Текст книги "Комплекс андрогина (СИ)"
Автор книги: Екатерина Бунькова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Глава 11. В споре рождается истина
Адрес: Военная база «Либерти», верхний технический уровень. Имя: Элис. Генетическая модель: тау-1, улучшенная. Статус: гражданин третьего порядка.
Я смотрел, как она ускользает от меня, медленно вращаясь, и улыбался. Потом оттолкнулся от стены, догнал ее и обнял: как получилось, вниз головой, прижимаясь щекой к ее груди. Алеста тоже обняла меня. В невесомости все воспринимается немного иначе, и даже время словно бы замедляется. Мы парили в воздухе в полной тишине. Не знаю, как Алеста, а я был совершенно счастлив.
Но спустя некоторое время пришлось задуматься о том, чтобы не приземлиться головой в пол. Тем более, что по мере приближения к источнику притяжения мы ускорялись. Я едва ли не чудом извернулся и достиг поверхности все-таки ногами вниз, хоть и не слишком удачно: пришлось опереться на руку.
– Еще раз? – спросил я Алесту, отряхиваясь.
– Ну, давай, – подумав, согласилась она. – Меня, вроде бы, не тошнит, так что еще разочек можно.
На этот раз я не тянул ее за собой, а просто взял на руки и понес. Мне было безумно приятно это делать. Никогда бы не подумал, что ощущение чужого тела в руках может так греть душу. Я ее как будто украл, и теперь радовался этому.
Добравшись до верха, я завис на стене, а не на потолке, чтобы волосы не слишком мешали: а то летают вокруг, щекотятся, в нос лезут. Не успел утром их в хвост собрать, вот и поплатился.
Алеста некоторое время просто позависала в воздухе, расслабившись и закинув руки за голову. Я ее больше не держал, только иногда чуть подталкивал, чтобы она не начинала падать.
– Говорят, на третьем Ковчеге есть такой аттракцион: желающих запускают в помещение странной формы со стенами, обитыми мягкими материалами, а потом начинают хаотически вращать его. Люди бегают по стенам, визжат, всем весело, вроде как. Так вот что-то мне подсказывает, что твой аттракцион покруче будет, – сказала Алеста, перебирая руками по моей талии и таким образом нарезая круги вокруг меня. Перед моим взглядом попеременно проплывали ее голова, попа, кроссовки, голова, попа, кроссовки. Один круг, другой, третий.
– Алеста, прекрати, а то не тебя, а меня сейчас замутит, – попросил я, хватая ее за футболку, чтобы не дать совершить еще один оборот.
– Ничего-то ты не понимаешь в движении небесных тел. Ты звезда, а я твоя планета, – заявила она, ткнув меня пальцем в грудь и от этого движения отлетев к стене. – Солнце, Солнце, я Венера. Как слышишь меня? Прием.
Я рассмеялся, протянув ей руки. Она ухватилась и села мне на живот, обхватив меня ногами, чтобы не упасть.
– Катастрофа в масштабах звездной системы: одна из планет была притянута Солнцем, – прокомментировал я, пытаясь этой шуткой отвлечь себя он непроизвольно возникших соблазнительных мыслей. Сразу вспомнилось одно видео, где двое занимались любовью в невесомости. Очень глупое видео. После его просмотра я сделал для себя два вывода: что для толчков нужна опора и что жидкость, движущаяся с ускорением, разделяется на множество мелких шариков, которые сложно собрать и от которых трудно увернуться.
– Никогда не задумывалась, что произойдет с планетой, если ее притянет Солнце, – протянула Алеста.
– Предполагаю, что она станет частью процесса ядерного синтеза, – я пожал плечами и попытался отвлечься на размышления об этом вопросе, хотя на самом деле мне очень хотелось скользнуть руками под футболку Алесты.
– То есть взорвется? – уточнила Алеста, изобразив руками взрыв.
– Вряд ли. Скорее всего, ее растащит на частицы еще при подлете, – ответил я и сглотнул.
– Жестоко, – заявила Алеста, представляя эту картину. – Планету жалко.
– Боюсь, планета сама будет виновата в том, что слишком близко подлетела.
– Неправда. Это Солнце притягивает планеты: они пытаются улететь, а оно затягивает их в себя, заставляя двигаться по спиральной орбите, в центре которой – их погибель.
– Нечего было вообще пролетать мимо Солнца, – возразил я. – Знали ведь, что это не просто яркая точка, а чертов шар плазмы, который, возможно, и хотел бы остыть, но не может.
Мы посмотрели друг на друга, и мне показалось, что Алеста думает о том же, о чем и я: продолжаем ли мы трепаться без особого смысла или общаемся на языке метафор?
– Падаем? – спросила она.
– Падаем, – ответил я и оттолкнулся, сразу задавая себе небольшое вращение, чтобы к моменту приземления быть головой кверху. Алеста выпрямила ноги, отпустив мою талию, и ухватила меня за шею руками. Я смотрел в ее лицо – близкое и далекое одновременно. Я хотел его запомнить во всех подробностях, потому что мне вдруг показалось, что мы скоро расстанемся и что никуда я не улечу с этой долбаной базы.
Мы приземлились.
– Куда дальше? – спросила Алеста. – В оранжерею?
– Можно, – согласился я, и мы пошли обратно по пустынному уровню, чувствуя, как постепенно становимся все тяжелее. На душе у меня тоже набирал вес здоровенный камень. Мысли кружились – одна мрачней другой. Алеста покосилась на меня, ничего не говоря. А потом словно бы случайно взяла меня за руку и принялась напевать первый концерт Прокофьева, смешно пища в трудных местах. Блин, Алеста, я совершенно не могу тебя понять. Если я тебе нравлюсь, зачем постоянно меня отталкиваешь? А если не нравлюсь, зачем бываешь со мной нежна? Неужели ты не можешь определиться? Я вот совершенно точно знаю: ты мне нравишься. Не знаю, какова в этом доля обычного влечения, но и как человек ты мне тоже нравишься. Мне с тобой хорошо. Я знаю тебя всего несколько дней, а доверяю – как самому себе. Может, для тебя это нормально, а со мной такое впервые.
Мы дошли до лифта, и он перенес нас на верхний уровень. Я вышел и зажмурился от яркого света: конечно, специальные стекла защищали и от радиации, и от излишнего светового излучения, но все равно здесь было слишком светло для человека, постоянно живущего в условиях искусственного освещения. Алеста явно была куда лучше приспособлена к солнечному свету, и с восторгом осматривала зеленые просторы. Если она сейчас скажет, что у них на Ковчегах такого нет, не поверю: сомневаюсь, что они там одни водоросли выращивают.
– Это же… горизонт! – она ткнула пальцем вдаль и радостно запрыгала на месте.
– Не хочу тебя разочаровывать, но это просто край купола – удачная задумка дизайнера, – ответил я.
– А купол цельный? Я не вижу ни одного шва, – она запрокинула голову. – Как вы сделали такую огромную стеклянную штуковину?
– Она не совсем стеклянная. И швы на ней все-таки есть: если посмотришь подальше, увидишь голубоватую сетку в форме сот. А как это сделано, спрашивай наших химиков, – ответил я.
– Как будто на Земле оказалась, – заявила она и покружилась. Я оглянулся, нет ли кого рядом. – В точности как в документальных фильмах.
– Алеста, давай поспокойнее, – одернул я ее. – Это общественное место, тут много народу бывает.
– А вон на то дерево можно забраться? – спросила она и устремилась туда, куда показала, не дожидаясь меня и не интересуясь ответом.
– С дорожки не сходи, это запрещено, – крикнул я ей: мы, конечно, сюда обычно гулять ходим и свежим воздухом дышать, но это не меняет того факта, что вокруг расстилаются посадки злаков и овощей и что их не стоит топтать.
Я догнал Алесту, когда она уже обнималась с каким-то плодовым растением. В ботанике я не силен, но, вроде бы, это была яблоня.
– Никогда не трогала настоящие деревья, – благоговейно протянула она, потираясь об него щекой. – Они такие твердые и так вкусно пахнут.
Как по мне, так тут все пахло одинаково: сыростью и жидкими удобрениями. Впрочем, откуда-то доносился запах спелой земляники. У меня сразу слюнки потекли. Точно: мы же не завтракали.
– Внимание, – раздался усиленный динамиками электронный голос. – Через пять минут начнется орошение надземной части растений. Просьба всех посетителей покинуть зоны земледелия.
– Перекусить не хочешь? – спросил я Алесту, отдирая ее от яблони, пока нас не полили вместе с растениями.
– Хочу! – тут же ответила она.
Мы попетляли по пластиковым дорожкам, отыскивая проход к возвышавшемуся недалеко строению, и, наконец, вышли на широкую улицу, огражденную заборчиком, чтобы можно было любоваться на поля, не рискуя свалиться с мостков. Через несколько метров нам попалась круглая площадь, в центре которой росла огромная ель. Бедное растение плохо понимало, почему ему не удается вгрызться поглубже в землю, и его корни тут и там вспучивались из-под тонкого слоя грунта. На всякий случай самые толстые из них были укреплены прочными скобами: вдруг ель начнет падать? Алеста остановилась, рассматривая корни сквозь щели в решетке пола. Но я отвлек ее на более интересное зрелище: из установленных повсюду распылителей вырвались сверкающие россыпи мельчайших водных пылинок. Солнечный свет запутался в них, и в облаке водяной пыли расцвела многоцветная дуга.
– Уау! Что это? – воскликнула Алеста, открыв рот, как ребенок.
– Явление дисперсии света. Проще говоря – радуга, – пояснил я. – Алеста, ты что, радугу никогда не видела?
– Неа, – закрутила головой она.
– А по физике вы что тогда проходили?
– Не знаю. Я ее обычно прогуливала, – честно призналась Алеста.
Распыление закончилось, и радуга постепенно пропала. Мы направились в небольшое кафе. Черт. Совсем забыл, что я не единственный, кто мог прийти сюда на свидание: прямо по курсу, никого не стесняясь, сплелись в объятиях двое незнакомых мужчин. Они целовались и жадно шарили руками по телам друг друга. Я обернулся к Алесте, чтобы извиниться за это отвратительное зрелище, но она смотрела на парочку спокойно, разве что с легкой долей любопытства. Потом хмыкнула, улыбнулась и пошла дальше. Мы взяли себе по тарелке рисовой каши, свежайшему салатику и стакану сока, а потом уселись за один из столиков, подальше от компаний отдыхающих мужчин. В результате мы оказались соседями для шумной ватаги воспитанников яслей, пришедших сюда на прогулку: малыши шалили, визжали, бегали повсюду. Сигмы привычно их одергивали, когда они отходили слишком далеко от своих воспитателей.
– Мне кажется, или там бегает твоя маленькая копия? – спросила меня Алеста, ткнув вилкой в сторону четырехлетнего карапуза, играющего с мячиком. Стоило ей это сказать, как мячик отскочил и покатился в нашу сторону. Я полез под стол, чтобы вытащить его, а малыш тем временем подбежал к нам, присел и посмотрел на Алесту. Она улыбнулась ему. Ребенок улыбнулся ей. Пока они обменивались этими нехитрыми знаками, я наклонился и с возмущением снял с малыша большой и безвкусный розовый бант.
– Молодой человек, что вы делаете с нашим воспитанником? – тут же подошел ко мне один из сигм, сурово хмуря брови.
– То же самое хочу спросить у вас, – нисколько не смущаясь, прорычал я, едва не ткнув ему в лицо этой розовой дрянью. – Зачем вы его наряжаете, как девочку?
– Но он же тау, – удивленно захлопал глазами этот… не очень умный человек.
– С каких это пор слова «тау» и «девочка» стали равнозначными? – я швырнул бантик на стол.
– Элис, не кипятись, – попыталась остановить меня Алеста.
– «Не кипятись»? Этот придурок портит ребенку жизнь! – возмутился я.
– Вы ошибаетесь, молодой человек, – возразил мне сигма. – Мы стараемся учитывать генетическую предрасположенность. Этот ребенок…
– … предрасположен к музыке и танцам, – перебил я его. – Еще у него высокий интеллект, за счет которого он может освоить любую понравившуюся ему дисциплину. Но нигде в его генетическом коде не прописано, что он должен стать женщиной. Напротив, если вы проверите его ДНК, то убедитесь, что это мальчик. Так что не смейте больше воспитывать его как девочку! Хотите женщину – летите на Ковчеги, черт возьми!
– Так, все, Элис, прекращай, пока не перешел черту, – заявила Алеста, вставая и закрывая мне ладонью рот. Я дернулся, чтобы отодрать ее от себя, но заметил, что на нас с любопытством таращатся люди. Что-то я и правда чересчур разошелся, пора это прекращать.
– Пойдем отсюда, – сказал я, дернув головой и высвободившись из ее захвата. Алеста прихватила с собой недопитый сок, и мы поспешили прочь. Шли довольно долго, без особого направления. Алеста швыркала соком, втягивая остатки через трубочку, и это раздражало. Меня все еще трясло, я никак не мог успокоиться.
– Элис, ты же понимаешь, что не изменишь систему, накричав на одного сигму, – осторожно сказала Алеста, выбрасывая стакан в урну и беря меня за руку, чтобы я замедлился. Точно, она же не может так быстро ходить. Я притормозил. – Это так же глупо, как пытаться плевками остановить летящий тебе в лицо мяч. Если так уж надо – отбей его. А лучше – увернись. Зачем подставляться-то?
– Мне жалко этого ребенка, – ответил я.
– Нет, – возразила Алеста. – Ты понятия не имеешь, каким он вырастет. Вполне возможно, он будет вполне доволен своей судьбой. Ты жалеешь не этого малыша, ты жалеешь себя.
Я остановился, подошел к забору и облокотился на него, стараясь глядеть на картофельное поле, а не на Алесту. Разумеется, она была права. И от этого было еще противнее.
– Ты неправильно подходишь к проблеме, – сказала она, обнимая меня сзади. – Если ты хочешь изменить систему – дерзай. Добирайся до самых вершин: сам ли или с помощью покровителя, и продвигай свои идеи. Если же ты хочешь изменить только свою жизнь, то не обращай внимания на все это. Так чего ты хочешь на самом деле? Только честно. Мое мнение о тебе от этого не изменится.
– Я… я просто хочу жить нормально, – наконец, признался я.
– Вот и отлично. Прекрасная цель, – спокойно сказала Алеста, обнимая меня за плечи и растирая их. – Плюнь на всех, живи для себя. Эгоистично? Да. Зато честно и правильно. Если каждый из нас поправит свою жизнь к лучшему, не надо будет править общество: оно и так будет в порядке. Лично я считаю, что каждый человек сам себе яму копает. Ты, кстати, свою яму тоже себе выкопал сам: кто тебе мешал когда-то полюбить себя таким, какой ты есть? Стать нормальным тау, жить за счет других и горя не знать? Но нет же: соорудил себе недостижимый идеал, а теперь пытаешься обвинить других в том, что ты ему не соответствуешь. Требуешь от других уважения, а сам…
– Хватит, Алеста, я понял, – прервал я ее. – Тебе самой-то не противно общаться с тем, кого ты только что описала?
– Нет. Ты мне нравишься таким, какой есть, – Алеста радостно хмыкнула. – А вообще, это ты еще мое мнение о себе любимой не слышал. Я иногда как разойдусь, так потом антидепрессанты пить начинаю. Ой, смотри, козлики!
Я обернулся: по другую сторону дороги был загон с мелким рогатым скотом. Животных редко выпускали на выпас вот таким образом, обычно кормили синтетическим комбикормом – тут и для людей зелени не хватает, не то что для мясных животных.
– Это бараны, – поправил ее я.
– Барашки! Какая прелесть, – умилилась она и повисла на заборе, пытаясь дотянуться до одного и погладить. Мне пришлось придержать ее за пояс джинсов, пока она не кувыркнулась. – Вкусные, наверно.
– Что значит «наверно»? Ты же недавно из них котлету ела, – напомнил ей я.
– Я не знала, что она из натурального мяса, – пожала плечами Алеста. – Сейчас синтетика такая вкусная бывает, что порой и не отличишь.
– А я слышал, что на некоторых ковчегах человеческие тела тоже на фарш пускают, – вспомнил я.
– Ну да, я тоже такое слышала, – кивнула Алеста. – Вроде, на десятом и на втором – у них там туго с животноводческой сферой. Кстати, а у вас как с этим делом – с утилизацией тел?
– Раньше сразу на удобрение пускали, – признался я. – Но в тот момент на «Либерти» и не такое творилось. А потом мы пару хороших астероидов нашли, так что проблему с грунтом уже решили, и теперь можем просто хоронить тела.
– А как же радиация от астероидов? – заинтересовалась Алеста.
– В пределах нормы, – пожал плечами я.
– Здорово вы тут устроились, – оценила она. – Зря вас в союз не принимают. Мы могли бы установить взаимовыгодное сотрудничество. А то надоело уже паштетами из водорослей травиться.
– Ну, положим, водной зелени и у нас предостаточно, – я подвел ее к вытянутому бассейну с зеленой жижей.
– Фу! – прокомментировала Алеста. – Хорошо, что я в детстве не пошла на экскурсию на водорослевую ферму. Слушай, а эта дрянь вся густая, или на дне все-таки чистая вода, а зелень только на поверхности?
– Не знаю. Но купаться не рекомендую, – поморщился я. – Будешь грязной с головы до ног.
– Как ты вчера?
– Что? – я обернулся к ней, ожидая подробностей. Нет, я помню, что вчера очнулся уже в душе, но не помню, чтобы и правда был грязным.
– Ну, когда я вчера тебя мыла, ты там что-то бормотал себе под нос про мерзость, грязь и черноту. Даже стихи сочинять пытался. А потом заснул сидя.
– Я не об обычной грязи говорил, а о той, что связана с… гомосексуализмом. Нет, я ничем таким не занимался вчера, ты не подумай! – тут же замахал руками я.
– Ты имеешь в виду анальный секс? Ну так можно ведь и изнутри помыться, если очень надо, – будничным тоном заявила она. – Сейчас для этого много удобных приспособлений. Я, правда, никогда не пробовала, но…
– Алеста, прекрати, – перебил ее я. – Ты все поняла слишком буквально. Плевать я хотел, чиста ли изнутри задница у гея. Процесс отвратителен и грязен сам по себе, понимаешь? Тот, кто снизу – всегда унижен и запятнан, использован ради чужого удовлетворения. Когда другие мужчины пытаются ко мне прикоснуться, я чувствую себя так, словно искупался в таком вот болоте.
– Я, вообще-то, вполне осознанно предпочитаю быть снизу, и, по твоей логике, меня унижают, надо мной доминируют и постоянно морально втаптывают в грязь, так что ли? – прищурилась на меня Алеста.
– Женщины – другое дело. Для женщины подчиняться мужчине – нормально, она же женщина, – пояснил я.
– Сигмы так же говорили о том мальчике, помнишь? – заявила Алеста. – Они считали это нормальным. По твоей же логике – они были правы.
– Ты меня запутала, – я тряхнул головой.
– Ты сам себя запутал, – ответила Алеста. – Я считаю, что люди должны принимать себя такими, какие они есть, и делать то, что им нравится. Если я вдруг решу, что быть с мужчиной – отвратительно, и отныне я хочу быть лесбиянкой – я так и сделаю. А если кому-то нравится быть измазанным в «грязи», как ты говоришь, то я совершенно искренне буду рада за этого человека. И мне неприятно, что ты вместо меня пытаешься решить, что я должна любить, а что – нет, и присваиваешь мне заведомо низшую позицию в сексуальных отношениях.
– Я не говорил о тебе ничего такого, – попытался возразить я.
– Ты о женщинах в целом говорил. А я – женщина, – пояснила Алеста.
– Ну, все равно, даже если ты вдруг станешь любить других женщин, это в любом случае не так отвратительно, как геи, – сказал я. – Геи противны самой природе. Если б это было правильно, она дала бы им возможность размножаться.
– Элис, оглянись вокруг: ты живешь в обществе мужчин, и вы запросто размножаетесь, так что это не аргумент, – возразила она. – Это все – просто устоявшиеся моральные установки. Если б тебе с детства говорили, что лесбиянки – это отвратительно, ты бы в это поверил, не так ли? И кстати, они тоже не могут размножаться. Ты лучше скажи мне, ваши «парочки» физически здоровы?
– Ну, да, – нехотя ответил я.
– Значит то, что они делают, не наносит вред организму. Других людей они против воли к этому тоже не привлекают, – продолжила свои рассуждения Алеста. – Им хорошо. Другим – не плохо. Значит, так можно, и ты не имеешь права их осуждать. Таково мое мнение.
– А если б это делал я? – попытался я, наконец, достучаться до нее. – Если б я стоял на четвереньках и подставлял задницу?
– То ты бы отлично смотрелся, хоть мне такое и не нравится, – заявила она. – А что ты хотел услышать? «Нет, Элис, не смей этого делать!»? Я уважаю вкусы своих друзей и мирюсь с ними, если они мне не по душе. Вкусы, то бишь, а не друзья.
– Я не понимаю, о чем мы говорим. Я потерял нить разговора, – сказал я, потирая лоб. – Ты меня совершенно запутала.
– Разберись в себе, Элис, – так же устало сказала Алеста. – Раньше я не говорила с тобой на эту тему, потому что не хотела задеть. И похоже, была права: ты на все это болезненно реагируешь. Но и без разговоров я вижу, что ты постоянно думаешь об этом. Хватит. Хватит постоянно думать о сексе с мужчинами. Если тебе это неприятно, зачем ты все время мусолишь эту тему? Иногда у меня возникает ощущение, что ты этого хочешь, но боишься, и оттого пытаешься убедить себя в том, что это плохо. Если ты действительно традиционной ориентации, то просто говори им «Нет», и все. Не надо так париться по этому поводу. Посмотри вокруг: твои соотечественники запросто встречаются друг с другом и, похоже, вполне счастливы в таких отношениях.
– Я не хочу этого! Я – нормальный парень, – снова распаляясь, повторил я.
– Ну и в чем тогда проблема?! – повысила голос она.
– Да в том, что это практически единственный способ для меня добиться в жизни хоть чего-нибудь значимого! – заорал я, не выдержав. – Ты понимаешь, каково это: знать, что ты можешь получить что угодно, стоит только лечь под кого надо? Что стоит только спустить штаны и нагнуться, и у меня будет все: свой дом, куча бабла, любые развлечения и безграничная забота обо мне, любимом?
– Все равно не понимаю, в чем проблема, Элис? – со вздохом повторила она, но уже тихо. – Делай свой выбор.
– Я уже сделал, – сказал я, сдержав желание еще поорать на нее. – В который раз повторяю: я не лягу под гея.
– Тогда заткнись и не ной по поводу возможностей, от которых сам же отказался, – сказала она, отвернулась и пошла дальше по дорожке.
В первый момент мне хотелось ее треснуть. Потом – пнуть под зад. Потом – просто запустить в нее чем-нибудь. Но я сдержался и просто пошел следом. Психолог однажды сказал мне, что по-настоящему выводить из себя нас может только унизительная правда, сказанная человеком, от которого мы ждем похвалы. Я жду от нее похвалы? Да. Каждую минуту, каждое мгновение. Я раздражен? Да! Я практически вне себя. А значит, то, что она сказала мне, правда. Хотя бы отчасти.
Неужели я действительно оставлял для себя эту лазейку – стать чьей-то подстилкой? Всем вокруг доказывал, что никогда до такого не опущусь, а сам держал в голове этот путь как план «Б»? Психологическое лицемерие. Что может быть хуже, чем ложь самому себе? Разве только тот факт, что о твоей лжи знает другой человек. Знает и, что самое отвратительное, принимает тебя таким. Алеста, лучше б ты обозвала меня, унизила и обсмеяла, чем вот это твое «ты мне нравишься таким, какой есть». И да, ты права: геи не так уж омерзительны. Такие лицемеры, как я, – хуже.
Желание продолжать нашу прогулку отпало как-то само собой. Причем не только у меня: Алеста тоже выглядела раздраженной. Я проводил ее в каюту, прикупив по пути булочек на ужин, а сам пошел в тренажерку. Не то чтобы я горел желанием заниматься, просто не хотелось оставаться с Алестой наедине. Я понял, что обижен на нее. Нет, не на то, что она мне наговорила: тут я был зол скорее на самого себя. Меня обидело ее отношение ко мне. Обидело то, что я нравился ей… как друг.
Когда я ее впервые встретил, то был не в том состоянии, чтобы осознать, что первый раз в жизни вижу настоящую женщину. До меня дошло только наутро. Тогда во мне проснулся интерес к ней. Он креп с каждым днем, с каждым ее словом, действием, прикосновением. Я сам не заметил, как стал зависим от ее мнения и настроения. Стал заботиться о ней вперед себя, беспокоиться за нее, чего со мной никогда не было. Не знаю, что чувствуют люди, создающие пары, но наверняка что-то подобное. И сейчас я понимал, что все это время надеялся не просто на благодарность, а на взаимность.
Если подумать, я вообще впервые о ком-то забочусь. Раньше центром моей вселенной был исключительно я. Только я не осознавал этого. А вот сейчас задумался. Разве я настолько эгоист? Если подумать, то все мои приятели, которых с большой натяжкой можно назвать друзьями, – люди, которым я нравлюсь, и которые приносят пользу мне любимому. Если сложить это с предположением, что я все еще не отказался от возможности продать свое тело за приятные бонусы, то выходит, что я – меркантильная и продажная тварь. Зачем тебе такой друг, Алеста? Лично я таких всегда гнал подальше.
От этих тягостных мыслей меня отвлек знакомый голос. Не теряя времени даром, я втиснулся в уголок за шкафчиками в раздевалке и провел там минут десять, почти не дыша, пока Алекс с приятелями не ушли. Потом выбрался из укрытия и с облегчением вздохнул. Знаешь, Алеста, а я ведь ко всему прочему еще и трус, каких поискать. Трус, эгоист, лицемер и не совсем мужчина. Неудивительно, что ты меня постоянно отталкиваешь. Я бы и сам себя послал подальше, но не могу.
Я переоделся и вошел в зал. Народу было довольно много. Меня, как обычно, проводили восхищенными взглядами, но познакомиться не пытались. Я начал с беговой дорожки. Вообще люблю бегать. А еще на дорожке можно заткнуть уши наушниками и делать вид, что остальных здесь нет: люди редко пристают с вопросами к человеку, который бежит и не слышит их. Но сегодня мне ужасно не везло с перемешиванием в плэй-листе. Сначала сплошным потоком шел Шостакович – все, что он когда-либо сочинял о смерти и бессмертии. Потом, после нескольких нервных кликов, его место заняли не менее мрачные сочинения Шнитке, кое-как разбавленные мессой си-минор Баха, «Патетической» сонатой Бетховена и какой-то сарабандой Генделя. Я снял перемешивание, но тут же заиграл реквием Моцарта: «Lacrimosa», а после ее выключения – «Dies irae». Как насмешка, честное слово. Иногда мне кажется, что у искусственного интеллекта все-таки есть чувство юмора. Причем черного. Последним гвоздем в гроб моего настроения стала Губайдулина. Почему я вообще все еще не удалил отсюда ее сочинения? Лучше прослушать все сочинения Скрябина, чем одно – Губайдулиной. Женщины вообще не должны быть композиторами, им это не дано. Пусть простит меня Алеста за то, что я еще и сексист. Она же умеет всех принимать такими, как есть, верно?
Пока я мучился с подбором музыки, сам не заметил, что разогнал беговую дорожку до предела и уже выдохся. Давно со мной такого не было. Даже и не припомню, чтобы так уставал. Я слез с дорожки, выдергивая наушники.
– Что, набегался, шлюшка? – спросил меня какой-то парень, чью рожу я едва знал. Я его проигнорировал и приступил к упражнениям для укрепления мышц спины.
– Ты бы лучше растяжками позанимался – больше пользы для таких, как ты, – посоветовал мне еще кто-то. Вокруг послышались смешки. Я с подозрением оглянулся, но настроение окружающих не отдавало угрозой. Просто кому-то захотелось посамоутверждаться за счет меня. Вот только черта с два я дам вам такую возможность. Что бы я ни думал о себе, но я еще не настолько низко пал, чтобы вступать в перепалку с идиотами. Как говорится: говно не трогай – вонять не будет.
– Алекс, тот странный дельта, комендант, – принялся перечислять мой первый обидчик, загибая пальцы. – А ты шустрый: всего несколько дней, и уже стольких обслужил. Говорят, ты даже у ректора пару часиков провел. Успел что-нибудь дельное насосать или как?
Мля. Это все, что я могу сказать по этому поводу. Пора отсюда валить, пока его монолог не превратился в комик-шоу. Я взял свое полотенце, стер пот со лба и ответил, уже уходя:
– Да уж куда мне до таких мастеров, как ты.
В зале грянул хохот. У меня немного отлегло от сердца, но настроение все равно было препоганое.
