Текст книги "Мандустра"

Автор книги: Егор Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

Они втащили опиум и ангидрид через окно и заперлись втроем в туалете, так что вскоре врачи заметили, что они пропали. Дежурная медсестра заходила во все палаты, спускалась вниз, несколько раз дергала дверь туалета, откуда девушка отвечала оскорбленным тоном: «Здесь я!»

Наконец они все-таки сварили и там же вмазались. Когда они появились в отделении, врачи все сразу поняли, завели девушку в кабинет, и та всех застучала.

Когда я зашел в палату, она сидела почему-то на моей кровати и плакала, а над ней стоял мягко и ехидно улыбающийся бритоголовый врач.

– Не выгоняйте меня! – ныла она. – Простите! Я больше не буду, я… Я не смогла удержаться, я не хотела, но как увидела раствор… Не могу-у-у! Не выгоняйте меня, пожалуйста!

– Да… – улыбнулся бритоголовый врач. – Вот что значит не знать современной фармакологии! Ладно, кайфуй пока, сорок минут у тебя есть…

– А что потом? – со страхом спросила девушка.

– Налоксончику, ну и…

– Не надо! Не надо! – зарыдала девушка.

Я вышел из палаты, почему-то злорадно посмеиваясь, и пошел к телефону. Один звонок – все нормально, меня ждали, и меня все ждало.

В коридоре кавказец и его дружок самыми последними словами поливали девушку.

– Сука! Мы ей все сделали, чтобы ей хорошо было, а она, падла, всех заложила, гнида!

Вскоре девушку потащили в процедурный кабинет, где вкатили что-то такое, от чего ее дико затрясло и вообще стало жутко плохо. Она продолжала рыдать, а ее подельников выписали.

Я попрощался с врачом, взял лекарства на первое время, спустился по лестнице и вышел на улицу.

Ровно месяц я провел в больнице – теперь я настоящий наркоман, я имел этот опыт, и сейчас он закончен.

«Один раз – не пидарас, – сказал я самому себе. – С одного раза не кумарит. И вообще я так мечтал хотя бы об одном приходе все это время! Но больше торчать я, конечно же, не буду – не хочу! Ну, может быть, раз в месяц… Нет, нельзя! Вот сейчас только сделаю один раз, последний… И все».

Я шел по улице, меня совершенно не ломало, не кумарило, и только нервная дрожь от антидепрессантов заставляла тело вибрировать в такт сладким предвкушениям, охватывавшим полностью все мое существо.

Я сразу же поехал к человеку, которому звонил.

Через неделю я проснулся и понял, что пришел в исходное, добольничное, состояние. Конечно же, за одним разом последовал второй (доза села, но ведь не выбрасывать же!), потом – третий (Бог троицу любит) и т. д. Лекарства я бросил пить в тот же день, как вышел, – надоело чувствовать себя бараном.

Я ощутил жуткое отчаяние – что же мне делать?! Садиться в тюрьму? Уходить в монастырь? Войти в один процент? Но как?..

– Все! – решительно произнес я вслух. – С завтрашнего дня буду ломаться! Схему я теперь знаю: три трамала, два феназепама, два реладорма на ночь… И никакой больницы не надо! А сейчас… Последний раз перед окончательной переломкой…

И я сладко улыбнулся, дрожа от начинающегося кумара, вспомнив, что у меня в холодильнике лежит грамм опиума.

КАК Я ИЗЛЕЧИЛСЯ ОТ НАРКОМАНИИ

Раздвинет опиум границы сновиденья…

Шарль Бодлер

Наркомания, куда ты привела нас?!.. Великая нега твоего благородного блаженства, обволакивающая сладостным облаком счастья существа и миры, обернулась костлявым прозябанием еле теплящего остатки бытия трухлявого праха, в который неизменно превращается тот несчастный индивид, который полностью отдался соблазну твоих немыслимых ласк. За все, по-настоящему запретное и неуязвимое в самом своем принципе, приходится по-настоящему и полностью заплатить – всем, что осталось по ту сторону; мир призрачной любви не приемлет компромиссов. Только выжившие хоть как-то могут использовать этот страшный опыт. Но как же выжить и пробить стену сладкого тумана, абсолютно отрезавшего тебя от истинной энергии и реальных миров?.. Чем дальше, тем невозможнее.

И вот, придя в кондицию характерного наркоалчущего скелета, полностью отъехавшего «за две тысячи световых лет от дома», я понял, что оказался перед окончательным и решающим выбором. Надо было определиться: быть наркоманом – но тогда уже быть и навсегда оставаться именно наркоманом, без каких бы то ни было иных занятий, планов на будущее и прочую неожиданную жизнь, либо же наркоманом не быть, то есть окончательно и бесповоротно бросить. Я думаю, что все, кому пришлось в жизни испытать брачные узы опийного кайфа, приходят к такой, почти незримой, но отчетливой черте, когда возможно лишь два пути: или продолжать и укреплять зависимость, без которой немыслимо твое нынешнее существование, или затевать долгий, мучительный бракоразводный процесс, заранее обреченный на провал в девяносто девяти случаях из ста.

Я все же решился бросить. Однажды я сказал моему наркоманскому другу, впоследствии трагически погибшему в состоянии сильной ломки:

– Вот, я брошу, переломаюсь, все вытерплю, и мне будет хорошо…

– Нет, – печально отвечал он. – Хорошо тебе уже никогда не будет. Так хорошо. Как ты сейчас привык. Тебе будет по-другому. Так, как ты уже давно забыл.

– И ладно! – воскликнул я и принялся бросать.

Почти все истинные наркоманы хотят бросить. Но одновременно хотят хотя бы иногда испытывать любимый кайф, что является принципиально нерешаемой дилеммой. Я это знал, и решил подойти к столь трудному и неприятному делу жестко и по-мужски: завязать и все.

Когда на второй день кумара я очнулся от полубессознательного ужаса, я, конечно же, вмазался, поняв что честная бескомпромиссность в этом деле не очень оправданна. После этого я начал бросать, используя любые доступные способы: наркобольницы, врачи на дом, капельницы, транквилизаторы, трамал, трамал, еще раз трамал, норфин, марадол, и все в таком духе. В результате я практически всегда достигал стадии физической переломки, но был никогда не в силах выдержать следующую за ней фазу ломки психической: жуткую, ни на секунду не прекращающуюся, депрессию, кошмарную слабость и неотвратимое, вечное желание. О, шприц, о наслаждение укола, о великий приход!.. «Сколько ангелов умещаются на кончике иглы?..» – как говорили мы после хорошей вмазки, перифразируя известный софизм средневековых схоластов (в оригинале, кстати, – демонов). И я начинал опять. И так все и происходило – по кругу – бросаешь, начинаешь, и т. д.

Когда однажды вдруг мне удалось выдержать двухмесячный перерыв (огромный срок по наркоманским меркам, но совершенно ничтожный с медицинской точки зрения), я решил, что вырвался все-таки из плена счастливых грез. Но потом, в один только миг – испытав невероятнейшую, как говорят врачи, тягу, тут же бросился к человеку и… Через неделю опять плотно сидел на героине, который за время моей наркомании почти полностью вытеснил опиум-сырец и допотопную маковую соломку.

Я впал в отчаянье и подумал, что не выиграю бой со священными цветами зла.

Вдруг мне позвонила знакомая, которая сказала, что знает о моих проблемах и может помочь, так как хорошо знакома с врачом, применяющим некую уникальную методику, которая нигде больше в мире не известна. За все время моего стажа я насмотрелся на стольких идиотских наркологов, как, впрочем, и на талантливых и даже выдающихся, которых, правда, объединяло то, что они не могли вылечить человека от наркотической зависимости, только талантливые это признавали, а бездарные – нет, что я отреагировал на предложение скептически, хотя обещал позвонить.

В конце концов, я позвонил и договорился о встрече с директором Медицинского центра доктора Зобина (тот самый, гениальный врач!), и в нужное время, вмазавшись (кто знает, может, в последний раз!) хорошей дозой героина, отправился к нему.

Директор, обаятельный, милый человек, у него, казалось, не было и тени сомнения в моем излечении. Он объяснил мне, что доктор Зобин блокирует специальным нейропептидом опийные рецепторы, располагающиеся в мозгу, которые и воспринимают как собственные опиаты – эндорфины и энкефалины, так и привнесенный извне героин. А раз нет рецепторов – нет и желания, поскольку более не существует в организме структуры, которая может воспринимать наркотики.

– А как же мои собственные эндорфины?.. – ошарашенно спросил я.

– Все регенирируется. Организм – мощная штука!

– И как же это все происходит?..

– Процедура занимает всего полчаса. И все. Мы не держим пациентов по несколько месяцев или даже больше в больницах, домах отдыха или колониях. Мы считаем, что это бесполезно. Впрочем, Михаил Леонидович вам все объяснит. Когда вы кололись последний раз?

Я сказал, что сегодня.

– Хорошо. Вам нужно выдержать без героина двадцать один день – рецепторы должны быть чистыми. Переломайтесь, на чем хотите и как хотите. Трамал можно только первую неделю. Мы ждем вас!

Он назначил мне число, и я ошарашенно согласился. «Впрочем, что я теряю», – подумал я.

Двадцать один день я провел в жутком пьянстве и тоске, несмотря на трамал и реланиум.

Но потом протрезвел, как-то пришел в себя и приехал в назначенное время к доктору Михаилу Леонидовичу Зобину, клиника которого располагается в Одинцове.

Зобин был серьезен, одет в белый халат как истинный врач. Он достал лист бумаги, цветные фломастеры и стал рассказывать о биологических изменениях мозга при опиатной наркомании.

– Вот мозг, а в его глубинах находятся опийные рецепторы. Еще немножко есть в желудке, но они не принципиальны в данном случае… На них поступает эндорфин, это вы знаете. Если же вы принимаете героин или любой опиат, химически похожий на эндорфин – эндогенный морфин, то гораздо большая площадь рецептора им возбуждается, а собственный эндорфин перестает вырабатываться. Рецепторы привыкают к этому повышенному возбуждению и постоянно его требуют. Так и возникает наркомания; если же вы хотите бросить, следует известный вам период острой ломки, которая потом прекращается, поскольку на рецепторы начинают поступать другие нейромедиаторы, как-то пытающиеся заместить отсутствующий эндорфин, но все равно они постоянно подают вам сигналы: «дай, дай, дай», как дымящиеся вулканы, которые так и не удалось полностью потушить. И вы опять срываетесь. И опять возвращаетесь к кайфу, который уравнивает нобелевского лауреата с олигофреном.

– Это я все тоже примерно знаю. Но… как же собственный эндорфин?.. Когда-нибудь он все-таки…

– Эндорфина нет! – убежденно проговорил Зобин. – А рецепторы разрастаются, и связуются друг с другом, образуя так называемую опийную матрицу.

Он обвел нарисованные квадратики-рецепторы прерывистой линией.

– И она сидит у вас в мозгу, как раковая опухоль, которая вечно требует героина. А эндорфина нет! – повторил он. – Вы можете бросить на месяц, на два, на три, на полгода, и вам все равно будет хотеться. И в конце концов вы не выдержите.

– Это я уже понял, – обреченно сказал я.

– Какие методы лечения… – продолжил Зобин.

– Значит, наркомания – это все-таки болезнь, а не просто порок? – спросил я.

– На этой стадии, конечно, болезнь, раз налицо биологические изменения. Так вот: во всем мире применяется метадоновая программа, которая является как бы способом откупиться от наркоманов – берите, мол, что хотите.

– Да, метадон – дикий кайф… – тут же сказал я.

– Да, это то же самое. Другой метод – разного рода психотерапия, программа «Двенадцать шагов» и все такого типа, что способствует выработке серотонина, допамина, норадреналина и других медиаторов, которые воздействуют на больные опийные рецепторы.

– Это не для меня, – тут же заметил я, вспомнив, что мне именно так и сказал знакомый наркоман с двадцатитрехлетним стажем: «Это все не для тебя. Представь, что ты будешь постоянно говорить себе: „Я – мудак, я – мудак, я – мудак…“ Тебе это очень быстро надоест».

– Кому-то это помогает, – пожал плечами Михаил Леонидович. – И третий способ – добровольно сесть в тюрьму: всякие коммуны, колонии… Понятно?

– Понятно.

– Что предлагаем мы. Я когда-то разрабатывал психотропное оружие, потом не стало денег, наш проект развалился, но мы занимались рецепторами. Так вот, сейчас есть блокаторы рецепторов – небезызвестный налтрексон, но его надо принимать каждый день. Потом, он не закрывает рецептор полностью, так что желание все равно остается, а при употреблении повышенных доз героина весьма вероятна смерть от передозировки. Мы же вводим полипептид, или нейропептид, подобранный к рецептору, как это называется в биологии, комплементарным способом, как ключ к замку. Мы заряжаем его электромагнитным полем (при этом создается трансперсональное сознание, похожее на действие ЛСД, Би-Зет и других галлюциногенов) и блокируем им все опийные рецепторы мозга; ставим его, как пломбу на больной зуб, заклеиваем рецептор. После этого, как всякие органы, которые долго не выполняют своей функции, рецепторы отмирают, становятся гладкими, и пептид с них слетает. Затем, постепенно начинает вырабатываться эндорфин, который требует новых рецепторов, и они регенерируются, но уже не-наркоманские, а здоровые. Можно, конечно, опять начать, но это будет новая наркомания на новой базовой основе. Прежняя наркомания излечена.

– И… Когда же выделится эндорфин?.. – с трепетом спросил я.

– Эндорфин образуется очень медленно, но не более стажа наркомании.

«Пять лет!» – пронеслось в моей голове.

– А как же… жить?.. Без… удовольствий…

– Да кто вам сказал, что только эндорфин отвечает за удовольствия! – усмехнулся Зобин. – Эту функцию берут на себя другие структуры. Мозг всегда найдет решение, он никогда не зависает, как, скажем, компьютер.

– А нельзя ли как-нибудь ускорить… процесс выработки эндорфина?

Зобин развел руками.

– Если бы можно было – это была бы Нобелевская премия. Мы чего только ни делали… В морскую свинку столько молочной кислоты закачивали… Нет. Ничего не получается!

«Пять лет. Пять лет», – напряженно думал я.

– И все это время ничего нельзя?.. – спросил я.

– Да. Если вы употребите какой-нибудь опиат, у вас не будет рецептора, чтобы его воспринять, и он пойдет на дыхательный центр. В результате – смерть от остановки дыхания.

– Так у вас что, умирают?..

– Умирают, – просто ответил Зобин. – Вот недавно двое… Милиция сюда приезжала. Я ничего не скрываю: у нас самый жестокий метод, сжигаются все мосты. Поэтому я не знаю, подходит ли это вам. Впрочем, зачем вам эти рецепторы? Они нужны или для эндорфина, или для героина. Эндорфина у вас нет. Сами по себе рецепторы ни к чему – это так же, как если в наличии только мужчина или только женщина, ребенка не получится. Но все остальное вам можно! Наркоз – любой. Любые другие наркотики. Алкоголь.

– А если я попаду без сознания с травмой, и мне вколят…

– Откачают, – убежденно сказал Зобин. – В реанимации сперва восстановят вам дыхание, а потом уже будут разбираться.

– А если я случайно приму героин?.. – воскликнул я.

Михаил Леонидович пристально посмотрел мне в глаза.

– Объясните мне, как можно случайно принять героин?..

Я вынужден был согласиться, что никак.

– Но ведь можно и так бросить! Бросают же! А если я брошу просто так, разве это все не восстановится?..

– Восстановится, – сказал Зобин, – но в три раза медленнее, чем после моей процедуры, при условии, что вы ни разу ничего не употребите, и вам будет постоянно хотеться.

Он загнал меня в угол; мне стало страшно.

– Я… еще не готов… Я… подумаю…

– Подумайте. Для процедуры нужно созреть.

– А что бы вы мне посоветовали?..

– А я никому ничего не советую. Наркомания – это ваша проблема. Я вам показал, как обстоят дела, и что я могу сделать. Остальное – ваш выбор.

«Как он отличается от всех наркологов и психиатров! – подумал я. – Они уговаривают: не торчи, бросай, лечись, и так далее. И это совершенно не действует».

Я ушел в ужасе и смятении. «Никогда не позволю ничего такого над собой сделать! Может быть, сейчас вмазаться?» – пронеслось в моих все еще имеющих опиатные рецепторы мозгах.

На следующий день я проснулся и выпил пива. И вдруг понял, что так будет всегда: вечная борьба, срывы, вмазки, ломки, переламывания… И нет никакой возможности это закончить.

Я позвонил директору.

– Почему вы струсили? – спросил он меня. – Я разочарован в вас.

– Но… А сейчас не поздно?

– Завтра вы можете?..

– Я…

– Ну скажи: я выбираю жизнь, – вдруг проникновенно обратился ко мне директор. – Скажи! Скажи: да.

– Да, – почти против воли произнес я, поняв, что именно сейчас сделал свой главный выбор в личной истории.

– Михаил Леонидович ждет вас! Завтра.

На следующий день я обреченно сидел перед Зобиным.

– Вы все-таки решились, – совершенно невозмутимо сказал он.

– Да… Все равно все так и будет происходить в бесконечной борьбе…

– Неравной, – добавил Михаил Леонидович. – Пошли.

Меня ввели в характерную медицинскую комнату и положили на кушетку. Один врач ввел мне в вену нечто из большого шприца, Зобин надел на мою голову какую-то резинку и присоединил электроды. И началось.

Я почувствовал сперва электрические вибрации в голове, внутри головы, потом обнаружил, что не могу пошевелить ничем, и все начало заволакиваться туманом полного отключения от реальности. Две фигуры стояли надо мной; вокруг них приплясывали какие-то линии, круги, потом возник общий непроницаемый фон, поглотивший весь мир и сам принцип построения любого мира. Я словно влетал в бесконечную черную дыру, в которой не было места никакому бытию. Меня будто выбросили во внешнюю тьму. «О, Господи!» – успело подумать то, что осталось от меня, прежде чем моя личность и ego исчезли вообще.

Когда я пришел в себя через миллиарды веков, я обнаружил, что так же лежу на кушетке, а Михаил Леонидович держит ладонь на моем лбу.

– Это – как удясетеренный калипсол! – заявил я, как только смог говорить. – Я его ненавижу! На ЛСД, кстати, непохоже.

– На ЛСД меньше, – согласился Зобин. – Кто-то говорит, что это напоминает особую технику дыхания, кто-то еще что-нибудь…

На следующий день они сделали проверку – встал блок или нет. Для этого меня обклеили электронными датчиками, поставили капельницу, а потом Зобин сказал: «Поехали!», и ввел мне в вену синтетический опиат.

Через несколько секунд у меня остановилось дыхание, и меня парализовало. Анестезиолог держал кислородный аппарат и вдувал мне в легкие кислород. Я находился в ясном сознании и ничего не мог сделать: я не просто задыхался, у меня отсутствовал принцип дыхания как таковой. Через четыре минуты я все же задышал.

– И если я вмажусь, я вот так и умру? – спросил я, поняв, что эти четыре минуты, пожалуй, самое ужасное, что мне довелось испытать в жизни.

– Да, и это будет вашим самым последним воспоминанием.

– Но они восстановятся?.. Рецепторы?..

– Конечно, – просто сказал анестезиолог. – Ну что ж, надеюсь, что вы больше не будете к нам обращаться с аналогичной проблемой!

Мне выдали справку о том, что мне категорически запрещено употребление любых наркотических анальгетиков, и на этом лечение закончилось. Я был излечен, кто бы мог подумать, что наркомания – намного более биологическая проблема, чем психическая? Хотя, конечно, психическая тоже.

С тех пор прошло более восьми месяцев. Я не торчу, и мне действительно совершенно этого не хочется. Было даже несколько эпизодов, когда знакомые предлагали героин, а я смотрел на него с недоумением и непониманием. Как на некий совершенно бесполезный белый порошочек. Я не испытываю депрессии, счастлив и весел. Я забыл, что такое наркотический кайф. Я совершенно не помню, что такое ломка. Кое-кто из друзей и даже врачи иногда говорят мне, что меня обманули, и что в разных больницах делается аналогичная процедура, после нее люди вмазываются и не умирают. Я им объясняю, что в этих больницах не может быть нейропептида, который использует Зобин, поскольку это – военная разработка, и с нее, кажется, еще не снят гриф секретности. Врачи настаивают, я в конце концов даже соглашаюсь: ну, допустим, меня обманули, но я же не торчу?.. И не хочу. Значит, так замечательно обманули. Сам-то я так не думаю: все это подозрительно походит на правду. А когда у меня образуется эндорфин… Не знаю, замечу ли я это полное восстановление своих измученных химическим кайфом мозгов… Впрочем, какая разница?.. Наркомания излечима, и меня от нее вылечили.

И я никогда не забуду: я вышел из клиники после процедуры, шатающийся, еще ничего не понимающий, но уже воскрешенный. Странное чувство сладкого освобождения охватило меня тогда – словно вырвали больной зуб, который все время ныл. Я вдруг увидел настоящую ночь вокруг, снежинки, звезды и горящие вдали фонари, освещающие реальный мир, куда я вернулся после бесконечных путешествий в запредельных фальшиво-сладостных странах. Я посмотрел на это все и почувствовал себя персонажем романа Юкио Мисимы – тем героем, который сжег Золотой Храм.