! Сколько лет ты в нем ходишь? Мне стыдно. Я не могу с тобой никуда выйти, а я хочу шубку надеть. Что же я пойду в своей норковой шубке – рядом с пуховиком, в котором ты машину чинишь?

И одевает он мои покупки только тогда, когда мне это надо. Сделать тут ничего нельзя. И если бы все трудности исчерпывались вопросом одежды...

Но о том, что не исчерпывается, я говорить не буду. Пусть случается мне застывать от негодования или недоумения: как же так? Самый лучший, все понимающий (когда хочет) – и вдруг такое?

Но нет, не буду. Какая разница, что именно такое? Все счастливые семьи счастливы по-разному. Все несчастливые несчастны одинаково. В том смысле, что не обязательно вполне несчастливы. Но понять, в чем заключается какое-то то или это несчастье, можно без особой разницы. Важно ведь, не как именно бывает больно, а важно, что вообще бывает. И важно, как ты себя при этом ведешь.

Прежние мои отношения, романы, замужества начинались с того, что мне всегда было достаточно... своего одиночества. Я не оглядывалась: где же, где же суженый, или поклонник, или просто кавалер на один вечер? Я прекрасно чувствовала себя без партии сопровождения, в блаженной такой отрешенности. Вдруг – пробуждение, можно так сказать. Пробуждение от того, что натолкнулась на кого-то. И спрашиваю:

– А? Что?

– ... !!!

– Вы меня любите? А-а... Я что-то тоже должна?

Примерно так. Я чувствовала так, что я на кого-то натолкнулась, направление моего движения менялось, я шла по новой, условно созданной траектории. И отражала чувства, вспыхнувшие не во мне. Как зеркало. (Воистину, этот предмет для меня больше, чем предмет.) Но отражать можно до тех пор, пока есть что отражать. Слабее источник – слабее и отражение, это естественно. Хотя, отражая, я всегда старалась делать это красиво, достойно источника. Только все-таки это большая разница: отражать – или излучать. Плыть по течению – или пытаться рулить.

Бывают женщины, которым непременно надо самой поставить на ноги мужчину, добиться, чтобы он состоялся благодаря ей. Бывают женщины, предпочитающие "готовый продукт", и желательно с хорошими материальными возможностями в придачу. Бывают женщины, которые берут, что осталось после первых двух разрядов. Я, наверное, не отношусь ни к одному из них. Мне нужно и быть обязанной, и чтобы мне были обязаны какими-то успехами, достижениями. Мне нужно то, что я всегда искала в искусстве, в работе: партнерство, в котором происходит все. И у меня оно есть.

Из всего этого – открытия следуют за открытиями. Мне интересно их делать. Я знаю, что их запас бесконечен. Мы смотрим друг на друга, находя в каждом из нас новые черты и качества, – и не только. Нужно уметь – и это главное – смотреть в одном направлении.

Глава 12

ДОМ, В КОТОРОМ Я ЖИВУ

Семейный портрет без интерьера – это, прямо скажем, не портрет, а в лучшем случае черновой набросок портрета. Свой дом в любом из значений этого слова можно понимать и строить как крепость, или как рай в шалаше, или как квартирку-гнездышко, словом как угодно. Это дело вкуса и, конечно, как всегда – случая и возможностей. Но, как бы все ни сложилось в жизни, если уж без хозяйки дом сирота, то хозяйка без дома – это и вовсе что-то несуразное. Когда-то в своих детских полуснах я построила из воздуха дом-дворец для живой куклы, подобия себя самой. Потом было время, когда я, не имея дома – своего собственного угла, страстно мечтала о нем. Потом было... еще много чего, об этом я уже рассказала. А сейчас наконец у меня есть дом, в котором я живу. То есть все мы живем – я и мой муж Андрей, наша дочка Полина, ее нянечка Татьяна, плюс две собаки – Юкон и Чинук, и один котенок, Симба,– совсем новичок в нашей тесной компании. Это постоянные жители. С меньшим постоянством дополняют собой наше домашнее народонаселение старшая моя дочь Ариша и ее дочка Алиса.

Дом большой, кирпичный, построенный нашими собственными руками. Я говорю "собственными", не делая большой натяжки: столько трудов, физических и душевных, было вложено в созидание, что наш дом по праву называется домом, который построили мы.

Его история втрое моложе, чем история нашей с Андреем семьи. Сначала, когда эта семья состояла только из двух человек, нашим домом была кооперативная квартира на улице Красина. Конечно, мы ее обустраивали, что-то выдумывали, изобретали, улучшали, делали и переделывали. И жилось нам там вполне неплохо. Мир дому тому.

Но вот, лет десять назад или чуть больше, во МХАТе и в Союзе кинематографистов стали собирать списки желающих получить дачный участок. Я давно мечтала получить в свое распоряжение эту радость, ведь вся "моя" земля до сих пор умещалась в цветочных горшках. Очень и очень многочисленных, но, думаю, тем более становится понятно, что именно я в первую очередь хотела получить: заветную возможность копаться, рыться, сеять, рыхлить, сажать, подвязывать, рассаживать и пересаживать, подрезать, поливать – и так до бесконечности в том же духе.

Я подала заявления туда и туда, в Союз и в театр. Прошло какое-то время, мне отказали. И там, и там.

Я порядком расстроилась по этому поводу – как всякий честный советский обыватель. Ну что это такое: как безотказно "тащить" на себе репертуар так пожалуйста, Проклова. А как получить место, где отдохнуть,– мой номер сто двадцатый.

Но я не только расстроилась. В театре у меня состоялись устные объяснения, а в Союз кинематографистов я написала письмо – еще, видимо, не изжив в себе наследие своего славного комсомольского прошлого: на всякое обращение положено давать отзыв, пишите, вам ответят. В письме я попомнила деятелям Союза длинный список своих лауреатств и премий – мол, не с бухты-барахты о чем-то прошу. А просила я уже не столько о предоставлении участка, сколько о разъяснении: почему отказали? Будьте так добры, пожалуйста, объясните причины. А если вы этого не сделаете, то вам должно быть стыдно. (Есть в этой книге место, где я изумляюсь способности своих родителей даже в наше время прибегать к аргументу "да будет вам стыдно!". Теперь беру те свои слова обратно. Жизнь все творит точь-в-точь по пословице, и яблоку от яблони далеко не упасть...)

Не знаю, устыдился ли кто-нибудь в Союзе кинематографистов, прочитав мое письмо. Вряд ли, конечно... Вряд ли его вообще прочитали. Во всяком случае, никто мне не ответил.

Сейчас мне все это смешно, а тогда было обидно. Даже очень. Потому что я практически никогда ничего ни у кого не просила, особенно у тех, кто сильнее меня – то есть поступала точь-в-точь так, как "завещал великий Воланд"... Не скажу, что верила, будто сами все предложат и сами все дадут, но всего один-единственный раз позволила себе нарушить мудрый принцип – не просить. Что делать: размечталась, что имею я право, в конце-то концов... Ан, не тут-то было.

Все мои друзья знали, как со мной обошлись. А один из них, Валера, приятель моего брата, художник, преподнес мне здравую идею:

– Ну что ты просишь, ну что ты унижаешься? Не занимайся ерундой! Давай поступим иначе...

Валера сам живет в Подмосковье, в одном из ближних районных центров. Он знал, что тогда от местной фабрики стали давать участки ее работникам. И отправился к ее директору, который долго не раздумывал, а выдвинул конкретные условия:

– Давайте, поднимайте культурный уровень наших трудящихся, выступайте у нас с концертами – и мы будем считать вас членом нашего коллектива.

Вот такой бартер. При том, что землю мне никто не подарил: за нее полагалось внести деньги, что и было нами сделано. Зато все решилось практически мгновенно, без всякой волокиты и бумажных извращений. И более того: когда по спискам театра и Союза кинематографистов стали давать землю, то это оказалась совершенно невозможная даль, за сотню с лишним километров от Москвы. И пошли отказы от тех, кто что-то там получил, мне стали предлагать участки отказников. Узнав, что моя проблема решена, кое-кто оказался недоволен: опять эта Проклова... А я уже была по горло в хлопотах по обустройству полученного надела.

Нужны были деньги, чтобы строиться. У нас с Андреем было по машине, обе их мы продали. На сумму от продажи наших "колес" купили стройматериалы – что-то снова с помощью брата и его друзей, что-то с помощью нашей народной любви к артистам: опять я выступала с концертами, зарабатывая иногда деньги, а чаще – содействие производственных или строительных организаций.

И наконец мы заключили договор с одной фирмой, которая взялась возвести нам дом, без его отделки – только фундамент, крышу и стены, выгораживающие планировочное пространство. По представленному в фирму проекту, который я делала сама: чертила поэтажные планы, виртуально "одевая" себя и свою семью внутристенным пространством – будущим уютом, теплом, удобством. Словом, осмысленной и комфортной средой обитания, продолжением нас самих. Тогда нас было еще двое, только я и Андрей, но появление третьего, чего бы это ни стоило, подразумевалось обязательно. Подразумевалось и заранее учитывалось – конечно, не в том смысле, как если бы речь шла о жилплощади в рамках пресловутого "квартирного вопроса". Но раз уж нам выпал случай создать и обжить свой дом, свою малую родину, то она должна была стать такой, которую ни поменять, ни потерять, ни бросить не захочется. Ни нам, ни нашим детям. Не потому, что там "не счесть алмазов пламенных в лабазах каменных", а потому что она – такая, какой ты хочешь ее видеть. Слова "мой, моя, моё" тоже, конечно, имеют место. Но с некоторой поправкой: собственническая принадлежность хозяина и дома обоюдна.

Все это я могу выразить сейчас. Когда шло планирование, было не до философии. То есть я уже многое инстинктивно чувствовала – именно то самое, что только что высказала – и руководствовалась этим, просто не искала до поры до времени точных формулировок.

Хотя и тогда формулировки все же потребовались – юридические. При составлении договора с фирмой на строительство нашего дома было учтено, что в случае неисполнения взятых на себя обязательств обе стороны, заказчик и исполнитель, несут конкретную ответственность. А на дворе было очень интересное время – начало девяностых годов, революция цен. Или правильнее сказать, контрреволюция? Ну, в общем, катаклизм.

В оговоренные сроки фирма не сделала фактически ничего... Но тут особенности нашего договора вступили в силу, и скупому (или ленивому, или слишком "хитрому") пришлось платить дважды – это еще в лучшем случае. Потому что для нас плата, уже внесенная, осталась неизменной. Примерно равной стоимости двух легковушек. И в результате не так быстро, как хотелось бы, но дом все-таки был возведен. Как договаривались, в виде кирпичного остова: стены, перекрытия, отведенные для коммуникаций каналы, подвал, крыша. Все. Жить в нем было еще нельзя. Но мы с Андреем туда переехали. В апреле месяце 1993 года.

Навсегда. То есть, навсегда не в голые стены без оконных рам и стекол, а навсегда в этот дом. Где отделали сначала для себя одну комнату, отапливаемую с помощью трех электрообогревателей. Эта же комната служила нам по совместительству и кухней, и "ванной". А то и гостиной, где редкий вечер не гомонила дружеская компания, набиваясь в наше единственное жилое помещение с плотностью тех самых сельдей в бочке. Как говорится, в тесноте, да не в обиде...

Настало лето, когда пришлось заниматься сразу всем: участком – землей и первыми посадками (уж очень мне это не терпелось!), прокладкой дороги, еще чем-то... В результате мы так и остались зимовать все в той же единственной комнате, в прежних условиях. Отопление и воду провели через год, газ "пришел" в нашу деревню и к нам в дом через два года.

Однажды в лютый мороз к нам присоединилась собака: соседи принесли с рыбалки почти совсем замерзшего годовалого сенбернара. Нашли его, всего уже в сосульках, доставили к нам в дом в полуобморочном состоянии – он даже не мог сам идти вверх по ступенькам. А у нас в тот вечер, как назло, всякая еда в доме кончилась! Собирались на следующий день ехать, покупать новый запас... Выручили пельмени – одна пачка случайно завалялась в морозилке. Мы их сварили (самим тоже надо было что-то есть!), остудили отвар и этим отваром напоили несчастного пса. Попозже он съел и свою треть пельменей, и совсем отогрелся. А там уж и окончательно освоился, вступив в права коренного обитателя.

Найденыш-сенбернар получил кличку Юкон: его появление в доме было таким "джек-лондоновским". Тем более что в ту зиму мы с мужем, живя по-походному, почти каждый день читали и перечитывали сочинения писателя-романтика. По аналогии с Юконом, наш второй пес – красавец овчар, редчайшей для кавказца белой масти – получил кличку Чинук, что значит "северный ветер". Одно время у нас жила еще такса, прозванная Бонанзой (ручей, приток Юкона). Но ее пришлось вернуть прежней хозяйке, моей подруге: дом был еще совсем не достроен – тут щель, там гвозди и так далее – и любопытному коротконогому щенку грозила масса неприятных случайностей.

А Юкон и Чинук живут, без проблем, соседствуют друг с другом, у каждого – персональная будка с вольером. Котенок Симба, "крестной" которого стала Полинка, выбрав малышу имя из своего любимого мультфильма "Король Лев", сибаритствует в доме. Серый, толстый, курносый, пушистый – из породы английских короткошерстных кошек. Его свобода пока ограничена: маленький, надо воспитывать, а то ему только дай волю – вмиг вся обстановка будет выглядеть как Мамай прошел...

Число обитателей увеличивается, а дом наш не готов до сих пор. Он продолжает обживаться. Процесс идет сверху, с моего любимого этажа, где оставлен максимум неперегороженного пространства. Где посредине расположен круглый каменный очаг, и с одной стороны, в углу,– стойка-бар с музыкальной системой и мерцающим светом. В другом углу – диваны, шкуры. По стенам охотничьи трофеи (каюсь: есть не только добытые во время наших лесных вылазок, но и декоративные, а еще – дареные).

С той стороны, где музыка и бар, можно выйти на верхнюю веранду, где пока вместо стекол полиэтиленовая пленка, как в теплицах. Зато на веранде прохладно, и это мое любимое место для рисования.

С той стороны, где шкуры, есть дверь, ведущая в "рукодельную" комнату. И сейчас я в замешательстве: и с верандой, и с рукодельной связаны очень важные стороны моей жизни. Куда мне пригласить вас в первую очередь?

Рукоделье как-то больше соответствует домашнему настроению... Значит, сейчас пойдем к лоскутам ткани и клубкам ниток. Рукодельная комната темная, без окон. Находится под самой крышей, под покатым потолком. Знаете, почему-то очень забавно всегда получается: как только я намереваюсь как следует осесть в своей рукодельной – тут же вокруг собирается компания. Обязательно кому-то тоже надо что-то пришить, привязать, приклеить. Особая притягательная сила существует у этого пространства, собранного из кусочков, остатков, обрезков. Стены там обшиты остатками вагонки, пол кусками коврового покрытия из моей московской квартиры, где этим покрытием когда-то в целях звукоизоляции была полностью затянута одна комната – пол, стены, потолок. Основное пространство занимают столы, составленные друг с другом по сложной схеме. Остальная мебель в лоскутной – под стать общему "стилю": часть ее – старая, из той же квартиры, часть – шкафчики, стеллажики, этажерки – собрана "по вдохновению", от случая к случаю. И неплохо, как мне кажется, вписывается в стихию, где столько всего развешано, подвешено, расстелено и так далее. Стены рукодельной отданы под галерею моих любимых фотографий, картинок из журналов – юморных, оригинальных всяких. Одну стену полностью занимают... голые и в мини-бикини красотки. А что? Да, я люблю видеть красивое женское тело. Onni soit, qui male y pense – пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает. (Я не щеголяю знанием французских поговорок на языке оригинала, но хорошая мысль стоит дополнительных усилий, чтобы быть выраженной точно).

Но красотки красотками, но все-таки сюда я прихожу по делу, и мне то и дело бывают нужны находящиеся здесь в готовом к работе состоянии две швейных машинки. Несколько столов составлены друг с другом, на них почти всегда царит нехудожественный рабочий беспорядок. Правда, эта комната единственное место, где он царит, потому что в остальных местах – все по полочкам. Я люблю открыть шкаф и сразу увидеть каждую вещь, которая в нем лежит, аккуратно сложенную, в пакете. В этом я составляю полную противоположность маме. Каждый ее шкаф – это взрывное устройство. Открываешь дверцу – и падаешь от ударной волны, от рушащегося на тебя вороха одежды. Обратно в шкаф все вещи попадают, мягко говоря, под давлением, которое нельзя ослабить ни на миг, пока не заперта дверца.

Иногда в шкафовых внутренностях мама производит полную разборку, каждый раз чреватую неожиданными находками и обретениями:

– Надо же: зимние сапоги!

И это бывало даже тогда, в те годы, когда сапоги эти самые знаменовали собой великую победу их владелицы над чудовищем-дефицитом... Вот такой у мамы характер. Не подумайте, что я над ним смеюсь: может быть, в ее типе хозяйничанья больше женственности, чем в моем, с аккуратными пакетами и полочками.

Если уж смеяться, то давайте посмейтесь надо мной. Да уж, сколько угодно можно смеяться и трунить по поводу тех же пакетов: мол, лишь в нашей единственной и неповторимой стране женщины занимаются мытьем, сушкой и повторным использованием целлофановых мешочков. Я тоже смеюсь, и тем не менее у меня этой привычке дан зеленый свет. В рукодельной комнате целый угол отведен под пакеты – шуршащий такой угол с упаковочным материалом, необходимым в любой ситуации: для сушеной зелени, для мороженых ягод, для... Стоп: тем, кто ведет хоть небольшое дачное хозяйство, уже ничего объяснять не надо.

А вообще эта моя комната – ведьмина пещера. И как же мне там бывает уютно! Я вхожу, включаю свет и вижу все таким, каким оставила в последний раз. Буду уходить – только щелкну выключателем, ничего не складывая, не убирая. Пусть сейчас все можно купить, но заниматься рукодельем я не брошу никогда. Любовь к нему у меня с детства. С тех пор, как я научилась, а это было довольно рано, шить и вязать. Сначала я шила для кукол, в которые не играла – некогда было: в игру же надо уйти как следует, как в работу. А шить-вязать можно урывками, чем-то занимая себя в ожидании, пока наладят свет для съемок. Сначала я готовила наряды для своих кукол, а потом – для себя, убивая сразу двух зайцев.

Одним "зайцем" был советский дефицит. Разве странно, что я предпочитала уютное и спокойное мелькание спиц поголовному безумному стоянию в очередях? Или хождению по блату к завмагам, товароведам и прочей "элите", к которой и не было еще у меня доступа по молодости лет. Учась в школе-студии, я пускала в ход то купленные мной, то припасенные еще бабушкой мотки, клубки и клубочки – и гордо щеголяла в обновках. У бабушки, папиной мамы, запас был большой. Он до сих пор, кажется, не вполне истощился, хотя возраст у него – мой. (До того, как начать работать на "Мосфильме", дедушка Виктор Тимофеевич долго жил в Германии, был артистом Театра советских войск. Бабушка работала в том же театре администратором.)

Второй "убитый заяц" – преодоление издержек профессии. Она ведь у актеров очень нервная, и "муки творчества" не единственная, а порой и не главная тому причина. Бывают люди, жалеющие, что, например, на сон уходит неоправданно много времени – почти треть жизни... Но если так говорить о сне, то насколько больше проблема времени у актеров и актрис, которые, бодрствуя, тратят на бездельное ожидание как минимум половину съемочного или репетиционного времени, не меньше?

Но можно ведь взять в руки крючок или спицы, и ты уже при деле. Вот только окружающих мужчин это почему-то очень нервирует... И ладно бы еще дело было в семье и нервничал бы муж – оттого, что жена, занятая вывязыванием реглана или английской резинки, "обделяет" его своим вниманием и заботой. Нет, вид актрисы, абсолютно никому не мешающей, смиренно над своими петлями с накидом и без дожидающейся момента востребованности Мельпоменой, почему-то всегда выводит из себя режиссеров. Нет, как же это так: просто безобразие! Что это она там сидит, как "вещь в себе"? Ну и что, что не ее сцена репетируется? Я, гений-режиссер, тут творю, а кому-то это может быть неинтересно!