Текст книги "Цена недоверия (Два шага в Бездну) (СИ)"
Автор книги: Екатерина Тюрина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
Я слишком много плачу в последнее время. Даже не плачу, а скатываюсь в форменные истерики.
Пока я уговаривала себя успокоиться, Айон куда-то меня принес и успел разместиться в кресле, усадив меня на свои колени и обхватив руками. Одна зарылась в волосы на моем затылке, поглаживая, успокаивая. Я устроилась головой на его плече и почувствовала короткие поцелуи, которыми он покрывал мой лоб, глаза, скулы. Молча, но я чувствовала, как напряжено, натянуто тугой струной, его большое тело. Чувствовала, но вопреки обыкновению, без страха. Возможно потому, что сегодня я свое уже отбоялась.
Слезы иссякли как-то неожиданно резко. В один момент я захлебывалась рыданиями, цепляясь за мужчину рядом, а в другой уже рвано вздохнула, успокаиваясь, и поняла что все, истерика миновала.
Айон тоже это почувствовал, напряжение немного спало. Ровно настолько, чтобы его голос, когда он заговорил, не дрожал ни от гнева, ни от ярости, но они чувствовались где-то рядом, до времени скрытые, а не исчезнувшие.
– Съерра, ради Эмифи, скажи, что случилось? Что-то с Теарой? С Амори? Я позвал еще двоих соль-терро, кроме Рамира-Теолан, и отправил их на охрану Дворца, не бойся. Что стряслось?
Мне стало стыдно. Мой консорт явно решил, что причиной слез стала какая-то катастрофа, не меньше. А я же просто... сорвалась. Глупо и позорно. Как же неловко...
– Айон... Не стоит. Отзови их обратно, ничего не стряслось.
– Ты плакала. Объясни. – Приказал он. И я послушалась.
– Я испугалась. Андарран меня напугал, очень сильно, вот я и разревелась как девчонка. Прости, пожалуйста, прости. Вовсе не слезы мне хотела тебе показать.
Консорт глубоко вздохнул, закрыв глаза. Потом притянул меня к себе снова, впился в губы долгим цепким поцелуем, лишающим воли и памяти. Я и не помыслила отстраниться, отвечая на этот поцелуй с благодарностью.
Но он сам его прервал, прижал мою голову к своей шее и некоторое время сидел так, неподвижно, пытаясь должно быть расслабиться.
– Съерра... Съерра, моя леди, знала бы ты, как же я боюсь тебя потерять!
Я могла сказать только:
– Знаю.
– Если ничего не случилось, зачем ты так рисковала собой, садясь на дракона? Ты же их терпеть не можешь.
Я замялась.
– У меня есть к тебе просьба, Айон.
Ответом на обращение стала изогнутая бровь.
– Все что хочешь.
– Мы с Гареном решили, что для Амори будет лучше расти вместе с драконьим детенышем. Не мог бы ты договориться с кем-нибудь из дракониц, чтобы она отпустила своего ребенка к нам, во дворец? Они послушают тебя... И Андаррана, разумеется.
– Это не будет просто...
– Пожалуйста!
– Только если я смогу сам лично за ним приглядывать.
– Да, разумеется. Это же не плен! Можешь даже иногда его привозить сюда, ненадолго, без Амори конечно.
– Тогда договорились.
– Осталось сойтись в цене?
– Ты хорошо меня знаешь. Девять.
– Чего девять? Ночей?!
– Нет, конечно. Полных суток.
– Дарсан!.. Это... Это!
– Тебе нужен драконеныш? Нужен. И больше никто о нем договориться не сможет, так что я, пожалуй, немного обнаглею.
Я застонала в голос. Чертов соль-терро!
– У меня полно дел, ты же сам понимаешь! Я не могу забыть о них на девять восходов!
Дарсан, усмехнувшись, потрепал меня по щеке.
– И не надо, я не намерен использовать их скопом. Ты согласна?
– А у меня есть выбор? – Обреченно признала. – Согласна.
– Тогда побудь здесь, пока я не вернусь, и не вздумай вновь рыдать.
– Дарсан! Я же не истеричка какая-нибудь! – И мысленно решила: ну, почти не истеричка, хоть и стремительно к этому статусу приближаюсь
– Я не говорил подобного. – Соль-терро, встав, ссадил меня на кресло, бережно заправил выбившиеся локоны за уши, щекотнул на прощание за ухом и ушел.
Некоторое время я тихо сидела в кресле, приходя в себя. Потом проснулось любопытство, жаркое и сильное, будто что-то внутри стремилось заместить пережитый страх новыми впечатлениями. Впечатлений хватало.
Конечно, мне всегда было известно, что живет мой консорт в резервации, и этого знания мне доселе хватало. Во дворце у него были свои покои, такие, какие положены по статусу консорту соль-арэо. Правда, рассчитаны они были на соль-фламме и потому поначалу нарочито роскошны, но ровно до тех пор, пока Дарсан самолично не выволок оттуда золото, драгоценные вазы, и прочие дорогие безделушки, оставив только гобелены. Потом слуги привыкли, что он не требовал от них раболепия, не капризничал, да и вообще на фоне избалованных соль-фламме весьма выгодно отличался.
Все, и положенные ему по праву, и выторгованные, ночи мы проводили в этих его доме в горах, и я привыкла считать, что там же он проводит свои немногочисленные свободные часы; теперь вся глубина этой ошибки выплыла на поверхность.
Кабинет был таким... безумно-дарсановским. Все здесь по его вкусам, нравам и удобству, на каждой вещи словно лежит его невидимый отпечаток. Холодные синие, черные и белые тона обивки стен, и как контраст это самое кресло, большое, теплое, глубокое и с коричнево-красной обивкой, с удобными широкими подлокотниками, с потертостями там куда, я знала, Дарсан ставит локти, размышляя или читая.
Стол широкий, массивный, прочный и незыблемый, был просто завален всевозможными мелочами, от подставки для книг, до клепанного ремня неясного назначения. Множество ящичков в этом столе и все заперты, а жаль.
На удивление, размеры кабинета, по сравнению с привычными мне масштабами дворца, просто крохотны: кроме стола и кресла помещаются только два книжных шкафа по обе стороны от двери в коридор, и еще одна дверь – в спальню.
На ее пороге я встала как вкопанная: серные стены, черный пол, окон нет; кровать настолько узкая, что спать на ней возможно только на боку, но хоть длинная. В углу сундук, прикрытый чьей-то шкурой, в противоположном – шкаф у которого отсутствовала одна дверца, а полки оказались завалены вещами.
Кажется, слуг тут нет, иначе рубашки были бы аккуратно сложены, штаны и плащи висели, да и дверца приколочена на положенное ей место, а вовсе не стояла прислоненная к спинке невысокой кровати.
Свет в эту... спальню проникал только из кабинета. Да, темнота его глазам привычна, но не настолько же?
Немного пришибленная увиденным, я вернулась в кабинет и споткнулась о порог, заметив то, что пропустила ранее: на стене, слева от большого окна с прозрачным голубоватым биостеклом, висел портрет в серебряной раме.
Изображена на нем молодая девушка, сидящая, подобрав под себя босые ноги, на краю поросшего невысокой молодой травкой утеса, на фоне величественных строгих гор. Волосы ее длинные и серые, отливающие в свете нарисованного солнца золотом, безжалостно трепал ветер, перекидывая на плечи, путая пряди и швыряя их в лицо, заставляя девушку отводить их рукой. Другой она гладила лежащего у ее ног драконеныша, светло-серого, ластящегося и извивающегося. Она улыбалась, глядя на него, улыбалась легко и безмятежно, но глаза ее были прикрыты, не позволяя разглядеть их цвет.
Только я знала, что глаза эти – серые. Потому что на картине в серебряной раме неизвестный художник изобразил меня.
Прошло несколько часов, вплотную приблизился вечер, взятая с полки шкафа книга, описывающая повадки Диких и их природу, была дочитана до середины, а немногочисленные фрукты, в простой деревянной тарелке, стоящие на углу стола, съедены, когда Дарсан вернулся. От него пахло ветром и гарью, а на руках сидел небольшой, любопытно поблескивающий черными глазками драконеныш. Светло-серый.
Консорт мой счастливым не выглядел.
– Это Рагарран.
Дракончик расправил крылышки и плавно спланировал на пол. Огляделся, вертя головкой украшенной пока только небольшими бугорками, обещавшими, однако, вскорости стать настоящими рогами. Повел ноздрями и без малейшей опаски приблизился ко мне, с удобством расположившейся в кресле.
– Здравствуй, – чуть дрогнувшим голосом сказала я. Опаски драконий ребенок не вызывал, а вот некоторую настороженность – да. У него на лапах красовались когти, запросто могущие отсечь мне запястье. Представить такое рядом с тихим и робким Амори?
Дикость.
Пусть я знаю, что намеренно Рагарран моего брата не тронет, но случайно, во время игры...
Дарсан перехватил мой взгляд и твердо качнул головой:
– Не бойся за брата.
В уголках его губ поселилась неглубокая, но отчетливая складка, которую я не заметила в полдень.
Он, должно быть, сильно устал.
Странно, с чего бы меня стало волновать его здоровье?
Дракончик вопросительно смотрел на меня, должно быть ждал, что я возьму его на руки. Маленькие драконы не особо активно передвигаются самостоятельно, предпочитая погреться на солнышке или покататься на ком-нибудь из старших драконов, а этот, вдобавок, кажется отличался крайней степенью лености. Не знаю, почему я так решила, правда.
– Спасибо... Дарсан. Мне пора.
– Я полечу с тобой, понесу Рагаррана. Не на Андарране, разумеется.
– Разумеется.
Я вышла первой, спиной ощущая их взгляды: один настороженный, второй изучающий.
По пути назад соль-терро правил незнакомой мне маленькой драконицей. Полет ее плавностью не отличался: меня мотало из стороны в сторону, едкая тошнота поднималась к горлу, беспощадно ломило в затылке. Так что когда когтистые лапы наконец-таки коснулись посадочной площадки, мне хотелось холодные камни расцеловать.
Нас встречал Омаэль, коротко поклонившийся при встрече Дарсану, что меня несколько удивило. Впрочем, голова болела все сильнее, и всякие мысли пришлось отложить на потом.
– Омаэль, проводи Дарсана в крыло Амори.
– Да, соль-арэо.
– Дарсан... У меня еще есть дела.
Лицо его на миг дрогнуло, а может мне показалось.
– Моя леди.
Быстрым шагом я направилась к выходу с площадки.
В крыле целителей меня с поклоном сопроводили к Истабу.
Тот не стал скрывать испуганного удивления:
– Соль-арэо, что вы тут делаете? Почему вы не вызвали меня, пришли сами?
– При активации ментакристалла у меня начинает болеть голова, Истаб. Да и в остальном я неважно себя чувствую.
Лекарь отложил в сторону какие-то книги, встал из-за рабочего стола, за которым их читал и указал в сторону смотрового помещения:
– Пройдемте, леди. Раздевайтесь.
Я привычно скинула с себя верхнюю одежду, оставшись в нижней сорочке и босиком, не смущаясь ни Истаба, ни прочих целителей. За последние годы я настолько привыкла к постоянным проверкам-осмотрам, что меня уже ничего не могло затронуть. Узнай Дарсан, что я перед кем-то хожу полураздетая, разнес бы целительское крыло на щепы и обломки. Этому варвару ведь все равно, что это целители и им так положено.
– Вы потеряли в весе соль-арэо и сильно. Как вы питаетесь?
– Так же.
– Рекомендую удвоить суточный рацион, особенно мясо. Вам нельзя худеть, тем более настолько резко...
– Испытываете ли затруднения при передвижении?
– Да. Задыхаюсь, если долго хожу.
– Как вы спите? Кошмары не мучают?
– Повернитесь мне нужно пальпировать живот...
– ...не очень хорошие результаты, леди...
– ...больше витаминов.
– ...давно проводили ночь с мужчиной?
– ...как... Сколько... Когда...
Вопросы, просьбы, комментарии сыпались и сыпались, как снег зимой, или же как дождевые капли в ливень. Я послушно отвечала, поворачивалась, нагибалась, напрягала-расслабляла мышцы, задерживала дыхание... В затылке прочно поселилась тупая ноющая боль, отдающая в шею и, что самое противное, в челюсть, заставляя меня сходить с ума от ноющих зубов.
Я ненавижу лекарей и врачей, с самого детства. Ирония, и еще какая, но мне приходится взаимодействовать с ними постоянно, если я хочу протянуть еще хоть сколько-нибудь и ощущать себя при этом более-менее живой. Меня быстро приучили отвечать на вопросы прямо и предельно честно, еще быстрее – исполнять все "рекомендации" и предписания, больше походящие порой на приказы. Однако же, все это отнюдь не примирило меня с моей ненавистью и не сделало ее хоть сколько-то слабее, даже наоборот.
Но куда деваться? Я не могу не выполнить свой долг, иначе просто незачем жить.
– Соль-арэо, мы думаем, что ментакристалл стоит извлечь немедля. Похоже, ваше тело его отторгает. Так же мы перельем вам кровь, введем необходимые витамины и минералы. Но вам нужно остаться тут до завтрашнего полудня, это как минимум.
Я обреченно прикрыла глаза.
– Хорошо. Свяжитесь с Арастой и Омаэлем, предупредите их. Пусть сделают так, чтобы меня никто не беспокоил.
– Как скажете, соль-арэо. Операционную уже готовят...
– Хорошо.
Я устала. Правда. Я так смертельно устала...
В себя меня привело чье-то присутствие. Наркотический дурман, обеспечивший мне спокойный беспробудный сон и отсутствие боли при операции, отступал медленно и неохотно, но я настолько привыкла спать одна, что ощущение другого существа в одной со мной комнате изгнало даже его.
Темноту разбавляли только едва заметные фосфоресцирующие ленты на стенах, призванные не столько освещать, сколько обозначать поверхности, столкновение с которыми крайне нежелательно. Я лежала на койке, опутанная проводами как паутиной, и пыталась разглядеть того, кто нарушил мой покой. Это не удавалось до тех пор, пока не вернулись ощущения, и я не сообразила, что к моей руке, безвольно вытянувшейся вдоль тела, не прижимается чей-то лоб, такой горячий, словно это не человеческая кожа, а нагретый в плавильне камень.
Повернуть голову стоило неимоверных, невероятных усилий, но я смогла. И тогда увидела его.
Большая фигура укутанная в белый лекарский халат стояла у кровати неподвижно, на коленях, кончиками пальцев бережно касаясь укрытого одеялом бедра, и уткнувшись лицом в мою вялую руку там, где из нее ничего не торчало: ни капельницы, ни прочие приборы.
Халат на нем был таким белым, что почти светился в полумраке, и его оттеняли рассыпанные по плечам и спине темные волосы, не ловившие отблесков света, а словно бы наоборот, вбиравших их в себя, поглощавших бархатной непроглядной чернотой.
Дарсан. Айон. Мой консорт, моя воплотившаяся ненависть, мое проклятие...
Мама однажды сказала мне, что никогда не видела, чтобы мужчина любил ТАК. У нее самой было три консорта, любивших ее нежно и страстно, у нее были мы, дети, все от них. Они не делили нас на родных и чужих, хотя кто чей вопроса никогда не вставало: я одна пошла в мать, а братья, все трое, удались копиями отцов. И когда она, моя мама, правящая соль-арэо, в некоем неясном помутнении рассудка призналась, что завидует мне, вынужденной раз в двенадцать восходов отдавать себя в объятия ненавистного мужчины – я рассмеялась. Смеялась искренне, долго и несколько истерично, но не поверила. Такому не завидуют.
Потом начала замечать, что как бы она не ругала моего консорта, сколько бы на него не злилась из-за возмутительных выходок, всегда, всегда давала ему шанс. Шанс выкрутиться из интриги, шанс лишний раз меня увидеть, шанс вытребовать дополнительную ночь... Она ему благоволит несмотря ни на что, и не хочет в этом признаваться.
Почему я вспомнила об этом именно сейчас?
Потому что именно здесь, в послеоперационной палате целительского крыла, здесь, ночью и в темноте, мне впервые пришла в голову крамольная мысль... А была ли бы она столь против, роди я ребенка от него?
Пришла, и тут же была с позором изгнана: еще не хватало. От союзов с соль-терро нечасто рождаются здоровые и нормальные дети, все больше всякие мутанты. У меня же нет возможности рисковать и экспериментировать. И так возможно придется прерывать беременность, а может и не одну, если плод будет мужского пола. Это мерзко, страшно, и... И еще целых десять страниц таких "и", но если выбора нет, мне проще с этим смириться. Сразу и до конца.
Дарсан не шевелился, даже, кажется, не дышал. В такой полнейшей тишине слышен любой шорох, но все по-прежнему тихо. Даже странно.
Губы спеклись, и я не сразу, не с первой попытки сумела пролепетать единственное слово:
– Айон...
Он мгновенно вскинулся, словно и не провел столько часов в полнейшей неподвижности; а он ведь провел, иначе это не был бы Дарсан. Блеснули зеленые глаза, непривычно бледные и тусклые, лицо в слабых отблесках лент казалось исхудавшим до невозможности, а может и не казалось.
Я прикрыла тяжелые веки – не хотела видеть, не хотела помнить его потом таким. А ведь он, похоже, ненамного меня переживет... Не беда. Симбионты перерождаются из раза в раз, всегда одинаковые. Память хранит дракон, никакой человек такой груз информации просто не вынесет, но я слышала, что при желании он может и поделиться. И суждено ему меня помнить... А может, и не суждено. Не знаю. Не хочу об этом думать.
– Съерра, драгоценная моя, как ты? Можешь говорить?
Я открыла глаза и едва заметно качнула головой на подушке: нет, не могу.
– Хочешь чего-нибудь? Пить?
Повторяю движение.
Нет, я ничего не хочу. Мне даже не больно, вот странно. Должно быть, все еще действуют лекарства.
– Съерра...
Да, знаю, тяжело меня такой видеть. Не стоило тебе приходить.
– Тебе, наверное, лучше будет уснуть... Я не помешаю, клянусь. Спи, не бойся, ничто тебе не грозит пока я рядом. Никто и ничто.
Никто, да. И ничто.
Кроме смерти.
Проваливаясь в сон, я слышала его тихий голос, напевающий старую колыбельную.
В следующий раз, едва проснувшись, мне пришлось зажмуриться от слишком яркого света. Ясно, день уже настал.
Коленопреклонная фигура никуда от кровати не делась, и, похоже, с места, за всю ночь, ни разу так и не сдвинулась.
Упорный...
Голова, тяжелая и пустая, поворачивалась с трудом, в затылке ныло. Ощущала я себя лишь немногим лучше, чем до операции... Еще этот соль-терро...
– Уходи. – Голос мой прозвучал отчужденно и сипло.
Мужчина поднялся на ноги, но и не подумал двинуться с места. Покачивался с пятки на носок, разминая наверняка ужасно за ночь затекшие мышцы, но не ушел. Вместо этого я услышала:
– Они не пускали меня. Я пришел – а они меня не пускали.
Непроизвольно у меня вырвался стон, глухой и безнадежный. Весь мир издохнет на драконовом хребте, а Дарсан не изменится!
– Как ты вообще узнал?
Консорт виновато развел руками:
– Был рядом с Омаэлем, когда с ним связались целители. Знакомил Рагаррана и Амори. Твой помощник умный парень, он тут же все мне рассказал, я даже придушить его не успел. А эти и Истаб меня не пускали. К тебе не пускали!
– И правильно делали.
– Съерра!
– Своим присутствием ты не облегчаешь мне жизни.
– Они меня не пускали, драконы их раздери! Не пускали, не говорили что с тобой! – Заорал он, заставив, сморщится от усилившейся головной боли.
– Не ори, а? Лучше позови Истаба.
Дарсан в два шага оказался рядом, наклонился и, в нарушение всех существующих правил поведения, прислонился своим лбом к моему. Зеленые глаза в упор смотрели в мои, я видела в них, хоть и не хотела видеть, столь много необъяснимого и неясного, и в то же время простого и понятного, и еще древнего – как сам мир...
– Съерра что с тобой?
О, со мной все просто отлично. Только ради развлечения я здесь валяюсь, а полутруп изображаю из любви к искусству! Бездна, какой же он иногда... неумный!
– Позови... Истаба.
– Vienn natoel"е, милая, у меня такое чувство, будто я тебя теряю. Совсем теряю, навсегда.
Не зря, ох не зря, про симбионтов говорят, что лучше бы с ними не связываться. Ничего от них не утаишь, ничего не спрячешь, не дракон, так соль-терро увидят твою тайну, разглядят под сотней шелковых слоев ткани, призванной те укрыть. Увидят и поймут.
Так как же вышло, Дарсан, что ты ничего не видишь? Чувствуешь, мечешься, бесишься – и не видишь. Не видишь такого очевидного, ведь кому как не тебе наперечет знать все мои маски?
И ты не прочтешь этого в моих глазах, даже если я захочу. Ты так сильно любишь, что мысль о возможной потере не придет тебе в голову, ты сам ее не пустишь, сам выкинешь за порог, и запрешь двери на девять засовов; твоя душа спаянная с душой дракона, она слишком боится остаться без моей, увы, обреченной.
Поэтому я нашла в себе силы улыбнуться, поднять тяжеленную руку и погладить его колючую, от пробившейся щетины, щеку онемевшими пальцами.
– Дарсан, все хорошо. Мой ментакристалл больше мне не подходил и его удалили. Все хорошо.
Он прикрыл глаза от удовольствия. И конечно поверил, слишком уж хотел поверить.
– Я так рад, милая.
– Позовешь Истаба?
– Он тут к тебе уже не единожды рвался, да я его не пустил.
– Почему?
– Ты же спала.
Лекарь хмурился и с нескрываемым неодобрением косился на моего консорта, стоявшего, скрестив на груди руки, у изножья койки, и всем своим видом демонстрируя, что не собирается куда-либо со своего места трогаться. Истаб не стал спорить.
– Соль-арэо, как вы себя чувствуете? Надеюсь, этот соль-терро вам не помешал, потому что, несмотря на все наши старания его выдворить и уверения в вашей безопасности, он счел возможным ваш покой нарушить, применив против вызванной охраны не самые честные методы.
Мне стало смешно. Маленький лекарь жалуется больной соль-арэо на ее консорта.
– Он не помешал Истаб. Операция прошла успешно?
– Кристалл извлекли и отправили в лабораторию. Утром нам сообщили, что с ним все в порядке, значит, отторжению способствовали иные причины. Вы не ответили на вопрос о самочувствии.
– Голова болит. Слабость. Немного тошнит. Все.
– Хотите есть или пить?
– Нет.
– Позвольте вас осмотреть...
– Конечно.
Я буквально кожей ощутила, как напрягся Дарсан. Ох же... Надо что-то с ним делать. Применим "не самые честные методы"?
– Айон... Возьми меня за руку?
Если он и удивился, то виду не подал, просто тихо подошел и исполнил мою просьбу. Руки у него были ледяные.
Кивок Истабу:
– Приступайте.
Дарсан на миг зажмурился, словно ему было противно смотреть, но оставшееся до окончания процедуры время пристально следил за действиями лекаря. Того же такое настойчивое внимание, казалось, ничуть не смущало.
– С вами все в порядке, – провозгласил он через некоторое время. – Сегодняшний день я бы рекомендовал провести в тишине и покое, желательно, не вставая с постели. Голова будет болеть, с этим ничего поделать нельзя.
Я согласно кивнула.
– Так не пойдет, – рыкнул Дарсан. – Ей больно. Это не порядок. Сделай что-нибудь.
Истаб неприязненно посмотрел в его сторону.
– Не лезь туда, где ничего не смыслишь, соль-терро. Тебе здесь и быть-то не положено.
– Может и не смыслю, – не стал отпираться мой консорт. – Однако, способен понять, что испытываемые моей леди страдания, не принесут ей ни облегчения, ни скорого выздоровления.
– Соль-арэо запрещено принимать такие лекарства. А почему – не твое дело.
– Хватит! – Не выдержала я. – Истаб, спасибо, я предпочитаю отлежаться в своем крыле. Дарсан не задирай лекаря – он во всем прав. Лучше помоги мне дойти до подъемника.
Тот передернул плечами и приказал, иначе этот тон и не опишешь, Истабу:
– Сними с нее... это.
Мне показалось, что маленький лекарь уже на грани взрыва, впервые на моей памяти, но то ли он отлично собой владел, то ли не считал возможным скандалить при мне, то ли вспомнил, что лекарю всегда положено быть сдержанно-холодным – и послушно отсоединил все трубки, вынул иглы из моей кожи, да отвесил мне на прощание глубокий поклон.
Дарсан тут же закутал меня в голубое, в цвет целительского крыла, одеяло, и, не слушая посыпавшихся возражений, подхватил на руки. Спросил только:
– К тебе или ко мне?
– Конечно ко мне! – Вот еще в его покоях я и не болела, глупость какая. Да и мало ли... Из своих я его в любой момент выгоню, а на его территории такой фокус не пройдет.
– Как скажешь.
Шел мой консорт стремительно и плавно, но мне все равно стало тошно настолько, что я, зажмурившись и вцепившись со всей силы руками в его рубашку, могла только глотать набежавшую горькую слюну и мечтать скорее оказаться в своем крыле, а еще лучше в своей чистой, приятно прохладной постели – и в полной темноте. О, и в одиночестве.
Так что когда мое желание осуществилось, я чуть было не заикнулась прогнать его, как... Как он, поцеловав меня на прощание в висок, ушел сам. Удивлению моему не было предела: Дарсан, ушел от меня по СОБСТВЕННОЙ ВОЛЕ? Не иначе что-то сильно изменилось за прошедшую ночь в этом мире!
Сутки безделья поставили меня на ноги не хуже сока тайи, известного своим свойством напрочь отбивать любую усталость и сонливость. Наплевав на головную боль, я решительно была настроена вернуться к своим обязанностям, во что бы это мне не встало, даже намеревалась подняться на башню и посмотреть на восход солнц. И, словно прознав о моем решении, меня навестила мать.
Выглядела она, как и всегда, блистательно, только вот выражение на красивом лице не было веселым или радостным.
– Что-то произошло? – Мигом насторожилась я, откладывая в сторону желтый плащ, над которым раздумывала – надеть или не стоит, и так не замерзну – уже добрых пятнадцать минут.
Мать так на меня глянула, что пришлось поспешно исправиться:
– Я имею в виду: что-то кроме?
– Серьезного? Нет. Крыло целителей нылось на твоего Дарсана, Суэст приставал к одной из Аметистовых сестренок, кажется это была Ена. Братья твои сообщили, что задержаться еще на несколько месяцев. Остальное и вовсе не стоит внимания.
– Мам... Я понимаю. Вчера... А, нет, позавчера, я привезла Амори драконьего детеныша, мы с Гареном решили, что так ему будет легче адаптироваться. А Суэст... Тут мое упущение, если честно, то он у меня из головы просто вылетел.
– Не надо. – Мать болезненно скривилась. – Не надо про Амори, пожалуйста. Я не хочу сейчас думать еще и о нем, понимаешь? Мне с лихвой хватает тебя, правда. Истаб сказал, что тебе удалили ментакристалл.
– Да.
– Это серъезно?
– Не особо. Просто он мне не подошел.
– Да-да, Истаб что-то там говорил про отторжение... Сказал, новый тебе пока вживлять не будут.
– Нет. Придется всюду таскать с собой Омаэля или пестовать нового помощника. Гости уже прибыли?
Мать усмехнулась:
– Говори уж сразу – будущие консорты.
– Потенциальные будущие консорты.
– А, неважно, – махнула рукой. – Прибыли и обустроились. Я хотела, чтобы ты встретилась с ними еще вчера, но, увы, непредвиденные обстоятельства перечеркнули все мои планы. Сегодня ты в состоянии?
– Смотря в каком виде пройдет это... мероприятие.
– Небольшой прием "для самых близких". Твоего соль-терро я попросила с утра кое-что сделать, так что на его отсутствие вполне можешь надеяться. Не беспокойся, Съерра, все ведь хорошо. Не спеши, присмотрись, время у нас еще есть.
– Меня не радует сам факт этих смотрин, если честно. Я не хочу нового консорта, мне и Дарсана за глаза хватает.
– Слышал бы он твои слова!
Я передернула плечами:
– Нет уж, ему и своего гонора хватает.
Омаэль бродил по комнате, задумчиво теребя пальцами свой подбородок, и изредка посматривал на меня и портниху, подгоняющую платье по фигуре. Девушка недовольно поджимала губы, подкалывая ткань все новыми булавками. Их было уже так много, что я ощущала себя подушкой для иголок, измятой множеством мелких острий.
– Исхудали-то как, соль-арэо! Да разве ж так можно? Все платья перешивать теперь...
Я могла бы сказать, что все это не является проблемой, что все мимолетно... Не сказала.
На столе сиял гарнитур. Золото и жемчуг – совсем не броско и не роскошно. Но мне нравится жемчуг, нравится смотреть, как отражаются в гладких боках огни и цвета. Дарсан однажды принес мне светлого бесскверного жемчуга, целую горсть: они с Андарраном летали к морю, ныряли за ракушками. Специально для меня. У меня рука не поднялась оправить их в золото или серебро; больше нравилось перекатывать в руках и любоваться, а потом прятать в отдельную шкатулку, устланную изнутри шелком, и знать что они там, представлять иногда, как отражается в жемчужинках ткань...
– Соль-арэо, вы слышите? – окликнула Адда.
Я очнулась, тряхнула головой, прогоняя излишне яркие видения и обернулась к служанке:
– Да, конечно.
– Присядьте, я заплету вам волосы.
Я послушно опустилась на мягкий стул. Платье от обилия на талии вышивки и булавок плохо гнулось, не давало расслабить плечи. Ох, ну и устану же я в нем к вечеру...
Адда больно дергала пряди, пытаясь собрать мои непослушные волосы в подобие прически, я только морщилась, опасаясь, что вернется настырная головная боль, с большими усилиями изгнанная лекарствами.
Омаэль отстранил Адду и взялся за гребень сам.
– Иди, я управлюсь.
Девушка нерешительно бросила на меня взгляд, испрашивая одобрения. Я кивнула. Хлопнула, закрываясь, дверь.
– Вы не выглядите радостной, соль-арэо. Да и, – гребень вернулся на стол, – да и здоровой тоже. Что я могу для вас сделать?
Я благодарно улыбнулась помощнику через зеркальное отражение.
– Спасибо, Омаэль. Наверное, я еще не отошла от операции... Все так плохо?
Он дернул плечом.
– Будь я вашей матерью, отправил бы вас в Дальнее поместье на отдых, а не рауты устраивал.
Я внимательно вгляделась в выражение его лица, в полоску сжатых губ, и внезапно подумала, что он должно быть сильно злиться на мою мать, раз позволил себе подобные слова.
– У нее нет выбора, Омаэль, и у меня его нет. Ей тяжело жить, зная, что состояние Амори отчасти и ее вина. Но Амори не нужно скрывать, про меня же знают немногие, она даже своим консортам сказать не может. Моя мать правильно делает, что пытается от меня отстраниться – я все равно умру, а так ей будет проще это пережить. Нет, подожди, не спорь. Подумай, желал ли бы ты, чтобы твой ребенок наблюдал твое угасание? День за днем, год за годом, и зная, что конец предопределен?
Омаэль отмолчался, как делал это часто, но я с сожалением поняла, что мнения своего он не изменил. Упрямство мне всегда в нем нравилось, однако наблюдать их грызню с мамой, я не хочу. С другой стороны, она все реже допускает наши личные с ней встречи, не хочет смотреть как мне тяжело, и свою боль тоже не желает показывать.
Я скучаю по ней. Наверное, это и глупо, по-детски, но я скучаю. И по отцу, и по ней.
Последняя шпилька нашла свое место в моих волосах; Омаэль отступил, опуская руки:
– Все, соль-арэо.
– Спасибо, – я покрутила головой, осматривая мудреное сооружение из подколотых тонких косиц и осталась довольна: не броско, но и достойно соль-арэо. Будь моя воля, я бы не стала мучить свою несчастную голову еще и этими конструкциями, но статус обязывает, не может ведь дочь правительницы явиться в домашнем платье и простоволосая.
