Текст книги "Химеры старого мира. Из истории психологической войны"

Автор книги: Ефим Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

ПРИШЕСТВИЕ БОЛЬШОЙ ЛЖИ

К числу своих упущенных возможностей выиграть первую мировую войну германские милитаристы относили промахи и недостатки немецкой пропаганды. Признания Гинденбурга и Людендорфа на этот счет были хорошо усвоены как урок на будущее.

Во введении к одному из трудов по теории пропаганды, изданному тогда в Германии, так характеризовалось ее значение: «Орудие, которым нас победили, орудие, которое осталось за нами, орудие, которое завоюет нам вновь подъем» [276]276
  Цит. по: Ф. Блументаль, Буржуазная политработа в мировую войну 1914–1918 гг. Обработка общественного мнения. М. – Л, 1928, стр, 15.


[Закрыть]. Учитывая опыт войны, Людендорф, ставший вместе с Гитлером участником пресловутого фашистского «пивного путча» в Баварии в 1923 году, писал: «Хорошо поставленная пропаганда должна далеко обгонять развитие политических событий. Она должна расчищать дорогу для политики и подготовлять общественное мнение незаметно для него самого. Прежде чем политические намерения превратятся в действия, надо убедить мир в их необходимости и моральной оправданности» [277]277
  Э. Людендорф, Мои воспоминания о войне 1914–1918 гг., стр 303


[Закрыть].

Один из немецких буржуазных специалистов по пропаганде, Ф. Шенеман, в книге «Искусство влияния на массы в США» добавлял: «Вопрос об «абсолютной» или чистой правде в пропаганде такой же праздный, как старый знакомый вопрос – сколько ангелов могут танцевать на острие иглы. Мы должны выступать с нашей правдой» [278]278
  К. Стюарт, Тайны дома Крю, стр. 9.


[Закрыть].

Гитлер в «Майн кампф» тоже заявлял тогда, что нельзя допустить положения, сложившегося в годы войны, когда «в Англии… пропаганда была первоклассным оружием, а у нас она давала занятие безработным политикам».

Еще в 20–е годы были испробованы главные приемы фашистской пропаганды. Геббельс, являвшийся главарем берлинской организации нацистской партии, заполнял ее орган – газету «Ангрифф» статьями о защите интересов угнетенных против эксплуататоров.

Именно тогда были отработаны «принципы» вульгарности, беспринципной лжи и клеветы на всех противников, создания мнимых героев и мучеников вроде штурмовика Хорста Весселя. «Задача пропаганды, – изрекал Гитлер, – не излагать с доктринерской точностью правду, если она благоприятна для противника, а непрерывно служить собственной стороне» [279]279
  A. Hitler, Mein Kampf. München, 1933, S. 200.


[Закрыть]. Пропаганда «должна ограничиваться немногими темами и их повторять без конца» [280]280
  Ibid., S. 202.


[Закрыть].

Гитлер проповедовал необходимость «большой лжи» – настолько огромной, что народ не поверит в возможность такой лжи и примет ее за правду.

Принципом фашистской пропаганды была крайняя беспринципность. Нацисты могли с полным основанием изображать себя перед буржуазией в качестве антипролетарской и консервативной силы, вместе с тем выступая перед трудящимися массами под маской антикапиталистической революционной партии, они одновременно рекламировали себя и как националистов и как социалистов. Грубой пропагандистской ложью было само название гитлеровской организации – «национал – социалистическая рабочая партия». Герман Раушнинг, одно время являвшийся приближенным Гитлера, писал: «Для национал – социалистов чем противоречивее и иррациональнее учение, тем лучше, тем эффективнее оно. Национал – социалистское руководство полностью отдавало себе отчет в том, что его сторонники воспринимают какую‑либо одну сторону учения, что масса никогда не в состоянии охватить его целиком» [281]281
  А. А. Галкин, Германский фашизм. М., 1967, стр. 299.


[Закрыть]. Еще до прихода к власти, обращаясь к представителям крупной буржуазии Гамбурга, Гитлер цинично разъяснил: «Прежде всего, необходимо покончить с мнением, будто толпу можно удовлетворить с помощью мировоззренческих построений. Познание – это неустойчивая платформа для масс. Стабильное чувство – ненависть… Массе нужен человек с кирасирскими сапогами, который говорит: этот путь правилен!» [282]282
  Там же, стр. 300–301.


[Закрыть]

Для фашистских главарей было характерно презрительное отношение к народной массе, для которой изготовлялось идеологическое варево, именовавшееся «национал – социалистской доктриной».

Напротив, себя нацистская верхушка считала элитой, стоявшей выше этой доктрины, рассчитанной на уровень понимания плебса.

Его, конечно, не посвящали в людоедские «идеологические» мудрствования, которыми любили порой заниматься нацистские главари в тесном кругу. Это, конечно, не мешало фашистской пропаганде тысячекратно рекламировать и черпать доводы из старого идеологического арсенала германской реакции, особенно из геополитики, – теорий «естественных границ» и «жизненного пространства», «вождизма» и, конечно, прежде всего оголтелого расизма. А выводы, которые делались нацистами из этой людоедской теории, провозгласившими немцев расой господ, хорошо известны. Гиммлер объявил низшие расы сборищем недочеловеков. «Недочеловек, – уверял он, – это биологически на первый взгляд полностью идентичное человеку создание природы с руками, своего рода мозгом, глазами и ртом. Но это совсем иное, ужасное создание. Это лишь подобие человека, с человекоподобными чертами лица, находящееся в духовном отношении гораздо ниже, чем зверь».

Гиммлер говорил: «Живут ли другие народы в изобилии или дохнут с голоду, интересует меня лишь в той степени, в какой мы нуждаемся в рабах».

В идеологической обработке германского населения гитлеровцы использовали чувство национального унижения, которое испытывали многие немцы в условиях, когда страны Антанты открыто не считались с интересами побежденной Германии, предъявляли оскорбительные требования, подчеркивавшие ее неравноправное положение на международной арене. Это чувство тем более усиливалось, что подавляющее большинство населения не было согласно с тезисом об единоличной вине Германии за первую мировую войну, снимавшим ответственность с империалистов Антанты. Фашистская пропаганда отлично использовала то обстоятельство, что попытки германских либералов и социал – демократов добиться путем переговоров с западными державами удовлетворения насущных требований Германии не привели к желанным результатам. Это делало внешне убедительными утверждения нацистов, что только сила сможет помочь Германии снова занять ее законное место в мире.

Внутри Германии пропаганда войны велась с открытым забралом. Мысль о войне внутренне присуща немецкому народу, внушал читателям журнал «Deutsche Wehr» в декабре 1935 года.

«Эта мысль является его единственной страстью, его единственным наслаждением, его пороком и его спортом, словом, это его подлинная одержимость» [283]283
  Цит. по: А. С. Ерусалимский, Германский империализм. История и современность. (Исследования, публицистика.) М., 1964, стр. 589.


[Закрыть].

Формально обращаясь к логике, фашистская пропаганда на деле апеллировала к психологии немцев. Стремясь завоевать их на свою сторону, она сообщала им то, что они хотели бы услышать, не скупилась на любые обещания. Гитлеровская пропаганда – это циничное оперирование «большой ложью», спекуляция на политической отсталости и предрассудках значительной части немецкого населения и тупости обывателя, это игра на глупости, низменных инстинктах, это искажение доводов противника, подмена опровержения его аргументов личными нападками, сопровождавшимися безудержным самовосхвалением. Не менее характерно для фашистской психологической войны ее монопольное положение, интенсивность, концентрация всех средств воздействия на народ: печати, радио, речей на массовых митингах, церковных проповедей, школьных уроков и так далее. Фашистская пропаганда пыталась заставить население поверить в те или иные утверждения нацистского правительства, которые, кстати сказать, обосновывались одними и теми же унифицированными «аргументами».

Гитлеровская пропаганда сопровождалась цепью политических и социально – экономических мероприятий для доказательства того, что нацисты выполняют данные ими обещания. Лихорадочное вооружение, введение всеобщей воинской повинности и другие аналогичные меры в условиях завершившегося циклического кризиса способствовали относительно быстрому рассасыванию безработицы.

Были проведены мероприятия, которые (сугубо временно) способствовали укреплению положения части ремесленников и зажиточной верхушки деревни. Все это в соединении с шовинистическим дурманом с перспективой получить свою долю от ограбления чужих народов и стран оказывало деморализующее влияние даже на социальные слои, которые ранее слабо поддавались нацистской агитации.

Одним из первых мероприятий нацистов после прихода к власти была централизация политической пропаганды. В марте 1933 года был обнародован подписанный президентом Гинденбургом и рейхсканцлером Гитлером декрет о создании министерства «народного просвещения и пропаганды». Ему были подчинены вся печать, радио, книгоиздательства, театры, киностудии, музеи, научные институты, специализирующиеся в области социальных наук, и другие учреждения, связанные с идеологическим влиянием на население. Новому министерству была поручена заграничная пропаганда (ранее направлявшаяся министерством иностранных дел), вся деятельность (как было сказано в декрете) по «духовному воздействию на другие нации».

«Унификация» прессы означала не просто, что печать проводила фашистские взгляды, министерство пропаганды ежедневно все годы нацистского господства предписывало самые тонкие изменения и нюансы в освещении и оценке событий – вплоть до шрифта, которым набирались заголовки. (С 1940 года эти предписания называли «лозунгами дня».) Так, например, в мае 1936 года газета «8 Uhr Abendblatt» была конфискована за слишком откровенный заголовок «Потребуется дополнительный миллиардный налог». Даже «Ангрифф» вызвала гнев Геббельса, поместив после захвата Чехословакии в 1939 году корреспонденцию под названием: «Франция не видит причин для вмешательства». Такое название могло привести к мысли, что рейх опасается французских действий, когда, мол, все вопросы фюрер решает мановением руки [284]284
  Е. К. Вramsted, Goebbels and National Socialist Propaganda 1925–1945. Michigan State University Press, 1965, p. 95.


[Закрыть].

Сотрудникам газет, не угодившим начальству, угрожало исключение из списка журналистов и полная невозможность найти работу по специальности, а при более тяжких «проступках» – отправка в концлагерь, Впрочем, подчиняя себе прессу, Геббельс стремился к тому, чтобы внешне не была вполне ясной степень «унификации». Так, при разгроме и закрытии в 1933 году большого числа нефашистских газет была оставлена либеральная «Франкфуртер цейтунг» (продолжавшая выходить до августа 1943 г.). Она сохранила отчасти свою прежнюю либеральную фразеологию, в которую, однако, облекалось чисто нацистское содержание. Геббельс предоставил такое особое положение «Франкфуртер цейтунг», поскольку ее широко читали за границей, а также в кругах германской интеллигенции. Газета, таким образом, превратилась в орудие воздействия на те слои, которые слабо воспринимали открытую фашистскую пропаганду.

В 30–е годы приобретает большое значение радиопропаганда. Систематически политическая пропаганда по радио в Англии велась с 1932 года (так называемая «имперская служба» английского радиовещания). Франция начала передачи для своих колоний еще в 1931 году. Особый размах приобрела радиопропаганда в фашистских государствах, рассчитанная не только на население этих государств, но и на зарубежную аудиторию. Так, итальянские радиостанции передавали программы на 18 языках [285]285
  N. Gordon, J. Falk, W. Hodapp, The Idea Invaders. New York, 1963, p. 27–28.


[Закрыть].

Радио стало в руках Геббельса наряду с прессой главным орудием в психологической войне против немецкого народа и народов других стран.

Объектом зарубежной пропаганды Геббельса были в первую очередь 27 миллионов немцев, проживавших тогда за пределами германских границ, и, конечно, народы тех стран, которые должны были стать жертвами нацистской агрессии.

Часто нацистская пропаганда механически использовала приемы, приносившие результаты внутри Германии, в материалах, рассчитанных на зарубежного слушателя и читателя, что сильно снижало ее эффективность даже там, где у Геббельса были все основания рассчитывать на успех – прежде всего путем использования страха правящих классов перед коммунизмом.

ФИАСКО В ЛЕЙПЦИГЕ

Гитлеровцы пришли к власти, усиленно раздувая кадило антикоммунизма. Поддержание антикоммунистического психоза внутри Германии стало для них формой укрепления своего кровавого господства, подавления всякой оппозиции перевооружению Германии и выторговывания все новых и новых уступок от реакционных кругов западных держав во имя укрепления рейха как оплота против большевизма. В рамках этого политического курса и была замыслена и осуществлена преступная провокация – поджог германского рейхстага, который должен был создать предлог для развязывания кампании террора против всех противников нацизма. Инсценировка процесса над коммунистами, которых лживо обвинили в поджоге, была призвана придать бешеной пропагандистской кампании международный характер, превратить ее в постоянно действующее орудие гитлеровской политики агрессии. Как известно, события на процессе развернулись совсем не так, как рассчитывали Гитлер, Геринг и Геббельс. Для истории психологической войны интересно отметить, что эту пропагандистскую кампанию, начатую Геббельсом для усиления власти нацистов, через четверть века попытались повторить в Западной Германии для их реабилитации.

В мае 1967 года в печати среди массы текущих новостей промелькнуло сообщение из Западного Берлина – местный суд по просьбе некоего ван дер Люббе пересмотрел дело его брата Маринуса, казненного в январе 1934 года гитлеровцами по обвинению в «государственной измене и умышленном поджоге, угрожавшем жизни людей» [286]286
  «Правда», 23 мая 1967 г.


[Закрыть].

С Маринуса ван дер Люббе было снято обвинение в государственной измене и оставлена лишь ответственность за признанный неоднократно им самим поджог зданий рейхстага.

Люди старшего поколения читали о ван дер Люббе в газетах во время Лейпцигского процесса, происходившего с 21 сентября по 23 декабря 1933 года; другие знали о нем из исторических работ. Почему же все‑таки почти через четверть века после судилища в Лейпциге западноберлинская юстиция проявила заинтересованность в частичном оправдании этого голландского анархиста, умственного дегенерата, вольно или невольно сыгравшего на руку фашистским провокаторам? Чтобы ответить на этот вопрос, надо вернуться на несколько лет назад.

В 1959 году и начале 1960 года известный западногерманский журнал «Шпигель» опубликовал в ряде номеров работу о поджоге рейхстага, написанную, как было сказано, «на основании рукописи» Фритца Тобиаса, в то время правительственного советника земли Нижняя Саксония в ФРГ [287]287
  «Stehen Sie auf, van der Lubbe!» Der Reichstagsbrand 1933. Geschichte einer Legende. In: «Der Spiegel», 1959, N. 43–52; 1960, N. 1–2. Ср.: «Vierteljahreshefte für Zeitgeschichte», 1964, Hf. 4, S. 351–413.


[Закрыть].

Она подана как разоблачение «исторической легенды». Нет, не о поджоге 27 февраля 1933 года рейхстага коммунистами. С этой лживой выдумкой фашистов было покончено тогда же, в памятном 1933 году. Георгий Димитров, арестованный германскими фашистами, не оставил камня на камне от этого клеветнического вымысла, изобретенного гитлеровцами.

«Шпигель» и не пытался прямо пересказать ложь гитлеровцев. Он «только» стремился оправдать самих нацистов, которых Димитров перед всем миром заклеймил как действительных поджигателей!

Что же старались представить в виде «легенды» реакционные журналисты и историки в ФРГ, обращаясь к материалам Лейпцигского процесса? «Шпигель» дает на это прямой ответ. Ему бы хотелось отрицать неопровержимый факт поджога рейхстага гитлеровцами, который неразрывно связан в сознании человечества с разжиганием фашистской Германией пожара второй мировой войны. Именно поэтому в отравленной ядовитыми парами милитаризма и реваншизма атмосфере Западной Германии и родилось стремление изменить вердикт истории, смыть с нацистской банды клеймо поджигателей рейхстага. И все это, разумеется, проделывало» якобы исключительно в интересах исторической истины, с лицемерными ссылками на то, что репутация гитлеровских преступников, мол, все равно не изменится от того, являются ли они поджигателями рейхстага.

Кто же тогда подпалил здание рейхстага? Ответ Фритца Тобиаса – и многих последовавших по его стопам в боннской публицистике – категоричен: Маринус ван дер Люббе, и только он один. Именно он пробрался (не замеченный никем!) в рейхстаг и поджег его с помощью принесенных материалов сразу в тридцати и более местах. Причем все это проделал полуслепой человек почти на глазах у почему‑то ослепшей охраны! [288]288
  Л. Кайт, Кого реабилитирует «Шпигель»? «Международная жизнь», 1960, № 2, стр. 110; ср.: «Zeitschrift für Geschichtswissenschaft», 1960, N. 5, S. 1040.


[Закрыть]

К великому сожалению для новейших опровергателей «легенды», им очень мешают усилия, предпринимавшиеся накануне и во время Лейпцигского процесса теми самыми гитлеровцами, для реабилитации которых и были затеяны все эти мнимые поиски исторической истины. Сообщив об аресте ван дер Люббе, нацисты поспешили объявить его членом Голландской компартии и (заодно, чтобы обосновать волну кровавого террора, развернутого не только против коммунистов, но и против социал – демократов) «имеющим связи» с социал – демократической партией Германии [289]289
  К. Н. Biernat, Der Reichstag brennt. Berlin, 1960, S. 13–14.


[Закрыть].

Германские полицейские власти, осуществляя задуманную антикоммунистическую провокацию, усердно собирали свидетельства того, что ван дер Люббе не действовал, да и не мог действовать, в одиночку. Подобное доказательство было необходимо подручным Геринга и Геббельса, чтобы обосновать сфабрикованную ими ложь: голландец «совершил поджог по заданию компартии с целью дать сигнал к свержению в Германии существующего строя». Слишком поздно сообразили заправилы процесса, что эти розыски сообщников ван дер Люббе – в условиях, когда Димитров и его соратники беспощадно разоблачали нацистские фальшивки, когда немецкие коммунисты, не только рискуя, а прямо‑таки жертвуя жизнью, давали правдивые свидетельские показания на суде – могут привести к самым неожиданным и неприятным для нацистов открытиям. Димитров сразу же и до конца использовал этот промах врагов, что помогло внести ясность в вопрос, кто являлся поджигателем рейхстага.

Димитров еще при чтении обвинительного акта обратил внимание на одно обстоятельство, которое потом было подтверждено показаниями всех свидетелей – крайне быстрое распространение огня. Менее чем за полчаса пламя охватило массивное каменное здание, в котором не было легковоспламеняющихся предметов, обрушился даже стеклянный купол над залом пленарных заседаний, и огонь вырвался наружу. Вызванные в середине процесса три эксперта дали заключение, что рейхстаг был подожжен несколькими лицами, действовавшими очень умело и с помощью многих технических средств (например, большого количества жидкого горючего и различных химических препаратов, от которых только и могли быстро загореться обшивка стен зала заседаний и дубовая мебель). Критически анализируя свидетельские показания, в том числе и явно сфабрикованные данные допроса ван дер Люббе, на предварительном следствии, Димитров установил, что в здании рейхстага были произведены два поджога. Один небольшой пожар был действительно вызван ван дер Люббе в помещении ресторана при помощи угольных разжигалок, салфеток, занавесок. Но этот небольшой пожар, который бы погас сам собой, не имел отношения к поджогу, от которого пламя охватило все здание. Главный пожар был вызван поджогом в зале пленарных заседаний с использованием технических средств [290]290
  А. Курелла, Димитров против Геринга. М, 1966, стр. 258–261.


[Закрыть].

Следует добавить, что пожар имел 30–40 очагов, его удалось погасить только через два часа.

Ван дер Люббе утверждал, что действовал в одиночку. Но на предварительном следствии он говорил и о «других». На суде у него однажды вырвалось: «Я слышал голоса в соседнем помещении».

В ходе судебного следствия выясняется возможность, что поджигатели проникли через подземный ход. Это был настоящий лабиринт, в котором могли разобраться лишь люди, хорошо знакомые со зданием, а не полуслепой ван дер Люббе. Одно из ответвлений подземного хода заканчивалось непосредственно у швейцарской дворца Геринга, там постоянно дежурили эсэсовцы и штурмовики.

Этот вывод Димитрова, который был сделан еще на суде, позже получил многочисленные подтверждения. Сохранилось письмо, написанное главарем берлинских штурмовиков Карлом Эрнстом, который вскоре в числе других нацистов, оппозиционных в отношении Гитлера, был убит в «ночь длинных ножей», летом 1934 года. По утверждению Эрнста, он участвовал в совещании вместе с Герингом, Геббельсом и начальником берлинской полиции графом Гельдорфом. На этом совещании обсуждались различные варианты политической провокации, которая послужила бы удобным предлогом для развязывания кампании террора против коммунистов. Отвергнув первоначальный план – инсценировку покушения на Гитлера, – нацистские главари решили поджечь рейхстаг с помощью надежных людей, которые проникнут в здание через подземный ход, оканчивающийся у резиденции Геринга.

Через некоторое время после совещания Эрнсту было сообщено, что нашли лицо – голландца ван дер Люббе, которого решили выдать за коммуниста и свалить на него вину за поджог.

Это признание Эрнста дополняется свидетельством некоего Джона Каэна, который проживал в 1933 году в Германии, а потом бежал в Англию. В его письме, которое опубликовала 20 марта 1961 года газета «Дейли телеграф», говорится, что Каэн присутствовал на сеансе «прорицателя» Яна Гануссена, пользовавшегося известностью среди суеверных нацистских верхов. Гануссен заранее узнал у Эрнста о готовившемся поджоге. Гельдорф вручил Гануссену запечатанный пакет, где находилась бумага, содержащая вопрос: «Достигнет ли в ближайшие несколько дней цели группа с тщательно разработанным планом?» Шарлатан в ответ написал: «План группы вполне удастся, вижу, как горит объятый пламенем знаменитый Валлотт». Зданием Валлотт берлинцы именовали рейхстаг. Немногие дни отделяли эти «пророчества» от поджога рейхстага. (Гануссен был арестован через несколько недель после этого и убит. Гельдорф был повешен после раскрытия «генеральского заговора» против Гитлера в 1944 г.) [291]291
  Д. Н. Притт, Кто же поджег рейхстаг? «Проблемы мира и социализма», 1967, № 5, стр. 93.


[Закрыть].

Президент данцигского сената Раушнинг в книге «Беседы с Гитлером» рассказывает, что он, вызванный к фюреру, слышал в приемной беседу между Гиммлером, Герингом и другими видными нацистами. «Геринг рассказал им о подробностях пожара в рейхстаге, – пишет Раушнинг. – В то время в партийных кругах еще тщательно хранилась тайна о пожаре… Только из этого разговора я узнал, что рейхстаг был подожжен самим нацистским руководством… Геринг говорил, как «его парни» пробрались в здание рейхстага подземным ходом из президентского дворца, как у них было лишь несколько минут времени и как их едва не застигли. Он выразил сожаление о том, что «все место» не было совершенно сожжено. В спешке они не смогли сделать «всю работу полностью».

На Нюрнбергском процессе главных немецких военных преступников начальник германского генерального штаба Гальдер признал, что в 1942 году во время обеда в день рождения Гитлера слышал, как Геринг цинично хвастал: «Я единственный, кто действительно знает рейхстаг. В конце концов, поджег его я».

Журнал «Шпигель» пытался разными путями опорочить эти показания или тенденциозно истолковать таким образом, чтобы они не противоречили теории о непричастности нацистов к поджогу.

Из материалов процесса и разысканных архивных документов отбиралось лишь то, что способно поддерживать версию о ван дер Люббе как единственном поджигателе. С самым серьезным видом в качестве доказательства приводились показания нацистов и полицейских в 1933 году и позднее, разумеется, всячески пытавшихся заметать следы.

В 1969 году группа авторитетных французских и западногерманских деятелей привела новые доказательства несостоятельности попыток снять с нацистов обвинение в поджоге рейхстага, но к этому времени эти попытки имели уже десять лет от роду…

Так сомкнулись через десятилетия две пропагандистские акции: одна фашистская, другая профашистская и неофашистская. Нельзя сравнивать их по размаху и по политическому значению, но по своему смыслу они очень близки, будучи направленными на обслуживание реакционной внутренней и экспансионистской внешней политики германского империализма.