Текст книги " Закат и падение Римской Империи. Том 6"

Автор книги: Эдвард (Эдуард ) Гиббон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Из своего лагеря в Палестине Амр двинулся на завоевание Египта, или сюрпризом исторгнув разрешение халифа, или, быть может, не дождавшись этого разрешения. Благородный Омар полагался на своего Бога и на свой меч, которые уже расшатали могущество Хосрова и Цезаря; но сопоставляя ничтожные военные силы мусульман с важностью предприятия, он упрекал самого себя в опрометчивости и внимал советам своих трусливых товарищей. Читатели Корана были хорошо знакомы с высокомерием и величием фараонов, а десятикратного повторения чудес было едва достаточно не для того, чтоб обеспечить победу шестисот тысяч сыновей Израиля, а для того, чтоб доставить им возможность спастись бегством, городов в Египте было много, и они были многолюдны; они были прочно построены и укреплены; один Нил со своими многочисленными рукавами представлял непреодолимую преграду, а римляне должны были упорно защищать житницу императорской столицы. Ввиду таких затруднений повелитель правоверных положился на счастье или на то, что он называл Провидением. Неустрашимый Амр выступил из Газы во главе только четырех тысяч арабов, когда к нему прибыл посланец от Омара. “Если вы еще находитесь в Сирии, – гласило двусмысленное послание, – то отступите немедленно; если же, в минуту получения этого письма, вы уже достигли египетской границы, то подвигайтесь с уверенностью вперед и полагайтесь на помощь Бога и ваших единоверцев”. Амр опасался изменчивости правительственных распоряжений потому, что познакомился с нею на собственном опыте, или, быть может, потому, что ему были доставлены какие-то тайные сведения, – и он продолжал свое наступательное движение до той минуты, когда раскинул свои палатки на территории, несомненно принадлежавшей Египту. Там он собрал своих офицеров, вскрыл письмо, прочел его, с серьезным видом осведомился о названии и географическом положении места, на котором находился, и заявил о своей готовности исполнить волю халифа. После тридцатидневной осады он овладел ал-Фарамой или Пелузием, а этот ключ Египта, как его не без оснований называли, открыл ему доступ внутрь страны до самых развалин Гелиополя и до окрестностей теперешнего Каира.

На западной стороне Нила, на небольшом расстоянии к востоку от пирамид и к югу от Дельты, город Мемфис, имевший сто пятьдесят стадий в окружности, свидетельствовал о величии древних египетских царей. Под владычеством Птолемеев и Цезарей местопребывание правительства было перенесено к берегу моря; древнюю столицу затмили искусства и богатства Александрии; дворцы, а в конце концов и храмы были заброшены и пришли в упадок; тем не менее во времена Августа и даже во времена Константина Мемфис все еще принадлежал к числу самых больших и самых многолюдных провинциальных городов. Берега Нила, которые в этом месте отстоят один от другого на три тысячи футов, были соединены двумя мостами, из которых один держался на шестидесяти лодках, другой на тридцати, а оба они соединялись среди реки небольшим островом Руд, который был покрыт садами и жилищами. У восточной оконечности моста находились город Бабилиун и лагерь римского легиона, охранявшего переход через реку и вторую столицу Египта. Амр со всех сторон окружил эту важную крепость, которую можно было считать частью города Мемфис или Мисрах; в его лагерь скоро прибыло подкрепление из четырех тысяч сарацинов, а громившими городские стены военными машинами он, вероятно, был обязан искусству и усердию своих сирийских союзников. Однако осада продолжалась семь месяцев, и опрометчивые завоеватели были окружены разлившимися водами Нила, которые грозили им гибелью. Их последний приступ был и смел и удачен; они перешли через ров, который был защищен железными клиньями, приставили к стене свои штурмовые лестницы, ворвались в крепость с криками: “Бог Победоносен!” – и оттеснили греков к их лодкам и к острову Руд. Так как эта местность пользовалась удобными сообщениями и с заливом, и с Аравийским полуостровом, то завоеватель предпочел ее Мемфису, который вследствие того обезлюдел; палатки арабов превратились в постоянные жилища, а первая воздвигнутая там мечеть была освящена присутствием восьмидесяти товарищей Мухаммеда. Из их лагеря, раскинутого на восточном берегу Нила, возник новый город, а соседние кварталы Бабилиуна и Фустата, при своем теперешнем упадке, смешиваются под общим названием Старого Мисраха, или Каира, по отношению к которому они составляют обширное предместье. Но название Каира, или Города Победы, в сущности, принадлежит новой столице, которая была основана в десятом столетии халифами из рода Фатимидов. Она мало-помалу удалялась от берега реки, но внимательный наблюдатель может проследить непрерывный ряд зданий от памятников царствования Сезостриса до памятников царствования Саладина.

Однако несмотря на то, что предприятие арабов оказалось и успешным, и прибыльным, им пришлось бы отступить в степь, если бы они не нашли могущественного союзника внутри страны. Суеверия туземцев и их восстание содействовали успехам Александра; они ненавидели своих персидских тиранов, исповедывавших религию магов, – ненавидели за то, что они жгли египетские храмы и удовлетворяли свой святотатственный аппетит мясом бога Аписа. По прошествии десяти столетий та же причина вызвала такой же переворот, и исповедовавшие христианство копты выказали такое же, как и прежде, усердие на защиту непонятного для них религиозного учения. Я уже имел случай говорить о происхождении и об успехах монофизитов и о том, что гонение, которому их подвергал император, превратило эту секту в нацию и восстановило Египет и против императорской религии, и против императорского правительства. Яковитская церковь встретила сарацинов как освободителей, и во время осады Мемфиса велись и тайные, и успешные мирные переговоры между победоносной армией и нацией рабов. Один богатый и знатный египтянин, по имени Мокавкас, скрыл свои религиозные верования для того, чтобы получить должность правителя своей провинции; во время смут, вызванных персидской войной, он стремился к приобретению независимости; присланное Мухаммедом посольство возвело его в звание монарха; но при помощи богатых подарков и двусмысленных комплиментов он отклонил приглашение принять новую религию. Он навлекал на себя гнев Ираклия тем, что употребил во зло оказанное ему доверие; из высокомерия или из страха он медлил изъявлением покорности, а личные интересы побуждали его перейти на сторону сарацинов и положиться на их помощь. На первом совещании с Амром он без негодования выслушал обычное предложение или веровать в Коран, или уплачивать дань, или сражаться. “Греки, – отвечал Мокавкас, – решились сражаться; но я не желаю иметь ничего общего с греками ни в этой жизни, ни в будущей и навсегда отрекаюсь и от византийского тирана, и от его Халкедонского собора, и от его рабов – Мелькитов. Что касается лично меня и моих единоверцев, то мы решились жить и умереть, исповедуя Евангелие и единство естества во Христе. Мы не можем принять откровений вашего пророка, но мы желаем мира и охотно соглашаемся уплачивать его мирским преемникам дань и подчиняться им”. Дань была установлена в размере двух золотых монет с каждого христианина; но старики, монахи, женщины и дети обоего пола, еще не достигшие шестнадцати лет, были освобождены от этого личного налога; копты, жившие и по ту, и по сю сторону Мемфиса, поклялись в верности халифу и обещали трехдневный гостеприимный прием каждому мусульманину, которому придется странствовать по стране. Эта хартия безопасности ниспровергла церковную и светскую тиранию Мелькитов; со всех церковных кафедр стали раздаваться анафемы св. Кирилла, а священные здания вместе с церковным достоянием были возвращены общине яковитов, которые стали невоздержно пользоваться этим моментом торжества и мщения. По настоятельным приглашениям Амра их патриарх Вениамин покинул свое степное пристанище, а после первого с ним свидания любезный араб утверждал, что никогда еще не беседовал с христианским священником, который отличался бы более безупречным характером и более почтенной наружностью. Во время перехода из Мемфиса до Александрии наместник Омара не принимал никаких предосторожностей для своей личной безопасности, полагаясь на усердие и на признательность египтян; при его приближении дороги и мосты тщательно исправлялись, и ему постоянно доставлялись и съестные припасы, и все нужные сведения. Жившие в Египте греки не превышали своим числом и десятой части туземного населения; они не могли устоять против всеобщей измены; их всегда ненавидели, а теперь перестали бояться; судьи стали покидать свои трибуналы, а епископы – свои алтари, и гарнизоны отдаленных городов сдавались восставшим народным массам или вследствие того, что были застигнуты врасплох, или вследствие того, что были лишены подвоза съестных припасов. Если бы Нил не служил путем безопасных и скорых сообщений с морем, то не мог бы спастись ни один из тех, кто по рождению, по языку, по должности или по религии имел что-либо общее с ненавистным именем греков.

Вследствие своего отступления из Верхнего Египта греки собрали значительные военные силы на острове Дельты; естественные и искусственные протоки Нила представляли ряд сильных и удобозащищаемых позиций, и чтобы расчистить путь к Александрии, сарацинам пришлось выдержать в течение двадцати двух дней несколько генеральных сражений и стычек. В летописях их завоеваний осада Александрии была едва ли не самым трудным и не самым важным из их военных предприятий. Первый торговый город в мире был обильно снабжен и средствами существования, и средствами обороны. Его многочисленные жители сражались за самые дорогие человеческие права – за религию и за собственность, а вследствие ненависти, которую питало к ним туземное население, они, по-видимому, были лишены возможности пользоваться благами мира и веротерпимости. Море было постоянно открыто, и если бы Ираклий пробудился из своего усыпления ввиду общественного бедствия, он мог бы беспрепятственно присылать свежие армии из римлян и из варваров для защиты второй столицы империи. Необходимость оборонять окружность в десять миль принудила бы греков разделить их силы, а это обстоятельство было бы благоприятно для военных хитростей предприимчивого врага; но две стороны этого продолговатого четырехугольника были прикрыты морем и озером Мареотида, и каждая из их узких оконечностей представляла фронт длиною лишь в десять стадий. Усилия арабов не были несоразмерны с трудностью предприятия и с важностью цели. С высоты мединского трона взоры Омара были устремлены на лагерь и на город; его голос призывал арабские племена и сирийских ветеранов к участию в борьбе, а блестящая репутация и плодородие Египта усиливали усердие тех, кто желал участвовать в этой священной войне. Желание низвергнуть или изгнать своих тиранов побуждало туземцев усердно содействовать усилиям Амра; пример их союзников, быть может, воспламенил в них некоторые проблески воинственного мужества, а Мокавкас ласкал себя надеждой, что будет похоронен в церкви св. Иоанна Александрийского. Патриарх Евтихий замечает, что сарацины сражались с львиною яростью; они отражали частые и почти ежедневные вылазки осажденных и скоро, в свою очередь, стали нападать на городские стены и башни. При каждом нападении меч и знамя Амра блестели в авангарде мусульман. Однажды он едва не погиб от своей неблагоразумной храбрости; следовавший за ним отряд проник внутрь цитадели, но был принужден отступить, а главнокомандующий вместе с одним из своих друзей и с одним рабом остался пленником в руках христиан. Когда Амр был приведен к префекту, он не позабыл своего достоинства, но позабыл о своем положении; по его высокомерному поведению и энергическому тону его речи неприятель мог догадаться, что это был наместник халифа, и один солдат уже занес свою секиру, чтобы отрубить голову смелого пленника. Он был обязан своим спасением находчивости раба, который внезапно ударил своего повелителя по лицу и гневным тоном приказал ему молчать в присутствии старших. Легковерный грек дался в обман; он внял предложению мирного договора, отпустил своих пленников в надежде, что вместо них будут присланы более важные послы, и узнал свою ошибку лишь тогда, когда раздавшиеся в мусульманском лагере радостные возгласы возвестили о возвращении главнокомандующего и выставили на общее осмеяние наивность неверных. Наконец, после четырнадцатимесячной осады и после потери двадцати трех тысяч человек сарацины одержали верх: греки посадили на суда свои упавшие духом и уменьшившиеся числом войска, и знамя Мухаммеда было водружено на стенах египетской столицы. “Я овладел, – писал Амр халифу, – великим западным городом. Я не в состоянии перечислить его разнообразные богатства и красоты и вынужден ограничиться замечанием, что он заключает в себе четыре тысячи дворцов, четыре тысячи бань, четыреста театров или увеселительных заведений, двенадцать тысяч лавок для продажи растительной пищи и сорок тысяч обложенных данью иудеев. Город был взят вооруженной силой без заключения договора или капитуляции, и мусульмане горят нетерпением воспользоваться плодами своей победы.” Повелитель правоверных решительно отверг всякую мысль о грабеже и приказал своему наместнику беречь богатства и доходы Александрии на общественные нужды и на распространение мусульманской религии; жителям была сделана перепись, и они были обложены данью; на фанатизм и на злобу яковитов была наложена узда, а преклонившиеся под иго арабов мелькиты получили дозволение мирно и спокойно исповедовать свою религию. Известие об этом позорном пагубном событии потрясло физические силы Ираклия, и без того уже приходившие в упадок, и он умер от водяной почти через семь недель после падения Александрии. Во время малолетства его внука жалобы народа, лишившегося своего ежедневного пропитания, заставили византийское правительство попытаться снова овладеть столицей Египта. В течение четырех лет римская эскадра и римская армия два раза занимали гавань и укрепления Александрии. Они были два раза прогнаны мужественным Амром, который, ввиду этой внутренней опасности, поспешил возвратиться из своих дальних экспедиций в Триполи и в Нубию. Но ввиду легкости, с которой неприятель мог делать такие попытки, ввиду его возобновлявшихся нападений и упорного сопротивления Амр дал клятву, что, если ему придется в третий раз загонять неверных в море, он сделает доступ в Александрию со всех сторон таким же легким, как легок доступ в жилище проститутки. Он сдержал свое слово и приказал срыть в нескольких местах городские стены и башни, но, наказывая город, он щадил население, и мечеть Милосердия была воздвигнута на том месте, где победоносный вождь сдержал неистовство своих войск.

Я обманул бы ожидания читателя, если бы умолчал об уничтожении александрийской библиотеки, которое было описано ученым Абул-Фарадисом. Амр был одарен более любознательным и более благородным умом, чем большинство его соотечественников, и в часы досуга арабский вождь находил удовольствие в беседах с последним учеником Аммония, Иоанном, которому было дано прозвище Филопонусаза его тщательные труды по части грамматики и философии. Одобренный этими фамильярными сношениями,Филопонус осмелился просить подарка, который был в его глазах неоценим, а в глазах варваров ничего не стоил: он попросил, чтобы ему отдали великолепную библиотеку, которая была единственной военной добычей, оставленной завоевателем без внимания. Амр был расположен исполнить желание грамматика, но по своей строгой честности не хотел отчуждать даже самой малоценной собственности без разрешения халифа, а хорошо известный ответ Омара был внушен невежеством фанатика: “Если эти произведения греков согласны с книгой Божией, то они бесполезны и нет никакой надобности сохранять их; если же они не согласны с этой книгой, то они вредны и должны быть уничтожены”. Это решение было приведено в исполнение со слепою покорностью: массы бумаги или пергамента были распределены между четырьмя тысячами городских бань, и таково было невероятное множество этих книг, что это драгоценное топливо едва могло быть израсходовано в течение шести месяцев. С тех пор как Династии Абул-Фарадиса вышли в свет в латинском переводе, эта басня постоянно повторялась и все ученые с благочестивым негодованием оплакивали непоправимую утрату этих памятников учености, искусств и гения древних народов. Что касается меня, то я сильно расположен отвергать и самый акт, и его последствия. Этот факт действительно неправдоподобен. “Читайте и удивляйтесь!” – восклицает сам историк, а одиночному свидетельству иноземца, писавшего свой рассказ на границах Мидии по прошествии шестисот лет, служит противовесом молчание двух более древних летописцев, которые оба были христиане, оба были египетские уроженцы и между которыми самый древний – патриарх Евтихий – подробно описывал завоевание Александрии. Строгий приговор Омара противоречил разумному и правоверному принципу магометанских казуистов: они положительно утверждают, что не следует предавать пламени приобретенные путем завоевания священные книги иудеев и христиан и что закон не воспрещает правоверным пользоваться плодами мирской учености – произведениями историков и поэтов, докторов и философов. Первые преемники Мухаммеда, быть может, отличались более склонным к разрушению религиозным рвением; но в настоящем случае пламя должно бы было скоро потухнуть по недостатку топлива. Я не буду пересказывать всех несчастий, постигших александрийскую библиотеку, – не буду говорить ни о пожаре, который невольно зажег в ней Цезарь ради собственной защиты, ни о зловредном ханжестве христиан, старавшихся уничтожить памятники идолопоклонства. Но если мы проследим ряд современных свидетельств от эпохи Антонинов до эпохи Феодосия, то мы придем к убеждению, что в царском дворце и в храме Сераписа уже не было тех четырех или семисот тысяч волюмов, которые были собраны любознательностью и щедростью Птолемеев. Книгохранилище, быть может, и служило украшением для церкви и для резиденции патриархов; но если громадная масса полемических сочинений Ариан и Монофизитов действительно была сожжена в публичных банях, то философ может с улыбкой заметить, что, в конце концов, эти сочинения принесли хоть какую-нибудь пользу человечеству. Я искренно сожалею о тех более ценных библиотеках, которые погибли при разрушении Римской империи; но когда я соображаю, какой длинный промежуток времени отделяет нас от этой эпохи, какой вред причиняло невежество и какие бедствия были последствием войн, я удивляюсь не столько нашим утратам, сколько уцелевшим сокровищам. Много оригинальных и интересных фактов предано забвению; произведения трех великих римских историков дошли до нас в искаженном виде, и мы лишены множества интересных лирических, ямбических и драматических произведений греческой поэзии. Тем не менее мы должны с признательностью вспоминать о том, что время и случайные несчастья пощадили те классические произведения, которые считались у древних самыми гениальными и самыми знаменитыми; древние ученые, произведения которых дошли до нас, изучали и сравнивали произведения своих предшественников, и мы не имеем никакого основания предполагать, чтобы какая-либо важная истина, какое-либо полезное открытие в сфере искусства или в природе могли ускользнуть от любознательности нашего времени.

В управлении Египтом Амр уравновешивал требования справедливости с требованиями политики – интересы правоверных, пользовавшихся покровительством Божиим, с интересами союзников, пользовавшихся покровительством человеческим. Среди смут, вызванных, с одной стороны, завоеванием Египта, а с другой – освобождением египтян от греческого владычества, притязания коптов и меч арабов были главными нарушителями внутреннего спокойствия. Первым Амр объявил, что за крамолу и за вероломство будет наказывать вдвойне: что будет наказывать доносчиков как своих личных врагов и будет возвышать их невинных соотечественников, которых они из зависти стараются унизить и вытеснить. Арабов он убеждал, что и религия, и честь требуют от них, чтобы они не роняли своего личного достоинства, чтобы они угождали и Богу и халифу своим скромным и сдержанным поведением, чтобы они щадили и защищали народ, положившийся на их совесть, и чтобы они довольствовались теми блестящими наградами за победу, которые достались им законным путем. Что касается управления финансами, он не одобрял несложного, но вместе с тем обременительного введения подушной подати и основательно предпочел налоги, соразмерные с чистым доходом, который доставляет та или другая отрасль земледелия и торговли. Третья часть налогов была назначена на ежегодный ремонт плотин и каналов, столь необходимых для общественного благосостояния. При такой системе управления плодородие Египта стало восполнять бесплодность Аравии, и вереницы верблюдов, навьюченных зерновым хлебом и съестными припасами, стали почти без перерывов покрывать всю длинную дорогу, которая ведет из Мемфиса в Медину. Гениальный Амр скоро восстановил водные сообщения с морем, устройство которых было или только предпринято, или доведено до конца фараонами, Птолемеями и Цезарями, и от Нила до Красного моря был проведен канал длиной по меньшей мере, в восемьдесят миль. Этот внутренний водный путь, соединявший Средиземное море с Индийским океаном, был скоро закрыт, потому что его нашли и бесполезным, и опасным: трон халифов был перенесен из Медины в Дамаск, и возникло опасение, что для греческого флота откроется возможность проникать до священных городов Аравии.

О вновь завоеванной стране халиф Омар имел поверхностные понятия, по доходившим до него слухам и по тем легендам, с которыми познакомился из Корана. Он выразил желание, чтобы его наместник доставил ему точные сведения о царстве фараонов и о мелькитах, и ответ Амра представляет живое и довольно верное описание этой оригинальной страны. “Повелитель правоверных! Египет представляет смесь чернозема с зеленоватыми растениями, находящуюся промеж обратившейся в пыль горы и красного песка. Расстояние от Сиены до моря может быть определено одним месяцем пути для всадника. Вдоль равнины течет река, на которой лежит благословение Всевышнего и вечером, и утром и воды которой возвышаются и спадают вместе с обращением Солнца и Луны. Когда ежегодно возобновляющаяся благость Провидения разверзает ручьи и источники, которые питают землю, Нил катит свои вздымающиеся и шумные волны по египетскому царству; тогда этот благотворный поток покрывает поля, а жители переезжают из одного селения в другое на раскрашенных лодках. Возвращаясь в свое русло, воды оставляют после себя тину, которая удобряет землю для посевов разного рода; толпы земплепашцев, под которыми не видно земли, можно сравнить с роем трудолюбивых муравьев, а их природную лень прогоняют плеть смотрителя за работами и надежда обильного урожая цветов и земных продуктов. Они редко обманываются в этой надежде; но богатство, которое доставляют им пшеница, ячмень, рис, овощи, плодовые деревья и рогатый скот, неправомерно делится между работниками и владельцами. Смотря на время года, внешний вид страны украшают то серебристые волны, то зеленоватый цвет изумруда, то темно-желтый цвет золотистой жатвы. Однако этот благотворный порядок вещей иногда нарушается: в первом году завоевания Египта разлитие Нила очень запоздало и вода поднялась в реке внезапно, что и послужило поводом для следующего назидательного вымысла: рассказывали, будто Омар из благочестия воспретил обычное принесение в жертву девственницы и что оскорбленный Нил спокойно лежал в своем русле, пока брошенное в послушную реку приказание халифа не заставило ее подняться в течение одной ночи на высоту шестнадцати локтей. Удивление, с которым арабы смотрели на вновь завоеванную страну, разнуздывало их врожденную склонность к романтизму. Самые серьезные писатели уверяют нас, что Египет был усеян двадцатью тысячами городов или селений, что при обложении населения налогами одни копты – кроме греков и арабов – оказались в числе шести миллионов платящих дань подданных халифа, а число коптов обоего пола и всякого возраста доходило до двадцати миллионов, и что в казну халифа страна ежегодно вносила триста миллионов золотом или серебром. Наш рассудок восстает против таких преувеличенных вычислений, а их неосновательность сделается еще более очевидной, если мы возьмем в руки компас и измерим пространство годной для житья почвы: мы найдем, что равнина, которая тянется от тропика до Мемфиса, редко имея более двенадцати миль в ширину, и треугольник дельты, представляющий гладкую поверхность в две тысячи сто квадратных миль, составляют двенадцатую часть объема Франции. Более тщательные исследования приводят нас и к более основательным вычислениям. Созданные ошибкой переписчика триста миллионов сокращаются в весьма порядочный доход из четырех миллионов трехсот тысяч золотых монет, из которых девятьсот тысяч шли на уплату солдатского жалованья. Две достоверные росписи, из которых одна принадлежит к текущему столетию, а другая к двенадцатому, низводят число селений и городов до все еще почтенной цифры двух тысяч семисот. Один французский консул, долго живший в Каире, определил число живущих в Египте магометан, христиан и иудеев крупной, хотя и не неправдоподобной цифрой почти в четыре миллиона.

IV. Завоевание Африки от берегов Нила до берегов Атлантического океана было впервые предпринято при халифе Османе. Этот благочестивый замысел был одобрен товарищами Мухаммеда и начальниками племен, и двадцать тысяч арабов выступили из Медины с подарками и с благословле-ниями повелителя правоверных. В лагере под Мемфисом к ним присоединились еще двадцать тысяч соотечественников, а главное начальство было вверено сыну Сада и молочному брату халифа Абд Аллаху, который незадолго перед тем занял место завоевателя и правителя Египта. Однако ни милостивое расположение монарха, ни личные достоинства Абд Аллаха не могли загладить воспоминания о его преступном вероотступничестве. Благодаря тому, что Абд Аллах рано принял религию Мухаммеда и имел хороший почерк, на него была возложена важная обязанность переписывать листы Корана; но он не оправдал оказанного ему доверия, извратил текст, насмехался над своими ошибками и бежал в Мекку для того, чтобы избежать заслуженного наказания и для того, чтобы публично обнаружить невежество пророка. После завоевания Мекки он пал к стопам Мухаммеда: его слезы и ходатайство Османа исторгли от Мухаммеда вынужденное помилование; но при этом пророк заявил, что он потому так долго колебался, что выжидал, чтобы кто-нибудь из его верных приверженцев отомстил нанесенную ему обиду в крови вероотступника. Впоследствии Абд Аллах с кажущейся преданностью и с действительным успехом служил религии, которую он уже не имел никакого интереса покидать; его знатное происхождение и его дарования доставили ему почетное положение среди курейшитов, а в национальной кавалерии Абд Аллах славился как самый отважный и самый ловкий из всех арабских наездников. Во главе сорока тысяч мусульман он выдвинулся из Египта в незнакомые западные страны. Пески Барки могли быть непроходимы для римского легиона, но арабы имели при себе своих верных верблюдов, и этих степных уроженцев нисколько не пугал вид знакомой им почвы и климата. После утомительного похода они раскинули свои палатки перед стенами Триполи, приморского города, в котором мало-помалу сосредоточились и название, и богатства, и население всей провинции, и который в настоящее время занимает третье место между государствами Берберии. Подкрепления, состоявшие из греческих войск, были застигнуты на берегу моря и разбиты наголову; но укрепления Триполи устояли против первых приступов, а приближение префекта Григория побудило сарацинов прекратить осаду и подвергнуть свою участь опасностям решительного сражения. Если под начальством префекта действительно было сто двадцать тысяч человек, то регулярные императорские войска должны были совершенно теряться в массе полунагих и недисциплинированных африканцев и мавров, составлявших главную силу этой армии или, вернее, наполнявших ее многочисленные ряды. Он с негодованием отверг выбор между исповедованием Корана и уплатою дани, и в течение нескольких дней две армии вели ожесточенную борьбу с рассвета до полудня, когда усталость и чрезвычайная жара заставляли их искать отдыха и прохлады под лагерными палатками. Рядом с Григорием, как рассказывают, сражалась его дочь, отличавшаяся необыкновенною красотой и храбростью; она с ранней молодости научилась ездить верхом, стрелять из лука и владеть палашом и выделялась между самыми передовыми бойцами богатством своего оружия и костюма. Ее рука и сто тысяч золотых монет были обещаны тому, кто принесет голову арабского главнокомандующего, и африканское юношество было воодушевлено перспективной такой блестящий награды. По настоятельным просьбам своих приближенных Абд Аллах удалился с поля сражения для того, чтобы не подвергать свою жизнь опасности; но вследствие удаления вождя и нерешительного или неудачного исхода всех нападений сарацины пали духом.

Знатный араб Зубайр, сделавшийся впоследствии соперником Али и отцом одного халифа, выказал свою храбрость в Египте: он прежде всех приставил штурмовую лестницу к стенам Бабилиуна. Во время африканской экспедиции Абд Аллах отрядил его с особым поручением. При первом известии о битве он пробился сквозь лагерь греков с двенадцатью товарищами и спешил разделить опасности своих соотечественников, не подкрепляя себя ни пищей, ни отдыхом. Окинув взглядом поле сражения: “Где же наш главнокомандующий?” – спросил он. “В своей палатке”. – “Разве место вождя мусульман в палатке?” Покрасневший от стыда Абд Аллах стал объяснять, какую цену имеет для армии жизнь ее начальника и какой опасности подвергает эту жизнь награда, обещанная римским префектом. “За неблагородный вызов, – сказал Зубайр, – отплатите неверным таким же вызовом. Объявите вашей армии, что за голову Григория вы наградите его плененной дочерью и такой же суммой в сто тысяч золотых монет”. Наместник халифа поручил мужественному и осмотрительному Зубайру привести в исполнение им самим придуманную военную хитрость, которая и окончила в пользу сарацинов борьбу, так долго остававшуюся нерешительной. Благодаря своей изворотливости и ловкости мусульмане скрыли от неприятеля немногочисленность тех войск, которые поддерживали сражение до той минуты, когда солнце уже поднялось высоко; а между тем одна часть их армии скрывалась в своих палатках. Противники разошлись измученными: они разнуздали своих лошадей, отложили в сторону свои доспехи и стали готовиться или только делали вид, что готовятся к вечернему отдыху и к завтрашнему бою. Вдруг раздался сигнал к нападению; из арабского лагеря высыпали толпы бодрых и неустрашимых воинов, и длинные ряды греков и африканцев были застигнуты врасплох и опрокинуты новыми эскадронами правоверных, которые могли казаться в глазах фанатиков отрядом спускавшихся с неба ангелов. Сам префект пал от руки Зубайра; его дочь, искавшая мщения и смерти, была окружена и взята в плен, а спасавшийся бегством неприятель вовлек в свою гибель город Суфетула, в котором наделся укрыться от сабель и пик арабов. Суфетула была построена в ста пятидесяти милях к югу от Карфагена на отлогой покатости, которую орошал поток и которую покрывала тенью роща из можжевельника, а любознательный путешественник до сих пор может восхищаться римскою роскошью, глядя на развалины триумфальной арки портика и трех храмов коринфского ордена. После падения этого богатого города и провинциальные жители, и варвары стали со всех сторон молить победителя о пощаде. Предложения уплачивать подать и изъявления преданности должны были льстить тщеславию или религиозному усердию арабов; но понесенные ими потери, усталость и распространение заразной болезни помешали им прочно утвердиться в завоеванной стране, и после пятнадцатимесячной кампании они отступили к египетской границе вместе с захваченными в Африке пленниками и добычей. Свою пятую долю халиф уступил одному фавориту под видом уплаты долга в пятьсот тысяч золотых монет; но если правда, что каждый пехотинец получил на свою долю по тысяче золотых монет, а каждый кавалерист по три тысячи, то придется полагать, что интересы государства были вдвойне нарушены этой обманчивой сделкой. Все ожидали, что виновник смерти Григория предъявит свои права на самую ценную часть обещанной награды; так как он долго не являлся, то можно было предполагать, что он пал в битве; наконец, слезы и возгласы дочери префекта при виде Зубайра засвидетельствовали и о мужестве, и о скромности этого благородного воина. Несчастную девушку предложили убийце ее отца; но он неохотно принял ее даже в число своих рабынь, хладнокровно объявив, что он посвятил свой меч на служение религии и что он стремится к более высокой награде, чем прелести смертной красавицы или богатства этой временной жизни. Возложенное на него почетное поручение известить халифа Османа об одержанных мусульманами победах и было той наградой, которая соответствовала его влечениям. Товарищи Мухаммеда, арабские вожди и народ собрались в мединской мечети, чтобы выслушать интересный рассказ Зубайра, а так как оратор ничего не позабыл, кроме тех услуг, которые он сам оказал своими советами или своими подвигами, то арабы присоединили имя Абд Аллаха к геройским именам Халида и Амра.