Текст книги "Израильская литература в калейдоскопе. Книга 1"

Автор книги: Эфраим Кишон

Соавторы: Меир Шалев,Хаим Нахман Бялик,Варда Резиаль Визельтир,Яир Лапид,Бат-Шева Краус,Михаэль Марьяновский,Этгар Керэт,Савьон Либрехт,Томер Бен-Арье,Орли Кастель-Блюм
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Слышал.

– Я сказал, что хочу, чтобы меня похоронили возле тебя.

– Что за разговор ты завел, – выговаривает он мне громким шепотом. – Рохале завтра выходит замуж, а ты – про могилы!

Той ночью впервые за долгое время я заснул моментально. Мы не говорили о Фельдмане до конца вечера, но дух его витал рядом. Перед тем, как окончательно проснуться, укрепленный близостью Сташека, я подумал: «Ведь может случиться, что сходство было лишь в моем воображении: широкие скулы, ухо – может, обман зрения.» Эта мысль завладела мной, я взял телефонную книгу и поискал там фамилию «Фельдман». С облегчением увидел я множество строчек с Фельдманами и вернулся успокоенный к кровати: может, и вправду в Израиле живут десятки тысяч Фельдманов, может, впрямь нет сходства, кроме как в моем ищущем взгляде. «Завтра, – обещаю я себе, – завтра я это узнаю. Узнаю по выражению лица Сташека во время свадьбы».

И назавтра, поверх головы моего зятя, мы придирчиво следим друг за другом. Исчезнувшие обручальные кольца обнаружились в конце концов в чемоданчике Джеймса Бонда в машине моего зятя, и он разражается смехом, когда его друг возвращается с поднятыми руками, в одной из которых ключи от машины, а в другой – коробочка с кольцами. Поверх голов компании смеющейся молодежи мы видим, словно глядим в зеркало, неясные лица друг друга, страдающие глаза. За кошмаром, рвущимся из глаз Сташека, я вижу Фельдмана из Ченстохова: вот, как в пленке, очень медленно отматываемой назад, поднимается над полом барака номер три и встает на ноги призрак, отряхивает с одежды пыль, голова опущена и из ушей капает кровь, омывая лицо и волосы, пропитывая воротник рубашки и куртки; сломанные ребра необъяснимым образом соединяются, осколки разбитого черепа собираются вместе, раздробленный затылок составляется в единое целое. Он надевает носки, туфли, застегивает ремень, одевает костюм жениха. Затем обнимает мою Рахель в очень простеньком платье невесты.

«Это невозможно, – говорю я себе и смотрю на руку Фельдмана, обнимающую талию моей дочери. При этом я ясно вижу дубинку, покачивающуюся в его ладони – ведь я же убил его собственными руками!» Дубинка перешла из рук Готека к Цыгану, от него – в руки Сташека, а из них – ко мне. Каждый из нас по очереди ударил ею Фельдмана и передал ее дальше, в соседние руки, которым уже не терпелось размахнуться обструганным, деревянным колом, и так трижды или четырежды по кругу, пока череп человека у наших ног не треснул, как арбуз, и он перестал трепыхаться. Каким образом он вновь начал расхаживать? Я усиленно моргаю. Почему он опять крутится, спина выпрямлена, тело целое, крепкий затылок? Пальцы на моей руке сгибаются сами по себе, возвращается издалека страстное желание, переполняет меня – его смысл мне известен: вот мои ногти приближаются к шее, прорываются через кожу, разрывают связки, мускулы, артерии, словно сухие ветки, раздробляют кости, проникают до сердца.

Тошнота поднимается к горлу, и я бегу в уборную и выблевываю в унитаз свою душу.

Я слышу вдали ликующую мелодию оркестра, споласкиваю над раковиной лицо и вижу Сташека, стоящего на часах у двери. На его плечах большой талит из Америки, в одной руке два бокала, в другой – бутылка. В сверкающем зеркале отражается мое полное ужаса лицо, и перед Сташеком словно лица двух близнецов. Мы молча смотрим друг на друга.

– Скажи что-нибудь, Сташек, – прохрипел я.

– Что я могу сказать? Б-г смеется над нами.

– И что это за смех?

– Которым он смеется! – Сташек взрывается, взмахивает передо мной бокалами и бутылкой. – Я, между прочим, внимательно посмотрел на твоего зятя.

– Ну?

– Приятный парень.

– Ну и что же?

– И он любит твою дочь.

– Но кровь… Это та же кровь… Что мне делать с его кровью, Сташек?

Как будто я произнес секретный код… Я вижу, как Сташек меняется в лице. Его широко раскрытые глаза прищуриваются, плечи расправляются, он ставит бокалы и бутылку на пол и через мгновение он снова возвышается надо мной – выше меня на полголовы, и вот уже моя голова между его ладонями, будто и не прошло почти пятьдесят лет с тех пор, как мы стояли так же в последний раз, и я слышу его голос, чистый и вздымающийся в крике мольбы:

– Какое нам дело до его крови?! Та кровь похоронена там, где она должна быть похоронена. Здесь у людей кровь Израиля. У твоих внуков будет твоя кровь и кровь Милки. А теперь возьми, – он наливает вино из бутылки в два бокала и один протягивает мне.

– В будущем году, Б-г даст, я вернусь сюда к брит-миле. Сейчас мы должны поблагодарить Его за то, что Он довел нас до этой минуты. Говори вместе со мной: «Барух ата Адонай …»

– Здесь?! – Я оглядываюсь по сторонам, вижу ряд писсуаров. – Не нашел другого места для благословения?

Он подносит руку к голове вместо кипы, приподнимает талит и стоит надо мной, словно заклиная:

– Господь-Б-г уже видел нас в еще худших местах. Говори вместе со мной, прежде чем мы вернемся к Рохале, – и мы оба, касаясь друг друга головами под балдахином талита, говорим тихим голосом вместе, как один человек, и мой голос тонет в его:

– Барух ата Адонай Элокейну Мелех hа-олам…

Михаэль Марьяновский
В Африке

– У твоей жены редкое послеродовое осложнение. Без операции она не выживет.

– Осложнение? Какое осложнение?

– Кое-что не в порядке у нее в животе.

– А после операции она выздоровеет?

– На твое счастье, у нас здесь работает один из крупных специалистов в этой области, вероятность успеха велика.

– Так сделайте операцию как можно скорее, Б-г тоже поможет.

– Завтра в 9 часов подойдешь в бухгалтерию и утрясешь с оплатой.

– Но… сколько будет стоить операция, доктор?

– Смотри, ты можешь обратиться в обычную больницу, там операции бесплатные, но вероятность успеха, как тебе должно быть известно, нулевая. Здесь тариф составляет миллион африканских франков. Я готов снизить для тебя стоимость на четверть, из милосердия. Половину платежа ты переведешь на счет больницы, а половину – дашь прямо мне в руки. Когда придешь с деньгами, я подпишу документ, подтверждающий особую скидку.

– Но это огромная сумма для меня… Как я ее достану?

– Ты всегда сможешь обратиться в обычную больницу, там делают операции бесплатно. Во всяком случае, эту операцию может выполнить только доктор Тариани – он специалист. Крайне сомнительно, чтобы с этим справился другой хирург, а Тариани сейчас в отпуске на родине, он вернется сюда через два дня. Время есть, твоя жена может прожить без операции еще 4–5 дней. Тем временем ты сможешь найти деньги и трех родственников, которые согласятся пожертвовать для нее кровь.

Сатурнино вновь и вновь прокручивал в голове беседу с главврачом больницы Ла-Пас города Бата в Экваториальной Африке. Сухая, холодная манера речи врача, говорившая о том, что подобные беседы для него – рутина, убила у Сатурнино даже мимолетную надежду на мольбу о спасении. Нет смысла и пытаться просить о сострадании, жалости. Единственный путь спасти Белен – раздобыть деньги… Но как? Три четверти миллиона! Ведь все его сбережения от работы на такси не составят и половины нужной суммы. Если он сумеет собрать хотя бы триста тысяч… он отдаст их в руки главврачу больницы, скажет несколько слов на языке фанг[20]20
  Язык фанг – африканский язык, язык народа фанг. Народ фанг – группа родственных народов, живущих в Экваториальной Гвинее, северных районах Габонской Республики и на юге Камеруна.


[Закрыть], и доктор наверняка согласится на операцию под обещание заплатить позднее, а после они уже убегут из больницы и все!

Однако найти и триста тысяч выглядело нереальной задачей, даже если он продаст потихоньку это такси, которое он взял в аренду у своего хорошего друга Луиса… Денег все равно не хватит.

Сатурнино сидит возле кровати своей юной жены и смотрит на нее с такой неизбывной болью, которая может быть вызвана лишь сильной любовью. Он опускает глаза, чтобы Белен, не дай Б-г, не заподозрила, будто что-то не так – он не хотел бы причинять ей беспокойство в эти дни, которые могут стать ее последними днями.

Она кормит новорожденного, и по ней видно, что это дается ей большим усилием… Но она все же улыбается, и ее улыбка излучает тепло, которое дарят ей молодость и ощущение счастья от рождения первенца.

Никто не рассказал ей о тяжести ее состояния.

Муж увидел тарелку, наполненную едой, которую принес служитель больницы.

– Ты ничего не ела… Ты должна есть, ведь ты кормишь грудью, и нужно восставливать силы.

– Я, правда, не голодна, не знаю, почему… Угощайся ты. Говорят, рис и рыба здесь вкусные… Не покупай никакого пива там, снаружи, нам нужно экономить каждый франк для вечеринки, которую мы устроим дома! Ты должен уже купить юкку, рис, арахис, рыбу… На самом деле только дай деньги маме – она уже обо всем позаботится…, – сказала Белен с любящей улыбкой на усталом лице.

Их разговор был прерван просьбой сестры завершить посещение: ей надо забрать малыша для анализов и купания.

Сатурнино не может уснуть. По ночам он ездит по пустынным улицам города Бата в необоснованной надежде набрать пассажиров, которые внесут небольшой вклад в его скудную кассу. Может, если он поработает два дня без перерыва, он сможет дать главврачу в качестве аванса определенную сумму…кто знает! Новая надежда вспыхнула в его сердце, но быстро погасла, когда солдаты на пропускном пункте заявили ему, что они голодны, они же должны что-то поесть… Сатурнино, наученный опытом из случаев вроде этого, знает, что нет смысла пытаться улизнуть. В отчаянии он вынул из кармана купюру в две тысячи франков и отдал солдатам, позволившим ему продолжать поездку. Бензобак почти опорожнен, а пассажиров в столь поздний час не видно.

Он возвращается домой, ложится на кровать. У него есть еще два дня, чтобы раздобыть деньги, пока приедет тот самый доктор Тариани. Нужно поспать, набраться сил, чтобы обдумать ситуацию на свежую голову, без того, чтобы та беседа с главврачом возвращалась и терзала его душу снова и снова, без того, чтобы в его мыслях появлялось прекрасное лицо Белен, вызывая одновременно томление, любовь и боль. Но было еще что-то кроме непрерывно сверливших его мыслей, мешавшее ему заснуть. Сейчас он обращает внимание на шум генератора из дома соседей и раздумывает, встать ли ему и попросить их прекратить шум – ведь ему ясно, что все равно не удастся заснуть, если даже единственным шумом, который он услышит, будет шум летающих между увешанными плодами манговыми деревьями летучих мышей. Все же он решает встать и, выйдя из убогого дома, замечает местную девушку с белым мужчиной, прогуливающихся между платанами и деревьями папайи. На мгновение он испытал сильный порыв бежать к ним, ударить мужчину и взять все, что у него есть при себе. Совесть его мучить не будет, ведь у белых есть много денег, и его деньги спасут жизнь Белен. И вообще – белые пришли, чтобы грабить и эксплуатировать его страну, они зарабатывают огромные деньги, в десятки раз больше, чем получает гвинеец. Трезвый расчет удержал его от поспешного шага: белые осторожны и не имеют обыкновения носить с собой крупные суммы. Нужно найти другое решение.

Попытки деревенского шамана снять с Белен проклятие и порчу не увенчались успехом, может, тут замешано очень сильное колдовство. В больнице говорят, что состояние Белен остается прежним и после того, как сестра дала ей мутное питье, приготовленное для нее шаманом.

Время поджимает, Сатурнино возвращается к своей кровати, не заходя в дом соседей. Он уже совершенно забыл о генераторе и производимом им шуме, и его мысли мечутся по углам грусти и боли.

Так, в поездках на такси и посещениях больницы у него прошло полтора дня. Он безостановочно ездит по улицам города Бата, подъезжая к аэропорту всякий раз во время посадки самолета и пытаясь набрать белых пассажиров, с которых можно запросить большую, чем обычно, плату.

В ходе езды он испытывает тоску по жене, его тянет к Белен… Ему хочется видеть ее как можно больше, оставаться возле нее, гладить, целовать, слышать… Кто знает, будет ли она завтра все еще с ним и с малышом. Его уставшие глаза увлажняются, а в горле стоит комок невыносимой боли. Он подождет еще немного, прежде чем отправиться в больницу – сейчас важно работать, искать пассажиров. Потом он подойдет к главврачу и попросит его подготовить все необходимое для операции. Пообещает принести деньги рано утром. С Б-жьей помощью.

Сатурнино подсчитывает весь свой капитал: к настоящему моменту ему удалось собрать всего двести пятьдесят тысяч африканских франков. Его охватывает отчаяние. Как раздобыть еще полмиллиона, чтобы заплатить требуемую сумму?

Уже час ночи, улицы города почти совсем пусты, но к аэродрому приближается самолет; наверняка найдутся пассажиры, которые заплатят немного больше.

Так и есть, вот один несет дорогой кожаный чемодан, можно будет взять с него кругленькую сумму. Может, тогда он внесет главврачу задаток с обещанием заплатить в скором времени остальное… Может, тот согласится и не даст его любимой Белен умереть и покинуть его и малыша, кто знает? Может, может, может… Сатурнино устал.

Он остановился рядом с улыбающимся пассажиром и помог ему погрузить чемодан в багажник. Такси двинулось в путь.

– Сколько я заплатить до района Бедайен? – спросил пассажир с сильным акцентом на ломаном испанском, обеспокоенный неосторожным вождением везущего его и сомнительным состоянием машины, но все еще с улыбкой.

– Тридцать тысяч.

– Немного дороговато, нет?

– Таковы цены в Африке, здесь вам не то, что в вашей стране.

Улыбка сползла с лица пассажира, но он все-таки вынул кошелек – ведь машина уже в пути и выехала за пределы аэропорта, выбора нет, и он предпочел промолчать.

Сатурнино увидел пачку долларовых ассигнаций и евро, которые пассажир не удосужился припрятать. Он смотрел на кошелек и видел в нем не деньги, а жизнь своей любимой.

Сейчас он остановится на обочине и отберет у этого белого деньги. Он свернул в темный проулок. Пассажир вспотел и не только из-за экваториальной жары.

– Это не дорога… Где ты ехать?

– Заткнись уже, а ты что думал? Что приедешь не в свою страну и своруешь все наши деньги? А ну, быстро отдай кошелек, сукин сын!

Сатурнино держит в руке колесный ключ и угрожает пассажиру.

– Не…

Сатурнино не дожидается конца предложения, этого «не» ему достаточно.

Доктор Тариани не успел сказать: «Не бей меня, пожалуйста – возьми все, что у меня есть!» Удар по голове оборвал фразу в самом начале, и он потерял сознание. Пот на его лице смешался с кровью, стекающей со лба. Вид крови взволновал Сатурнино, внезапно вспомнившего, что он не попросил родственников прийти в больницу, чтобы пожертвовать кровь для его жены… Что ему теперь делать? Время не ждет.

После того, как он выволок пассажира из машины и бросил его в темную вонючую канаву, Сатурнино принялся считать деньги.

Есть достаточно и даже больше!!!

Когда он увидел принадлежавший пассажиру пропуск врача, носящего фамилию Тариани, в глазах у него потемнело… Он бросился к канаве, втащил хрипящего доктора на заднее сиденье и на полной скорости помчался к месту, куда должен был по обеим причинам поехать с самого начала: больница Ла-Пас в районе Бедайен в городе Бата, Экваториальная Гвинея, Африка, планета Земля, выпуск 2012.

Меир Шалев
От тяжелого детства к религиозной деятельности

«Если Ты увидишь скорбь рабы Твоей и вспомнишь обо мне, и не забудешь рабы Твоей, и дашь рабе Твоей сына, то я отдам его Б-гу на все дни его жизни…»

(Шмуэль, кн. 1, гл. 1, ч. 11).

(Отрывок из книги «Танах сегодня»)

(От переводчика:

В книге «Танах сегодня» автор рассматривает библейские истории в совершенно неожиданных аспектах и дает возможность читателю лишний раз убедиться в многоплановости и неисчерпаемой глубине Книги книг, рассматривает судьбы ее героев с точки зрения современного человека и заставляет задуматься о причинах решений и поступков того или иного человека, об условиях формирования его характера.)С самого утра родители и их маленький сын ждали священника Эли. Сейчас, когда старик появился в Б-жьем доме в Шило, они поднялись со своих мест и склонили головы перед священником. Женщина, выглядевшая наиболее взволнованной, показалась старому священнику смутно знакомой. Она и ее муж были одеты в красивые одежды и привели с собой для жертвоприношения трех подросших телят, которые стояли во дворе и тревожно мычали, чувствуя запах крови жертв.

Мужчина представился как Элкана сын Иерохама, ефратянин. Сразу же после этого он маленькими шагами отступил назад и предоставил вести разговор своей жене. «Господин мой, – сказала она Эли, и глаза ее без отдыха перебегали с одного предмета на другой, – да живет твоя душа, господин мой, я та женщина, что стояла тут вместе с тобой и молилась Б-гу, об этом мальчике я молилась, и Б-г дал мне по моей просьбе то, что я просила у него, и я также отдаю его Б-гу на все дни его жизни, когда он будет служить Господу». Женщина подтолкнула сына вперед, к священнику.

Отрывочная и быстрая речь, нервозность помогли Эли вспомнить. Он узнал бездетную женщину из Рама-таим Цофим, Хану, которая все время молилась в его присутствии три года назад. Женщину, давшую обет привести своего сына, чтобы он рос в Б-жьем доме, и вот теперь, как выяснилось, она вернулась, чтобы выполнить свое обещание.

– Как тебя зовут, сын мой? – спросил священник мальчика.

– Шмуэль, – ответила женщина напряженным высоким голосом. – Его имя Шмуэль, так как у Б-га я испросила его.

Пухленький малыш, на вид лет двух, посмотрел на священника наивными, чистыми глазами. В тот миг Эли не знал, что всматривается в глаза своего наследника. Он не прочел в детском взгляде пророческого таланта Шмуэля-провидца. Не увидел глаз, которые в будущем будут вызывать боязнь и благоговение в сердце всего народа. Он видел лишь испуганный взгляд ребенка, родители которого собирались его покинуть.

Бездетная родила семерых

Танах изобилует бездетными женщинами, и все они беременели и рожали, как описано в однотипной литературной форме, благодаря драматическому и милосердному вмешательству Б-га. Читатель помнит, конечно, благую весть, которую ангелы сообщили Аврааму относительно ожидаемого зачатия Сары; волнующие рассказы о страдающей, плачущей Рахели, молящейся о том, чтобы Всевышний услышал ее молитвы и отворил ее чрево. Жене Ноаха посланец Б-га открылся в поле и сказал ей: «Вот ты забеременеешь и родишь сына». Ривка, наша праматерь, тоже была бездетной и удостоилась рождения ребенка только после молитв Ицхака. Пророк Элиша предсказал женщине из Сунама: «В то же время, как сейчас, ты обнимешь сына». Бесплодная, надеющаяся и страждущая – знакомый танахический образ, но среди бездетных женщин Хана, мать Шмуэля, выделяется особо.

Напомним читателю некоторые подробности из первых глав книги Шмуэля. Элкана, отец Шмуэля, был женат на Хане и Пнине. «И у Пнины были дети, а у Ханы детей не было». Так же, как в подобной ситуации в доме Яакова, нашего праотца, муж любил именно бесплодную жену, но Хана, стыдящаяся и униженная из-за своего бесплодия и из-за непрекращающейся травли ее Пниной, ее соперницей, превращается в постоянно удрученную женщину. Элкана пытается утешить любимую: «Хана, почему ты плачешь, почему не ешь, почему чувствуешь себя несчастной?» – спрашивает он ее и добавляет с теплотой, немного глуповато: «Разве я для тебя не лучше десяти сыновей?»

Хана обретает надежду и спасение в молитвах в Б-жьем доме в Шило. Между строк мы понимаем, что в ее поведении была некоторая фанатичность, которая привлекла к себе внимание священника Эли. Много времени проводила несчастная в Шило, «и была она удручена, и молилась Б-гу, и плакала». Годы летели, а чаяния ее не сбывались. В горе она решилась дать беспрецедентный обет: «Б-же воинств, – сказала Хана, – если Ты увидишь скорбь рабы Твоей и вспомнишь обо мне, и не забудешь рабы Твоей, и дашь рабе Твоей сына, то я отдам его Б-гу на все дни его жизни, и бритва не коснется его головы».

Этот обет и все поведение Ханы – свидетельство разрушительного влияния страданий на ее душу. Обет – апогей ее душевного надрыва, который отягчается все больше. Когда женщина, страстно желающая сына, обещает передать его на воспитание в другое место, она совершает абсурд, на который читателю нужно обратить внимание.

Фактически Хана дает здесь двойной обет. Обет от ее имени обуславливает, что она передаст сына, который родится, в распоряжение Всевышнего, и обет запрета от имени этого сына – известный обет непострижения волос. Так же и в случае с Шимшоном еще до того, как он родился, было установлено, что он не будет стричься. Но это было не обетом матери, а требованием, которое ей открыл ангел.

Тут мы имеем интересный с юридической точки зрения случай. Каким образом один человек дает обет от имени другого, да еще когда этот другой и не родился? Насколько мне известно, ни мудрецы, ни комментаторы не высказали своего мнения, за исключением раби Давида Кимхи, писавшего: «Я удивлен, как был дан ее обет за сына, что его жизнь будет посвящена Б-гу, в то время как его еще не было в этом мире […], и я удивлен еще больше, каким образом наши учителя совершенно обошли эту тему, так как я не нашел ничего об этом в их работах ни в Мидраше, ни в Талмуде».

Несмотря на эти юридические сложности, Б-г услышал молитвы Ханы, и она в добрый час забеременела и принесла в мир сына. Танах не рассказывает нам о радости, пребывающей в жилище Ханы и Элканы, и читателю нужно самому представить огорченное лицо Пнины и то внимание, которое отвлек от нее, по природе вещей, маленький Шмуэль.

Но над радостью от беременности и родов и за счастьем, которое подарил Хане первый малыш, реяла ужасная тень обета в Шило. Обета, который обязывал ее передать плод своего чрева в дом Б-га. Хана назвала своего сына Шмуэль, «потому что у Б-га я его испросила». Возможно, она выбрала это имя, чтобы напоминать себе самой утром, и вечером, и во всякое мгновение, когда она звала сына по имени, что скоро он, ее единственный, уйдет и расстанется с ней. Как растила Хана Шмуэля до того, как отняла от груди? Как укладывала его каждый вечер в колыбельку, зная, что прошел еще один день их совместной жизни? Какие песни она напевала ему, когда укачивала на руках? Танах, по своему обыкновению, опускает эти волнующие подробности, и читатель должен мысленно воссоздать их силой своего воображения.

Так или иначе, приближался день, когда она должна была передать своего ребенка в Б-жий дом. Чем больше приближался срок, тем больше обострялся самый удивительный во всей истории вопрос – вопрос вмешательства Элканы. Известно, что он мог отменить обет Ханы, и, если бы Элкана захотел этого или если бы он настоял на своем, можно было бы избежать передачи Шмуэля. Правила, касающиеся обета, описанные в Торе, открывали перед ним законную возможность разорвать необычный обет своей жены.

В книге «В пустыне», гл. 30, написано: «И женщина, которая дала обет Б-гу […], и услышал ее муж в тот день и промолчал, то будут иметь силу ее обеты, и запреты, которые она наложила на свою душу, будут иметь силу. Если же, услышав жену, он помешает ей и отменит ее обет, который она наложила на себя, и воспрепятствует произнесению ее устами запрета на душу – Б-г простит ее». Короткие и ясные слова открывают перед Элканой простой путь для того, чтобы оставить мальчика в доме. Но между строк выясняется, что Элкана был «промолчавшим мужем», упоминаемым в законе, тогда как Хана, по-видимому, стояла на своем – сдержать данное ею слово. Это не значит, что она делала это с легким сердцем. Душевные муки, через которые она прошла, были горькими и тяжелыми. Мы узнаем это из факта, что она не захотела присоединиться к своему мужу, когда он отправился с семьей на жертвоприношение в Шило. В тот короткий период времени, когда Шмуэль был с Ханой, она оставалась с ним дома, как будто хотела забыть о существовании Б-жьего дома. Она сказала, что не пойдет с мужем, пока мальчик «не будет отнят от груди, и отведут его, и он явится перед Б-гом и останется там навсегда». В этой фразе скрыто все ее горе и боль, Хана не могла сама нанести визит в то самое место, куда ее мальчик будет отправлен в будущем. В то время Шмуэль был грудным ребенком, находился возле матери, и она не желала никоим образом делиться им. Б-жий дом был местом, подарившим ей ребенка, но он был также вратами ада, который заберет у нее ее сына «навсегда». Что-то вроде сдавленного крика слышится, когда Хана говорит: «и останется там навсегда», но Элкана, к которому обращены слова, не сумел проникнуть в глубины души своей любимой. Он видит только ее лихорадочно блестящие глаза и ее желанные губы и из-за того, что не одарен в достаточной степени разумом и особым душевным мужеством, неуверенно заканчивает разговор: «Делай то, что хорошо в твоих глазах», – и таким образом лишает себя, свою жену и не согрешившего ребенка шанса отменить ужасный и ненужный обет, который в будущем разлучит их.