Текст книги "Требуются герои, оплата договорная (СИ)"

Автор книги: Елена Муравьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Поехали …Скорей, пожалуйста, – Устинов не мог разговаривать, не хотел ничего слышать. Четвертый труп за одно утро – это было уже слишком.

– Ты напрасно идеализируешь ее! Катя вполне могла торговать наркотиками. Как всякий другой человек.

– Я знаю ее, как облупленную. Мы с ней ходили в один детский сад, сидели за одной партой, учились в одной группе… – перечень мог занять много времени.

Юля открыла бардачок, достала флягу с коньяком, отхлебнула прямо из горлышка, протянула Борису.

– Хочешь?

Он кивнул. Но тот час раздумал. Коньяком горю не поможешь.

– Мне надо пройтись. Тут недалеко. Ты можешь подождать здесь.

– Я с тобой!

– Нет.

Риелторская контора Богунского размещалась в старинном особняке, превращенном волею судьбы в офисный центр. Охранялся объект соответственно взимаемой арендной плате, поэтому на этажи впускали по пропускам. Устинов нашел Степину визитку, набрал указанный номер, потребовал Степана Васильевича. Женский голосок попросил уточнить цель визита.

– Я из инвестиционного комитета, – соврал Борис. – По вопросам слияний и поглощений. Мы договаривались с господином Богунским. Я уже в холле…

– Подождите, пожалуйста… – перебила собеседница. – Я сейчас за вами спущусь.

– Укатила в Париж, – тут же сообщила стоящая рядом с Устиновым, толстая тетка в сером рабочем халате.

– Кто? – не понял Борис.

– Это она не вам, – пояснила продавщица, торгующая сдобой за спиной Устинова, и переспросила: – Анжелка, в Париж, быть не может?!

– Сама сказала. А Степан обещал приехать позже.

– Ирочка, наивная душа, небось ни о чем ни знает?

– Я ей и словечком не обмолвилась. Как обещала.

– А надо было! – строго указала продавщица. – А он-то сволочь, настоящая кобелина!

Бурный пассаж, посвященный мужскому роду, оборвало появление высокой девушки, чем-то похожей на Катю.

– Это вы звонили?

– Я, – честно признался Устинов.

– Здравствуй, Иронька, – взгляд толстухи вспыхнул лицемерным сочувствием.

– Здравствуйте, Татьяна Ивановна.

– Как дела?

Она и есть наивная душа, которая не знает про Париж и Анжелу, догадался Борис. А вот кто таков Степан? Не Богунский ли?

– Нормально, – девушка повернулась к Устинову. – К сожалению, шефа на месте нет. И телефон не отвечает. Даже не знаю, что делать.

– Как что? Напоите пока суд да дело кофеем. Там глядишь, Степан и проявится.

– Прошу в офис.

На пятый этаж поднимались на лифте, в компании двух мужчин и пигалицы с серьгой в брови.

– Иринка, привет, – сразу вцепилась барышня в секретаршу Степана. – Анжела звонила? Как добралась? Как устроилась? – Видимо Анжела про свой секрет поведала многим.

– Не знаю! – процедила Ирина.

На третьем этаже пигалица и мужички вышли.

– Простите, – засуетился вдруг Борис. – Я забыл сумку. Вы езжайте, я сам потом…

Сопровождаемый удивленным взглядом девушки Устинов, выскочил из тесной кабинки, бросился вдогонку за бывшими попутчиками и решительно толкнул дверь с табличкой ООО «Эквивалент».

– Вы к кому? – воскликнула удивленно пигалица.

– Вы только, что говорили про Анжелу. Скажите, она надолго в Париж?

– Вам какое дело?

Устинов нахмурился:

– Вопросы здесь задаю я. А вот отвечать на них, возможно, придется в другой месте.

Девушка пожала плачами:

– Сказала, что на год.

– А Степан как же? Когда вернее? И как Ира перенесла этот удар?

– Пойдемте в коридор! – Через пять минут Устинов почти разобрался в ситуации. Анжела и Ира работали у Степана секретаршами и делили не только служебные обязанности, но и внимание шефа. Со временем Анжела победила, добилась, чтобы Степа снял ей квартиру. Ирина, не сложила оружия, и, назло сопернице, обслуживала шефа в кабинете. Анжела, с досады, потребовала у Богунского шубу, получила отказ и собралась увольняться. Степан понял, кто ему по-настоящему дорог, и позвал Анжелу с собой в Париж. На год. В командировку.

Поднимаясь в лифте, Устинов криво ухмылялся. К тотальной неприязни к Степану добавился еще один пункт. За который кое-кому следовало бы начистить рожу.

– Будьте любезны, – Борис ввалился в «Риэлти», – Степан Васильевич не вернулся?

Ирина быстрым движением вытерла слезы.

– Нет.

– И не звонил?

– Нет.

– Я собственно, – Борис помялся, – собираюсь купить вашу фирму.

Девушка распахнула широко глаза. Молодой, симпатичный, без кольца, при деньгах. Она уже любила Устинова как родного.

– Ваше «Риелти» расположено в прекрасном месте, раскрученный бренд. Но заправка вроде выгоднее. Даже не знаю. Так сложно выбрать, куда вложить приличную сумму…

В Ирине проснулся материнский инстинкт. Богатенький блондинчик не знает, как потратить бабки? Не знает – научим! Не может – заставим! Она улыбнулась.

– Заправка, конечно, лучше.

– Почему?

– «Риелти» – однодневка, а бензин – навсегда. Если с умом повести дело, да с верными помощниками… – тонкий намек в собственный адрес.

– Мне как раз не хватает таких…

Флирт как теннис. Мячик туда, мячик сюда.

– Но недвижимость престижнее…

– Нет, – женский голос приобрел командные нотки, – заправка лучше. «Риелти» – убыточное предприятие, мы сидим без работы, нет рекламы, нет клиентов, конкуренция жуткая, за полгода авторитет не заработаешь.

– Как полгода? Степан говорил он много лет в бизнесе!

– У компании на счету три сделки, одна из которых особняк господина Богунского… – Степа видимо сильно обидел барышню. Если бы не телефонный звонок, она бы долго поливала шефа грязью.

– Да, да, да, сейчас. Обязательно? – Ирина виновато глянула на Бориса. – Мне надо срочно выйти. Будьте любезны, подождите, пожалуйста, в коридоре.

Устинов скорбно вздохнул.

– Я загляну завтра.

– Позвоните мне под вечер, телефон у вас есть. Погуляем, потанцуем. Я проконсультирую вас на счет «Риелти».

Ирина закрыла дверь на ключ, вздохнула грустно, поспешила по делам. Заправка – туманное будущее, «Риелти» – забота сегодняшняя. Предстояло идти на шестой этаж, ковыряться в пыльных бумагах, искать какие-то договора. В коридоре на нее налетел мужик в спецовке, она чертыхнулась, и это ругательство стало последним словом, произнесенным девушкой в жизни.

Сильный удар опрокинул Ирину в шахту лифта. Она пролетела 18 метров и рухнула на бетонный пол подвала. Жуткий вопль настиг Бориса в районе второго этажа. Лифт отключили, пришлось спускаться пешком. Звук удара он не услышал, но, оказавшись в холле, удивился, царившей там суете. Народ роптал испуганно. Охранник выглядывал из двери, ведущей в нижние помещения, и силился что-то сказать. Наконец, превозмогая волнение, он заорал:

– Милицию вызывайте и скорую! Немедленно! Женщина разбилась.

Устинов побелел. Он почти наверняка знал, какая женщина разбилась. Сомнения развеял новый крик.

– Это Ира с пятого этажа. Насмерть.

Борис дернул подбородком. Значит так?! Насмерть?! Сразу же после директора «Весты»?!

– Блин! – он шагнул за порог. Кокетка Ира, ошалевший от страха директор; старушка с проломленной головой; парень с порванным горлом; девушка, взорванная в машине – страшный список разростался.

Юля опять включила музыку на полную мощность и легкой прострации от давивших на уши децибел покачивалась в такт ритму. Устинова лишь поморщился, что за дурацкая манера. Садиться он не стал и объявил свое решение, стоя на тротуаре.

– Юленька, спасибо за все. Ты езжай, домой, на работу, в косметический салон. Дальше я сам.

– Но почему?

«Директора застрелили после разговора со мной. Иру убили тоже после разговора со мной», – Борис тупо глядел на асфальт, старался примириться с мыслью, что люди гибли по его вине!

– По качану. – Устинов развернулся и стремительными шагами пошел прочь.

Катя. Два месяца назад

Звенели, раскаленные зноем сосны. Березы лепетали: жарко. Воздух, густой, как сметана, не лез в горло – духота. Июль правил бал. Ниточка ртути в градуснике рвалась ввысь.

– Кто такая Ядвига Болеславовна? – Спросила Катя у Марии. Та лениво повернула голову, усмехнулась иронично.

– Как кто? Волшебница.

Они лежали в чем мать родила у бывшего пионерского бассейна, загорали.

– А Марта тогда кто?

– И Марта – волшебница.

Мария поднялась с топчана, потянулась, сделала пару шагов, нырнула с высокого бортика в воду. Катя протестующе замотала головой: брызги и ответ ей не понравились.

– Волшебницы бывают только в сказках, – заявила резонно. Русая макушка вспорола синюю гладь:

– А чем тебе это – не сказка? – Мария указала рукой вокруг.

Белый двухэтажный особняк с колоннами у входа, фасадом смотрел на лужайку, уставленную по периметру гипсовыми скульптурами. Юноша с горном, девушка с веслом, мальчик и девочка в задорном приветствии «будь готов – всегда готов», футболист с мячом – советская символика времен сталинского показного благолепия оттеняла атрибуты буржуазного благополучия – стол и стулья ажурного пластмассового литья, шелковый зонт над ними; Audi в тени каштана.

По принципу «из дерьма – конфетку» полуразрушенное здание пионерского корпуса подлатали, подкрасили и сдали в аренду на лето богатой старухе. Она обставила комнаты, надерганной со склада мебелью, отгородила лишнюю территорию скамейками; выцыганила у директора позволение передвинуть на лужайку скульптуры и, в довершение, довела, за отдельную плату, до ума бассейн.

На следующее по приезду утро, Катерина отправилась в путешествие по соседним пределам. Хозяева чудного дома еще спали, никто не мешал вдоволь налюбоваться на могучий торс девицы с веслом, изящные щиколотки горниста и отбитые носы детишек. Перед фигурой футболиста Катя едва сдержала слезы умиления. Практически одноногий калека, отсутствующей конечностью, героически пытался забить мяч в воображаемые ворота.

– Бедненький, – Катя погладила мускулистую икру. Пожалела убогого и себя. Ее пристанище выглядело куда скромнее. Бетонная коробка бывшего медпункта, еле обжитые клетушки-комнатушки; минимум казенной утвари, компьютер и телевизор.

– Бумаги лежат в шкафу. С ними, пожалуйста, поаккуратнее, – Ядвига Болеславовна в качестве работодателя оказалась редкой занудой. Ни секретарша, ни компаньонка ей не требовались. Она намеревалась ввести Катю в курс дела и отбыть восвояси.

– Красть тут нечего, – объявила с порога. – Телевизор – мусор, компьютер – дерьмо. Первая зарплата перекроет стоимость всего барахла. Тем не менее, надеюсь на вашу порядочность.

Катя поджала губы. Что за тон?

– Не нравится? – бабка злобно расхохоталась. – Я вообще вздорная старая вешалка, стервозная гадина и… – она задумалась.

– Что супруг опять приходил? – Катя проявила проницательность и смекалку.

– Приходил… ха – ха – ха… подлец… он меня изнасиловал… а на прощание, заявил, что я ему противна.

– Вот козел. А Марта что сказала? – Катерина теперь доверяла мнению экстрасенса.

– Сказала, что я похотливая мумия.

Катерина промолчала. Собственного мнения на сей счет, у нее не было.

– Ох, устала я, устала. Замучили меня, бедную, замордовали, изверги. То им драгоценности ищи, то бывшего ублажай…

О чем толкует Ядвига, Катя поняла позднее. Пока: просмотрела рукопись, проверила компьютер, открыла-закрыла холодильник.

– По соседству, – старушка немного помялась, – друзья мои обитают. Внимания особого не обращай, работай. Ладно?

Легко сказать не обращай. В полдень, устав от мигающего света компьютера и завитков чужого почерка, Катерина вышла во двор. Двор? Не двор – убожество!

Двумя стенками здание бывшего здравпункта упирался в белый бетонный забор, отделяющий лагерь от улицы. Третья глядела в тылы двухметрового бетонного козырька, символизирующего с фасада изгибы государственного знамени. Поодаль, в обрамлении кустов, простирался заросший травой, плац пионерской линейки. С четвертой стороны высился завал из скамеек, досок, крупного строительного мусора и заманчиво влекла к соседям узкая тропинка.

Катерина направилась медленным шагом вдоль забора. Руки сами собой улеглись за спину, плечи поникли, осталось только горько понурить голову – и картина «арестант на прогулке» обрела бы завершение. Бетон, бетон, бетон, завал; бетон, бетон, бетон, завал. Третий круг оказался лишним. Настроение упало, грусть подступила к горлу. Конечно, не обязательно сидеть сиднем за проклятым забором. Рядом лес; парк с озером. Но… близенько, рукой подать, слышалась веселая, красивая жизнь: надрывалась музыка; порыкивал мотор автомобиля, звучали неразборчивые голоса.

Только бы глянуть одним глазком, подразнила непослушная мысль. Катя вприпрыжку одолела путь до завала; через узкий проход перебралась к кустам шиповника и, раздвинув ветки, выползла наружу. Слава Богу, никого. Появляться на людях, на четвереньках из зарослей, – не лучший способ произвести хорошее впечатление.

Дом ослепительно сиял в солнечном свете, стройные колонны придавали зданию кокетливое изящество. Трава искрилась зеленью и влагой. Скульптуры, ах скульптуры; прелесть пейзажа заключалась именно в них. Пусть ужасные, пусть безвкусные, пусть поверженные временем в прах и тлен, они придавали обстановке шарм и изыск. Делали убогий антураж сказочным, вневременным. Катя, как и утром, невольно поразилась красоте царящей вокруг, парящей гармонии, вкусу, умению совмещать несовместимое.

Однако, где же люди? Она оглянулась. Для кого играет музыка? Кого встречает открытая дверь?

Стараясь не шуметь, Катерина обошла дом вокруг. С тыла на всю длину здание отягощал балкон. Одна ветка тянулась вдоль первого этажа, другая вдоль второго, обе упирались в лестницы по краям. Левое крыло щербатыми крутыми ступнями отличалось от правого. Там зиял провал, перегороженный, прибитыми крест-накрест, досками.

Поднимись, искушал соблазн. Каменный мешок собственного дворика не шел в сравнение с, обещавшими приключение, ступеньками.

Одна, вторая, третья. Тенистый полумрак бельэтажа, пара шезлонгов, окна пустующих комнат. Наконец распахнутая балконная дверь. Катя заглянула и обомлела. На полу, на пушистом светлом ковре, лежал, раскинув руки, голый мужчина. Молодой и до умопомрачения красивый. На потолке комнаты туманными бликами мерцало огромное зеркало и с него, вернее своего отражения в нем, парень не спускал глаз. Карий взгляд на мгновение оторвался от серебристой глади, сфокусировался на стройной фигуре, милой мордашке и каштановой гриве. Ни-че-го! – одобрительная ухмылка скривила точеные губы, и вновь взгляд уплыл в потолок.

Надо что-нибудь сказать подумала Катя и поняла: не стоит. Таинство любования собой, апогей нарциссизма завораживал, как месса и не требовал комментариев.

– Ты хочешь меня? – спросил вдруг красавец.

Да! – могла бы, ответила бы. Что? – прошептали губы?

– Ты хочешь заняться со мной сексом? – громче произнес соблазнитель. – Здесь, сейчас, сию секунду?

– Нет! – Нагло солгала Катерина. Женщина, способная не возжелать такого Аполлона, еще не родилась. Парень излучал эротизм и мужскую силу.

– Лгунья! – Он поднялся, шагнул навстречу, замер на расстоянии вытянутой руки: высокий, атлетически сложенный, с лицом небожителя. Катя невольно опустила глаза. Какие стати! Достоинства поражали неоспоримой убедительностью.

– Гео! Где ты? – в комнату заглянула симпатичная блондинка. Тоже голая!

– Я здесь! – заявил красавец, продолжая ласкать Катю взглядом.

– А это кто с тобой?

– Я думал, к тебе подружка приехала…

Катя попятилась к двери. Бесцеремонные хозяева ее смутили. Только в безопасном убежище своего экс-здравпункта она вздохнула облегченно. Ну и история! Вот так соседи!

Через час приключение получило продолжение. Под окнами раздались барабанная дробь и взвизги горна.

– Их бин мирный парламентайн, – отчеканил женский голос. – Нихт стрелять! Гитлер капут!

Катерина вышла навстречу делегации.

Красавец Гео ради случая надел белые шелковые шаровары с кроваво – красной вязью иероглифов по лампасам. Шелк вился вокруг стройных бедер, выписывая затейливые дуги; подчеркивая формой содержание, особенно в причинном месте. Отсутствие белья, демонстрировал, темнеющий сквозь полупрозрачную ткань, треугольник лобка.

Его спутница тоже принарядилась. Сменила наряд Евы на минималистичные шорты и облегающий топ. Получилось не так убедительно, как у Гео, но, в общем, более чем, секси.

– Мы – хорошие! – прозвучало хором, и грянула музыка. Грохот и визги. Катя закрыла ладонями уши. Оглохнуть можно.

– Я вас принял за Машину подругу, – красавчик снизошел к объяснениям. – Поэтому позволил себе лишнее. Обычно я много скромнее.

– Меня зовут Мария. – Гостья улыбнулась и протянула руку для пожатия. – А ему не верьте. Георгий – коварный соблазнитель и на вас уже глаз положил. А вы, наверное, Катя. Мне про Вас Ядзя рассказывала, те есть Ядвига Болеславовна.

– Гадости, наверное, говорила?

– Нет, сказала, что приедет милая барышня.

– Очень милая барышня! – Гео приложил руку к сердцу. – Приглашаем вас на ужин. К семи. Только, простите, мы без вина обходимся. Как вы по этой части?

– Замечательно, – обрадовалась Катя. Она не пила спиртное с апреля.

– И не курим, – грустно добавила Мария.

– Чудесно. – Махнув рукой, на прощание, сосед удалился в сторону дома. Мария засмеялась.

– Во-первых, давай на ты. Во-вторых. ничему не удивляйся и, в-третьих, айда купаться. Вода в бассейне замечательная.

– Хорошо. Я только купальник возьму.

– В нашем водоеме можно купаться голышом.

Звенели, раскаленные зноем сосны…

– Чем тебе это не сказка?

– Расскажи про Ядвигу, – Катерину разбирало любопытство.

– Меньше знаешь – крепче спишь! – Мария вернулась на топчан. – Она – медиум, – продолжила не очень охотно.

– Кто?!

–Медиум! Ты ведь видела все собственными глазами, зачем спрашиваешь?

Действительно видела. После шоу, устроенном Мартой и Ядвигой, Катя долго приходила в себя.

Своим появлением в прикладбищенском кафе Марта сразила Катерину наповал. Еще бы! Столь разительное сходство с мамой трудно было и представить.

– Привет! – Марта грузно плюхнулась в соседнее кресло – Как прошло мероприятие?

– Хорошо, отлично, замечательно, – слегка слукавила Ядвига Болеславовна.

Марта недоверчиво покачала головой.

– Врешь, зараза, – уличила, – и зачем?

Катя перевела дух. Нет! Не мама! Померещится же такое! Высокая тетка, фигура бывшей спортсменки, резкие движения, стремительные фразы. Мама – полная, мягкая, медлительная. Как я могу их сравнивать, ужаснулась вдруг Катя, мама мертва. Боже! Марта поправила волосы. Мамин жест!

– Познакомься, эту милую девушку зовут Катя. Возможно, мы с ней подружимся.

– Новая игрушка? – последовало разоблачение.

– Что такое говоришь.

– Давай, милая девушка, чеши отсюда! – Марта оказалась на редкость грубой бабой.

Катерина вспыхнула. Нахалка.

– У нее мама недавно умерла, – ехидно вставила Ядвига Болеславовна.

– Когда?

– Когда? – бабка переадресовала вопрос Кате.

– В конце апреля…

– В конце апреля? То-то меня клинит. – Лицо Марты передернула судорога, глаза закатились, она всхлипнула, захрипела. – Доченька…

Катерина остолбенела: мамин голос!

– Извини меня, милая. Я не хотела. Так получилось. Сердце.

Мама всегда оправдывалась. И умерла от сердечного приступа.

– Не грусти, котенок… – Марта выругалась, – тьфу ты, напасть какая! Надо ж было попасться!

Какой разительный переход. Мама, котенок, не грусти и чертыханья злобной бабищи. У Кати дрожал подбородок.

Ядвига Болеславовна вмешалась.

– Поедем скорее. Как бы, не было беды.

В машине Марте стало легче, она задышала ровнее и, едва пришла в себя, стала ругать ретивую бабку.

– Ядзя – ты сволочь. Почему не предупредила? На кладбище приперлась, кобыла. Сама подохнешь и меня угробишь. Стерва.

Катя старалась не слушать. В Марте жил мамин голос, жили мамины интонации, жили любимые мамины словечки. Пусть ругается сколько угодно, лишь бы еще раз зазвучало… доченька, котеночек

Машина притормозила у семиэтажного кирпичного дома старинной постройки. Лифт, гулко ухая, поднял троицу на верхний этаж. Поворот ключа, возня в полутьме, одергивающий шепот: «Осторожно!» и они очутились в большой, просторной комнате. Посередине стоял стол, вокруг стулья. Ядвига усадила Марту, бросилась задергивать шторы.

– Давай, – кивнула Катерине на резной стул, – вместе заварили кашу, вместе будем расхлебывать. Руки на стол! – старуха командовала как опытный тюремный вертухай. Катя послушно выполнила указание.

Три женщины молодая, старая, средних лет устроились за круглым, хорошего дерева, столом. Одна – растерянная, подавленная своей бедой и чужой волей, пыталась скрыть волнение и страх. Другая – деятельная, суетилась, организовывая некий порядок. Третья – обморочно бледная, старалась преодолеть слабость.

– Я готова, – выдавила Марта, глухо, утробно. Голос разительно отличался от родного грубоватого тембра, не был схож и с мелодичным перепевом маминой речи. – Предупреди ее.

– Молчи в тряпочку и делай, что велят! – На подробности и этикет времени не хватало.

Марта вздрогнула, повалилась лицом на стол. В миллиметре от полированной поверхности замерла, в стремительном рывке выгнула спину, запричитала.

– А-а-а… – звук переливался какофонией высоких и низких нот. Бас, писк, срединная зона, регистры менялись произвольно.

– Руки, дай руки! – извергся рык.

Катя протянула ладони. Ядвига прихлопнула их к центру стола, начала раскачиваться, забормотала:

– Чау рандо казыука…

На некое мгновение показалось – разыгрывается фарс. Круглый стол, невнятная сумятица непонятных слов, задернутые шторы, хрипы, стоны.

Пальцы Ядвиги нащупали ниточку Катиного пульса, устроились удобнее, считывая ритм. Чередование движений обрело соответствие ударам сердца.

– Доченька. – Марта, подалась вперед, пустыми глазами уставилась на Катю, – доченька, доченька, доченька…

Интонации менялись как в компьютере. Одна, другая… десятая. Словно череда матерей звала, кликала ненаглядных, милых, родных своих дочек. Каждый зов переполняла нежность, тоска и безысходность. Ведь между любящими сердцами непреодолимым барьером стояла смерть. Голоса молили из другой реальности. Недоступной живым. Катя глотала слезы. Среди прочих она услыхала мамино «доченька». Мама звала ее; стремилась к ней.

– Мама! – взорвалась истошным криком тоска. – Мама!

Мама – взгляд переполненный нежностью, теплая рука на лбу; ласковые губы! Мама – пелена заботы, обожания и восторга! Мама – кристальная сущность любви, бессмысленной, бескорыстной, простой. Потому что ты есть ты! Живая, трепетная, вздорная, глупая! Мама – эквивалент ушедшему детству, счастливой безмятежности, щенячьей радости бытия.

– Мама, – прошептала Катя. – Мама.

Раздирая в клочья действительность, душа рванулась, как пес с цепи, навстречу страстному зову.

Я всегда буду с тобой, говорила мама. Всегда. Облаком, тучкой, каплей росы, птичьим перышком, зеленым листиком, песком в пустыне, льдинкой на полюсе, каплей в океане. Чем захочешь, тем и буду. Любовь не умирает, живет, вечно, ныне, присно, вовеки веков. Как же я тебя оставлю, спрашивала удивленно. Кто тогда убережет от невзгод, кто избавит от боли, кто укроет от обид мою маленькую девочку, сладенькую бусинку, куколку, зайчика? Кто?

Из чертогов вечного покоя сладчайшей музыкой лился родной голос:

– Катюша, котик, не грусти. Не рви сердце. Ты думаешь, мне легко глядеть на твои слезы? Я ушла, не попрощалась, но не навсегда же. Пройдет время, мы встретимся. Я пока займусь делом, приготовлю все. Ты не спеши только, тут работы непочатый край. Лет 50 у тебя в запасе есть. Или 60. Как получится. – Голос Марты – голос мамы стелился привычным неспешным потоком.

Мама!

Была! Резанула болью утрата. Нет! Боль растворялась в знакомых интонациях.

– Доченька, милая, я знаю, ты перстенек не найдешь: золотой, старинный. Он за диван закатился, под плинтус попал, в большой комнате. Поищи. И Рексе прививки сделай, не забудь.

– Мама. – Катя почувствовала, как сознание раскалывается на части, и под злобный шепот «Заткнись, дура!» уплыла в туман.

Очнулась она под перебранку мужских и женских голосов.

– Пожалуйста, оставь Ядвигу в покое! – сказала Марта.

– Ни за что! Наговорила мне с три короба, пусть расплачивается, – ответил упрямый тенорок.

– Отстань, упырь. – Взмолилась Ядвига.

– Вот, видишь, – снова тенор, – а что она на кладбище выделывала, умереть можно.

– Ты и так умер! – напомнила тенорку Марта.

– Она мне… мне!..рожи злобные корчила, поносила всячески и, в добавок, показала задницу! Мне! Заслуженному человеку! Академику! Доктору наук!

– Да моя задница – подарок для тебя! Честь! Изысканное удовольствие. Я специально в будний день приперлась, среди бела дня, чтобы людей поменьше было. Пусть, думаю, порадуется, полюбуется, потешится напоследок.

– А ругалась зачем? – взвился тенор, – козлом меня обзывала, шапоклякой какой – то.

– Козел и есть! – вмешался второй мужской персонаж. Теплый обкатанный бас.

– Анри! Помолчи пока! Я сама!

Осторожно, преодолевая слабость, Катерина повернула голову. Марта и старуха сидели за столом. Глаза закрыты, улыбки на губах, расслабленные позы. Даже руки в кулаки не сжаты. Полная нирвана.

– Ты должен уйти! – потребовала Марта обычным голосом и, перебивая саму себя, заорала уже обиженным тенором.

– Кому я должен?!

– Я тебе сейчас объясню кому… – вмешалась Ядвига басом и завизжала истерично, – упырь, надоел, отстань! Врежь ему, Анри!

– Скотина!

Катерина сползла с узкого диванчика, стараясь не шуметь, выскользнула из комнаты. На ухающем лифте спустилась вниз. Глотая слезы, добралась домой. В родном подъезде дрожащей рукой достала ключи, с трудом справилась с замком, ввалилась в гостиную, рванула на себя тяжелый диван. Паркетная планка под плинтус уходила по наклонной. В щели лежало кольцо. Катя взвыла и сомнамбулой побрела к Устиновым. На звонок открыла тетя Ира.

– Борька где?

– В комнате.

– Один?

– Иди уж…

Катя толкнула дверь. Зашла, села рядом, прижалась щекой к голому плечу.

– Боречка, Борька…

Слова и силы закончились. Глаза закрылись сами собой. «Доченька» – билась в мозгу мысль, как в клетке бьется дикий зверь. «Доченька» – рвала сердце тоска.

Борис

Вот уже 20 минут Борис метался по улицам в поисках потерянного спокойствия. Наконец устав, плюхнулся на ближайшую лавку, вперил взгляд в пустоту, ринулся думать.

Через пару недель после смерти матери, Катерина перебралась в особняк Богунского, однако через месяц вернулась домой. Потом взяла отпуск за свой счет и уехала в заброшенный пионерский лагерь, переоборудованный под дачу, печатать чьи-то мемуары. Время она проводила за компьютером и в компании молодой странноватой пары: красавца-брюнета и сексапильной блондинки, обитавших по соседству. Во избежание неприятностей и благо шли каникулы и свободного времени было хоть отбавляй (так Борис оправдывал свои действия) он шпионил за Катькой все это время и теперь мог поручиться: в ту пору Катерина не баловалась наркотиками.

До лагеря она исправно отсиживала в «Весте» положенные часы, отлучалась лишь по пустякам: попить кофе, купить газету, поболтать с подружкой, вечера и выходные проводила с Богунским.

В лагере Катерина подолгу болтала со своими соседями и их гостями – двумя женщинами: старой и средних лет. Раз в неделю Катюха моталась в город, в семиэтажный дом старинной постройки и, пробыв там час-полтора, выходила расстроенная, с заплаканными глазами.

Какую именно квартиру навещала Катя, Борису узнать не удалось. В парадном нес вахту консьерж с седой кудлатой шевелюрой, который пускал посторонних, только испросив у хозяев позволения. Ясность внесла мать.

– Катя посещает сеансы экстрасенса. Та контактирует с Олей. Бедная девочка. Ей так плохо.

Мать словно упрекала его в бездушии. Это было несправедливо. После майских событий, Катя старательно избегала общения. Она и к Богунскому сбежала, полагал Борис, лишь бы оказаться подальше от него. Вернее, подальше от самой себя.

В августе Морозова вернулась домой и заперлась в квартире. Ходила на работу, читала, слушала музыку, глядела телевизор. Очень редко выбиралась в пригород, в пионерский лагерь. Она изменилась, стала спокойнее, умиротвореннее; и, кажется, очень хотелось верить, была готова к капитуляции.

Устинов ждал. Терпеливо и спокойно ждал, пока свершится неизбежное.

– От себя не уйдешь, дурочка, – сказал он когда-то. – Тебе нужен я. Смирись.

Весь август, он чувствовал, как она мирилась с этой мыслью. Сегодняшнее утро, не в драке, во влажной паркой ванной комнаты может и было предвестием капитуляции? Было, было, бухало сердце. Борис поднялся со скамейки, побрел по проспекту. Нашел время сиропы разводить, ругал себя. Момент взывал к трезвому рассудку. Нет, момент взывал совсем к иному. Сегодня утром в ванной…Катька провела рукой по его щеке; лаская? играясь? скользнула пальцами по потным и пыльным ключицам, погладила волосы на груди. Призыв? Пустое кокетство? Единственное, чего избежали их отношения, так это лицемерной женской игры. Если Катерина делала шаг за ограждающую, обычный порядок вещей, черту, то шла, открыто и до конца.

Устинов дернул кадыком, вытер о штанину взмокшие ладони. Гнусным шквальным потоком рвалось из под запретов сокровенное. Катя, Катенька, Катюнечка, в груди защемило от нежности.

Не кстати раздался звонок мобильного:

– Борис? Богунский беспокоит. Есть новости от Кати?

– Нет.

– Так или иначе, давай, встретимся. Ты где сейчас?

Устинов огляделся. Он «догулял» до цирка.

Степанов джип появился почти сразу же, словно ждал приглашения за соседним углом.

– Давай выпьем кофе, – семимильными шагами Богунский направился в направлении ближайшего кафе.

– Два шашлыка, два салата, бутылку «Столичной», – услышал Борис, подходя.

– Мне только кофе! – он совершенно не собирался пить.

– Чуть-чуть, – умоляюще взвился Степан.

– Я – пас.

Бутылку все же принесли. Степик разлил водку, чиркнул рюмкой по рюмке.

– За Катю! – Выдал оригинальный тост.

Вот еще, Устинов чопорно поджал губы, сдерживая раздражение, повторил:

– Я только кофе.

– Да ладно, что ты как не родной, с утра на нервах, расслабиться надо…

– Нет, – покачал головой Борис. – Нет.

– Тогда и не стану, – печально поник Богунский, неотводя взгляд от заветной емкости, – не алкаш, в одиночку лакать. Ладно, ты что-нибудь узнал?

Степан витал туманным взором в небесных высях, перебивал, облизывал пересохшие губы. Он пьян, сообразил Устинов. Не сдюжил в трудную минуту и вмазал. Слабак.

– Катиного шефа застрелили.

– Антона убили?

Директор обрел имя.

– Секретаршу твою, – Устинов сократил вторую часть повествования до печального итога, – сбросили с седьмого этажа.

– Ирку! – без вопросительных интонаций уточнил Степа.

– Анжела уехала, – пришлось напомнить, – в Париж, ждет тебя, дожидается.

– А…

Богунский стремительно поднялся, направился к стойке.

– Кофе, тройной, четверной, чифирь… только б протрезветь, – донеслось сквозь гул голосов. В кафе было людно. – Сейчас, – Степан вернулся с кофейником и чашкой, – тебе не предлагаю, отрава, сердце посадишь, а мне в самый раз… – он влил в себя одну за другой несколько порций. – Сейчас, через несколько минут…