Текст книги "Израильская литература в калейдоскопе. Книга 1"

Автор книги: Эфраим Кишон

Соавторы: Меир Шалев,Хаим Нахман Бялик,Варда Резиаль Визельтир,Яир Лапид,Бат-Шева Краус,Михаэль Марьяновский,Этгар Керэт,Савьон Либрехт,Томер Бен-Арье,Орли Кастель-Блюм
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Яир Лапид
Из книги «Стоим в шеренге»

(От переводчика:

Когда я читала книгу Яира Лапида, я, естественно, не знала, что в 2013 году, Яир Лапид организует новую партию «Еш атид» (то есть в переводе с иврита «Есть будущее»), возглавит ее и, тем более, что новая партия по количеству отданных за нее голосов совершенно неожиданно займет второе место. Книга мне понравилась, правда, мне показалось, что по стилю она напоминает рассказы Эфраима Кишона: большинство рассказов искрится такого же рода юмором и излагается в похожей манере. «День Катастрофы» считаю очень сильным рассказом, в котором показано, как живут люди, пострадавшие в Холокосте, оставшиеся в живых, но по сути они уже по ту сторону жизни.)

День катастрофы (бабушки Катрины)

Бабушка Катрина учила игре в бридж. Один или два раза в неделю к ней приходили такие же, как она, женщины, одетые в платья со складками на бедрах и украшенные белыми жемчужинами, накрывали круглый стол зеленой тканью (он все еще стоит у моих родителей в салоне) и играли. Через час она шла на кухню и возвращалась с кувшином чая. Кувшин был сделан из тонкого немецкого фарфора Розенталя. Бабушка ставила сахарницу с рафинадом, молочник, серебряное ситечко, заполненное листьями чая «English breakfast», потому что англичане ведь знают толк в чае. Они пили не торопясь, а играли еще медленнее. Я помню возгласы из другой комнаты «Север – две взятки, юг – пас» и звуки смеха вперемежку с невозможной смесью иврита, немецкого и венгерского. Снаружи, за прозрачными, кружевными занавесками с обычной нервозностью жило государство Израиль. Ее единственный сын стал журналистом, внуки, к ее ужасу, сновали загорелые, как крестьяне, и обутые в сандалии без носков.

Она, бабушка Катрина, была типичной представительницей буржуазии центральной Европы. Красивая блондинка, родившаяся в родовитой семье из Будапешта, вышла замуж за умного провинциального адвоката и никогда не давала ему забыть о своем происхождении и о том, что приехала из большого города. У них была просторная вилла с ухоженным двором, и каждое утро она устраивала с поварихой детальное обсуждение меню на ужин. Летом они ездили в Карлсбад, чтобы похудеть, зимой вешали в кладовке колбасу, чтобы сэкономить на поездке на рынок. Все ее будущее было расписано, включая платье, которое она наденет на свадьбу маленького Томислава, и в какой степени она будет ненавидеть невестку, естественно, из Будапешта. И тогда пришла война.

Гестаповцы забрали моего дедушку среди первых. Бабушка, голодная и напуганная, а главное, ошеломленная, большую часть военного времени провела в подвалах гетто. Потом пришли коммунисты, которые, с ее точки зрения, были не намного лучше, и в 1948 году при первой же возможности она поднялась на борт судна, отправлявшегося на Ближний Восток. Она не была убежденной сионисткой, но на этом этапе своей жизни хотя бы уже знала, когда нужно бежать. Согласно военной статистике, она была среди счастливчиков. Нацисты не убили ее, они только забрали у нее жизнь. Мы всегда говорим о шести миллионах, но никто не упоминает другие миллионы. Тех, что спаслись, но их мир – единственный мир, что они знали – разбился вдребезги. Всю ее жизнь бабушку учили лишь одному: вести себя красиво. Подавать чай в определенной посуде, продолжать улыбаться на концерте и тогда, когда глаза закрываются, играть в бридж. Она не получила даже намека на то, что положение вещей может измениться. Культурные люди объяснили ей (и она поверила), что они не убивают друг друга без причины.

Она ошиблась. Культурные люди убивают один другого каждый день. Когда она поняла свою ошибку, она задвинула прозрачные занавески и жила всю оставшуюся жизнь, делая вид, что ничего не изменилось. Она умерла от рака через тридцать лет после войны, но это не меняет факта, что ее жизнь закончилась тогда, во время войны. То что случилось потом, было только отсрочкой приговора.

Отдельные комнаты

Обнаруживается следующая закономерность: мужчины не любят менять квартиру. Действительно, если бы это зависело от мужчин, все человечество жило бы в квартирах из полутора комнат на улице Заменхоф и делало постирушки у родителей. Мужчины по своей природе предпочитают оставаться на том самом месте, куда их поместили. Если, например, компания мужчин решает установить мангал в определенной точке горного склона и через пять минут по радио сообщают, что сильнейший ураган грозит подойти к этому склону, они поглядят друг на друга, повернутся к шампурам и, внимательно оглядев, перевернут их. Если бы там присутствовали женщины, они бы тотчас стали собирать все в пакетики и перенесли бы мангалы в ближайший торговый центр, но это лишь доказывает, что они нервозны по своей натуре. Мужчины предпочитают делать то, в чем они сильнее всего: ждать и смотреть, что произойдет.

Вся история еврейского народа, кстати, является совершенным тому доказательством. Еврейский народ, как известно, был изгнан из своей страны и своей родины Навуходоноссором, царем Вавилона, в 586 году до новой эры. Менее, чем через 50 лет после этого над регионом властвовал Кир II – персидский царь, обнародовавший известное «Послание Кира», в котором разрешил евреям возвратиться на родину. Жена еврея, надо полагать, разбудила его в тот день раньше обычного.

– Вставай! – трясла она его. – Кир говорит, что можно возвращаться в Израиль.

– Зачем? – удивился он – Чем нам плохо здесь? Ты знаешь, сколько времени у меня ушло, чтобы поднять этот диван на второй этаж?

В результате изгнание продолжалось две тысячи совершенно лишних лет и, надо полагать, продолжалось бы до сегодняшнего дня, если бы жена Герцля не докучала ему все время тем, что она хочет переехать.

Насколько можно было сделать вывод из приведенного выше описания, идея переезда на другую квартиру не принадлежала мне. Действительно, шанс, что мне придет в голову такая мысль, равен шансу, что я по собственной инициативе предложу поменять кухню («это потрясающий шайш[14]14
  Шайш (иврит) – мраморная столешница в кухне


[Закрыть]!») или поехать покупать обувь. Единственная причина, по которой я не возражал, – это, что меня никто не спрашивал. Примерно месяц назад пришел агент по перевозке, погрузил мою жизнь на свой грузовик, затем выгрузил ее в новом доме, поскольку он приводит в действие закон сообщающихся сосудов применительно к квартирам.

Вышеупомянутый закон есть закон, чисто математическая версия которого выражается уравнением a-b=a+b или словами: если ты возьмешь все вещи, имеющиеся у тебя в доме, выбросишь половину из них во время упаковки и перевезешь оставшиеся в гораздо более просторный дом, там будет тесно точно в той же мере!

Первая ночь в новом доме началась как раз нормально. Когда мы закончили распаковывать первые ящики, время уже близилось к полночи, так что мы рухнули на кровать и заснули на целых шесть минут. На седьмой минуте пришла Яэли, втиснулась между нами и попросила бутылочку. Несмотря на усталость, жена вскочила с кровати, как будто ее лягнул наш футболист Равиво.

– Ни в коем случае, – постановила она. – У нее теперь есть своя комната, и я против того, чтобы она спала с нами.

Она подняла малышку, отвела ее назад, в ее комнату и прилегла возле нее, чтобы та быстрее заснула. Как и следовало ожидать, утром я обнаружил там обеих. Я смотрел на них и не мог сдержать улыбки. Стало очевидно вдруг, как они похожи: тот же рот, те же глаза, те же милые ушки, одинаково безмерная неприязнь ко мне, когда я их разбудил.

На следующий день вечером жена, чтобы она была здорова, провела со мной тактическую беседу.

– У нас нет выбора, – сообщила она. – Я вынуждена спать с девочкой, пока она не привыкнет к своей комнате. Если даже это займет несколько недель, с учетом дальней перспективы это стоит сделать.

Сказать по правде, я почувствовал легкую досаду. Супружеской жизни присущи определенные аспекты, которые мне как раз нравятся, и большинство из них имеет место быть в спальне (один раз в кухне, но это было в 92-м году). С другой стороны, кто я такой, чтобы спорить с дальней перспективой. В ту ночь мы уже успели посмотреть вместе две части из «Белого дома», которые я переписал на кассету, и около 12 часов жена, поцеловав меня, ушла в комнату девочки. Немного удрученный, я забрался в кровать, которая вдруг показалась мне большей, чем всегда. Чтобы скрасить одиночество, я включил телевизор. Показывали матч Ливерпуль – Эвертон. Я взял подушку жены, подсунул под свою и увеличил громкость. Параллельно с этим я почувствовал легкий голод, принес себе миску черных семечек и принялся за них. По прошествии 20 минут мне стало так жарко (счет был 2:1 в пользу Ливерпуля), что пришлось включить кондиционер. В два часа ночи я огляделся. В кровати было полно шелухи от семечек, в воздухе царил арктический холод, а я смотрел футбол. Вывод неудержимо рвался наружу: либо я на сборах, либо в раю.

В течение месяца, прошедшего с тех пор, положение непрерывно улучшалось. Вопреки ожиданиям отдельные комнаты неузнаваемо упрочили наш брак. У нас даже возникла забавная традиция, когда супруга делает вид, будто засыпает с девочкой, а по прошествии некоторого времени прокрадывается ко мне на романтическое свидание и посреди ночи босиком на цыпочках возвращается. Когда она уходит, я включаю свет и сажусь за газету. Потом я засыпаю в трусах перед телевизором. Да, вначале было трудно привыкнуть к этому, но через десять секунд я уже осваивался. Большинство мужчин, как известно, проводят свои первые двадцать с лишним лет в кроватях с сандвичами и порнографическими каналами на немецком языке. Затем они женятся и обнаруживают, что рядом с ними лежит некое измученное существо в тренировочном костюме (с научной точки зрения, женщины мерзнут больше, чем мужчины. Это связано с тем фактом, что кровяное давление у них ниже, а носки красивее), которое просыпается каждый раз, когда ты делаешь какое-нибудь резкое движение, например, перелистываешь страницы или дышишь. Единственная проблема в том, что проснувшись вчера раньше, чем обычно, я нашел жену около себя.

– Яэли все время крутится во сне, – сказала она.

Совершеннолетие (бар-мицва)

(Посвящается Йоаву, моему сыну, которому на этой неделе исполнилось 13 лет)

10 заповедей «сделай!» на 10 ближайших лет.

1. Займись один раз настоящим физическим трудом хотя бы в течение месяца. В двадцать первом веке более 80 % населения будет работать в офисах с кондиционерами. В этом, понятно, нет ничего плохого. Твой отец тоже, как ты, наверняка, заметил, не совсем подковывает лошадей, однако каждый человек должен хотя бы раз попробовать вкус своего пота. И тогда, сделав это, если ты увидишь безработных, сжигающих покрышки в Иерухаме, ты подумаешь о них, не как о статистических данных, а как о людях.

2. Сделай что-нибудь, не важно что, совершенно противоречащее мнению твоих друзей. Я не знаю, в каких обстоятельствах это произойдет, но придет день, и ты почувствуешь глубоко внутри себя, что они ошибаются, а ты прав. В этот день не уступай, стой на своем. К своему удивлению, ты обнаружишь, что после первоначального гнева они станут уважать тебя гораздо больше.

3. Прочитай десять книг, которые читаются нелегко. Это не всегда в кайф – превращаться в культурного человека. Джона Гришема читать намного легче, чем Шекспира. Но человеческий мозг – это всего лишь мускул. Он растет, только если его напрягать. Для развития возможностей интеллекта попытайся одолеть Борхеса и Маркеса, Хемингуэя и Фолкнера, Кафку и Эльзу Моранте. Иногда этот груз может придавить тебя (у меня это случилось с Джойсом), но в конце ты выйдешь из этого мира гораздо более сильным.

4. Борись за безнадежную любовь. Сердце – это просто насос, пока однажды не разобьется. Не бойся любить, когда покажется, что у тебя нет шанса. У тебя есть шанс. Желай, пытайся, не бойся патетики, подвергаясь риску быть осмеянным, не обдумывай, как ты выглядишь. Просто иди на это.

5. Изучай историю своей семьи. Ты являешься частью чего-то. Ознакомься с ним. Ты откроешь, что это увлекательный рассказ. Катастрофа с дедушкой Томи. Большая авантюра прадедушки Доди, сына раввина, покинувшего свою деревню и уехавшего на край света, чтобы построить там новую страну. Кстати, ты знал, что за двадцать лет до основания страны благословенной памяти прадедушка Авраам был левым полузащитником в Маккаби-Тель-Авив?

6. Защищай своих братьев. Если ты идешь по кварталу и видишь, что кто-то толкает твоего брата или отнимает у него мороженое, не стесняйся подойти к нему и вежливо объяснить, что это некрасиво. Лично я-то как раз ожидаю от тебя, что ты хорошенько наподдашь ему.

7. Овладей еще одним языком. Не просто понимай его – овладей им. Выучи его так, чтобы ты смог понимать и литературу, и ругательства водителей. Чтобы ты мог ухаживать за женщиной, поболтать с барменом, перевести песню. Мы живем в особенно маленьком государстве, на окраине Ближнего Востока. Дорога за его пределы – и это не играет роли, проходит ли она через аэропорт имени Бен-Гуриона или путем подсоединения к Интернету – ведет через дополнительный язык.

8. Будь хорошим солдатом. Да, я знаю, что это уже не так круто, как было когда-то, но миф об израильском менталитете, к добру или к худу, в армии все еще жив. Ты не обязан быть в разведке генштаба, главное, чтобы ты наилучшим образом реализовал свои возможности. Если ты попытаешься «только провести время», оно отомстит тебе и не будет двигаться.

9. Настраивайся на большее. Не иди работать в фирму, уже взявшую старт, создавай новую.

10. Захорони Гонзо[15]15
  Гонзо – имя персонажа-куклы из англо-американской телевизионной юмористической программы «Маппет-шоу» (1976–1981)


[Закрыть]. Возьми с собой одного-двух хороших друзей, поезжайте подальше и захороните его среди корней старого дерева. Гонзо – это вид такой странной куклы, которая находится в герметичном, водонепроницаемом пакетике. К нему будет приложено письмо, которое ты напишешь сам себе. В нем ты подробно изложишь, кто ты, чего хочешь от жизни, чего надеешься достичь, каким человеком ты хочешь стать. Ровно через десять лет поезжай раскопать Гонзо. К своему удивлению, ты увидишь, что находишься весьма близко к тому, что написал. После этого ты можешь захоронить его заново. Мой Гонзо, кстати, уже 21 год лежит под оливой в старом поселении Рош-Пина.

Савьон Либрехт

(От переводчика:

Мое знакомство с творчеством Савьон Либрехт началось с новеллы «Фиолетовая трава», которую я прочитала в русском переводе. Я была поражена силой чувств главной героини Мальки Каганштейн, описанием непростых отношений, складывающихся между разными группами населения в Израиле и внутри религиозной среды, мастерским раскрытием психологии всех персонажей. Перевернув последнюю страницу, я поняла, что мне просто необходимо найти и прочитать еще и другие произведения этой писательницы. Я ничего не нашла на русском языке, но позднее перевела несколько историй, созданных писательницей. Переводить было нелегко, потому что язык у Савьон Либрехт сложный, но я почувствовала, что все герои ее новелл мне близки и интересны. Их судьбы нелегкие, у меня описываемые ею люди вызывают сочувствие, сострадание, все они притягивают своей человечностью, глубиной переживаний, теплом.)

А сейчас я

Иногда в твоей жизни случайно оказывается какой-то человек и, сам не зная того, меняет ее. Для меня таким человеком был Ури Ягалом. Ему было тогда за семьдесят, а мне – тридцать три.

Женщины моего поколения в то время (тема немного избитая и, наверное, не всегда увлекательная) были склонны отодвигать себя и свои потребности в дальний угол. И так, занятая молодой семьей и переездами с квартиры на квартиру, повседневными делами, важными и мелкими, я чувствовала, что все ступени жизненной лестницы были заняты, и только где-то внизу разгоралось желание писать.

Время от времени прорывалась бунтарская идея – подняться и выделить этой потребности место на верху лестницы и объявить: «А сейчас я», – но крамольная мысль тут же исчезала так же, как и появлялась, добавляя чувство вины к разочарованию от крушения надежд.

Когда я препятствовала выходу творческого импульса к написанию, ему достаточно было – как водам, обтекающим камень на пути – временного бегства в менее требовательный, с моей точки зрения, вид деятельности, как например, рисование, ваяние и разного рода ручную работу.

* * *

В мастерской скульптуры в школе искусств в Бат-Яме я встретила Ури Ягалома. Он был, вне всякого сомнения, самым талантливым в классе. Иногда мы стояли вокруг него вместе с преподавателем, удивляясь тому, как рождалось чудо под его пальцами, оживляющими материал.

Почти целый год мы сидели, Ури и я, в дальнем углу мастерской. Я лепила череду лошадиных голов, а он ваял меня и при этом рассказывал мне о своей жизни.

Несколько десятилетий назад, говорил Ури, он был кибуцником в деревне Гальяди. Страсть к ваянию жила в нем постоянно, но до того периода все же не реализовалась. Между тем семья разрасталась и он работал в кибуце[16]16
  Кибуц – сельскохозяйственное объединение в Израиле, сравнимое с советскими колхозами. Кибуцник – член кибуца.


[Закрыть], главным образом, по уходу за садом. Снова и снова подавал прошение на учебу ваянию – вновь и вновь на собраниях кибуца его просьба отклонялась. И вот однажды – в дни, когда уход из кибуца расценивался как измена – он взял свою семью, в которой насчитывалось уже четверо детей, и оставил кибуц, чтобы осуществить, наконец, свою мечту.

Однако, город не приветствовал его планов, и несколько десятилетий, чтобы прокормить семью, он был вынужден работать, в основном, над дизайном садов. Иногда он брал уроки ваяния, но лишь в возрасте семидесяти лет у него появилась возможность посещать регулярные занятия.

Его рассказ медленно проникал в меня, словно Ури Ягалом был избран развернуть передо мной картину моего возможного будущего, когда я, в мои семьдесят лет, буду с трудом волочить ноги между книжными издательствами с рукописью, пожелтевшей от долгого лежания, или пойду в литературную мастерскую и стану рассказывать молодым людям о страстном желании творческой деятельности, которое обуревало меня в юности, и о работе, стоявшей между мной и этой страстью.

И однажды ночью во мне созрело решение: сейчас, время пришло. Той ночью родился рассказ «Яблоки из пустыни», и оттого что он был «зажат» так много лет, роды получились нелегкими, но с чувством восхитительного освобождения, которое подействовало на чувство вины и изменило систему приоритетов, а возможно, и всю мою жизнь.

С тех пор я написала десятки рассказов, но опьянение освобождения той ночью принесло облегчение, как после долго сдерживаемого плача; определенно, нечто вдохновляет начинающего, у которого очерчиваются новые границы жизненного пространства, и по ту сторону остаются даже наиболее дорогие и близкие люди – это ощущение почти не возвращается с той первоначальной силой.

Ури Ягалом оставил у меня одну прекрасную скульптуру и убежденность, что, если бы я не встретила его в тридцатитрехлетнем возрасте, я, может быть, упустила бы благословенный момент «сейчас я», который женщины моего поколения были склонны откладывать, пока иногда не становилось слишком поздно (я знаю, тема избитая и, наверное, не всегда увлекательная).

Яблоки из пустыни

Всю дорогу от квартала Шаарей-Хесед в Иерусалиме до большой песчаной равнины, где водитель объявил «Неве мидбар» («Оазис в пустыне») и поискал глазами в левом зеркальце женщину, Виктория Аварбанель – со смятением в сердце и сжатыми кулаками – была поглощена одним вопросом. Четырежды она входила и выходила из автобусов, подъезжавших к остановкам и отъезжающих от них, снова и снова развязывала субботний платок, который соскальзывал на ветру, и вновь покрывала им голову, вынимала из кармана своей сетчатой сумки хлеб, завернутый в коричневую бумагу, и яблоко с подгнившей сердцевиной и, как предписано, произносила благословение на фрукты, присоединяя его к дорожной молитве. Она все время злилась, когда соседи-пассажиры толкали ее, глаза ее следили за расстилающимся за окнами все более желтым пейзажем, а сердце было с Ривкой, ее строптивой дочерью, которая полгода назад оставила дом и ушла жить в кибуц нерелигиозных. А недавно она узнала от своей сестры Сары, что Ривка живет в одной комнате с парнем, спит в его кровати и ведет себя с ним, как жена. В течение восьми проведенных в дороге часов Виктория прокручивала в голове, как поведет себя, когда окажется лицом к лицу с дочерью: может быть, сдержанно поговорит о том, что у нее на сердце, побеседует с Ривкой, словно не в обиде на нее, просветит ее в вопросе чести девушки в глазах мужчины, объяснит, как женщина женщине, значение скромности. Может, объяснение начнется криком; громко причитая, она расскажет о своих страданиях, о позоре, который дочь навлечет на их благородную семью, повысит голос, как плакальщица, пока не услышат и не придут соседи. Возможно, выполнит миссию, прибегнув к хитрости – вытянет дочь оттуда с помощью важного известия, запрет ее в комнате, потом будет морочить ей голову. А может, поразит ее сердце кошмаром, расскажет о Флоре, дочери Йосефа Элалофа, которая влюбилась в парня и отдала ему свою девственность, а тот бросил ее, после чего она помешалась, бродила по улицам и таскала маленьких детей за уши.

На шоссе, выходящем из Беер-Шевы, ей представился новый сценарий: она расцарапает парня ногтями, раздерет ему кожу, выколет глаза за то, что сделал с ее младшей дочерью. Его с позором изгонят из кибуца, а дочь поедет с ней в Иерусалим. Так Виктория обещала сестре: «Я за волосы притащу ее обратно».

Кое-что ей уже было известно со слов сестры Сары, навещавшей племянницу в начале каждого месяца: Ривке было шестнадцать лет, когда они познакомились. Он был офицером, и его привели к девушкам, чтобы он рассказал о службе религиозных девушек в армии. После этого поднялся крик из-за того, что военным позволили прийти и смущать сердца девушек, но Ривка уже была поражена в самое сердце. Он прибегал ко всевозможным уловкам, передавая ей письма через друга и потом, вернувшись в свой кибуц. А она, не отличавшаяся ни красотой, ни привлекательностью, была наивной, совсем как ребенок; видевшие ее ошибались, принимая за мальчика. Однако ее сердце было завоевано, и когда Ривке исполнилось восемнадцать, она собралась и уехала к нему в пустыню.

Чем больше Виктория удалялась от Беер-Шевы, тем больше мужество покидало ее, и картины, которые она видела в своем воображении, вызвали тяжелый вздох: а что если Ривка повернется к ней спиной, выгонит ее? Что если парень поднимет на нее руку? И как она проведет ночь, если они закроют перед ней дверь, а автобуса не будет до утра следующего дня? Что если Ривка не получила сообщения, переданного по телефону Хаимом, владельцем киоска? А она пустилась в путь, чтобы погостить, хотя не покидала свой квартал с тех пор, как четыре года назад родила бездетная Шифра Бен-Сассон из Тверии.

Тут водитель снова объявил «Неве мидбар» и увидел в зеркальце, как она выходит из автобуса и тянет за собой корзину. Она встала обеими ногами на песок. От порыва местного сухого ветра у нее перехватило дыхание, все ее тело отяжелело от долгого сидения, а в глаза било солнце. Она поставила корзину у ног и, стоя, вглядывалась в пейзаж, как человек, прибывший в чужую страну: насколько хватало глаз – открытая равнина, желтая и голая, деревья блеклого цвета стоят в облаке пыли. Как можно оставить чистый воздух Иерусалима и его прекрасных гор и приехать сюда?

Пока она вышла на протоптанную тропинку и встретила женщину, у которой могла спросить о Ривке, капли пота уже скатывались у нее из-под платка. Виктория на ходу осматривалась, и ее голова поворачивалась вслед за женщиной, руки которой были заняты судками, а голые ноги – в мужских ботинках и армейских носках, завернутых на верх ботинок. По тропинке навстречу им шла девушка, тоже в брюках, с подстриженными волосами, и женщина сказала: «Вот Ривка». У Виктории уже чуть не сорвалось с языка: «Я не эту имела ввиду», но тут, с близкого расстояния, она узнала дочь и разразилась криком, по интонации похожим на плач. А девушка поставила корзину с бельем, которую несла, и побежала навстречу, и вот уже ее лицо перед Викторией, из глаз которой непроизвольно текут слезы.

– Что это?. Что это?. – Виктория высморкалась. – Где твои косы? И брюки… Так ты одеваешься… Глаза бы не видели! – А Ривка, стоя перед ней, смеялась:

– Я знала, что ты так скажешь. Хотела переодеться, но не успела. Я думала, что ты приедешь четырехчасовым автобусом. Когда ты вышла из дома? В шесть?

– А почему не в пять?

– Пойдем, пойдем. Довольно плакать. Здесь наша комната. А вот и Дуби.

Ошеломленная видом кибуцной прически, залатанных сзади брюк с вонючими пятнами на отворотах и башмаков, измазанных птичьим пометом, Виктория вдруг обнаружила себя зажатой в кольце крупных рук, светлое лицо – перед ее лицом, и мужской голос произносит: «Здравствуйте, мама».

И вот уже ее корзина очутилась в его руке, и она, не помня себя, с освободившимися руками оказывается вслед за дочерью в затененной комнате и усажена на стул. Тут же в ее руке появился стакан сока, а глаза смотрят и не понимают, что видят. Потом она вспомнит лишь широкую кровать, покрытую вышитым покрывалом, и голос рыжеволосого великана, говоривший: «Добро пожаловать, мама». И она, впрямь снова слышавшая его, четко произносящего «мама», отпила глоток сока, поперхнулась и закашлялась, а они оба кинулись к ней и стали хлопать ее по спине, как делают ребенку, который еще не научился правильно глотать.

– Оставьте меня, – сказала она тихо и, протянув руки, оттолкнула их от себя. И через мгновение:

– Дай мне посмотреть на тебя. – И еще через минуту:

– Что это за обувь? Это твои субботние туфли?!

Ривка рассмеялась:

– На этой неделе я работаю на птицеферме. Привезли новых кур. Обычно я в огороде. Только на этой неделе в птичнике.

Уставшая от дороги, растерянная от всего увиденного, взволнованная превратностями дня и сдерживающая всеми силами свой гнев, постепенно покидающий ее вопреки ей самой, все время помнящая о своей миссии Виктория сидела рядом со своей Ривкой и разговаривала с ней, как никогда до этого не говорила со своими детьми. Она не помнила своих слов и не заметила, когда ушел парень, называвший ее мамой, и лишь ее глаза видели и понимали: дочь выглядит хорошо. Со времени детства Ривки Виктория не видела такого блеска в ее глазах. И короткая стрижка, призналась она себе, делает лицо дочери миловидным, и во всем ее облике чувствуется уверенность. Сейчас, а не в то время, когда была в юбке, носках и с чрезмерно широкими плечами, словно мужчина, переодевшийся в женскую одежду.

– Скучаешь по нашему кварталу?

– Иногда. В праздничные вечера. Мне не хватает субботнего стола, песнопений и шуток тети Сары, но мне хорошо здесь. Мне нравится работать на улице и с животными. Я и по тебе очень тоскую.

– А по отцу? – спросила Виктория шепотом в пробивающемся свете сумерек.

– Отец не интересовался никем и меньше всего мною. Весь день в магазине, с книгами и молитвами. Как будто я не дочь ему.

– Боже упаси! Не говори так, – испугалась Виктория, испугалась того, что это было правдой.

– Хотел сосватать меня сыну Екутиэля. Словно я вдова или хромая.

– В самом деле?

– Не притворяйся. Как будто ты не знала.

– Говорили, а ты услыхала. У нас не устраивают браки насильно. Кроме того, сын Екутиэля исключительно способный.

– Способный, бледный и больной, как будто целый день сидит в яме. И к тому же я не любила его.

– Ты думаешь, любовь – это все?

– А что ты знаешь о любви?

– Что это значит? – обиделась Виктория и выпрямилась на стуле. – Так здесь разговаривают с матерью?

– Ты не любила отца, а он не любил тебя, – проигнорировала Ривка ее слова и в установившейся тишине добавила:

– Дома… Я не была равноправной.

– А здесь? – тихо спросила Виктория.

– Здесь больше.

Виктория хотела задать вопрос относительно рыжеволосого великана Дуби, но тут открылась дверь, сразу посветлело, и он сказал:

– Прекрасно, что вы экономите электричество. Я принес кое-какую еду. – В руках у него была новенькая пластиковая тарелка с овощами и пакет с простоквашей. – Это подходяще, верно? А после этого тебе следует отвести маму в комнату Уснат. Она свободна. Мама, наверняка, устала.

В комнате, выходившей на серые поля, Виктория попыталась разобраться в своих чувствах. Годы молчания приглушили свойственную ей резкость, вместе с тем, она уже знала, что не притащит дочь за волосы в Иерусалим. Вдруг она увидела свое поведение как бы со стороны: пришла и раскричалась во все горло, не помня себя, очутилась около двери, и во рту пересохло.

– Почему тебе понадобилось полгода, чтобы выбраться сюда? – спросила Ривка.

– Твой отец не хотел, чтобы я поехала.

– А ты? У тебя нет своих желаний? – И она не нашла, что ответить.

Когда Дуби зашел за ней, чтобы идти вместе в столовую, она все свое негодование перенесла на него, но сердце ее уже было с ним, и это тоже усиливало ее раздражение.

– Что это такое – Дуби? Что за имя такое? – Досада порождала ее слова.

– Это Дов, в честь имени отца моей матери. Немцы убили его во время войны.

– Но это имя хорошо для ребенка – Дов, – настраивала она свое сердце против него.

– Мне не мешает, – он пожал плечами, потом остановился и сказал с шутливой серьезностью:

– Но если Вам мешает, я завтра поменяю его.

Она с трудом сдержала смех.

Вечером они вдвоем сидели за одним столом, и оба смотрели на Ривку, как будто она одна в огромном зале, обходит людей с раздаточной тележкой и спрашивает, что они хотят выбрать.

– Хотите выпить еще что-нибудь, мама? – услыхала Виктория его вопрос и возмутилась:

– Ты называешь меня мамой. Какая я тебе мама?

– Мне до смерти хочется, чтобы Вы были моей мамой.

– Вот как? И кто же тебе мешает? – спросила Виктория. В ее голосе появилась шаловливость сестры Сары.

– Ваша дочь.

– И как же она тебе мешает?

– Она не хочет стать моей женой.

– Моя дочь не хочет выйти замуж. Это ты мне говоришь?

– Именно.

В голове у нее вертятся еще и другие слова из того, что он говорил. Он начал рассказывать ей про яблочный сад, который вырастил около входа в кибуц. Американский ученый, культивирующий яблони в пустынях Невады, в Америке, прислал ему особенные семена. Их сажают в жестяные коробки, заполненные органическими отходами, и из семечка вырастает деревце размером с грудного ребенка. У него маленькие корни, иногда оно зацветает уже летом и приносит плоды, как дерево из Эдема.

– Яблоня любит холод, – объяснял он, в то время как глаза обоих неотрывно следовали за Ривкой, – и на ночь нужно поднимать укрытие из пластика, позволяя проникнуть холоду пустыни, с зарей же – возвращать укрытие на место, чтобы удерживать холодный воздух и не давать доступа теплу.