Текст книги "Шрам на ладони"

Автор книги: Елена Дубровина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Глава 39
ГОРБУШКА БЕЗ СОЛИ

Вот и еще одна бессонная ночь у следователя Дементьева. Как все возвращается, однако, на круги своя.

Опять неожиданный ночной звонок все того же Грачева. Причем такой же провокационный, как и в первый раз: снова подозреваемый назначает встречу, снова сам выбирает место для свидания. Хорошо хоть, что на этот раз не в метро. Интересно, почему он избрал для явки с повинной именно квартиру Юрия Андреевича Варламова? Какой фокус собрался выкинуть теперь?

А что значит его странная фраза: «Ты мне не веришь?» Ты сам-то, Сергей, поверил бы, поменяйся мы местами?

Голова идет кругом.

Вот еще и Анжелика сонно бормочет:

– Мусик, я читала: если человек долго не спит, он сходит с ума. И еще у него вырабатывается гормон старения.

И жена снова проваливается в сон, сладко причмокивая пухлыми губами: ее организм отвергает старение.

* * *

Не спалось в эту ночь и Варламову.

Едва приклонит голову на подушку, как чудится ему в доме какая-то возня. И противный писк.

Будто крысиный выводок шебуршится: самка с крысятами. И все детеныши у нее – рыжие.

Варламов уже несколько раз вскакивал, встревоженный, проверял все углы, в мусорное ведро заглядывал – ничего и никого, все тихо. Только задремлет – ну вот, опять…

В одном из коротких кошмаров увидел он собственного отца. Тот взял его за шкирку, приподнял над полом и коротко, однозначно заключил:

– Травить!

Мальчик Юрий провел рукой по копчику, а там – о ужас! – крысиный хвост.

Снова проснулся, весь в холодном поту. Включил ночник, чтоб было не так страшно. Успокоился.

Решил больше не ложиться. День нынче выдался не слишком удачный, с этой бесплодной поездкой в Мамонтовку, и ночь такая же.

Одиноко и тоскливо. Женщину бы сейчас под бочок…

И вдруг он ясно, отчетливо вспомнил горячие Катины объятия. И ее восторженное, доверчивое:

– Мой, мой! Ненаглядный…

И как она, точно зверушка, в постели покусывала его ухо.

И как ее волосы пахли дешевым болгарским шампунем. А груди были мягкими, и вся она была тоже мягкой и податливой. И как она, занимаясь любовью, боялась вскрикнуть или застонать, чтобы не разбудить ребенка.

А потом, разнеженная, спрашивала:

– А как будет «я тебя люблю» по-немецки?

– Их либе дих.

– А по-французски?

– Же т’эм.

– А по-английски я сама знаю: ай лав ю! – и она тихонечко смеялась.

Засмеялся, вспоминая это, и Варламов. Настроение у него выправилось. «Неплохая была бабенка, – подумал он. – На этот раз удалось сочетать приятное с полезным. И провести подготовительную работу, чтобы операция прошла без сбоев, и… попользоваться».

Сейчас он испытывал какое-то особое удовольствие от сознания того, что эта женщина, еще недавно трепетавшая в его объятиях, лежит теперь в морге, накрытая клеенкой, с опознавательной биркой на щиколотке. Жаль, что нельзя этого увидеть собственными глазами.

Во всех преступлениях ему недоставало лишь одного: возможности самому присутствовать при кончине жертв. О, как хотелось Бате самому понаблюдать за их последними минутами! Смертельный ужас во взгляде – и вот этот взгляд останавливается. Финальная судорога. Агония. Возможно – бессильная попытка что-то произнести напоследок.

Все умирают по-разному. Он собрал бы коллекцию непохожих смертей.

Однако приходилось довольствоваться игрой собственного воображения. Правда, воображения богатого.

Наяву, воочию, он наблюдал уход человека в иные миры лишь один-единственный раз: когда случился сердечный приступ у его отца.

Юрию никогда не забыть, как тот начал неожиданно отваливаться на спинку кресла, а побелевшая рука шарила по груди, слева, точно силилась отыскать исчезнувшее сердце.

Сын стоял рядом с таблеткой валидола, но не торопился сунуть ее в синеющие губы. Он наблюдал эту сцену внимательно, стараясь запомнить все нюансы, как будто предвидел, что это может ему в будущем пригодиться.

И пригодилось. Именно такой приступ он мастерски изобразил в кабинете следователя, услыхав сообщение об убийстве Екатерины Семеновой.

Не пришлось разыграть лишь финального, самого любопытного момента, хотя Юрий запомнил и его: отец вдруг рванулся вперед, к нему, будто хотел зубами схватить лекарство, зажатое у сына между пальцев, а затем сложился пополам, точно тряпичная кукла. Уронил голову на собственные колени. И все.

Покоится теперь мирно на Кунцевском кладбище.

А сын превратился в джина…

Желтоватое мерцание ночника стало почти незаметным, оно растворилось в утреннем свете.

Ночь кончилась, а с нею ушли и страхи. Теперь можно было спокойно вздремнуть. Отключиться.

* * *

Если Варламова мучили кошмары, то у Сергея, напротив, в душе воцарилась какая-то новая гармония. Всю неблизкую дорогу в метро, от «Новых Черемушек» до станции «Перово», он напевал – то про себя, а то и вслух: «Выбери меня, выбери меня, птица счастья завтрашнего дня». Навязчивый мотивчик, но избавляться от него вовсе не хотелось.

Лина…

Он совсем не думал о том, куда и зачем направляется и как ему предстоит себя вести.

Лина…

И что его ждет завтра, послезавтра…

Лина, хрупкое чудо в кудряшках. Птица счастья!

«Следующая станция – «Перово», – объявили, кажется, специально для него, чтоб не проехал, размечтавшись.

Возле метро – универсам, за универсамом – сквер со странной заковыристой скульптурой.

В сквере его обступили цыганки в спортивных куртках, из-под которых тянулись до земли яркие сборчатые юбки.

– Давай погадаем, золотой! Всю правду скажем!

– Денег нет, девчата, – дружелюбно отвечал он. – Да и мне уж нагадали однажды.

Он снял перчатку и показал им ладонь, располосованную во время аварии:

– Линии судьбы у меня нет больше.

Цыганки отчего-то шарахнулись в разные стороны, а одна из них издали, с некоторой опаской пожелала:

– Удачи тебе, симпатичный!

– Естественно, удачи, – беспечно ответил он и свернул к красному длинному дому, похожему на гигантскую детскую книжку.

* * *

Но и утренний сон не принес Варламову покоя. Снова привиделись крысы, только теперь они не пищали, а мелодично пели:

– Дилинь-динь.

Отдуваясь, как после пробежки, он сел на кровати. Грызунов, разумеется, не было. Пел музыкальный дверной звонок.

Сквозь широкоугольный глазок Варламов увидел стоящего на площадке парня, которого сперва не узнал: гладко выбритого, безусого, в хипповой потертой кожаной куртке.

– Вам кого?

– Юр, это я, Сергей Грачев.

Батя еще раз вгляделся: точно, Грачев, только изменивший свою внешность. А мальчишка – с ним, что ли? Нет, вроде, один. Ну и ну…

Еще не зная, как отнестись к неожиданному визиту, открыл дверь. Протянул гостю руку.

– Через порог не здороваются, – уклонился тот. – Можно войти?

– Прошу!

Но и в прихожей Сергей не ответил на рукопожатие:

– Извини, – помотал израненной ладонью, – порезался.

– Чем обязан?

– Объясню, – Сергей поежился, опасливо оглянувшись на распахнутую дверь, и Юрий, поняв намек, тут же принялся защелкивать замысловатые замки, один, другой, третий. Сложная, надежная система.

Наводчик наблюдал, как Сергей снимает куртку. Видно, рассчитывает на долгий, обстоятельный разговор. Вот наклонился, чтобы развязать ботинки.

– Да можно не разуваться, – разрешил хозяин. – Проходи, присаживайся. Выпьешь чего-нибудь?

В баре у него, как полагается «в лучших домах», всегда имелся запас различных напитков.

«Коль отведаешь хлеба в доме врага твоего», – вновь всплыло в памяти Сергея, и он ответил:

– Да я, честно говоря, лучше б чего-нибудь съел. Понимаешь, третий день во рту ни крошки… С того самого вечера.

– С какого вечера? – беззаботно поинтересовался Батя, разыгрывая непонимание.

– Ах да… – Сергей сделал ответный ход. – Ты ведь ничего не слышал. Даже не знаю, как тебе сообщить…

– Что случилось? Джонни заболел? – Наводчик не без умысла перевел разговор на мальчика, рассчитывая выведать, где его можно отыскать.

– Джонни… Нет, про него мне ничего не известно, – Сергей гнул свою линию. – А вот Катя… Катюша убита.

– Дурацкие шутки, – «не поверил» Варламов.

– Увы, это правда.

Тут Варламов разыграл тот же самый спектакль, что и у следователя, с хватанием за грудь слева, где должно находиться сердце.

«Весьма убедительно, – оценил Сергей. – Какого артиста потерял наш театр в его лице!»

Варламов же, корчась в судорогах, лихорадочно соображал: действительно ли Грачев не знает об исчезновении детеныша или притворяется? Вроде, говорит искренне. Этот парень, похоже, ко лжи вообще не склонен.

Если мальчишка вправду исчез, тогда… Его нет уже два дня… нет, даже три… В Мамонтовке речка ледяная, коварная. А в Москве, если он сумел добраться до столицы, такое оживленное движение. Тогда малолетку и убирать не придется, он наверняка уже сам…

А это значит, что у Грачева больше нет свидетеля, и можно, ничего не боясь, выдать его в руки правосудия.

Придя к такому выводу, Батя «взял себя в руки». Слабым голосом спросил:

– Как это случилось? Уличные хулиганы? Сейчас подростки так неуправляемы.

– Нет, на работе. Вооруженный налет, – сказал Сергей и повторил свою просьбу:

– Есть хочется.

– Да-да, прости. Пойдем на кухню. Я чего-нибудь сварганю. А почему ты не ел-то? Не мог на нервной почве? Как я тебя понимаю! Ты ведь был ее другом. Кажется, с самого детства?

– Со школы, – уточнил Сергей. – Да ты не беспокойся, мне бы хоть чего-нибудь, хоть корочку хлебца.

– Обижаешь. У меня не корочка, а икорочка. И черная, и красная. И севрюжка. Правда, все холодное. Из горячего могу предложить разве что холостяцкую яичницу. О! – Он вспомнил, что нужно разыгрывать безутешное горе. – Холостяцкую… Так и не успели мы пожениться.

Сергей сделал вид, что сглатывает голодную слюну. Но какими жалкими казались ему эти деликатесы, которые Варламов выставлял на стол, по сравнению с той едой, что вчера приготовила Лина.

– Вообще-то, Юр, – сказал он, – я хотел с тобой посоветоваться. Понимаешь, не ел-то я потому, что меня ловят. В бегах я. Меня застукали, как раз возле… Кати.

Варламов секунду подумал – и решил, что неплохо «от неожиданности» выронить нож.

– Мужик придет, – заметил Сергей. – Примета такая.

Варламов расширил, как бы в ужасе, свои серые холодные глаза и спросил:

– Как это – возле Кати?

– Но я не убивал, клянусь, не убивал! – словно защищаясь от уже предъявленного обвинения, воскликнул Грачев. – Что мне делать-то теперь, а? Я боюсь.

– Если не убивал, так и бояться нечего, – назидательно произнес Варламов. – Вот я – не боюсь же.

«Ну-ну, смельчак! – подумал Сергей. – Поглядим еще. Цыплят по осени считают».

Батя же продолжал задумчиво:

– Меня больше другое беспокоит. С кем Джонни останется. Ведь он теперь сирота. Как ты считаешь, Сергей, мне разрешат его усыновить? Мы ведь не успели расписаться.

– Джонни? Ах да, Ванечка… – рассеянно промолвил Сергей, словно думая о чем-то своем. – Ты благородный человек, Юрий. Но Бог с ним, с Ванечкой. То есть, я хотел сказать, есть время это обдумать. А вот мне-то куда податься?

«Кажется, я ошибся, – с облегчением вздохнул Наводчик. – Ничего ему мальчишка не выболтал. Если бы Грачев что-то знал, вел бы себя иначе. Да и что, в самом деле, мог рассказать неразумный ребенок? В сущности, он и не слышал тогда ничего, а если и услышал, так не понял. Всю историю со свидетелем я сам себе накрутил. Нет никакой опасности. Все чисто».

– Ты закусывай, закусывай, – он пододвинул гостю плошку с икрой. – А потом, на сытый желудок, и прикинем, как лучше поступить.

– А хлеб? – напомнил гость.

– Извини, задумался. Белый или черный?

– Все равно.

«Грачев обо мне не знает, – все больше убеждался Батя. – Можно звонить в прокуратуру. Следователь в ножки поклонится за поимку преступника. Только как бы это провернуть? Не могу же я прямо при нем набрать номер».

На плите уже пузырилась яичница.

– Ой, Сергей, а соли-то нет, – «вспомнил» хозяин, выключая под сковородкой газ. – Такие важные мелочи всегда почему-то забываешь купить.

– Да ничего, я так.

– Ну нет, без соли не годится. Спрошу-ка у соседки.

«Позвоню от Варвары, – радовался Наводчик. – И постараюсь задержать этого лопуха до прихода ментов. Сдам, как говорится, тепленького!»

Отпер один замок, другой, третий, распахнул свою бронированную дверь…

Сергей взял горбушку и откусил от нее. «В доме врага своего…»

… На площадке перед Варламовым стоял следователь Геннадий Дементьев.

– Здравствуйте, Юрий Андреевич. Грачев у вас?

– Да. А откуда вы… Я же только что хотел…

– Вот ордер на его арест.

Тут и Сергей появился из кухни, дожевывая хлеб.

– Ну вот, Юра. Я же говорил – мужик придет.

Глава 40
ТЕМНИЦА

– Фамилия, имя, отчество? – следователь держался сухо, по-деловому.

Сразу от Варламова он привез подозреваемого в Московскую городскую прокуратуру, в свой кабинет.

Сергей был спокоен и слегка ироничен:

– Значит, будем общаться на «вы»? Как прикажете вас называть? Гражданин следователь?

Геннадий парировал:

– Я думал, вы физик, а вы, оказывается, клоун. Только здесь для вас, извините, нет подходящей аудитории. У меня, как на грех, с чувством юмора туговато.

– Я вижу, – хмыкнул Сергей.

– Итак, пишу: Грачев Сергей Николаевич. Правильно?

– А вы как думаете, гражданин следователь?

– Думать придется вам. Очень крепко задуматься. О вашей дальнейшей судьбе.

– Что ж делать, если у меня линии на ладони так расположены.

– А вы знаете, Сергей Николаевич, как квалифицируется совершенное вами преступление?

– Номер статьи не знаю. Не довелось учить наизусть уголовный кодекс. Это – первое. А второе – совершено преступление не мной.

– Любопытно. Но вы же пришли с повинной, это ваши собственные слова.

Сергея с самого утра, а вернее, с самой ночи, проведенной с Линой, не покидало хорошее настроение. И смешливое к тому же: вон как забавно раскорячился этот крабик, как напрягся. А чего, спрашивается, напрягаться? Ведь желанная добыча уже у него в клешнях.

– Мои слова? – переспросил он и вдруг пропел строчку из романса: – «Ах оставьте, ах оставьте, все слова, слова, слова!» Это Дебюсси, французский композитор рубежа веков.

– Клоун-вокалист – это уж совсем что-то новенькое, – сказал следователь. – Особенно, когда на нем висит организованный бандитский налет, ограбление банка, два убийства, сопротивление при задержании.

– Вот последнее – да, с последним я согласен. В этом готов повиниться. Каюсь, вырвался, когда меня скрутили ни за что, ни про что. Вот вам и явка с повинной, гражданин следователь.

Дементьев старался не показать виду, что совершенно сбит с толку.

Зачем он сдался, этот непредсказуемый Грачев?

Может, не поладил с сообщниками – слишком большую долю награбленного прикарманил, и те грозятся его «замочить»? Вот и решил спасти свою шкуру на тюремных нарах.

Однако, он же не дурак, отнюдь не дурак, должен соображать, какой его ожидает приговор. Так что большой вопрос – останется ли цела шкура?

А может… Может, за это время он совершил преступление, еще более тяжкое, и хочет скрыть это от следствия при помощи явки с повинной? Например, зверская расправа с ребенком. Ведь шестилетнего Ивана Семенова до сих пор не обнаружили. Тогда это статья 102, пункт «г», точно «вышка».

«Было, было у меня подозрение, – нервничал Дементьев, – что взял он мальчишку в качестве заложника. А что, если дело обстоит еще хуже, еще ужаснее? И планирует он теперь: потяну время, признаюсь в предыдущих деяниях, потом откажусь от признания… Дни пролетят, и когда обнаружат тело, судебные медики уже не смогут назвать точную дату смерти. Может, ребенок слышал какой-то его разговор с подельниками? Стал опасным свидетелем?»

Если бы старший следователь знал в тот миг, как недалек он от истины. Неточность состояла только в том, что фамилию подозреваемого надо было заменить на другую: Варламов.

Сергей же продолжал паясничать:

– Есть за мной и еще один грешок, дорогой мой проницательный Шерлок Холмс.

– Какой? – насторожился Дементьев и приготовился записывать.

– Нарушение правил дорожного движения. Превысил скорость. И представьте, разбил свой собственный автомобиль. Но никто, к счастью, при этом не пострадал.

«Издевается. – Следователь с досадой бросил ручку. – А вообще-то он парень ничего. Мне такие нравятся – не теряют самообладания. Это у Грачевых, видимо, семейное, что у матери, что у сына. И чего ни на грамм у этого слюнтяя Варламова. Что ж, тем интереснее будет работать. Потягаемся, Сергей. Проверим, у кого нервишки крепче. Когда-то, во время пожара, покрепче оказались у тебя. Теперь мой реванш.

– За вами, Сергей Николаевич, числится еще кое-что помимо дорожного происшествия, – произнес Дементьев.

– А именно? Издевательство над следователем? Ну, это еще доказать надо, гражданин начальник.

– Да нет, не издевательство. Ваш нынешний балаган – это, как говорится, чем бы дитя ни тешилось… Кое-что посерьезнее, гражданин Грачев. Похищение ребенка, Семенова Ивана.

– Ребенка я не похищал, – спокойно, без прежнего ерничества отозвался Сергей. – Я его просто забрал из детского сада. И отвез к своей матери. Ведь у него не осталось родственников.

– Это я знаю, – кивнул Дементьев. – Мы побывали в Мамонтовке. Но мальчик оттуда исчез. Вы не в курсе?

Сергей понял, что пора разговаривать по делу. Перестал паясничать.

– В курсе.

– А где он в настоящий момент, вы тоже знаете?

– Да. Знаю.

– И можете назвать место?

– Нет, не могу. Вернее, не хочу. Не назову, короче. И заставить меня никто не сможет. Даже под угрозой высшей меры.

Он выдержал паузу, во время которой смотрел следователю прямо в глаза.

Ни один из них не отвел взгляда.

И когда Грачев вновь заговорил, тон его изменился: стал искренним, серьезным. Сейчас он обращался к Дементьеву как к равному, на «ты»:

– Если говорить честно, Геннадий, я только из-за этого и сдался. Иначе хрен бы вы меня нашли. Речь идет как раз о судьбе ребенка. О его жизни, понимаешь? Пока настоящий преступник не схвачен, Ивану будет грозить опасность. Поэтому я очень прошу тебя, Геннадий, выслушай меня и сделай над собой усилие, постарайся поверить.

И тот, кто был по другую сторону в этой дуэли, отозвался – тоже на «ты», с неожиданным для самого себя доверием:

– Говори.

* * *

Долго, долго сидели они в кабинете. Геннадий уже не по первому разу выспрашивал подробности. А их было до обидного мало.

– Значит, ты говоришь, синий «Мерседес»?

– Да, совсем новенький.

– Черт, сколько их в Москве, таких новеньких, синеньких. Как же ты номера-то не посмотрел?

– Да вот, – сокрушался Сергей. – Знал бы, где упадешь, соломку бы подстелил.

– Соломку… Теперь будешь на нарах баиньки, без перин. Лучше бы тогда стелил соломку…

– Ладно, это лирика. Что было, то сплыло. Но был, был «мерс», честное слово! И сразу уехал, когда эти двое вышли. А выходили так поспешно, что аж толкнули меня. Но не бежали.

– Конечно, не бежали. Это было бы подозрительно. Ну-ка, Сергей, напрягись еще раз, попробуй их описать.

– Да я ж говорю – запомнил только одного. Потому что он заметный, альбинос. И брови, и ресницы, и волосы – как перекисью водорода обесцвечены.

– Да это я понял, понял. А второй? Ну, хоть что-нибудь!

– Увы.

– Эх, ты. Значит, по-твоему, альбинос – это и есть Негатив?

– Рассуди сам: а как же иначе?

– Похоже. К сожалению, мы можем принять это лишь в качестве рабочей гипотезы.

– Понимаю. Я не в претензии.

– Не в претензии… К суду тоже будешь не в претензии, когда приговор огласят?

– Знаешь, Геннадий… Я почему-то верю, что все закончится хорошо. Глупо, конечно, но вот верю – и все тут.

Дементьев задумчиво глянул на Сергея.

– Очень глупо. Но знаешь – как ни странно, я тоже верю.

Они помолчали и улыбнулись друг другу. И начали все по новой:

– Пожалуйста, Сергей. Еще разок воспроизведи тот телефонный разговор Варламова, который слышал Иван.

– Алло, это ты, сынок? Узнал, надеюсь?

* * *

– Ну ни одной, ни единой зацепочки, даже самой малюсенькой, чтобы подтвердить твои слова.

Геннадий ходил по кабинету уже без галстука, без пиджака, весь взмыленный от усталости. Даже фрамугу распахнул во всю ширь, хотя на дворе стоял холодный ноябрь.

Устал и Грачев. С наслаждением вдыхал врывавшийся с улицы ледяной воздух.

– Но ты-то мне веришь? – уже не в первый раз спрашивал он у Геннадия.

– Я-то верю.

– Вот и хорошо. Это главное.

Следователь вдруг посмотрел на него, как на диковинное животное, и заорал:

– А толку-то! Ты что, дурак, не понимаешь, что все твои показания – тьфу! Песнь Песней! Сказки дядюшки Римуса! До тех пор пока их нечем будет подкрепить.

Коллеги, наверное, очень бы удивились, увидав его таким возбужденным и благосклонным к подозреваемому.

– Нет доказательств! Нет! – потрясал он кулаками.

Сергей коротко бросил:

– Найди.

– Где?

– Твои проблемы. Это ведь твоя работа.

– Тебе хорошо говорить, – огрызнулся следователь – и осекся: это ведь Сергея, а не его сразу после допроса заключат под стражу.

– Что же делать? – сказал он, остывая. – Эти твои негативы даже отпечатков не оставили. В перчатках работали, суки.

– Ты ищи, – сказал ему Сергей. – Я подожду. В тюрьме – так в тюрьме. Видно, и правда линия судьбы у меня такая, извилистая.

– Только учти: фабриковать я ничего не собираюсь, – заверил его следователь. – Меня интересует только правда.

Грачев не откликнулся на эти слова, его мысли блуждали где-то далеко: «…И обернется ложь правдой…» А вслух сказал:

– Интересно, когда и как это произойдет?

«Он переутомился, – решил Дементьев. – Мы оба переутомились. В самом деле: сколько можно повторять одно и то же».

Полез в ящик стола, вытащил термос с чаем и свой привычный сухой паек. Развернул фольгу, там оказались пышные Анжеликины пирожки.

– Угощайся, – предложил Юрий подозреваемому. – С утра ведь не ел.

– Горбушку сжевал у Варламова.

Пирожки были с рисом и яйцом. Вкусные.

– А моя мама делает с яблоками…

– Знаю.

Официальная часть закончилась. Теперь сидели за обеденным столом два приятеля, подкреплялись после трудного рабочего дня.

В прошлом их разделяла взаимная неприязнь. Что ж, всякое бывает. Кто старое помянет – тому глаз вон.

Находились ли они так же, как еще сутки назад, по разные стороны дуэльного барьера?

Вряд ли. Оба были заинтересованы в одном: добиться справедливости. Для Сергея это было вопросом жизни. А для Дементьева… вопросом чести, наверное.

Во всяком случае, докопаться до правды теперь казалось Геннадию важнее, чем добиться повышения в должности и звании.

Он помнил: от исхода этого дела зависит судьба еще одного человека – маленького, шестилетнего, только начинающего жить. Ничем еще не успевшего провиниться, но уже представлявшего опасность для подонка-убийцы.

Адреса, где находился Ванечка, Грачев так и не назвал. Но Геннадий особенно и не настаивал.

Напоследок, когда чай был допит, а от пирожков остались одни крошки, следователь обратился к Сергею с просьбой:

– Ты вот что… Помалкивай о том, что мы были знакомы раньше. Иначе дело передадут кому-то другому. Скажут, что я, мол, лицо заинтересованное.

– Хорошо, – пообещал Грачев.

Геннадий улыбнулся:

– А ведь я, если вдуматься, действительно лицо заинтересованное.

И он протянул Сергею руку. А тот в ответ подал свою, хотя рукопожатие могло причинить ему боль.

* * *

«В темницу попадешь…»

Вот и сбылось еще одно предсказание старой цыганки, госпожи Груши.

У многих людей слово «темница» вызывает ассоциации весьма романтические. Старинный замок, сложенный из цельных необтесанных валунов, узкие окошки-бойницы, в которые, возможно, время от времени заглядывает «вскормленный на воле орел молодой». И стражники в тяжелых латах. И подземный ход, который выкапывается годами, а роет его неотразимый узник вроде Жана Марэ в роли графа Монте-Кристо.

Нормальному человеку, с уголовным миром не связанному, и в голову не придет, что «темница» – это тоже самое, что «тюряга». Или СИЗО – следственный изолятор. Или он же – ИВС, изолятор временного содержания.

«Временного – это хорошо, – думал Сергей с горькой иронией. – Обнадеживает».

Его поместили в Бутырскую тюрьму, которая снаружи и впрямь выглядела, как старинный замок из красного кирпича, хотя обыватель не имел возможности оценить ее архитектурных прелестей: подследственная тюрьма была расположена во дворе. От шумной, многолюдной Новослободской улицы ее отгораживал универмаг с жизнерадостным названием – «Молодость».

Сергей хорошо знал каждый тупичок и закоулок там, снаружи.

Неизвестно, как на ладонях, но уж в жизни-то линии судьбы точно сходятся в одних и тех же точках пространства.

Дом, где жили Катя с Ванечкой, находился отсюда метрах в тридцати – через дорогу, рукой подать. Прямо напротив клуба ГУВД. В этот милицейский Дом культуры они прошлой зимой водили Ванечку на елку. У Деда Мороза была, помнится, дрессированная утка. Номер заключался в том, что она шагала на своих перепонках туда-сюда по сцене и крякала довольно выразительно.

«Катя… Была бы ты жива – принесла бы мне передачку. Но тогда бы я не сидел здесь. Кати нет, а Лина не может прийти ко мне, ей нельзя себя расшифровывать.

Она охраняет твоего сынишку, Катя. Ты не волнуйся, ей можно доверять. Она парень что надо!

Парень? Нет… женщина. Моя женщина.

Катюш, я так хотел бы вас познакомить, – мысленно он обращался к однокласснице так, будто та могла его слышать. А кто знает, может, она и слышит. – Мне кажется, вы бы нашли общий язык, хоть вы и разные. А когда у нас с Линой родится ребенок, ты научила бы его пеленать…»

Боже, о чем он. Какой ребенок? Они ведь с Линой провели вместе одну короткую ночь.

Размечтался, дурак.

А сам-то лежит на жестких нарах, в этой плохо проветренной камере.

Какая там темница – тюряга!

Вот тебе и «не зарекайся». Попер на рожон, герой. Вдыхай теперь эти ароматы.

Запах – вот что здесь было самым мучительным для Сергея. Глаза-то можно закрыть. И представить себе, что ты, к примеру, Емельян Пугачев. Он ведь тоже был заключен императрицей Екатериной II в этот тюремный замок. Красиво звучит, да? А ведь и тогда это была всего-навсего тюряга. И воняло тут, наверное, так же. Ну, Емелька-то, впрочем, был крестьянин, его вряд ли донимали запахи. А вот взял и царем назвался, самозванец.

Но ведь и Сергей Грачев был в своем роде самозванцем. Он занимал здесь не свое место, а варламовское.

И его, возможно, также ожидала казнь. Если, конечно, Геннадий не откопает нужные доказательства.

* * *

Только здесь, в тюрьме, Сергей вдруг осознал, как он соскучился по своей работе. Причем не только по компьютерам, датчикам и прочей аппаратуре, но и по тем странным людям-чудикам, которые его окружали в НИИ биоэнергетики, и по тем необъяснимым, загадочным явлениям, которые там изучались.

Особенно остро он почувствовал, как ему всего этого не хватает, во время унизительной процедуры «игры на пианино», то бишь снятия отпечатков пальцев.

Какая все-таки разница: здесь берут отпечатки для того, чтобы человек не мог скрыться, чтобы его в любой момент сумели опознать.

А там… Для чего там?

Зачем изучать линии ладони?

Зачем человеку знать свое будущее?

Говорят, гадание – грех. Мол, если некто знает, что его ждет, то он будет рабом предсказания. Лишится свободы выбора.

А может быть, как раз наоборот? Заранее предупрежденный об опасности, человек сумеет к ней подготовиться, и его труднее станет застать врасплох.

Предупрежденный о счастье – не проморгает его, не пройдет мимо. И тогда ни у кого на свете, ни при каких обстоятельствах рыжий конь не проскачет стороной.

Знать о своем грядущем хорошо еще и потому, что можно попытаться вступить с судьбой в схватку. А в любом поединке всегда есть пусть крохотный, но шанс победить.

Фу, как неприятно пахнут руки от этой специфической краски. В институте биоэнергетики используются совсем другие составы.

«Вот выйду отсюда, – мечтал Грачев, – и нашу технологию еще более усовершенствую».

Он не будет относиться к работе формально. Как он мог быть таким дураком – не верить в пророчества. Ведь совершенно очевидно, что они сбываются.

Отпечатки, отпечатки… Знак судьбы. Предначертанность.

А может, это знак и свободы? Так хотелось бы.