Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

Автор книги: Эдвард Гиббон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 86 страниц) [доступный отрывок для чтения: 31 страниц]

Крещение Константина

Протестанты и философы среди современных читателей будут склонны считать, что в рассказе о своем обращении в христианство Константин торжественно подтвердил преднамеренную ложь сознательным лжесвидетельством. Они, может быть, без колебаний скажут, что при выборе религии его ум руководствовался лишь выгодой и что (как выразился один нечестивый поэт) он подставил алтари церкви себе под ноги, как скамейки, чтобы подняться на трон империи. Однако все, что мы знаем о человеческой природе, о Константине и о христианстве, говорит против такого поспешного и крайнего вывода. Было замечено, что в эпоху сильной религиозности даже самые хитрые государственные деятели чувствуют то воодушевление, которое пробуждают в других, и даже самые ортодоксальные святые присваивают себе опасное право использовать при защите истины как оружие обман и ложь. Часто личная выгода бывает у нас нормой в делах веры так же, как и в поступках, и те же самые соображения земной выгоды, которые могли влиять на публичное поведение и высказывания Константина, должны были постепенно склонить его к принятию религии, которая принесла ему столько славы и удачи. Уверения, что это он избран Небом, чтобы царствовать на земле, льстили его тщеславию; успех подтвердил его божественное право на трон, и это право было основано на истинности откровений христианства. Поскольку незаслуженные похвалы за добродетель иногда пробуждают в том, кого хвалят, добродетель подлинную, благочестие Константина, даже если вначале оно было лишь удобным и подходящим к случаю средством, могло постепенно под влиянием похвал, привычки и примера стать зрелой глубокой верой и пылким благочестием. Епископы и вероучители новой секты, которые по одежде и манерам не подходили для того, чтобы жить при дворе, виделись с императором за его столом, сопровождали монарха в его походах, а один из них, то ли египтянин, то ли испанец, приобрел такую духовную власть над императором, что язычники приписывали его влияние магии. Лактанций, который украсил евангельские истины красноречием Цицерона, и Евсевий, который поставил греческую философию на службу религии, стали друзьями и близкими людьми для своего государя; эти искусные мастера спора могли, убеждая императора, терпеливо выбирать те моменты, когда он был в мягком и уступчивом настроении, и умело использовать те доводы, которые больше всего подходили к его характеру и были ему наиболее понятны. Какие бы преимущества ни получала церковь, принимая в свои ряды императора, не особая мудрость или добродетель, а блеск пурпура отличал его от многих тысяч его подданных, которые уже приняли христианское учение. Нетрудно поверить, что ум неученого солдата покорился тем весомым доказательствам, которые в более просвещенный век удовлетворили или подчинили себе умы Гроция, Паскаля или Локка. Среди непрестанных трудов, которых требовал его высокий сан, этот солдат употреблял – или делал вид, что употребляет, – ночные часы на изучение Священного Писания и сочинение богословских речей, которые он потом произносил перед многочисленной рукоплещущей аудиторией. В одной очень длинной речи, которая сохранилась до наших дней, этот царственный проповедник много рассуждает о различных доказательствах истинности христианства, но дольше всего обсуждает сибиллины стихи и четвертую эклогу Вергилия. За сорок лет до рождения Христа поэт из Мантуи, словно вдохновленный небесной музой Исайи, воспел со всей восточной цветистостью метафор возвращение Девы, падение Змея, близкое рождение божественного ребенка, отпрыска великого Юпитера, который искупит вину человеческого рода и будет управлять мирной вселенной так же добродетельно, как его отец, возникновение и явление миру небесного племени, народа, подобного первым людям, его расселение по всей земле и постепенное восстановление невинности и счастья, которые были в золотом веке. Поэт, возможно, не осознавал тайного смысла и тайной задачи этих возвышенных предсказаний, которые так недостойно истолковывали, применяя к младенцу – сыну консула или триумвира; но если более величественное и действительно уместное толкование четвертой эклоги сыграло какую-то роль в обращении первого императора-христианина, Вергилий, может быть, заслужил место среди самых успешных проповедников Евангелия.

Величественные, внушавшие благоговейный страх таинства христианской веры и культа утаивались от глаз посторонних и даже оглашенных с подчеркнутой загадочностью, назначение которой было возбуждать в них удивление и любопытство. Но суровые правила дисциплины, которые благоразумно установили епископы, то же самое благоразумие смягчило для императора, которого было так важно завлечь всеми возможными послаблениями в лоно церкви; и Константин получил, по крайней мере в форме молчаливого согласия, разрешение пользоваться большинством привилегий христианина, еще не взяв на себя ни одной из христианских обязанностей. Вместо того чтобы уходить из собрания верующих, когда дьякон возгласом приказывал удалиться непосвященной толпе, он молился вместе с верными, вел ученые споры с епископами, произносил проповеди на самые возвышенные и сложные богословские темы, отмечал священными обрядами канун Пасхи, публично провозгласил себя не только участником, но в некоторой степени священником и служителем христианских таинств. Гордость Константина могла принять, а его заслуги оправдать такое чрезвычайное исключение. Несвоевременная строгость могла уничтожить незрелые плоды его обращения, и, если бы двери церкви были строго по правилам закрыты перед государем, который покинул алтари богов, повелитель империи остался бы вообще без религии. Во время своего последнего приезда в Рим он благочестиво отрекся от суеверия своих предков и оскорбил это суеверие, отказавшись возглавить военную процессию сословия всадников и публично принести обеты Юпитеру Капитолийскому. За много лет до крещения и смерти Константин объявил миру, что ни он сам, ни его изображение больше никогда не появятся в стенах храма идолопоклонников, и одновременно разослал в провинции целый ряд медалей и рисунков, на которых император был изображен в смиренной позе молящегося христианина.

Гордость Константина, который отказался от привилегий оглашенного, нелегко объяснить или простить, но отсрочку его крещения можно оправдать церковными правилами и церковной практикой древности. Таинство крещения совершал сам епископ вместе с помогающим ему духовенством в соборной церкви диоцезы в течение пятидесяти дней, которые разделяют два торжественных праздника – Пасху и Троицу; за эти святые дни церковь принимала в свое лоно много детей и взрослых. Родители часто из благоразумия и осторожности откладывали крещение своих детей до того времени, когда те смогут понять, какие обязанности берут на себя; суровые епископы древности давали новообращенным испытательный срок – два или три года ученичества, и оглашенные сами по различным земным или духовным причинам редко торопились войти в число посвященных и стать христианами до конца. Считалось, что таинство крещения полностью избавляет человека от всех грехов, душа его мгновенно возвращается к своей первоначальной чистоте и попадает в число тех, кому обещано вечное спасение. Среди приверженцев христианства было много таких, которые считали неблагоразумным торопиться со спасительным обрядом, который нельзя будет повторить, и потерять напрасно драгоценную привилегию, которую никогда нельзя будет возобновить. Откладывая крещение, они могли осмелиться наслаждаться этим миром, давая волю своим страстям, и при этом сохраняли в своих руках средство несомненно и легко получить отпущение грехов[63]63
  Отцы церкви, которые осуждали эту задержку и считали ее преступной, не могли отрицать, что даже крещение, принятое на смертном одре, сохраняет свое спасительное действие. Иоанн Златоуст с его остроумным и изобретательным красноречием смог найти лишь три довода против поведения этих предусмотрительных христиан: 1) мы должны любить добродетель и следовать ей ради нее самой, а не только ради награды; 2) мы можем умереть внезапно и не иметь возможности принять крещение; 3) хотя нас и поселят в небесах, мы там будем лишь мерцать как слабые звезды по сравнению с солнцами праведности, которые прошли намеченный ими путь в труде, с успехом и со славой. Я думаю, что эта отсрочка крещения, хотя имела крайне вредные последствия, не была осуждена ни одним общеимперским или провинциальным церковным советом и ни в одном публичном акте или заявлении церкви. Религиозный пыл епископов легко удавалось погасить и в гораздо менее сложных случаях.


[Закрыть].

У самого Константина возвышенная теория Евангелия оставила гораздо более глубокий след в уме, чем в сердце. Он шел к великой цели, указанной ему честолюбием, по темным и кровавым путям войны и политики, а после победы дал себе волю, забыл об умеренности и стал злоупотреблять своей удачей. В зрелые годы Константин вместо того, чтобы подтвердить свое превосходство над Траяном и Антонинами с их несовершенным героизмом и светской философией, разрушил ту репутацию, которую заслужил в молодости. Чем больше он познавал истину, тем меньше в нем было добродетели; и тот самый год, когда он созвал Никейский собор, был запятнан казнью, а точнее, убийством его старшего сына. Уже одна эта дата является достаточным опровержением злобных предположений невежественного Зосима, который утверждает, будто бы после смерти Криспа его отец, страдая от угрызений совести, получил от служителей христианской религии отпущение этого греха, чего напрасно добивался от языческих понтификов. Ко времени смерти Криспа император уже не мог колебаться по поводу выбора религии; он уже не мог не знать, что церковь имеет безотказно действующее средство против его беды, хотя и решил отложить применение этого средства до тех пор, пока близость смерти не избавит его от искушения снова впасть в тот же грех. Для епископов, которых он вызвал к себе во дворец в Никомедии во время своей предсмертной болезни, стали наглядными уроками того, как горячо Константин просил о крещении и с каким пылким усердием крещение принял, его торжественное заявление, что остаток его жизни будет достоин ученика Христа, и его смиренный отказ носить пурпурные одежды императора после того, как его одели в белую одежду новообращенного. Пример и репутация Константина, кажется, подтвердили, что отсрочка крещения одобряется и разрешается. Это стало поощрением для будущих тиранов: они могли верить, что кровь невинных жертв, которую они могут пролить за время долгого царствования, будет мгновенно смыта водой возрождающего крещения. Такое злоупотребление религией подрывало основы морали и потому было опасно.

Узаконение христианства

Благодарная церковь превознесла добродетели и простила недостатки своего великодушного покровителя, который возвел христианство на престол римского мира, а греки, которые отмечают праздником память святого императора Константина, редко упоминают его имя без титула равноапостольный. Если тут имеется в виду характер этих миссионеров Господа, такое сравнение нужно считать нечестивым преувеличением льстецов. Но если сравнение касается лишь величия и большого количества их евангельских побед, успех Константина, возможно, равен успеху самих апостолов. Эдиктом о веротерпимости он устранил те земные помехи, которые ранее сдерживали рост христианства, а его многочисленные деятельные советники получили разрешение, полную свободу и щедрое поощрение для того, чтобы внушать людям благотворные истины христианского откровения всеми доводами, которые могут повлиять на разум или религиозные чувства человека. Полное равновесие между двумя религиями установилось лишь на мгновение, и острые глаза людей честолюбивых и скупых вскоре увидели, что исповедовать христианство выгодно не только в жизни будущей, но и в этой жизни. Надежда приобрести богатство и почести, пример императора, его увещевания, его улыбка, которой невозможно было сопротивляться, убеждали в истинности христианства продажную и раболепную толпу, заполнявшую покои дворца. Города, которые в своем усердии опережали указания властей и добровольно уничтожали свои храмы, получили муниципальные привилегии и были награждены дарами от народа; а новая столица Востока, Константинополь, гордилась тем исключительным преимуществом, что никогда не была осквернена идолопоклонством. Поскольку низшими слоями общества управляет закон подражания, переход в христианство тех, кто сколько-нибудь выделялся своим происхождением, могуществом или богатством, вскоре заставил последовать за ними толпы тех, кто от них зависел. Спасение душ простого народа было куплено дешевой ценой, если верно, что за один год в Риме были крещены двенадцать тысяч мужчин и соответствующее этому числу количество женщин и детей и что император пообещал каждому новообращенному белую одежду и двадцать золотых монет. Могучее влияние Константина вышло за узкие границы его жизни и его владений. Образование, которое он дал своим сыновьям и племянникам, дало империи целый род государей, чья вера была еще более горячей и искренней, поскольку они с самого раннего детства прониклись духом христианства или по меньшей мере узнали христианское учение. Войны и торговля распространили знание Евангелия за границы римских провинций, и варвары, которые раньше презирали скромную и преследуемую секту, скоро научились уважать религию, которую совсем недавно приняли самый великий монарх и самый цивилизованный народ на земле. Готы и германцы, поступив на военную службу в римские войска, уважали крест, который сиял впереди легионов, а их свирепые земляки учились вере и человечности сразу. Цари Иберии и Армении поклонялись богу своего защитника, а их подданные, которые все без различия назывались христианами, вскоре объединились в постоянный священный союз внутри римского сообщества своих братьев по вере. В Персии местных христиан подозревали в том, что они предпочитают свою религию своей родине, но пока две империи жили в мире друг с другом, заступничество Константина хорошо сдерживало магов, жаждавших начать преследования.

Лучи Евангелия осветили побережье Индии. Евреи, которые проникли в Аравию и Эфиопию и жили там колониями, сопротивлялись продвижению туда христианства, но в какой-то степени предварительное знакомство с откровением Моисея облегчало труд миссионеров, и в Абиссинии до сих пор чтят память Фрументия, который во времена Константина посвятил свою жизнь обращению в христианство этих отдаленных земель. В царствование Констанция, сына Константина, Феофил, который сам был индийского происхождения, был назначен одновременно послом и епископом. Он отправился в путь по Красному морю и вез с собой двести лошадей лучшей каппадокийской породы, которых император посылал правителю сабеев, иначе гомеритов. Феофилу было также вручено много других полезных или любопытных подарков, которые могли вызвать восхищение и обеспечить дружбу варваров, и он успешно провел несколько лет в пастырской поездке по церквам тропических областей.

В ходе важной и опасной перемены – смены государственной религии – было использовано неодолимое могущество римских императоров. Страх перед силой армии заставил утихнуть слабый и никем не поддержанный ропот язычников, и были основания ожидать, что христианское духовенство и народ по велению совести и из благодарности будут только рады подчиниться. Еще задолго до этого среди основных положений римской конституции были правила, что граждане любого звания одинаково подчиняются закону и что заботиться о религии – право и обязанность местного главы гражданской власти. Поэтому Константин и его преемники с трудом могли убедить себя, что с принятием христианства они утратили бы какие-либо из императорских прав или что они не способны давать законы религии, которую защитили и приняли. Императоры оставались верховными судьями для служителей церкви, и шестая книга Кодекса Феодосия содержит разнообразные титулы, отражающие власть, которую они приобрели в руководстве католической церковью.

Отделение духовной власти от светской

Но узаконение христианства потребовало провести и утвердить отделение духовной власти от светской, чего никогда не было в Греции и Риме с их свободомыслием. Должность верховного понтифика, которую со времен Нумы до правления Августа исполнял кто-нибудь из видных сенаторов, в конце концов была объединена с титулом императора. Первый чиновник государства чаще или реже, смотря по тому, что ему подсказывали вера или политика, своими руками исполнял обязанности священнослужителя. Не было ни в Риме, ни в провинциях и никакого сословия служителей религии, которые заявляли бы, что они более святы, чем остальные люди, или теснее их связаны с богами. Но в христианской церкви, которая поручает совершение обрядов перед алтарем особым посвященным служителям из семей, где эта обязанность является наследственной, монарх, который по церковному званию был ниже последнего из дьяконов, должен был находиться за оградой святилища, внизу, в толпе, равный всем остальным верующим. Императора могли приветствовать как отца народа, но к отцам церкви он был обязан относиться как почтительный сын, и гордые епископы вскоре потребовали для себя того же почета, который Константин оказывал святым и исповедникам. Скрытый конфликт между церковью и государством из-за того, что их области правосудия пересекались, затруднял работу римского правительства, и набожный император боялся, что совершит преступление и окажется в опасности, если прикоснется к ковчегу завета своей рукой непосвященного. Впрочем, разделение людей на два сословия – священнослужителей и мирян – было привычным для многих народов древности: в Индии, в Персии, в Ассирии, в Иудее, в Эфиопии, в Египте и Галлии жрецы обосновывали свое право на земные власть и имущество тем, что ведут происхождение с Небес. Постепенно эти почтенные учреждения приспособились к нравам и способам правления соответствующих стран, но противодействие или презрение гражданской власти укрепили дисциплину в первоначальной церкви. Христиане были обязаны избирать себе собственных должностных лиц, собирать с верующих собственные налоги и самостоятельно распределять их, регулировать внутреннюю политику своего государства с помощью кодекса законов, утвержденных согласием народа и трехсотлетним обычаем. Когда Константин принял веру христиан, казалось, что он навеки заключил союз с независимым от его государства другим обществом, и привилегии, данные или подтвержденные этим императором и его преемниками, были приняты не как ненадежная милость двора, а как законное неотъемлемое право духовного сословия.

Католической церковью управляли как судьи и духовные руководители тысяча восемьсот епископов, из которых тысяча находилась в греческих провинциях империи, а восемьсот – в латинских. Размер и границы их епархий были очень разными и установлены случайным образом в зависимости от религиозного усердия и удачливости первых миссионеров, от желания народа и от того, насколько широко распространялась евангельская вера. На берегах Нила, на морском побережье Африки, в проконсульской Азии и в южных провинциях Италии епископские церкви находились близко одна от другой. Епископы же Галлии и Испании, Фракии и Понта управляли большими территориями и поручали своим деревенским викариям выполнять низшие обязанности церковного служения. Христианская епархия могла охватывать целую провинцию или всего одну деревню, но все епископы были равны друг другу и не могли быть смещены, все получили одинаковую власть и одинаковые привилегии от апостолов, народа и закона. Константин по политическим причинам отделил гражданскую профессию от военной, но в это время в церкви и государстве возникало новое духовное сословие постоянных служителей церкви – всегда уважаемое, иногда опасное. Важный обзор положения и характерных признаков этого сословия можно разделить на части и дать им такие заголовки: I. Народные выборы. II. Посвящение в духовный сан. III. Имущество. IV. Гражданское правосудие. V. Духовное порицание. VI. Публичные выступления с речами. VII. Привилегии законодательных собраний.

I. Свобода выборов сохранялась долгое время после узаконения христианства, и подданные Рима пользовались в церкви привилегией, которой лишились в государстве, – правом выбирать должностных лиц, которым были обязаны подчиняться. Как только кто-либо из епископов расставался с жизнью, митрополит поручал одному из его викариев управлять свободной кафедрой и в течение определенного времени подготовить выборы. Право голоса было предоставлено низшим служителям церкви, которые лучше всех могли оценить достоинства кандидатов, сенаторам и знатным людям данного города, всем, кто выделялся из общей массы высоким положением в обществе или богатством, и, наконец, всему народу, множество которого в назначенный день собиралось к месту выборов даже из самых дальних уголков епархии и иногда своими шумными одобрительными криками заставляло замолчать голос разума и закон дисциплины. Могло случиться, что народная воля указывала на самого достойного соискателя – престарелого священника, святого монаха или мирянина, известного набожностью и благочестием. Но те, кто добивался должности епископа, особенно в крупных и богатых городах империи, видели в ней скорее земной, чем духовный высокий сан. Соображения выгоды, себялюбие и гнев, коварные уловки и хитрое притворство, тайная продажность, открытое и даже кровавое насилие, которые прежде часто бесчестили свободу выборов в государствах Греции и Рима, влияли, и даже слишком часто, на выбор преемников апостолов. Один из соискателей хвалился почетом, который имела его семья, другой приманивал судей обильными угощениями из изысканных кушаний, а третий, более преступный, чем его соперники, предлагал поделиться тем, что захватит у церкви, с сообщниками, которые помогут осуществиться его святотатственным надеждам. И государственные, и церковные законы пытались устранить чернь от этой торжественной и важной церемонии. Древние канонические правила, по которым епископ должен был соответствовать нескольким требованиям – определенный возраст, определенное положение в обществе и так далее, – ставили некоторые преграды причудам неразборчивых выборщиков. Авторитет провинциальных епископов, которые собирались там, где церковь осталась без главы, чтобы утвердить выбор народа, усмирял народные страсти и исправлял народные ошибки. Епископы могли отказаться рукоположить недостойного кандидата, а ярость соперничающих партий иногда заставляла их согласиться на избрание человека, не принадлежащего ни к одной из них и полностью беспристрастного. Подчинение или сопротивление духовенства и народа в различных случаях создавали различные прецеденты, которые постепенно превращались в непреложные законы и провинциальные обычаи; но повсеместно было признано основополагающим правилом религиозной политики, что ни один епископ не может быть навязан какой-либо из православных церквей без согласия ее членов. Императоры в качестве хранителей общественного спокойствия, первых граждан Рима и Константинополя могли объявить, кого они предпочитают видеть победителем на выборах примаса, и это было бы очень действенным средством добиться желанного результата. Но эти абсолютные монархи уважали свободу церковных выборов и, сами раздавая и отбирая обратно почетные должности и звания в государстве и армии, позволяли, чтобы тысяча восемьсот несменяемых должностных лиц получали свои важные должности по воле свободно голосующего народа. Было справедливо, что этим должностным лицам запретили покидать почетную должность, с которой они не могли быть сняты; но старания церковных советов прикрепить епископов к их церквам и не давать им переходить с одной епископской кафедры на другую остались почти безуспешными. На Западе, правда, церковная дисциплина была не такой слабой, как на Востоке; но те же страсти, которые сделали эти правила необходимыми, лишили их эффективности. Упреки, которыми очень усердно осыпали друг друга рассерженные прелаты, лишь доказывают, что все стороны были виновны и вели себя несдержанно.

II. Одни епископы были способны «создавать» духовных детей, и эта исключительная высокая привилегия в какой-то степени компенсировала им тяготы безбрачия, которое требовалось от них сперва как добродетель, потом как долг и, наконец, как формальная обязанность. В тех религиях Античности, где существовало особое сословие священнослужителей, это был святой народ – племя или семейство жрецов, посвященные для служения богам. Такие учреждения были основаны для обладания тем, что уже есть, а не для завоевательных действий. Дети жрецов гордо и беспечно пользовались в безопасности своим священным наследством, и огонь веры слабел под влиянием забот, удовольствий и нежных привязанностей семейной жизни. Но христианское святилище было открыто для каждого честолюбивого соискателя, который надеялся, служа в нем, получить обещанные блага на Небесах или богатство на земле. Служение священника, так же как служба солдата или должностного лица, было тяжелым напряженным трудом, который выполняли те, кого их нрав и способности привели к вступлению в число служителей церкви, или те, кого проницательный епископ выбрал для этого как наиболее способных увеличивать славу церкви и блюсти ее интересы. Епископы могли (пока их злоупотребления не были благоразумно ограничены законом) принудить нежелающего или поддержать бедствующего, кроме того, рукоположение навсегда давало получившему его некоторые важнейшие привилегии гражданского общества. Все духовенство католической церкви, возможно, стало более многочисленным, чем легионы, и было освобождено императорами от всякой официальной или неофициальной государственной службы, от всех муниципальных обязанностей и от уплаты всех личных налогов и сборов, которые давили невыносимой тяжестью их сограждан; считалось, что служители церкви, занимаясь своим святым делом, тем самым полностью выполняют свои обязанности перед государством. Каждый епископ, посвятив в сан нового священнослужителя, приобретал неоспоримое право на его полное повиновение; духовенство каждой епископальной церкви, включая зависимые от нее приходы, было строго упорядоченным и постоянным по составу сообществом; а соборы Константинополя[64]64
  Шестьдесят пресвитеров, иначе говоря, священников; сто дьяконов, сорок дьяконис, девяносто иподьяконов, сто десять дьячков, двадцать пять певчих и сто привратников – всего пятьсот двадцать пять человек. Это не слишком большое количество установил император, чтобы избавить от бедствий церковь, которую затраты на гораздо больший по численности штат служителей привели к долгам и ростовщичеству.


[Закрыть] и Карфагена содержали свой особый штат численностью в пятьсот служителей.

Количество должностей и число этих служителей возросли вследствие суеверия той эпохи, которое заставило ввести в церкви роскошные обряды, как в иудейском или языческом храме.

Длинная вереница священников, дьяконов, иподьяконов, служек, изгонителей дьявола, дьячков, певчих и привратников увеличивала – каждый на своем месте – пышность и гармоничность богослужения. Звание и привилегии служителей церкви были даны членам многих благочестивых братств, которые преданно и набожно поддерживали трон церкви. В Александрии шестьсот параболанов, что значит отважные, ухаживали за больными; в Константинополе тысяча сто копиатов, что значит могильщики, хоронили мертвых; а на Ниле появились целые полчища монахов, которые, расселившись по всему христианскому миру, омрачили его лик.

III. Миланский эдикт обеспечивал церкви не только покой, но и благосостояние. Христиане не только получили обратно земли и дома, которые были у них отняты по закону гонителя Диоклетиана, но приобрели полное право на то имущество, которым раньше владели с согласия местных представителей власти. Как только христианство стало религией императора и империи, служители государственной веры смогли потребовать для себя достойное и немалое обеспечение от государства, а уплата ежегодного налога на их содержание, возможно, освободила народ от более обременительного налога, который суеверие требовало от своих почитателей. Но поскольку запросы и расходы церкви росли тем больше, чем больше она процветала, духовное сословие продолжало получать от верующих поддержку в виде добровольных пожертвований и этим обогащаться. Через восемь лет после Миланского эдикта Константин предоставил всем своим подданным полную свободу завещать имущество святой католической церкви, и обильным потоком полились приношения, сделанные в час смерти теми, кому при жизни мешала проявить благочестивую щедрость либо любовь к роскоши, либо скупость. Богатых христиан побуждал к этому пример их государя. Абсолютный монарх, который богат, но не получил свое богатство по наследству, может своей благотворительностью поддерживать не только тех, кто этого достоин, а Константин слишком охотно верил, что заслужит милость Неба, если будет кормить праздных за счет трудолюбивых и раздаст святым богатства государства. Возможно, тот самый гонец, который привез в Африку голову Максенция, доставил и письмо Цецилиану, епископу Карфагена. Император сообщает епископу, что казначейство провинции получило указание выплатить ему три тысячи фоллисов, иначе говоря, тысячу восемьсот фунтов стерлингов, и выполнять его дальнейшие указания по возмещению ущерба церквам Африки, Нумидии и Мавретании. Щедрость Константина росла пропорционально его вере и порокам. Он приказал, чтобы в каждом городе жители вносили им же определенное постоянное количество зерна в благотворительный фонд церкви, а мужчины и женщины, дававшие монашеский обет, становились любимцами своего государя. Христианские храмы Антиохии, Александрии, Иерусалима, Константинополя и других городов стали свидетельствами показной набожности честолюбивого государя, который на склоне лет захотел сравниться с создателями совершенных творений древности. Эти богослужебные здания были простые и вытянутые, хотя иногда появлялось вздутие-купол, а иногда их форма ветвилась, образуя крест. Деревянные части построек были изготовлены в основном из ливанского кедра, крыши покрывались черепицей, а в некоторых случаях, возможно, позолоченной медью, а стены, колонны и полы инкрустировались разными видами мрамора. Для служения у алтаря было предназначено множество драгоценнейших украшений из золота и серебра, из шелка и драгоценных камней, и это уместное в данном случае великолепие имело под собой прочную и надежную основу – земельную собственность. За два столетия, прошедшие от дней Константина до царствования Юстиниана, восемнадцать церквей империи стали богаче благодаря частым и неотчуждаемым дарам государя и народа. Возможно, было разумно, что для епископов, чье место было на равном расстоянии от богачей и от бедноты, был установлен нижний предел дохода, в шестьсот фунтов в год; но эта имущественная норма для них постепенно росла вместе с почетом и богатством городов, которыми они управляли. Существует подлинный, но сохранившийся не полностью[65]65
  Подлинность любой записи, происходящей из Ватикана, обоснованно вызывает сомнение; но эти списки выглядят древними и подлинными, и по меньшей мере ясно, что если это и подделка, то их подделали во времена, когда предметами вожделения скупых римских пап были фермы, а не королевства.


[Закрыть] список имущества и доходов от его сдачи в аренду, в котором указано несколько домов, лавок, садов и ферм, которые принадлежали трем базиликам Рима – церквам Святого Петра, Святого Павла и Святого Иоанна Латеранского – в провинциях Италии, Африки и Востока. Они давали, помимо остававшейся за собственником доли растительного масла, льна, бумаги, ароматических веществ и другой продукции, чистый ежегодный доход размером в двадцать две тысячи золотых монет, иначе говоря, двенадцать тысяч фунтов стерлингов.

Церковные налоги, собираемые в каждой епархии, делились на четыре части – для самого епископа, для низшего духовенства, для бедноты и на нужды культа; нарушение условий этой священной доверенности много раз строго наказывалось. Имущество церкви все же облагалось всеми государственными налогами. Духовенство Рима, Александрии, Фессалоники и других городов могло добиваться для себя частных исключений из этого правила и получить их; но когда большой совет Римини стал стремиться к полному освобождению от налогов, сын Константина успешно оказал этому совету сопротивление.