Текст книги "Мандустра"

Автор книги: Егор Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Я вошел в другую комнату и выпил большой стакан водки. Все было уже почти тихо: пары разбрелись по местам обоюдных удовольствий, и магическая ночь пронизывала заразный воздух за окном.

Я сел в кресло и настроился на грустно-лирический лад. И тут мягкая рука обхватила мое плечо. Я посмотрел и увидел гениальную девушку, сидящую рядом.

– Я люблю тебя, – сказала она. – Пойдем со мной!

– Но ты…

– Я соврала вам всем. Я тоже чиста. Ты мне не веришь?

– Но ведь я… Ведь у меня… Ведь у меня кобелит!

– Мне все равно. Я влюбилась в тебя – и мне все равно.

Я пытался вспоминать ее анализ, но не мог вспомнить; ее рука ласкала меня, и мне это нравилось, и потом, когда она поцеловала мою щеку, мне тоже стало все равно, и я подумал, что миг истинной любви может стоить пердянницы и даже конца!

Мы рухнули на пол, раздевая друг друга, и на секунду я забыл о презервативах и противогазах, охраняющих нас от вредных любимых людей, и был готов к заражению чем угодно, во имя этой минуты, когда я просто целовал ее лоб.

Мы соединили свои половые части, не используя ни резину, ни целлофан, и я впился в ее губы, с остервенением желая мгновенной смерти в объятиях больной любви. Она стонала, словно боялась своей горькой судьбы и восторгалась ею, я же был с нею, словно первобытный мужчина, верящий в могущество своих богов и не боящийся мерзкой биологии невидимых глазу существ! И я завершил свой великий любовный акт, будто собирался иметь от нее детей – бедных уродов с врожденными болезнями, которые, может быть, будут счастливы только лицезрением друг друга, а может, еще и пожатием изъязвленных рук.

Мы лежали на полу, и абсолютно голый Марк пришел в нашу комнату.

– Друзья! – кричал он. – Давайте выпьем!

Он посмотрел на меня, подмигнул и сказал:

– Поздравляю, друг, с любовницей и пердянницей!

И я засмеялся, потому что мне стало очень смешно.

Наша компания собралась вместе, люди были полуодеты и гладили друг друга, несмотря на гнойнички на своих телах.

Марк налил виски, выпил, и в комнату вошла чистая девочка.

Она сияла, прыщи словно испарились.

– Примите ее, – сказал Марк, – ибо она очень хороша.

Мы все поцеловали ее в щеку и снова стали пить.

Марк включил радио.

Бесстрастный голос неожиданно проговорил:

– …повторяем экстренное сообщение. Как уже сообщалось, страна находится под опасностью заражением копцом – страшной болезнью, от которой наступает смерть через два года после заражения. Но последние исследования показали, что вирус копца, попадая в кровь человека, болеющего всеми венерическими болезнями, полностью вылечивает их, после чего сам умирает от свежего воздуха. Свежий ветер больше не является источником заразы! Братья и сестры! Заражайтесь друг от друга! Открывайте окна! Вылечивайтесь! Нам больше ничего не грозит! Повторяю…

– Ура!!! – закричал Марк. – Я всегда это знал!

Мы сидели, обезумевшие от этих слов. Потом мы подпрыгнули, начали кричать, целоваться и делать все, что угодно, и Марк стулом разбил наше герметическое окно, чтобы свежий воздух, не являющийся больше источником заразы, проник в наши усталые и больные члены, словно святой дух, излечивая их.

Мы плакали и смеялись, делали друг другу непристойные предложения, исполняли их, прыгали и бегали и не могли насладиться счастьем.

Я обнял свою любовь, и мы стояли у окна и смотрели на прекрасный мир, в котором так вовремя появилась окончательная страшная болезнь, не терпящая ничего иного в человеческой бедной крови и умирающая вкупе со всей остальной дрянью от простой свежести, которой изобилуют природа и жизнь.

Мы стояли и стояли и готовы были вечно стоять у этого окна. Но взошло солнце, преображающее весь мир и вирус своим светом, и тогда нам всем пришел долгожданный копец.

ИСКУССТВО ЭТО КАЙФ

Мне хочется плакать, когда я листаю зарубежные журналы, посвященные сексуальной жизни в иноземных краях, которые где то наверняка располагаются на нашей планете. Мое мальчишеское мужество рыдает в снежную ночь, когда я вижу перед собой лоснящееся бумажное тело, которое возлежит на осыпанном бликами морском берегу, где танцуют кукарачу едва одетые особи гомо, и когда они открывают свои части тела, переступив через одежду, как через кровь или лимфу. Я всегда вижу в этом победу – когда под сдернутыми трусами оказывается именно то, чего ждешь; я вижу в этом строгую гармонию нашего мира, в котором космос победил хаос.

Мне почти тринадцать лет, но я хорошо сохранился для этого возраста. Девушки не смотрят мне вослед, поворачивая, словно совы навстречу опасности, свои головы: и мне стыдно быть мальчиком в обществе девушек и женщин, и душа моя рвется в Париж, где возможна занятная игра в дочки-матери, и где маленький мальчик может обладать роскошной зрело-женской природой.

Начальник мамы Ильич, с которым она познакомилась в Швеции на приеме по поводу поддержки стран Азии Эфиопией (где также был замечательный член эфиопского комитета Оссеуйле Куйле Жол, которому оттяпали его гордость в девическом возрасте по обычаям тамошних мест, но которую ему починили в Японии, в результате чего он осуществил свои многолетние грезы), сидел у меня на кухне, попивая кофе после душа, и сверкал очками, в которых отражался огонек его западносторонней зажигалки, в то время как я рассматривал порнографический журнал.

– Стариканчик! – сказал он мне, хлебнув кофе. – У нас за это дают сорок лет каторжной тюрьмы!

Я смущался. Я вздрагивал. Я загорался. Я гас.

– Русская шутка! – ухмыльнулся Амилькар Ильич, отбарабанив что-то китайское на своем чемодане. – На самом деле всего лишь – семь, мальчонок, поэтому – живи, ребенок, смотри, зайчонок! Хорошо, что в советской стране таких журналов нет!

Я пошел и плюнул с балкона.

Я стоял и думал: «Есть ли жизнь на обратной стороне Земли?» Потом я понял, что это западентально для пионера.

Вечером Ильич и мама пели песню про мороз. Я не знал, украинская ли это, белорусская ли песня, но она мне не нравилась. Я хотел красивых и мягких женщин. Я хотел женщин, которые не общаются и не смеются, а только занимаются любовью – желательно со мной. Я просто хотел женщин. Хотел женщин априори. Женщин, которые женщины и все – больше ничего не требуется.

ИЛЬИЧ (разусанив бородку, забивая трубку). Мальчику нужно, уже пора! Ребенок должен познать уже любовь! Дорогая – ты не задумывалась об этом? Он, наверное, уже занимается онанизмом? В наш век это немудрено. Першинги заслонили собой женскую жопу. Рейган писал, что вырубит все женское население Союза за пять минут. Тем самым, он хочет, чтобы мужчины повесились.

МАМОЧКА. Но ведь он еще ребенок! Но ведь он еще ребенок! Но ведь он еще ребенок! Я не позволю говорить слово «жопа» при детях!

Мы сидели втроем, я пил джин и тоник. Ильич говорил, что в Алжире – жарко, в Гренландии холодно. Мама сказала, что Афанасий Салынский стал носить мятый пиджак. У меня случилась эрекция. Я пил коньяк. Ильич снял пиджак, мама застегнула ширинку, я кашлял.

Он появился в среду, принеся мне подарок в огромном ящике. Моя мама была членом Мира, и поэтому отсутствовала в Узбекистане. Ящик был завязан красивой ленточкой, я потянул ее за конец, и коробка распахнулась, обнажив искусственную японку, которая стояла передо мной в одном белье с вечно соблазнительном лицом. Она была совсем девочка – мне под стать: и ее все таки женственная фигура задорно приглашала к односторонним занятиям, для которых не нужно ходить в кафе или клянчить плоть на остановках автобуса или метро. Я расцеловал Ильича, почуяв дезодорант на его лошадиных усах. Ильич прослезился, поправил кепку на макушке и уехал в аэропорт – встречать габонских спортсменов.

Я был один, прыгал по квартире, пускал слюни и уничтожал картон, чтобы узреть наготу века НТР! К женщине прилагалась книжечка, но она была на японском. И я взял, наконец, ее тело и медленно понес на свое ложе – она была теплая, молчаливая и покорная, батарейка была рассчитана на два года: глаза ее горели, и она смотрела на меня со всепроникающей любовью. Ее нежные ноги прикрывал пеньюар, и я стал медленно раздевать ее – я впервые раздевал женщину – и она была заранее готова ко всему, она заранее была согласна на мой любой каприз!

– Вот тебе! – громко вскричал я, с размаху ударив ее по щеке: я бил в ее лице всех девочек, которые плевали мне вслед и смеялись надо мной, издавая все равно соблазнительный запах дешевых духов; я бил всех своих будущих любовниц, которых мне придется бросать, которых мне придется соблазнять, которые будут плакать в мое плечо перед тем, как сказать очередную глупость возвышенной ночью; я бил в ее лице свою будущую жену, которая не сможет исчезать тогда, когда нужно, и появляться тогда, когда я захочу ее использовать как любовницу; я бил свою маму, радуясь извращению Эдипова комплекса; и я сразу победил ее женскую природу – ведь я должен быть сильным и мужественным: жаль, что получив женщину, я забыл купить хлыст!

Она не среагировала на мой дерзкий шлепок – она все так же улыбалась мне, будто между нами ничего и не было! Я целую ее сухой рот, щекочу ее резиновое ухо – она не запрещает мне ничего; мне больше не нужна девочка Лена, которая не хочет целоваться, хотя это всего лишь начало.

Я бросился на нее со всего размаху, шарнирно обнажив ее кожаную плоть – Боже, неужели же меня никто сейчас не видит, и никто не смеется над тем, что я делаю? Сейчас я должен стать мужчиной, но как же, в конце концов, это делается, друзья? Наверное, нужно руководство, иначе я не соображу, что к чему.

Я тыкался в новую реальность, не в силах сломать стену и открыть дверь; как ни странно, это была именно Она, когда воспылав неким электромотором, и шепнув некий звук, она направила меня в правильное русло, где я сразу же почувствовал себя уверенным. Она смотрела на меня нежно, ничуть не обижаясь моей детской неопытности; она только сделала свое дело, и даже улыбнулась, когда я все же научился управлять самим собой. Великое удовольствие росло во мне, как цветок: имея ее, я имел всех своих знакомых девочек, я имел всех своих будущих любовниц, я имел, наконец, свою маму, наслаждаясь свершившимся Эдиповым комплексом, оживленной волшебной палочкой я имел чудесный, лакированный западентальный мир, который сиял бриолиновым блеском журнальных страниц; более того – я имел Весь Мир, чьим членом была моя мама и ее добрый начальник Амилькар Ильич!

Потом я отвалился от нее, почувствовав себя крепким мужиком, рядом с которым лежит кинозвезда. В этой жизни нужно пользоваться только самыми лучшими вещами, поэтому зачем мне нужна девочка Лена, которая неизвестно, чем хороша, если есть Джина Лоллобриджида? Мы рождены для счастья, ведь на это указывал даже Христос, который говорил в «Евангелии от Фомы», что все вы, мол, думаете о каком-то Царстве небесном, а на самом-то деле, это Царство уже давно наступило!

МАМА. Ребенок гол! Ребенок гол! Ребенок гол! Что это за девка?

Я. Мамик, это – Ильич.

МАМА. Только не забеременей. Я привезла узбекский коньяк. Меня все любят. Сам Председатель Земного Шара специально проснулся на заседании, когда я произнесла по-узбекски: «Рахат! Саодат!»

Я. Мама, я стал мужчиной.

МАМА. Это похвально. Только учись хорошо.

Вошел Ильич, он нес пасхальный кулич. Вошли габонский негр с вьетнамцем. Мы пили узбекский коньяк, я же все время отлучался к моей любимой Лоре (пусть она получит такое имя!).

И я напился, и заснул с ней в обнимку. С тех пор я живу с ней. И очень счастлив. Мне больше не нужно никаких женщин.

Сейчас у меня сидит Лена с кагором, но меня раздражает ее родинка за ухом. Ее не слишком тонкая талия. Ее не совсем правильная грудь. Лора стоит в гардеробе, и совсем не переживает, если я вдруг ей изменю. Я думаю, что это ей даже понравится. А потому мне даже и не хочется ей изменять. Интересен запретный плод. Верность же – это мудрость имущих.

ЛЕНА. Коля, давай поцелуемся!

Я. Давай, Ленок.

Мы поцеловались. Она чуть не откусила мне язык. Но я все равно возбудился, и тут же побежал в свою комнату, потому что мы сидели на кухне, как и всякая интеллигенция, достал Лору и удовлетворил с ней свое желание.

После этого я успокоился и побежал назад – беседовать с Леной и пить с ней кагор.

ЛЕНА. Коля, давай еще поцелуемся, а ты меня при этом… приласкаешь.

Я. Конечно, Ленок.

Мы так и сделали. Ее тело оставляло желать лучшего, но все же было ничего. И я возбудился, и поэтому пошел в свою комнату – к Лоре.

Когда я закончил, опять пришел на кухню.

ЛЕНА. Коля, а давай, ты меня… еще сильнее приласкаешь!

Я. О чем разговор, Ленок!

Так мы и поступили. Пришлось немного раздеть ее. Когда я это сделал, я увидел, что она вся дрожит. Это на меня очень подействовало, и, конечно же, я сразу возбудился. А возбудившись, тотчас побежал осуществлять это с Лорой, чтобы можно было дальше продолжать беседы с Леной.

Потом я опять пришел на кухню и обнаружил совсем голую Лену.

ЛЕНА. Коля, давай с тобой…

Я. Ну а как же? Все ясно. Сперва поцелуй, а потом – последствия.

Я попытался представить, что это Лора, но она не была столь послушна под моими руками, а кроме того, она оказалась девочкой – а я был слишком удовлетворен, чтобы решиться совершить роковой шаг в ее жизни. И мы поняли, что совсем не подходим друг другу.

Она оделась и сказала мне:

– Прощай, Коля! Я никак не думала, что ты – импотэнт!

Она ушла, а я подумал: «Жаль. Но ладно». И я вспомнил ее прерывистое дыхание и зажмуренные глаза, и, конечно же, возбудился. А возбудившись, немедленно пошел к Лоре, которая ни разу не сказала мне еще ничего обидного.

Так я и жил. Я возмужал и стал красивым мужчиной. Мама обсуждала со мной сексуальные проблемы, попивая джин.

Но однажды счастье кончилось. Лору украли. Я плакал всю жизнь.

Грязный Ильич в вельветовой рубашке подошел, закурив «Кэмел», и сказал:

ИЛЬИЧ. Сматывай удочку, малец-удалец! Девицу дали напрокат, ей цена – пятьсот рублей. Мой приятель занят сыроедением, ему тоже нужна ночная помощница, которая не скулит и не плачет!

Я. О, боже! Моя любовь! Моя жена! Невеста! Мать! Дочка! Сестра!

Но все было тщетно в этом худшем из двух лучших миров, которые имеются у нас в наличии. Лору увезли нехорошие люди, словно Констанцию, в зашторенной черной «Волге», а я навсегда остался безутешен.

Прошли годы. Сейчас я – почти седой и злой мужичок – сижу на скамейке и размышляю о жизни. Я – кандидат в члены Мира, и иногда выбираюсь в Алжир или Того, но нигде нету моей любимой, бедной, прелестной, неувядаемой женщины! Любовь мне опротивела с детских времен, и я ни разу больше не прикоснулся к женскому телу – мне не нужны суррогаты! Мне нужна Она и только Она – мягкая, вечная, своя в доску; верная и молчаливая, она не имеет изъяна, в ней все продумано лучшими умами человечества, она – Незнакомка, Жена, Женщина Сама по Себе; только с ней я могу быть счастлив, ибо она – это я, моя половинка, мой платоновский двойник, который я буду искать до старости, не зная отдыха, и не веря в смерть.

Я сижу на скамье, наблюдая закутанных в пальто женщин, и по стариковски посмеиваюсь над их не слишком тонкими талиями, над их не слишком правильными носами, над их не слишком большим умом. А если он небольшой – не лучше ль, если б его не было вообще, но зато была бы тонкая талия, правильная фигура, вечный огонь в глазах и вечная молодость в искусственном теле?! Искусство вечно, а жизнь приходит и уходит.

И как законченный идиот, я жду командировки в Майами, которую мне дадут только тогда, когда я стану действительным членом Мира: и я жду ее, потому что там живет сбежавший от нас Ильич, где он ест щи на вершине небоскреба, вспоминает узбекский коньяк и насилует женщину моей мечты. Я приеду, вытащу смертельный револьвер, который куплю у своих арабских друзей, и заставлю его отдать мне мою дорогую – мою самую лучшую, незабвенную и нестареющую Ее – мою Незнакомку, – мою Лору!

1984

ЖЕНИНЫ МГНОВЕНИЯ

Boy, I'm a boy – you've made me…

Boy George

Я хочу описать величайший день моей жизни; день, гениальные мгновения которого полностью изменили мою судьбу, сделав ее донельзя счастливой и прекрасной и вообще – похожей на начавшийся тогда и не прекратившийся до сих пор чудесный сладостно нежный восторженный сон; истинно-реальный и окончательно победивший бесконечные грустно-серые будни, являющиеся обыкновенно основным наполнением жизней большинства живых существ и бывшие главным фоном моей тогдашней тоскливой глупой жизни с редкими проблесками подлинного Праздника, Чувства и Любви.

Я проснулся в тот день утром в своей кровати, голый, как всегда. Под простыней лениво лежали мои телесные члены, бугрясь гладкой мужской грудью, аккуратным животом и упругой наполненностью бедер; все было создано так, что просто нельзя было не возлюбить эту определенную нежащуюся сейчас плоть, которую хотелось погладить и всячески приласкать. Между ног, куда-то вниз, свесился мой аккуратный половой орган – я сжимаю колени, чтобы он исчез, скрылся, пропал и вдруг преобразился в свой абсолютный – женский – антипод, который я всегда жаждал и желал если не у себя, то у других; но мне было безумно приятно сейчас представлять его здесь – внизу от пупка, чтобы почти непроснувшаяся рука стремилась к нему, а лицо озарялось кокетливой улыбкой; и чтобы трепетали соски, совсем как у любимой, когда я беру ее за талию и погружаю свой грубый мужской язык в ее теплое ухо.

Я не женщина! Я не девушка и не девочка! Но я только, всего лишь, мужчина – какая жуткая несправедливость и однобокость видится мне в этом слишком жестоко определенном жесте судьбы!

Раз, два, три – я встал! Я встала! Я проснулась; короче (если б так можно было выразиться), я встало!..

Эх! Вихляя бедрами и выставив грудь, я иду в ванную, чтобы заняться утренним туалетом; я не спеша подхожу к мягкому зеленому креслу и накидываю на плечи розовый ажурный пеньюар; длинный вздох – и я улыбаюсь озорной счастливой улыбкой весеннему солнцу за окном, взрывающему матовым сиянием мои щеки и губы, и я готов жить и тут же заняться любовью с самим собой; мне не нужен никто, я сам есть Женщина для самого себя; меня зовут Женя, то есть почти Жен-щи-на, и зачем мне нужны какие-то другие тела и души, когда стоит мне надеть мой любимый черный лифчик и медленно провести ладонью по своей талии, я тут же явственно ощущаю этот, извиняюсь, великолепный хуй вонзенным в эту же роскошную нарядную плоть; и тогда оргазм озаряет всего меня, словно истинное Откровение, и зарождается Новая Жизнь.

Я долго стоял у зеркала после душа, расчесывая свои кудри и крася губы; я решил сегодня избрать лиловую помаду и обвести ее по краям черным карандашом, чтобы мой рот вспыхнул бешеным огнем чувственности и страсти, а глаза, обведенные черно-зеленой тушью, лукаво смотрели на мир из-под длинных, вздымающихся вверх, как вечный восторг моей души, ресниц. Я надеваю прозрачные красные трусики и опять зажимаю ногами мой член; теперь можно видеть лишь соблазнительно рыжеющие сквозь бельевой шелк волоски, один вид которых повергает меня в экстаз и радостный трепет.

– Какая милая!.. – басом говорю я сам себе, ухватив правой рукой свое левое плечо, словно стесняясь своей груди, а затем, расставив ноги и на миг став опять мужчиной, подмигиваю сам себе, и в зеркале мне улыбается прекраснейшее девичье лицо: ее зовут Женя, как и меня, и она – это тоже я, и я вечно влюблен в нее, как и она в меня, и – о, Боже! – как же нам хорошо вдвоем!..

Я начинаю теребить свой член-клитор, вопя вместе с ней от восторга, и наконец мы кончаем одновременно; и теплая свежая сперма стреляет в ее-мой пупок, а я подставляю ладонь и пью ее своим ртом, размазывая ее прямо по Жениным губам в помаде, в то время как я – Женя – шепчу одну и ту же великую фразу, которую она упоительно повторяет за мной своим колокольчиковым мятным голосом: «О, как прекрасна ты, возлюбленная моя!..»

Потом спешно подмываюсь, чищу зубы; а потом сижу за чашкой кофе на кухне и курю длинную коричневую сигарету, одновременно бегло осматривая ногти и размышляя, каким бы лаком их покрасить; я все-таки не сдержался в ванной, и этот секс немного испортил макияж, но ведь все поправимо, и я удовлетворенно смеюсь, стряхивая пепел и поправляя на пальце золотой перстень с большим изумрудом.

Сегодня выходной день, и мне совершенно не нужно крутиться на всевозможных работах, чтобы получить деньги, которые я обычно спускаю на прихоти; раз сегодня выходной, я полностью предоставлен (предоставлена!) сам себе, и вечером – а сейчас уже три часа дня! – я, наверное, отправлюсь в какой-нибудь ночной бар, например в любимое заведение под странным названием «Двустволка», и буду танцевать, пить шампанское и таинственно смотреть на происходящее там повсюду всеобщее веселье.

– Пойдем в «Двустволку», Женя? – спрашиваю я.

– Да, Женя!

– Мне хорошо с тобой!

– Я люблю тебя!

Вот так; обычно мы не спорим, хотя один раз даже подрались, когда не могли согласовать место наших любовных утех; я дал ей тогда пощечину, от которой у меня немедленно покраснела левая скула, а она расцарапала мне грудь, выдрав из нее волосок, что было очень больно. Но я извинился и даже решил доставить ей «оральное удовольствие», как сказано в фильме «Pulp Fiction», но у меня ничего не получилось, поскольку мы с ней все-таки занимаем одно тело и при всем своем желании я не могу выделить ее в отдельный организм, как бы нам этого ни хотелось; а может быть, это и к лучшему: ведь главная мечта человеческих мужчин и женщин на этой планете состоит в бесконечном приближении к абсолютному единству, а у нас эта задача решена изначально и окончательно.

Через несколько часов, которые я потратил на тщательное одевание в шикарное платье, чулки (как же я люблю великолепный кружевной пояс!) и наложение косметики везде, где только можно, я сидел за столиком в любимом ночном заведении и надо мной грохотала изнуряющая тяжелой, истинно фоновой однообразностью, техномузыка. Я подстукивал шпилькой ее вечному такту. Везде тусовались разукрашенные люди; в центре зала дергались, разбившись на пары, натуралы, слева от меня разместилась тихая и немногочисленная компания лесбиянок, а справа шумно пили пиво плечистые педерасты в кожаных куртках и майках советского образца.

Я ласково смотрел на все это характерное ночное действо одобрительным женственным взором и откидывал со лба налаченную прядь. Я весь источал запах гениальных духов и чувствовал их безумно возбуждающий аромат в полную силу, стоило поднять верхнюю губу к ноздрям; у меня нос даже запачкался помадой. Как же я прекрасна!..

И тут я заметил, что мужичок, сидящий рядом с лесбиянками, вперился в меня и буквально не может оторвать взгляд от моих великолепных коленей, призывно выступающих из под-подола.

Он был одет в строгий черный костюм, черные сапоги и черную шляпу; на его верхней губе краской или углем были нарисованы задорные тонкие усики; рот застыл в ироничной усмешке, он потягивал через соломинку коктейль из огромного стакана. Почему он так уставился на меня?.. Бессознательно поднимаю голову и смотрю прямо в его глаза; плечи мои разворачиваются, проявляя грудь, у меня в лифчик вместо сисек засунуты скомканные носки и носовые платки, но в такой тьме это все равно – я выгляжу абсолютной, стопроцентной привлекательнейшей женщиной и могу даже заигрывать с противоположным полом, почему бы нет?..

Женя, что ты делаешь, ведь я – твой единственный любимый, ведь правда? Женя, правда?! Потрогай, какой у меня классный член, какие у меня упругие ягодицы, как точено выглядит мой холеный подбородок, где может отрасти чудеснейшая, густая борода… Я ревную, я бешусь, не смотри туда, не смотри!..

Пошел ты, сколько можно, я – Женя, я – свободная девица, у меня нет члена, на мне женские трусики и лифчик; мое платье шуршит, я ведь могу тебе изменить?

Нет, никогда, ведь ты же не педераст, что ты делаешь, проказница!

Я, конечно, не педераст, я скажу тебе, кто я. Я – лесбиянец, вот я кто; и не мешай мне строить глазки и настраивать свой голосок на высокий девичий грудной тон; что будет, если он захочет пригласить меня на танец?

Пошли отсюда!

Уходи сам, придурок! Надо подкрасить губы.

Ну и уйду! У нас с тобой все кончено.

Я встаю из-за столика, беру сумочку; тут мужичок с угольными усиками тоже встает, пересекает зал и оказывается рядом со мной.

– Потанцуем? – говорит он, указывая рукой на стойку бара. – Меня зовут Женя!

Я прыскаю от смеха, вынимаю из сумочки носовой платок, вытираю себе лоб и замираю в нерешительности. Я жду, что скажет мой собственный Женя, но внутри меня все тихо: блин, неужели он в самом деле ушел?!

– Ха! – смело отвечаю я настроенным на нужную высоту девичьим грудным тоном. – И меня зовут Женя. Ну пошли. Только мне надо…

– Я вас провожу!

Он словно читает мысли, а может быть, хочет как-то унять мою нерешительность, знал бы он, в чем ее причина…

Он приобнимает меня за плечо, другой рукой осторожно касаясь моей талии. Мы входим в неразбериху дрыгающихся в танце людей и тоже начинаем ритмически дергаться, причем его таз буквально ходит ходуном, вверх-вниз, словно он дает мне понять, с каким остервенением и настоящей страстью может заниматься любовью… А где же мой Женя? Женя, откликнись! Молчит, ушел, да и к черту его; зубы мои разжимаются, высунутый язычок облизывает губы – это я ему показываю, как я могла бы делать, и стараюсь двигать задницей вправо-влево, чтобы он обратил на нее пристальное внимание, но, кажется, я ему и так понравилась – что же делать? что же делать?!

Мы оттанцевали с полчаса, я устала. Я посмотрела на свои маленькие аккуратные часики; он опять обнял меня за плечо и зашептал в левое ушко:

– Вы спешите, вам надо уходить, давайте я провожу вас, вы такая красивая, вы – моя богиня!..

– Ты тоже ничего, Женя, – говорю я и сама удивляюсь, что я это говорю, – но не надо, меня ждут, мне надо быстро-быстро…

– Ну и я с вами быстро-быстро…

– Ты такой быстрый?..

Мы хохочем вдвоем; он уже совершенно уверенно обхватывает мою талию, и я понимаю, что мне не вырваться.

– Не надо!..

Блин, что я несу, надо сматываться, и чем скорее, тем лучше. Но мне не уйти просто так, тем более что мой любимый… оставил меня. Ах, была не была!

Мы вышли из «Двустволки» и очутились в мягкой ночной тьме; он шел рядом со мной разлапистой мужской походкой, и мои шпильки победно стучали по асфальту, вызывая гулкое эхо в соседних подворотнях. Мы шли и молчали, а он все время смотрел куда-то в мою шею горячим, соблазняющим, вопросительным взором; мне надоело, и я взяла его под руку.

– Мне в самом деле надо идти…

– Ну я хоть поцелую вас на прощание! Да, да, не спорьте, это – нужно, хотя…

– А что, собственно, хотя?! – изумляюсь я, злобно останавливаясь и глядя в его ставшее вдруг почти по детски растерянным лицо.

– Да… Извините.

Он отходит от меня и стоит напротив, ничего не делая, словно ни на что не решаясь. Наконец он улыбается и тихо говорит:

– Мы с тобой одного пола – ты и я.

Что?!

– Конечно, конечно, – разочарованно отвечаю я ему. – Мы с тобой одного пола – я и ты. – Интересно, он только сейчас меня просек? – Но… Я просто это люблю…

– А я не лесбиянка, – говорит он мне, – хотя иногда… Но сейчас я просто заигралась. Ты – шикарная баба.

Тьфу!

– Да я – мужчина! – кричу я ему, совсем как в кино с Мэрилин Монро, и даже пытаюсь расстегнуть какую-то пуговицу на платье. – И, в отличие от тебя, совершенно не голубой! Я просто, просто…

Тут он начинает бешено ржать, словно накурился марихуаны.

– Ты что, серьезно – мужчина? И – Женя? Я-то ведь – женщина! Я просто так люблю… Женя…

– Врешь, – остолбенело говорю я.

– Нет, это ты врешь!..

И тут, будто по команде, мы отходим в ночную тень и одновременно выставляем вперед свои правые руки и… засовываем их: я ему в штаны, а он мне под платье. Я чувствую полное отсутствие любых выпуклостей в паху, даже напротив, мягкую покатость, волоски, в то время как он резко хватает меня прямо за яйца, отчего я инстинктивно дергаюсь, чуть ли не сгибаясь пополам.

– Женя?! – говорим мы друг другу одновременно, ошарашенные, очумленные, остолбенелые. – Женя?!

– Женя, – говорит она мне красивым мужским баритоном, – ну теперь-то я могу тебя поцеловать?!

Вот так, ночью того великого дня своей жизни я нашел свою судьбу.

Мы женаты шесть лет, и я не перестаю благодарить Высшие Силы, которые нас свели. Мы живем вместе, в моей квартире, а по уик-эндам ходим в любимое кафе «Двустволка», где танцуем и целуемся. Мы так любим друг друга!

Но если вы думаете, что мы перестали надевать наши любимые одежды и представлять самих себя на месте самих же себя, то глубоко заблуждаетесь. Более того, мы окончательно уверились, что произошедшее было не случайно и все надо оставить именно так, как оно и случилось. И хотя у нас двое детей – мальчик и девочка, даже они не знают подоплеки нашей жизни и любви. А впрочем: зачем им знать прошлое, пускай будут счастливы сейчас, в настоящем и в будущем. Ведь все мы – счастливая, дружная семья, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы они не думали никаких глупостей о своих родителях, о своем появлении на свет, в этот мир, и о том, в каком качестве их родители друг с другом познакомились. Я никогда им ничего не скажу, никогда! Пусть растут и спят спокойно – ведь я же их мама.