Текст книги " Закат и падение Римской Империи. Том 6"

Автор книги: Эдвард (Эдуард ) Гиббон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

В то время как халиф Валид праздно восседал на своем троне в Дамаске, а его наместники довершали завоевание Трансоксианы и Испании, третья сарацинская армия наводнила Малую Азию и приблизилась к византийской столице. Но попытка и неудача вторичной осады были уделом его брата Сулеймана, честолюбие которого, как кажется, было возбуждено более предприимчивым и более воинственным нравом. Среди потрясавших греческую империю переворотов Юстиан был наказан за свою тиранию, и его скромный секретарь Анастасий, или Артемий, был возведен на вакантный престол или благодаря случайности, или за свои личные достоинства. Он был встревожен слухами о предстоящей войне, а его посол возвратился из Дамаска со страшным известием, что сарацины делают такие громадные военные приготовления на море и на суше, каких еще не видывали в прошлые времена и о которых даже трудно составить себе приблизительное понятие. Принятые Анастасием предосторожности не были недостойны ни его высокого положения, ни угрожавшей ему опасности. Он издал безусловное приказание, что всякий, кто не в состоянии запастись съестными припасами на трехлетнюю осаду, должен удалиться из города; общественные хлебные магазины и арсеналы были в избытке наполнены запасами: городские стены были исправлены и укреплены, а машины, метавшие камни, стрелы и огонь, были расставлены вдоль городского вала или на военных бригантинах, в прибавок к которым были наскоро построены новые. Предупреждать нападение и более безопасно, и более достохвально, чем отражать его, и потому был составлен план (который требовал непривычного для греков мужества) сжечь морские запасы неприятеля, состоявшие из кипарисовых деревьев, которые были нарублены на Ливанских горах и сложены вдоль финикийского побережья для египетского флота. Это смелое предприятие не удалось вследствие трусости или измены войск, которые носили, на новом языке империи, название войск послушной фемы. Они убили своего начальника, кинули на острове Родос свое знамя, рассеялись по соседнему континенту и впоследствии оказались достойными помилования или награды, потому что возвели в императорское звание простого сборщика податей. Он носил имя Феодосия, которое могло доставить ему расположение и сената, и народа; но по прошествии нескольких месяцев он спустился с трона в монастырь и передал оборону столицы и империи в более мощные руки Льва Исаврянина. Самый грозный из сарацинов, халифов брат Муслема продвигался вперед во главе ста двадцати тысяч арабов и персов, большею частию ехавших на лошадях или на верблюдах, а успешные осады Тианы, Амория и Пергама были достаточно продолжительны для того, чтоб испробовать на деле их искусство и чтоб увеличить их надежды на успешный исход экспедиций. Магометанская армия переправилась из Азии в Европу впервые через хорошо известный Геллеспонтский проход подле Абидоса. Обойдя фракийские города Пропонтиды, Муслема подступил к Константинополю со стороны континента, обнес свой лагерь рвом и валом, приготовил и разместил свои осадные машины и заявил и на словах, и на деле, что твердо решился ожидать времени посева и жатвы в случае, если бы осажденные были способны устоять против его нападений. Греки охотно внесли бы за свою религию и за свое владычество выкуп в размере одной золотой монеты с каждого из столичных жителей; но это щедрое предложение было отвергнуто с презрением, а быстрое приближение и непреодолимое могущество флотов египетского и сирийского усилили самоуверенность Муслема. Эти флоты, как рассказывают, состояли из тысячи восьмисот кораблей; но громадное число этих последних служит доказательством их небольших размеров, а на каждом из тех двадцати больших кораблей, которые двигались с трудом по причине своей громадности, помещалось не более ста тяжело вооруженных солдат.

Эта громадная армада направилась к входу в Босфор по гладкому морю и при благоприятном ветре; поверхность пролива покрылась, по выражению греков, движущимся лесом, и на ту же самую роковую ночь сарацинский вождь назначил общий приступ и с моря и с суши. Чтоб усилить самоуверенность неприятеля, император приказал снять цепь, которая обыкновенно охраняла вход в гавань; но в то время, как мусульмане колебались между желанием воспользоваться таким удобным случаем и опасением попасть в ловушку, орудия их гибели начали свое дело. На них устремились греческие брандеры; пламя стало пожирать и самих арабов, и их оружие, и их корабли; обратившиеся в беспорядочное бегство суда разбивались друг о друга или погружались в волны, и мы не находим у историков того времени никаких указаний на то, чтобы что-либо уцелело от флота, грозившего искоренить самое имя римлян. Еще более пагубной и невознаградимой утратой была смерть халифа Сулаймана, который скончался от расстройства желудка в своем лагере подле Кин-нисрима или Халкиды, в Сирии, в то время, как готовился вести на Константинополь остальные военные силы Востока. Его место занял родственник и недруг Мослемы, и трон деятельного и даровитого монарха был опозорен бесплодными и вредными добродетелями ханжи. В то время как новый халиф, Омар, то тревожил, то успокаивал свою безрассудную совесть, осада продолжалась в течение всей зимы не столько вследствие его стойкости, сколько вследствие его беспечности. Зима была необыкновенно сурова: в течение с лишком ста дней земля была покрыта глубоким снегом, и люди, привыкшие к знойному климату Египта и Аравии, лежали в своем ледяном лагере неподвижными и почти безжизненными.

Они ожили с наступлением весны; чтоб помочь им, было сделано новое усилие, и их бедственное положение облегчилось благодаря прибытию двух многочисленных флотов, нагруженных хлебом, оружием и солдатами; один из этих флотов, состоявших из четырехсот транспортных судов и галер, прибыл из Александрии, а другой, состоявший из трехсот шестидесяти судов, прибыл из африканских портов. Но греки снова употребили в дело свой огонь, и если на этот раз не весь неприятельский флот был уничтожен, то причину этого следует искать или в том, что опыт научил мусульман держаться в безопасном отдалении, или в том, что египетские моряки изменнически перешли вместе со своими кораблями на сторону императора христиан. Тогда снова открылись торговые сношения со столицей морем и продукты рыбной ловли стали удовлетворять не только нужды ее населения, но даже требования роскоши. Но войска Муслема скоро стали страдать от голода и от болезней, которые распространялись с страшною быстротой вследствие печальной необходимости удовлетворять голод самою грязною и неестественною пищей. Влечение к завоеваниям и даже религиозный фанатизм угасли; сарацины не могли выходить из-за своих окопов ни поодиночке, ни небольшими отрядами из опасения сделаться жертвами безжалостной мстительности фракийских крестьян. Подарки и обещания Льва привлекли с берегов Дуная болгарскую армию, и эти варварские союзники в некоторой мере загладили свои прежние опустошительные набеги на империю тем, что разбили и положили на месте тридцать две тысячи азиатов. Из хитрости был распущен слух, будто неизвестный латинскому миру народ – франки – делают морские и сухопутные приготовления с целью вступиться за христиан, а ожидание этих могущественных союзников, наполнявшее радостью сердца осажденных, наводило страх на мусульман. Наконец, после тринадцатимесячной осады утративший всякую надежду Муслем получил от халифа желанное дозволение отступить. Переправа арабской кавалерии через Геллеспонт и ее переход через азиатские провинции совершились без задержек и без препятствия; но в Вифинии армия их соотечественников была разбита наголову, а остатки их флота так часто страдали от бурь и от огня, что только пять галер возвратились в александрийский порт, чтоб рассказать о вынесенных ими разнообразных и почти невероятных несчастиях.

Во время обеих осад Константинополь был обязан своим спасением главным образом новизне греческого огня, наводимому им страху и его разрушительному действию. Важный секрет, как приготовлять этот искусственный огонь и как им управлять, был сообщен одним уроженцем Гелиополя, в Сирии, перешедшим из службы при халифе на службу при императоре. Искусство этого химика и инженера было равносильно помощи целых флотов и армий, а это изобретение или усовершенствование военного искусства, к счастью, совпало с той бедственной эпохой, когда выродившиеся восточные римляне не были способны бороться с воинственным энтузиазмом и с юношескою энергией сарацинов. Историк, который захотел бы анализировать этот необыкновенный состав, должен остерегаться и своего собственного невежества и невежества своих византийских руководителей, которые так склонны во всем находить что-то сверхъестественное и так мало заботятся об истине, а в настоящем случае даже стараются скрыть ее. Из их неясных и, быть может, обманчивых намеков можно заключить, что главною составною частию греческого огня была нефть, или жидкая горная смола, – легкое, клейкое и горючее масло, которое бьет ключом из земли и воспламеняется, лишь только приходит в соприкосновение с воздухом. Нефть смешивали – не знаю, каким способом и в каком количестве, с серой и со смолой, которую извлекали из вечнозеленого ельника. Из этой смеси, производившей густой дым и громкие взрывы, выходило сильное и упорное пламя, которое не только поднималось кверху в перпендикулярном направлении, но горело с одинаковой силой, когда было направлено вниз или вбок; вода не только не гасила его, но питала его и усиливала; песок, урина и уксус были единственные средства, которыми можно было уменьшать ярость этого могущественного агента, которому греки основательно дали название жидкого, или морского, огня. Его употребляли с одинаковым успехом и на море, и на суше, и в битвах, и в осадах. Его лили на неприятеля с городских стен из больших котлов, или бросали в раскаленных каменных и железных ядрах, или метали в стрелах и дротиках, обернутых в пропитанные воспламеняющимся маслом лен и паклю; иногда его складывали на брандерах – этих жертвах и орудиях более страшного разрушения, а всего чаще его выбрасывали сквозь длинные медные трубы, которые ставились на передней части галеры и которым придавали внешний вид пасти страшного чудовища, по-видимому, изрыгавшего потоки жидкого и разрушительного пламени.

Это важное искусство хранилось в Константинополе как палладиум государства; галеры и артиллерию иногда ссужали союзникам Рима; но состав греческого огня скрывали с самой бдительной строгостью, а страх врагов усиливался и поддерживался их невежеством и удивлением. В своем трактате об администрации империи коронованный автор показывает, с помощью каких ответов и отговорок всего легче уклониться от нескромной любознательности варваров и от их настоятельных расспросов. Им следует отвечать, что секрет греческого огня был поведан ангелом первому, и самому великому из Константинов с тайным внушением, что этот дар небес и эту ниспосланную римлянам благодать не следует сообщать ни одной иностранной нации; что и сам монарх, и его подданные должны хранить касательно этого предмета строгое молчание, если не хотят навлечь на себя мирские и духовные кары за измену и святотатство, и что попытка разоблачить тайну вызовет немедленное и сверхъестественное мщение со стороны Бога христиан. Благодаря таким предосторожностям этот секрет оставался собственностью восточных римлян в течение с лишком четырехсот лет, а уроженцы Пизы, которым были хорошо знакомы все моря и всякие искусства, пострадали в одиннадцатом столетии от греческого огня, не будучи в состоянии понять, каков его состав. В конце концов магометане или открыли секрет, или украли его и во время священных войн в Сирии и в Египте употребили на пагубу христиан изобретение, которое первоначально было направлено против них самих. Один рыцарь, не боявшийся ни меча, ни копья сарацинов, описывает с неподдельною искренностью свой собственный испуг и испуг своих товарищей при виде и громе пагубной машины, извергавшей потоки греческого огня, или feu Gregeois, как его называли древние французские писатели. Он летел по воздуху, говорит Жуанвиль, подобно крылатому и длиннохвостому дракону, и был толщиною с бочку; он гремел как гром, летел с быстротою молнии и своим пагубным блеском разгонял мрак ночи. Употребление греческого, или – как его можно бы было теперь назвать – сарацинского огня продолжалось до половины четырнадцатого столетия, когда добытый путем научных исследований или благодаря случайности состав из селитры, серы и древесного угля произвел новый переворот в военном искусстве и в судьбах человеческого рода.

Константинополь и греческий огонь удержали арабов от вторжения в Европу с восточной стороны; но на западе, со стороны Пиренеев, завоеватели Испании угрожали нашествием на галльские провинции. Упадок французской монархии служил приманкой для этих ненасытных фанатиков. Потомки Хлодвига не унаследовали его воинственного и свирепого нрава, и несчастия или пороки последних королей из рода Меровингов привязали к их именам прозвище ленивцев. Они вступали на престол без всякой власти и сходили в могилу без славы. Загородный дворец в окрестностях Компьеня служил для них резиденцией или тюрьмой; но в марте или мае каждого года их возили в запряженной волами колеснице на собрание франков; там они давали аудиенции иностранным послам и утверждали то, что было сделано дворцовым мэром. Этот домашний служитель сделался правителем нации и господином монарха. Общественная должность превратилась в наследственное достояние одного семейства: старший Пипин оставил своей вдове и прижитому от нее ребенку опекунскую власть над королем, уже достигшим зрелого возраста, а самые предприимчивые из его побочных сыновей силою отняли власть у этих слабых регентов. Полуварварское и полуразвратное правительство почти совершенно утратило всякое влияние, и обложенные данью герцоги, провинциальные графы и ленные владельцы презирали бессильного монарха и были готовы подражать примеру честолюбивого мэра. Между этими самостоятельными правителями одним из самых отважных и самых счастливых в своих предприятиях был герцог Аквитании Эвд, присвоивший себе в южных провинциях Галлии власть и даже титул короля. Готы, гасконцы и франки собрались под знаменем этого христианского героя; он отразил первое нашествие сарацинов, и наместник халифа Зам лишился и своей армии, и своей жизни под стенами Тулузы. Желание отомстить за эту неудачу служило поощрением для честолюбия преемников Зама; они снова перешли через Пиренеи и вступили в Галлию с достаточными силами для завоевания страны и с решимостью победить. Мусульмане снова избрали целью нападения Нарбонну, в которой, благодаря ее выгодному положению, была основана первая римская колония; они заявили притязания на провинцию Септиманию, или Лангедок, как на составную часть испанской монархии; виноградниками Гасконии и городом Бордо стали владеть повелители Дамаска и Самарканда, и вся южная Франция от устьев Гаронны до устьев Роны усвоила нравы и религию арабов.

Но эти узкие пределы не удовлетворяли пылкого Абдель-рахмана, или Абдерама, которого халиф Хашим снова назначил правителем Испании, исполняя желание солдат и народа. Этот испытанный в боях и отважный вождь решил, что вся остальная Франция или Европа должна подчиниться пророку, и приготовился исполнить этот приговор во главе грозной армии, в полной уверенности, что преодолеет все препятствия, воздвигнутые природой или людьми. Его первой заботой было уничтожение мятежника, в руках которого находились главные из пиренейских проходов: мавританский вождь Мунуза вступил в союз с герцогом Аквитанским, а Эвд, из личных интересов или ради общей пользы, отдал свою красавицу дочь за этого африканского бусурмана. Но самая сильная из находившихся в Кардании крепостей была окружена многочисленной армией мусульман; мятежник был схвачен и убит в горах, а его вдова была отправлена пленницей в Дамаск для того, чтоб удовлетворять сладострастие повелителя правоверных или – что более правдоподобно – его тщеславие. После перехода через Пиренеи Абдерам немедленно предпринял переправу через Рону и осаду Арля. Христианская армия попыталась спасти город: гробницы ее вождей еще были видны в тринадцатом столетии, и многие тысячи христианских трупов были унесены быстрым течением реки в Средиземное море. Предприятия Абдерама были не менее успешны со стороны океана. Он перешел без сопротивления через Гаронну и Дордонь, воды которых соединяются в Бордоском заливе; но по ту сторону этих рек он натолкнулся на лагерь неустрашимого Эвда, собравшего новую армию и потерпевшего вторичное поражение, которое было так гибельно для христиан, что, по их собственному печальному признанию, только один Бог был бы в состоянии сосчитать убитых. Победоносный сарацин наводнил своими войсками провинции Аквитании, галльские названия которых скорее извращены, чем заменены новейшими названиями Перигора, Сентонжа и Пуату; его знамена были водружены если не в стенах, то по меньшей мере перед воротами Тура и Санса, а отряды его армии проникли в королевство Бургундское до хорошо известных городов Лиона и Безансона. Воспоминание об этих опустошениях – так как Абдерам не щадил ни страны, ни ее жителей – долго сохранялось в преданиях, а нашествие мавров или магометан на Францию послужило поводом для тех баснословных рассказов, которые так бесцеремонно искажались в рыцарских романах и так изящно разукрашивались итальянскою музой. При том упадке, в котором находились в ту пору и общество, и искусства, сарацины находили в покинутых жителями городах скудную поживу; самую богатую добычу они извлекали из церквей и монастырей, из которых уносили все украшения и затем предавали здания пламени; а местные святые – покровитель города Пуатье Иларий и Мартин Турский – не постарались употребить в дело свои чудотворные способности для защиты своих собственных гробниц. В своем победоносном наступлении сарацины прошли более тысячи миль от Гибралтарского утеса до берегов Луары; если бы они еще прошли такое же пространство, они достигли бы пределов Польши и гористой части Шотландии; Рейн было не труднее перейти, чем Нил или Евфрат, и арабский флот мог бы войти в устье Темзы, не подвергаясь необходимости выдержать морское сражение. Если бы это случилось, то в настоящее время, быть может, преподавали бы в оксфордских школах Коран и с высоты их кафедр доказывали бы исполнившему обряд обрезания народу, как свято и истинно откровение Мухаммеда. Гений и фортуна одного человека предохранили христианство от таких бедствий. Побочный сын старшего Пипина, Карл, довольствовался титулом мэра, или герцога франков, но он был достоин сделаться прародителем длинного ряда королей. В течение своего двадцатичетырехлетнего управления он восстановил и поддерживал достоинство трона, а мятежи германцев и галлов были одни вслед за другими подавлены деятельностью воина, который во время одной и той же кампании мог разворачивать свое знамя и на Эльбе, и на Роне, и на берегах океана. В минуту общественной опасности выбор народа возложил на него защиту государства, а его соперник герцог Аквитанский был доведен до того, что появился в числе беглецов и просителей. “Увы! – восклицали франки, – до какого мы дошли несчастья и до какого унижения! Мы уже давно слышим имя арабов и рассказы об их завоеваниях; мы опасались их нападения со стороны востока, а они завоевали Испанию и вторглись в наши владения с запада. Впрочем, они не могут равняться с нами ни числом, ни вооружением (так как у них нет щитов)”. “Если вы послушаетесь моего совета, – отвечал им предусмотрительный дворцовый мэр, – то вы не будет препятствовать их наступлению и не будете торопиться нападением. Этот народ – то же, что поток, который было бы опасно задерживать в его течении. Жажда богатств и сознание успеха усиливают их мужество, а мужество полезнее вооружения и многочисленности. Подождите того времени, когда они обременят себя добычей, которая стеснит их движения. Обладание награбленными богатствами посеет между ними раздоры и обеспечит вашу победу”. Эти хитрые уловки, быть может, были придуманы арабскими писателями, а положение, в котором находился Карл, наводит нас на догадку, что его мешкотность была вызвана более узкими себялюбивыми мотивами – а именно желанием унизить гордость и разорить владения мятежного герцога Аквитанского. Но еще более правдоподобно то, что медлительность Карла была неизбежная и недобровольная и при первом и при втором поколении франкских королей не существовало постоянных армий; более половины королевства находилось в руках сарацинов; франки нейстрийские и астразийские, сообразно со своим положением, или слишком глубоко сознавали угрожавшую опасность, или относились к ней слишком беззаботно, а подкрепления, добровольно обещанные гепидами и германцами, были отделены большим расстоянием от лагеря христианского вождя. Лишь только его силы оказались в сборе, он отправился искать неприятеля и нашел его в центре Франции между Туром и Пуатье. Он искусно совершил этот переход под прикрытием ряда возвышенностей, и Абдерам, как кажется, был удивлен его неожиданным появлением. Народы Азии, Африки и Европы шли с одинаковым рвением на бой, который мог изменить судьбы всего мира. Первые шесть дней прошли в небольших стычках, в которых перевес оставался на стороне восточных всадников и стрелков из лука; но во время происшедшего в седьмой день генерального сражения восточные воины не устояли против сильных и высокорослых германцев, которые отстояли гражданскую и религиозную свободу своего потомства своим непреклонным мужеством и своими железными руками. Прибавленное к имени Карла прозвище Мартела, или Молота, служило выражением того, как были тяжелы и неотразимы его удары; мужество Эвда было возбуждено и жаждой мщения, и соревнованием, а их ратных товарищей история считает настоящими пэрами и богатырями французского рыцарства. После кровопролитной борьбы, в которой Абдерам был убит, сарацины отступили в конце вечера в свой лагерь. Среди ночной суматохи и общего упадка духом различные племена, пришедшие из Йемена и Дамаска, из Африки и Испании, дошли в своем раздражении до того, что обратили свое оружие одни против других; уцелевшие остатки мусульманской армии внезапно рассеялись, и каждый эмир стал искать спасения в торопливом и самостоятельном отступлении. Тишина, господствовавшая на другой день утром в неприятельском лагере, возбудила в победоносных христианах опасение какой-нибудь военной хитрости; вследствие доставленных шпионами сведений они наконец решились взглянуть на богатства, оставленные в покинутых палатках, но, за исключением некоторых прославленных мощей, лишь небольшая часть добычи возвратилась к своим законным собственникам. Радостное известие скоро распространилось по всему христианскому миру, а итальянские монахи и утверждали, и сами верили, что молот Карла положил на месте триста пятьдесят или триста семьдесят пять тысяч магометан, между тем как христиане потеряли в битве при Туре не более тысячи пятисот человек. Но этот неправдоподобный рассказ достаточно опровергается тем, что нам известно об осмотрительности французского полководца, воздержавшегося от преследования из опасения засад и несчастных случайностей и отправившего своих германских союзников обратно в их родные леса. Неподвижность победителя доказывает, что его силы ослабели и что он понес большие потери, а самые гибельные удары наносятся в спину бегущего неприятеля, но не на поле сражения. Тем не менее победа франков была полной и решительной; Аквитанию снова отнял у арабов Эвд; они уже никогда более не предпринимали завоевания Галлии, а Карл Мартел и его храбрые преемники скоро прогнали их за Пиренеи. По-видимому, следовало ожидать, что духовенство, обязанное своим теперешним существованием мечу Карла Мартела, из признательности причислит этого спасителя христианства к лику святых или по меньшей мере будет превозносить его заслуги. Но дворцовый мэр нашелся вынужденным прибегнуть в минуту опасности к богатствам или по меньшей мере к доходам епископов и аббатов для удовлетворения государственных нужд и для уплаты жалованья солдатам. Его заслуги были позабыты; сохранилось воспоминание лишь о свершенном им святотатстве, и один галликанский собор осмелился заявить в послании к одному из каролингских монархов, что его предок осужден на вечные мучения, что при вскрытии могилы этого предка присутствовавшие были испуганы запахом гари и видом отвратительного дракона и что один святой имел удовольствие видеть, как душа и тело Карла Мартела горят вечным огнем в преисподней.

Потеря армии или провинции на западе была менее прискорбна для жившего в Дамаске халифа, чем появление и успехи внутреннего соперника. Халифы из рода Омейядов никогда не пользовались общим расположением, кроме как между сирийцами. Жизнь Мухаммеда напоминала об их упорной привязанности к идолопоклонству и об их непокорности; их обращение в магометанскую веру было недобровольное, их возведение на престол было противозаконно и совершилось путем мятежа, а для их трона служила цементом самая священная и самая благородная арабская кровь. Лучший представитель их рода, благочестивый Омар, был недоволен своим титулом; их личных добродетелей было недостаточно для того, чтоб оправдать нарушение порядка наследования, и как взоры, так и сердца правоверных были обращены к роду Хашима и к родственникам пророка Божия. Между этими родственниками Фатимиды были или опрометчивы, или малодушны; но потомки Аббаса мужественно и сдержанно питали в себе надежду на будущее величие. Из своей скромной резиденции в Сирии они втайне разослали агентов и миссионеров с поручением объяснять жителям восточных провинций, как неотъемлемы их наследственные права на престол, и сын Али, внук Абд Аллаха, и правнук дяди пророка Аббаса, Мухаммед дал аудиенцию депутатам от Хорасана и принял от них добровольное приношение из четырехсот тысяч золотых монет. После смерти Мухаммеда, его многочисленные приверженцы, ожидавшие лишь сигнала к восстанию и появления вождя, принесли верноподданническую присягу его сыну Ибрагиму, а губернатор Хорасана не переставал оплакивать свои бесплодные предостережения и пагубное усыпление дамаскского халифа, пока сам не был выгнан вместе со своими приверженцами из города Мерва и из губернаторского дворца вождем мятежников Абу Муслимом. Этот фабрикант царей, или, как его называли, виновник призвания Аббассидов, был в конце концов награжден за свои услуги так, как обыкновенно награждают при дворах. Низкое и, быть может, иноземное происхождение не ослабляло честолюбивой энергии Абу Муслима. Он был ревнив к своим женам, щедро тратил свое богатство, без сожаления проливал и свою собственную, и чужую кровь, с удовольствием и, быть может, без преувеличения хвастался тем, что истребил шестьсот тысяч врагов, и отличался такою серьезностью нрава, отражавшеюся на его лице, что на его устах никогда не видели улыбки, иначе как в дни сражений. Из усвоенных различными партиями цветов зеленый означал приверженцев Фатимидов, белым отличались Омейяды, а черный, как самый противоположный этому последнему, сделался натуральным отличием Аббассидов. Их чалмы и одежда были окрашены в этот мрачный цвет; впереди Абу Муслимова авангарда фигурировали два черных знамени на пиках, имевших по девяти локтей в длину, а их аллегорические названия ночи и сумрака были неясным указанием на неразрывное единство представителей Хашимитов и на их непрерывное преемство. Восток был потрясен от Инда до Евфрата враждою между партиями белых и черных; Аббассиды чаще всех одерживали верх; но их успехи были омрачены личным несчастием их вождя. Дамаскский двор, пробудившись из своего продолжительного усыпления, решился воспрепятствовать благочестивому странствованию в Мекку, которое Ибрагим предпринял в сопровождении блестящей свиты с целью снискать одним разом и расположение народа, и покровительство пророка. Кавалерийский отряд пресек ему дорогу и овладел его особой, и несчастный Ибрагим испустил дух в Харранской тюрьме закованным в железные кандалы, не вкусив обещанной ему верховной власти. Двое младших его братьев, Саффа и ал-Мансур, спаслись от преследований тирана и скрывались в Куфе до той поры, когда преданность народа и приближение их восточных друзей дозволили им показаться перед нетерпеливой публикой. Облекшись в одеяние халифа и в цвета своей секты, Саффа направился к мечети, окруженный религиозною и военною пышностью; взойдя на церковную кафедру, он произнес молитву и проповедь в качестве законного Мухаммедова преемника, а когда он удалился, его родственники связали преданный народ верноподданническою присягой. Но этот важный спор разрешился не в Куфской мечети, а на берегах Заба. Все преимущества, по-видимому, были на стороне белой партии: и авторитет установленного правительства, и армия из ста двадцати тысяч солдат, которой приходилось бороться с неприятелем вшестеро менее многочисленным, и личное присутствие, и личные достоинства четырнадцатого и последнего халифа из рода Омейядов, Мервана. Еще до своего вступления на престол Мерван был награжден за свои военные подвиги в Грузии почетным прозвищем Осла Месопотамии, и его можно бы было поставить наряду с самыми великими монархами, если бы, по выражению Абу-л-Фида, веления судьбы не предназначили этот момент для гибели его рода, а противиться этим велениям было бы не в состоянии никакое человеческое благоразумие и мужество. Приказания Мервана или были не поняты, или не были исполнены; возвращение его коня, с которого он сошел на минуту по необходимости, заставило думать, что он погиб, а дядя его соперника, Абд Аллах искусно воспользовался энтузиазмом черных экскадронов. После непоправимого поражения халиф бежал в Мосул; но на городском валу уже развевалось знамя Аббассидов; тогда он снова перешел через Тигр, окинул печальным взглядом свой Харранский дворец, переправился через Евфрат, покинул укрепления Дамаска и, не останавливаясь в Палестине, в последний раз раскинул свой лагерь в Бузире на берегах Нила. Быстроту его отступления ускорял неутомимый Абд Аллах, силы и слава которого росли вместе с успехами преследования; остатки белой партии были окончательно побеждены в Египте, и копье, прекратившее и жизнь и тревоги Мервана, быть может, оказало одинаковую услугу и побежденному, и победителю. Безжалостная предусмотрительность победителя искоренила самые отдаленные ветви сопернического рода; кости этих врагов были разбросаны где попало; их память была предана проклятию, и мученическая смерть Гусейна была вдоволь вымещена на потомстве его тиранов. Восемьдесят Омейядов, положившихся на честь или на милосердие своих врагов, были приглашены на банкет в Дамаск. В нарушение правил гостеприимства, они были умерщвлены; обеденный стол был накрыт над их трупами, а их предсмертные стоны были той музыкой, которая усиливала веселость гостей. С окончанием междоусобной войны династия Аббассидов прочно утвердилась на престоле; но только одним христианам послужили на пользу разборы последователей Мухаммеда и понесенные ими потери.