Текст книги "Актриса"
Автор книги: Екатерина Маркова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
– Это должно пройти, – уверенно заявил Максим. – У нас в команде был такой случай. Тоже после травмы.
– Будем надеяться, – уклончиво ответил Глеб. – Это может длиться долго.
Легкая, едва уловимая улыбка скользнула по лицу актера, но Глеб не заметил ее. Он выполнял требование Алены собраться и усилием воли пытался сконцентрировать внимание на дороге, забитой в этот час огромным количеством транспорта.
Возле светофора Сергеев впервые повернул голову к своему попутчику и с изумлением увидел белые, как снег, виски на черноволосой голове Максима. Нечаев, проследив за взглядом Глеба, горько усмехнулся:
– Вот так вот… Удивляюсь, как вообще жив остался. Знаете, у японцев есть такая пословица: «Когда стреляешь из лука в цель, твоя стрела не пробьет центра мишени, если одновременно не пробьет твоего сердца». Мне кажется, та пуля, которая убила Катю, разворошила и мое сердце… Чертовски жестоко обошелся со мной Домовой…
Поток машин наконец-то тронулся, и они опять долго молчали. Потом Глеб осторожно спросил:
– А как случилось, что на сцене фигурировал настоящий пистолет? Насколько я знаю, это запрещено.
– Ну конечно. Это моя вина. Я коллекционирую старинное оружие и перед самой премьерой «Бесприданницы» принес на репетицию этот пистолет. Все зашлись от восторга, особенно Алена Владимировна. Было решено премьеру сыграть с настоящим – уж очень выгодно отличался он от бутафорского, – а потом воспроизвести в бутафорском цехе такой же. Я это дело замял, потому что даже вес пистолета дает руке ощущение правды, не то что игрушечное папье-маше. Потом как-то Алена Владимировна сказала, что, если я продолжаю выходить на сцену с подлинным оружием, надо дуло залить свинцом. Так, мол, полагается по правилам безопасности. И опять этот вопрос растворился в груде других, более злободневных. Ведь жизнь в театре – всегда аврал, вы уже сами в этом убедились.
– Да уж… Высадить вас у метро? Дальше уже начнется шоссе.
Максим в растерянности поерзал по сиденью, спросил виноватым умоляющим голосом:
– А дальше мне с вами никак нельзя? Там ведь везде электрички, я могу сесть на любой станции.
Глеб удивленно взглянул на Максима. Хотя чему здесь удивляться, когда в жизни парня произошла такая трагедия. Может, ему в самом деле не к кому пойти, а одному с самим с собой оставаться тошно.
– Понимаете, Максим, я еду навестить давнего знакомого Алениной матери. Вы, конечно, можете отправиться вместе со мной. Подождете меня в машине или свежим воздухом подышите.
– Отлично! – обрадовался Нечаев. – Спасибо. А то как остаюсь наедине со своими мыслями, хоть в петлю лезь…
Машина, преодолев последние препятствия у забитых светофоров, вырвалась на шоссе. Было уже совсем темно. Шел мелкий противный дождь, и слякоть от колес проезжающих автомобилей залепляла лобовое стекло. Глеб притормозил, подрулил к кювету.
– Жидкость в стеклоочистителе кончилась. Сейчас долью.
– Помочь? – с готовностью отозвался Максим.
– Да что вы, это ж одна минута. Сидите. Музыку вот послушайте. – И Глеб протолкнул диск в музыкальном центре.
Залив в бачок жидкость, Глеб сел за руль и, тронувшись с места, несколько раз с беспокойством поглядел в зеркало. От актера не укрылось это движение, и он спросил:
– Какие-нибудь проблемы?
– Боюсь, что да. Этот джип сел к нам на хвост практически около больницы. Мне это не нравится!
– Кому ж это может нравиться! – Максим развернулся и стал напряженно всматриваться в заднее окно. – Осторожней, Глеб! Он на скорости и сокращает дистанцию… Ну, Алена! Это-то она и предвидела.
Глеб от изумления чуть не выпустил из рук руль.
– Как? Значит, вы… не случайный пассажир?
– Нет, запланированный. Алена Владимировна и это умудрилась срежиссировать. Так что я в курсе. И, кстати, знаю, что в этой машине люди, которыми манипулирует очень хитроумный и расчетливый мерзавец. Сомневаюсь, чтобы он сам был в джипе… хотя… чем черт не шутит.
С угрожающей быстротой джип сокращал дистанцию и, если бы в последний момент Глеб не вырвался крутым виражом в левую полосу, лежать бы им в кювете. Дальше все развивалось с головокружительной быстротой. Максим буквально перелетел на заднее сиденье и, опустив боковое стекло, высадил по колесам серию выстрелов. Затем стремительно перекинулся к другому окну, проворчал злобно:
– Туман чертов! Первый раз в жизни промазал!
Раздался страшный треск, и заднее стекло разнесло ответной очередью из джипа. Глеб почувствовал, как щеку обожгло чем-то горячим, видимо пуля прошла по касательной, повредив кожу.
– Из автомата жарят, гады!.. Оторвись чуть-чуть, начнем все же с колес.
Глеб переметнулся в правый ряд, нажал на газ, и вывалившийся буквально по пояс в окно Максим несколько раз выстрелил.
– Вот так, голубчик. Запетлял… – И, заорав истошно: – Пригни голову! – сам сложился вдвое на заднем сиденье.
Следующая автоматная очередь пробила лобовое стекло, ворвавшаяся струя воздуха охладила горящее лицо Глеба.
– Ну, держитесь! Сами себе приговор подписали, сволочи! – пробормотал Максим. Он припал к разбитому заднему стеклу и несколько раз выстрелил в упор по джипу.
– Впереди пост ГАИ. Я сворачиваю! – сообщил Глеб.
Но сворачивать не пришлось. На середину дороги на звук пальбы вылетел гаишник и изо всех сил размахивал светящимся в темноте жезлом. От здания поста выруливала машина с крутящейся мигалкой и завывающей сиреной.
В последний момент лихорадочно бьющееся сознание Глеба успело приказать ему повернуть руль резко влево и промчаться на бешеной скорости мимо поста. Джип на проседающих простреленных колесах заелозил зигзагами по шоссе, и милиция кинулась к нему.
– Молодец. Отличная реакция! – запыхавшийся Максим одобрительно хлопнул Глеба по плечу. – А эти попались… Удивительно, что они не обезопасили себя бронированным лобовым стеклом… Привыкли, видимо, иметь дело с хилой безоружной интеллигенцией. Боюсь, пришил я там какого-нибудь. Но Алена Владимировна никаких указаний насчет сохранения их драгоценных жизней не давала… – Максим обеспокоенно поглядел на молчащего Глеба и покачал головой: – Здорово вас царапнуло. Кровь не останавливается… Есть в машине аптечка?
– Не надо… Мы уже почти приехали. – Глеб промокнул носовым платком щеку. – Осталось несколько километров. А там уж как-нибудь справимся с этой ссадиной.
Примерно через полтора часа по Каширскому шоссе в направлении Москвы ехал на небольшой скорости старенький «жигуленок». На тридцатом километре возле поста Дорожно-патрульной службы, где стояли две милицейские машины и «скорая» с включенным маячком, машина остановилась на противоположной стороне шоссе, и оттуда вышли три человека. Они не спеша пересекли дорогу – впереди грузный пожилой мужчина в брезентовой куртке с капюшоном и резиновых сапогах, а поодаль – два молодых человека весьма интеллигентного вида.
Милиционер замахал им, запрещая приближаться к месту аварии. Молодые люди в нерешительности остановились, но мужчина в брезентовой куртке полез в нагрудный карман, извлек какой-то документ и, пренебрегая запретом подходить ближе, предъявил корочки старшине. Тот козырнул, заговорил что-то, и молодые люди снова нерешительно двинулись в их сторону.
– Эти с вами, что ли? – спросил старшина, с подозрением вглядываясь в лицо одного из них, залепленное возле уха широким пластырем.
– Племянники мои. Вместе рыбачили. Как видите, тоже без травмы не обошлось. Напоролся на куст. Слава Богу, еще глаз не выколол… Городские! Как в лес попадают, так вечно что-нибудь да случится.
– Это точно. Интеллигенты на природе – явление опасное и для природы, и для них самих… – Старшина, бывший, видимо, сам из деревенских, судя по его явно приволжскому выговору и веснушчатому круглому лицу с белесыми ресницами и бровями, с агрессивным недоброжелательством поддержал «дядю» злополучных «племянников».
– А всего-то их сколько в машине было? – продолжил тот начатый разговор с милиционером.
– Так всего двое и было. Этот иностранец на месте скончался, а второй вон в «скорой» корчится.
– А что ж за «Фольксвагеном» не погнались?
– Какое там! – махнул рукой старшина. – Нас всего-то на Посту трое, одна машина. Надо было хотя бы этих задержать, а то ведь, хоть и на спущенных колесах, а удрать пытались. Мы по рации всем постам передали, но дальше по Каширке машина не появлялась: видать, в стороне где-то затаились…
– Ну что ж! Удачи, старшина!
– Спасибо, товарищ полковник! В следующий раз рыбачьте в одиночестве. Рыба, она компании не выносит, это точно.
Старшина еще раз неодобрительно глянул на «племянников» и вернулся к исполнению своих обязанностей.
– Не опасно было машину у вас оставлять, Михаил Михайлович? – спросил Глеб, когда отъехали от поста.
– Не думаю, чтобы ко мне в гараж полезли, – усмехнулся Егорычев, закуривая и выпуская дым в приспущенное боковое стекло. – Стало быть, обоих уконтропупил. То, что твою жизнь Максим сберег, – это факт, – обратился он к Глебу. – Но больше всего меня Егоза поражает. Мозги работают у девчонки, точь-в-точь как у покойной матери.
– А Егоза – это детское прозвище Алены Владимировны? – поинтересовался Нечаев.
– Да я-то и по сей день только так ее и величаю. А прозвище, конечно, с детства приклеенное… Ох уж и непоседлива была! Двести дыр на месте провертит. И не терпела никакого сюсюканья, никакого снисхождения к своему возрасту, никогда не ныла, не жаловалась, что устала. Мать ее в моем отделе работала, замечательный была криминалист и первоклассный аналитик. Дочь с собой часто в командировки брала: дедушек-бабушек в наличии не имелось, с няньками Алена не уживалась… Одним словом, Егоза наша росла на глазах. И характерец, надо сказать, каков был заложен в детстве, так с возрастом не помягчал. Хотя девчонка добрейшая. Бывало, мать ей обновку какую-нибудь купит, а та втихаря соседке-сверстнице передаривает. Родителей той девочки, тоже сотрудников органов, убили в перестрелке бандиты, вот она и осталась с престарелой бабкой…
– Алена сказала, что ее жизнь находится в опасности, – прервал Глеб погрузившегося в воспоминания Егорычева. – Что мы имеем на данный момент?
– На данный момент… – Михаил Михайлович затушил сигарету и откинулся за рулем на спинку кресла. – На данный момент мы имеем убитого в целях самозащиты американца – им давно с моей, верней, с Алениной подачи, занимается Интерпол… Что касается Алены, то бдительность тут не повредит. Но думаю, что о реальной угрозе вопрос больше не стоит.
– А Сева Киреев? – взволнованно спросил Максим.
– С Севой дело обстоит сложнее. Он проходит по статье «преднамеренное убийство», и хотя в ходе следствия возникнет множество смягчающих обстоятельств, в любом случае парню придется нести жесткое наказание… – Егорычев внезапно оборвал эту тему и обратился к Глебу: – Что же теперь с вашей злополучной премьерой будет?
– Это уже Алене решать! Надеюсь, в ближайшие дни ей снимут гипс, а когда она начнет самостоятельно передвигаться, процесс выздоровления пойдет еще быстрее. Врачи и так диву даются той стремительности, с которой на ней все заживает.
– Сознание – мощнейший фактор в болезни, – заметил полковник, – а ей как можно скорее надо выйти из больницы… Ну что же, молодые люди, будем прощаться. В больницу к Егозе нас так и так уже не пустят. Ночь на дворе.
– Меня пустят, я «блатной», – возразил Глеб. – Она, я уверен, все равно не спит.
– Тогда целуйте ее от «Михаилы Потапыча». Спасибо за мобильник, Глеб. По крайней мере, теперь мы с Аленой на связи. – И, пожимая Сергееву на прощание руку, он добавил теплым, мягким голосом: – Я рад, что именно вы оказались с ней в этой ситуации. Завтра ее навещу.
Уже исчезли огоньки подфарников удаляющейся машины Егорычева, а Глеб и Максим еще долго стояли возле больничных ворот. Они стояли и молчали. Молчали о том, что вместе пережили за эти несколько часов, понимая, что эта ночь их, совсем чужих, отдаленно знакомых людей, сделала близкими и дорогими друзьями. То, что порой складывается между людьми годами, судьбой дано было осуществить в те мгновения, которые запросто могли оказаться последними в их жизнях.
Глеб поежился от холода, и Максим, заметив это, безмолвно притянул его к себе и бережно, пытаясь не задеть пораненное лицо, прижался к его щеке. Потом быстрой походкой отправился к своей одиноко припаркованной в больничном дворе машине и, открыв дверь, махнул на прощание рукой.
Глеб, пошатываясь, медленно побрел к крыльцу, но сил подняться на ступеньки не хватило, и он уселся на том самом месте, где совсем недавно его посетила «главная женщина» и серебряными звуками складывающейся мелодии сообщила о том, что отныне жизнь ее соперницы вне опасности.
В последний день уходящего года природа смилостивилась над жаждущими снега горожанами, и он повалил густыми пушистыми хлопьями, мгновенно преобразив все вокруг и вселив веру, что Новый год не отменяется.
– Андерсен, это опять ты наколдовал? – встретила Глеба радостным возгласом Алена.
Она стояла возле окна палаты и любовалась на больничный сквер, убеленный сединами в меру жестокого, в меру милосердного, но как обычно не потрафляющего слабостям человечества эдакого високосного старичка, передающего сегодня эстафету грядущему – полному надежд, упований и… иллюзий. Он-то точно знал, этот многоопытный уходящий в вечность мудрец, что астрологические прогнозы и увещевания плодящихся «Нострадамусов» – жалкие потуги в сравнении с той мощью, которой вооружил Создатель живую человеческую волю, предоставив свободу выбора своего пути, и что, лишь следуя предсказаниям Единственного Пророка, возможно достичь рая на земле и гармонии в душах. Но бороться за это уже не в его силах: он состарился, он немощен и, из последних сил украсив непослушную подурневшую землю белоснежным одеянием, уходит на покой, оставив спешащему навстречу преемнику свое исторически неизбежное неблагодарное дело.
– Красотища какая… – Глеб обнял Алену за плечи, зарылся лицом в сильно отросшие за время болезни пушистые волосы. – Нам сегодня прогулка полагается? Или как?
– Я думаю, «или как», – засмеялась Алена. – Борис Иванович оказался весьма злопамятной личностью. Я ему объясняю, что вчера даже не упала, а просто поскользнулась и плавно приземлилась на землю. А он мне в ответ: «А откуда тогда синяк на попе, многоуважаемая сударыня? Отныне до выписки никаких прогулок!» Я – ему: «А как же свежий воздух, Борис Иванович? Я же ослабленная». А он: «К вашим услугам – чистейший кислород, но только в условиях палаты». И самолично притащил мне эту красавицу. – Алена кивнула на огромную кислородную подушку, водруженную возле кровати.
– Вот сейчас и будем дышать! А ну марш в постель! – грозно распорядился Глеб и, подхватив Малышку на руки и осторожно провальсировав с ней по палате, бережно уложил ее.
Но подышать кислородом Алене не удалось. В дверь постучали, и на пороге явили себя Дед Мороз с огромным красным мешком в руках и Снегурочка.
– Здравствуй, Дедушка Мороз, борода из ваты! – вежливо поздоровалась Алена.
– Обижаешь, деточка, – огорчился Дед Мороз голосом Шкафендры. – Вату на елках давно отменили. Она относится к разряду огнеопасных материалов… Тьфу, сбила с толку. Давай, внучечка, запевай!
Рослая, крупная Снегурочка затянула голосом Маши Кравчук предновогоднее поздравление на музыку «В лесу родилась елочка», но со словами, сочиненными специально для Алены. Дед Мороз пытался подтягивать изящным тенорком, но получалось все время невпопад, за что он каждый раз получал локтем в живот от вдохновленной пением Снегурки.
– А теперь Дедушка Мороз будет вручать подарки, – сообщил торжественно Шкафендра.
– Это целый мешок мне? – взвизгнула Алена и в радостном предвкушении потерла ладошки. – Обожаю подарки.
Из мешка прыснуло, хихикнуло и захрюкало от сдерживаемого смеха.
– Вот это подарочек! – изумленно воскликнула Алена, а из развязанного мешка вывалилась Дашка в костюме бравого Нового года, но, обнаружив на голове отсутствие парика, снова утонула в недрах мешка.
Уже через несколько секунд парик был водружен на свое законное место, правда слегка задом наперед, и хорошенький кудрявенький херувимчик предстал перед Аленой, которая восхищенно зааплодировала. Даша торжественно прочла стихотворение, раскланялась и кинулась обнимать Алену. На этом официальная часть завершилась.
– А где же ты Наташу потеряла? – поинтересовалась Алена, прижимая к себе девочку. – Вы же такие неразлучники.
– У Наташки насморк, а у вас сейчас иммунитет ослаблен, поэтому контакты с больными запрещены, – серьезно доложила Даша. – Но вы не расстраивайтесь, тетя Алена, она вас навестит на Рождество.
– На Рождество я надеюсь уже быть дома, – с надеждой проговорила Алена, – и тогда милости прошу ко мне в гости.
– Ой, а подарки-то! – всплеснула руками Даша. – Вы думаете, таким подарочком, как я, все и закончилось? Нетушки-нет! А ну-ка, Дедушка Мороз, лезь в мешок!
Валентин Глебович и Маша извлекли огромного розового плюшевого поросенка с нахальным взглядом круглых пуговиц в белесых ресничках и смешным коричневым пятачком.
– Дарить свинтусов – к счастью! – объявил Дед Мороз. – Пусть себе лежит и похрюкивает и никакого другого свинства даже близко к порогу не подпускает.
Даша передала игрушку улыбающейся Алене и провозгласила:
– Подарок номер два! Теперь твоя очередь, Снегурочка, ныряй в мешок!
Маша вытащила упакованный в прозрачный пакет мягкий голубой плед с длинным ворсом.
– Какая прелесть! Спасибо! – довольно сказала Алена. – Очень кстати. Я ведь жуткая мерзлячка, буду теперь в него кутаться и вас вспоминать.
– Кутаться не придется, – Маша достала такого же небесного цвета махровый халат. – А вот это – чтобы ноги были в тепле, – и присоединила к халату теплые банные шлепанцы.
Глеб, стоя у окна, с улыбкой наблюдал, как радовалась подаркам Алена. Вчера он принес маленькую пушистую елку и целую коробку елочных украшений, и они весь вечер убирали палату. Алена была очень возбуждена, на ее бледном лице наконец-то проступил румянец, она сама распределила на елке игрушки, смеялась, шутила, но вдруг в какой-то момент, словно опомнившись, опустилась в кресло и закрыла ладонями лицо. Глеб подумал, что она плачет, встал перед ней на колени и тихо попросил:
– Только, пожалуйста, не преодолевай ничего. Если плохо или болит – я позову врача…
Алена отняла от лица руки. Ее сухие отстраненные глаза были устремлены сквозь Глеба, смотрели жестко и конкретно, словно перед ее мысленным взглядом вновь прокручивались события последних месяцев.
– Севка… – горестно прошептали ее губы.
– Михал Михалычу разрешили свидание с ним, ты же знаешь, – попытался успокоить ее Глеб, но Алена так же горестно покачала головой:
– Мне необходимо добиваться свидания с ним. Он успокоится, только если я приду к нему. Ах, как все жестоко…
Глеб осторожно дотронулся до ее руки, Алена вздрогнула и прерывисто вздохнула:
– Все! Решили же ничего не обсуждать, пока не соберемся все вместе в театре!
…Следом за Дедом Морозом и Снегурочкой в палату вошли Нина Евгеньевна Ковалева и Валерий Гладышев. Опять начались поздравления, вручение подарков, пожелания скорейшей выписки из больницы и, главное, возвращения в театр.
– Алена Владимировна, в качестве еще одного новогоднего подарка и в знак моей нежной к вам привязанности я совершил невероятное. – Гладышев самодовольно усмехнулся. – Сегодня с утра я посетил Женьку Трембич – она же после воспаления легких все еще на бюллетене. Подарил ей обалденный бальзам для волос – она уверяла, что я ей полхвоста выдрал, вот пусть восстанавливает, – ну и заключил мировую. Она, правда, поначалу хотела спустить меня с лестницы, но дело кончилось тем, что мы с ней даже выпили за ваше здоровье по рюмочке ликера. У нее, конечно, с нервами сильно не в порядке. Все время говорит об Энекен, о Кате… Начинает плакать… А действительно, почему никто из нас не имеет права узнать обо всем? Какими-то урывками доходят слухи… Следователь не больно-то разговорчив. Задает странные вопросы типа: «В каких отношениях, на ваш взгляд, находилась ваш режиссер Алена Позднякова с Екатериной Воробьевой? А с реквизитором Всеволодом Киреевым?»
– Ну все, Валера, мы же пришли поздравлять с Новым годом! – прервала Гладышева Нина Евгеньевна. – Вообще-то вас сегодня намерена посетить вся труппа, но врач предупредил, что визиты будут ограничены. Так что нам повезло.
– Какой спектакль поставлен на вечер? – поинтересовалась Алена.
– «Сирано». А завтра вечером – «Сон в летнюю ночь».
– А что же теперь с «Двенадцатой ночью», Алена Владимировна? – подал голос Гладышев.
Все молча переглянулись, словно он опять вторгся в запретную область. Но Алена отнеслась к его вопросу неожиданно эмоционально:
– Безусловно, как только смогу работать – начнем репетировать. Уж сколько я, лежа на этой кровати, прокрутила возможностей использования всех доступных театру приемов. Это должен быть спектакль-фейерверк, спектакль-праздник…
Гладышев снова открыл рот, но все присутствующие, предвидя назревший в нем вопрос, одновременно заговорили о разном, чтобы снять тему Кати Воробьевой. Врач настоятельно просил не поднимать до выписки никаких «больных» вопросов.
От Алены конечно же не укрылась эта игра, но она сделала вид, что ничего не заметила. Пусть до поры до времени коллеги пребывают в заблуждении…
Правда, неделю назад Ковалева все-таки нарушила правила игры. Не зная, куда девать руки, запинаясь от волнения, путая слова, она объяснила ситуацию с Сиволаповым, пребывающим из-за запонки на нелегальном положении. Алена неопределенно хмыкнула, прослушав историю с запонкой, найденной на колосниках, сообщила, что следователь, дважды посетивший ее, к сожалению, уходил ни с чем… ей становилось плохо, как только он пытался вернуть ее память к происшедшему в театре… Но она постарается хоть чем-то облегчить участь Сиволапова. Потом она вдруг развеселилась и, озорно глядя на Ковалеву, сказала:
– Ничего трагического в таком положении не вижу. Он действительно не виноват… а своей изоляции от мира должен радоваться – пусть сидит в тиши и творит. Для писателя уединение – высшее благо.
Алена позвонила Ковалевой буквально на следующий день и сказала, что пусть уж Петр потомится еще недельку-другую, ее выпишут сразу после Нового года, она даст следствию необходимые показания, и он будет свободен. Нина Евгеньевна не удержалась:
– Но ведь, насколько я знаю, он пока единственный подозреваемый… только эти улики свидетельствуют о том, что он покушался на вашу жизнь. Нужна другая версия…
– Будет вам другая версия, Нина Евгеньевна, – жестко закончила разговор Алена.
…Тактично выпроводив всех посетителей, Алена и Глеб остались вдвоем. Уже смеркалось, и Глеб зажег на елке разноцветные фонарики. За окном по-прежнему огромными хлопьями валил снег. Своей пушистой густой метелью он изолировал палату от внешнего мира, словно опустил белый занавес и скрыл жизнь этих двоих от любопытствующих глаз зрителей.
– Как ты доберешься под таким снегопадом? – тихо спросила Алена, теребя за уши розового плюшевого поросенка.
– Я бы хотел встретить Новый год с тобой.
– А Люся?
– Люся сегодня не одна.
Алена изумленно посмотрела на него, и он тут же ответил на ее немой вопрос:
– Сегодня утром из Парижа прилетела ее дочь… Ольга… Я не мог не сообщить им, что состоялась операция, хотя Люся этому очень сопротивлялась… Короче, Ольга будет встречать с Люськой Новый год, и самое интересное, мне показалось, что она вообще не хочет возвращаться в Париж.
– Господи! Глеб, Он услышал твои молитвы! – воскликнула Малышка, и ее низкий взволнованный голос прозвучал трагически-надломленно. На глазах Алены показались слезы, и она, сдернув очки, беспомощным близоруким взглядом окинула тумбочку в поисках платка. – Извини… Когда мне хорошо, всегда становится ужасно нервно…
Глеб промокнул глаза Малышки, сел рядом с ней на кровать и сказал:
– Это один сюрприз. Есть еще второй…
– Закрыть глаза и открыть рот? – серьезно спросила Алена.
– Наоборот. Рот закрыть, а глаза открыть как можно шире.
Алена поспешно водрузила на нос очки и вопросительно уставилась на Глеба.
Он полез в нагрудный карман пиджака и, вытащив оттуда продолговатый плотный конверт, положил его на колени Алене.
– Что это?
– Посмотри.
Алена подошла с конвертом к елке, чтобы при свете фонариков было виднее.
– Разобралась? – поинтересовался через некоторое время Глеб, потому что Алена подозрительно молчала, застыв спиной к нему, у празднично разодетой елки.
– Да, – ответила она дрогнувшим голосом и, не поворачиваясь, совсем тихо спросила: – Андерсен, ты приглашаешь меня в кругосветное путешествие?
– Я бы не хотел, чтобы ты отказала мне в этом.
– Андерсен, мне кажется, ты неправильно выбрал героиню для своей новой удивительной сказки. Она, наверное, должна быть Гретхен или Аннунциатой, а не русской занудной Аленушкой. Я же не смогу сдвинуться с места, пока за решеткой Севка… пока Петр мечется от свалившегося на него подозрения… пока дядя Миша «крутит роман» с Интерполом, наконец, пока в репертуар театра не вернутся «Бесприданница», «Укрощение строптивой» и «Столичная штучка»…
В палате повисла долгая пауза, нарушаемая лишь тиканьем будильника и посвистыванием за окном расходившегося ветра.
– Тебе все равно пока нельзя работать, – неуверенно произнес Глеб. – Так говорят врачи…
– Они просто еще не поняли, что я заболею снова, если не начну работать немедленно. Они же сами считают, что я не втискиваюсь в рамки «среднестатистического больного»…
– И что мне прикажешь делать?
– Терпеть, – глухо посоветовала Алена. – Мой дорогой Андерсен, меня можно только терпеть – до тех пор, пока не иссякнут запасы…
– Если любить и терпеть – синонимы, я согласен. А неполучившийся сюрприз… я переработаю в симфонию для фортепиано с оркестром. Так мне подсказывает моя творческая интуиция. Ты не против?
– Я настаиваю на ведущем голосе виолончели – в ней больше надрыва для больного самолюбия сказочника, – слабым голосом возразила Алена.
– Ошибаешься, любовь моя, у сказочников напрочь отсутствует самолюбие. Это пережитки устного фольклора, я бы даже сказал – шаманства. Когда у сказочника не складывается история, он сразу же начинает сочинять другую. В нашем деле самое главное – непрерывность…
В палату без стука ворвалась Света с бутылкой шампанского.
– Ура! Борис Иванович благословил всех на фужер шампанского… включая Алену.
– Отлично! Значит, я уже совсем здорова! – обрадовалась Малышка.
Глеб разлил шампанское по бокалам.
– За уходящий год! И за то единственное, что бессмертно. За любовь… которая, даже нечаянно сбившись с пути и обессилев, творит чудеса…
Спустя две недели молодежный театр вновь обрел главного режиссера. Слегка похудевшая, но по-прежнему уверенная, энергичная Алена своим появлением мощно изменила атмосферу уныния и разброда, царившую в коллективе. В первый же день она представила труппе очень известного, талантливого режиссера Дениса Троицкого, который был уже во всеоружии, чтобы с завтрашнего дня начать репетировать новый спектакль. Троицкий прочел труппе пьесу, вывесил распределение ролей и, попрощавшись, убежал к художнику работать над макетом. А Алена попросила собраться в зале всех, кто находился в данный момент в театре.
– Ну что ж, давайте поговорим, – задумчиво обвела Алена глазами сидящих в зале и, прислонившись спиной к авансцене, встала в центральном проходе.
– Может, стульчик поставить, Алена Владимировна? – предложил Митя Травкин.
– Пока не надо. Я столько належалась и насиделась, что теперь хочется занимать только вертикальное положение, – улыбнулась Алена и, продолжая всматриваться в зал, спросила: – Если я не ошибаюсь, из актеров нет Трембич, Ковалевой и Гладышева. Женя все еще больна, я в курсе.
– Гладышев здесь…
Появившийся в зале Валерий в свойственной ему беспардонной манере сразу привлекать внимание к себе врубился в разговор с ходу:
– Алена Владимировна, давайте поставим точки над «и». В конце концов, я на спор могу сейчас выиграть ящик коньяка. В машине, которая преследовала Глеба Сергеева, кроме убитого американца был Адам?
В зале наступила гробовая тишина. Так тихо бывало в этом пространстве, именуемом зрительным залом, только в самые напряженные и захватывающие моменты спектаклей.
Алена выдержала паузу, словно собираясь с мыслями, потом прогудела размеренно:
– Должна тебя огорчить, Валера. Это был не Адам. Более того, никакого Адама… вообще не существовало.
Алена замолчала, предвидя реакцию коллег. Все заговорили разом. Перебивали друг друга, изумлялись, что их считают за таких идиотов, которым можно все, что угодно, вешать на уши, кто-то смеялся, напоминая, что Оболенская лично представляла своего внука… Но, главное, произошло то, чего больше всего опасалась Алена, на нее смотрели как на сумасшедшую…
Петр Сиволапов с огорчением и испугом прошептал что-то на ухо Валентину Глебовичу.
Алена достала из сумочки банку с колой и, вскрыв ее, медленно начала пить. Потом под неумолкающий гул голосов не торопясь поднялась на сцену и рычагом на пульте опустила экран. Обыкновенный, небольшого размера экран, который использовали не так уж часто в спектаклях и при просмотре киноматериалов.
Вернувшись на свое место в зал, она запрокинула голову и вопросительно посмотрела в сторону будки, где сидел электрик Сережа. Он кивнул.
Алена подняла руку, и через какое-то время воцарилась тишина.
– Я хочу вернуть вас на месяц назад. Художница Ольга Белова принесла в театр макет и эскизы костюмов для «Двенадцатой ночи». Все помнят?
– Еще бы! Вы тогда были не в настроении и завернули ее с костюмами, – воскликнула Аленина секретарша Милочка. – И не велели никому показывать…
– А Ольга все равно показала эскизы Кате Воробьевой. Это было в моей машине, – грустно добавил шофер Миша.
Алена утвердительно качнула головой.
– Вот теперь я хочу, чтобы вы посмотрели эскизы костюмов Виолы и Себастьяна…
По залу вновь пронесся легкий гул недоумения.
Стал медленно гаснуть свет, и на экране высветился цветной слайд. Белокурая грациозная Виола с чертами лица Кати Воробьевой, с такими же глазами цвета кофе, с ее знакомой легкой полуулыбкой, всегда приоткрывающей лишь верхний ряд мелких ровных зубов, держала за руку своего брата-близнеца Себастьяна…
Зал ахнул. Чуть склонив набок длинноволосую пушистую голову в грациозном аристократическом полупоклоне, застенчивым взглядом сквозь стекла толстых очков смотрел Адам-Себастьян.
С фотографической точностью художница выписала их переплетенные нервные длинные пальцы с гибкими ломкими кистями, передала легко возбудимую одухотворенность в пластике двух одинаковых, от природы изящно сложенных тел.
