Текст книги " Закат и падение Римской Империи. Том 6"

Автор книги: Эдвард (Эдуард ) Гиббон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

II. Лишь только Абу Бакр восстановил единство религии и управления, он разослал следующий циркуляр к арабским племенам: “От имени всемилосердного Бога к остальным правоверным. Да ниспошлет вам Господь здравие и благоденствие, милость и благословение. Я восхваляю Всемогущего Бога и молюсь за его пророка Мухаммеда. Сим уведомляю вас, что я намерен отправить правоверных в Сирию для того, чтоб вырвать ее из рук неверных. Вместе с тем хочу, чтоб вы знали, что сражаться за религию – значит повиноваться воле Божьей? Его посланцы возвратились назад с известиями о благочестивом и воинственном воодушевлении, которое они возбудили во всех провинциях, и лагерь близ Медины стал мало-помалу наполняться толпами неустрашимых сарацинов, жаждавших деятельности, жаловавшихся на жаркое время года и на недостаток провизии и от нетерпения роптавших на мешкотного халифа. Лишь только вся армия была в сборе, Абу Бакр взошел на возвышение, сделал смотр людям, лошадям и оружию и произнес горячую молитву за успех предприятия. В первый день похода он сам шел пешком вместе с армией, а когда пристыженные вожди вздумали сойти со своих коней, халиф успокоил их совесть, объявив им, что и те, которые едут верхом, и те, которые идут пешком для пользы религии, в равной мере достойны награды. Инструкции, которые он дал начальникам сирийской армии, были внушены тем воинственным религиозным фанатизмом, который стремится к удовлетворению мирского честолюбия, делая вид, будто презирает его. “Помните, – говорил преемник пророка, – что вы всегда находитесь в присутствии Божием, на краю смерти, в уверенности, что настанет последний суд, и в надежде достигнуть рая. Воздерживайтесь от несправедливости и от притеснений; совещайтесь с вашими сотоварищами и старайтесь сохранить любовь и доверие ваших войск. Когда вы будете сражаться во славу Божию, держите себя так, как прилично мужчинам, и не поворачивайтесь спиной к неприятелю; но не пятнайте ваших побед кровью женщин или детей. Не уничтожайте пальмовых деревьев и не жгите жатву на полях. Не срубайте плодовых деревьев и не делайте вреда рогатому скоту, за исключением того, который будете убивать для употребления в пищу. Когда вы заключите какой бы то ни было договор или особое условие, соблюдайте его и будьте так же снисходительны на деле, как были снисходительны на словах. По мере того как вы будете продвигаться вперед, вы будете встречать религиозных людей, уединенно живущих в монастырях и избравших этот способ служения Господу: оставляйте их в этом одиночестве, не убивайте их и не разрушайте их монастырей; вы встретите людей иного разряда, которые принадлежат к синагоге Сатаны и у которых выбрита маковка на голове; раскалывайте им череп и не давайте им пощады, если они не обратятся в магометанскую веру или не будут уплачивать дани”. Арабам строго воспрещались всякие нечестивые или пустые разговоры и всякие опасные напоминания о старых распрях; среди лагерной суматохи они усердно исполняли обряды своей религии, а часы отдыха проводили в молитве, в благочестивых размышлениях и в изучении Корана. Неумеренное или даже воздержное употребление вина наказывалось восьмьюдесятью ударами по пяткам, а многие из тайно нарушавших это предписание, воспламеняясь тем рвением, которым отличается всякая новая религия, сами признавались в своей вине и требовали заслуженного наказания. После некоторых колебаний начальство над сирийской армией было вверено одному из меккских беглецов и товарищей Мухаммеда Абу Тубайду, усердие и благочестье которого смягчались, но не ослаблялись чрезвычайной кротостью характера и сердечной добротой. Но во всех затруднительных обстоятельствах солдаты обращались к высшим дарованиям Халида, и на кого бы ни пал выбор монарха, все-таки Меч Божий был и на самом деле и в общем мнении главным вождем сарацинов. Он повиновался без принуждения; к нему обращались за советами без зависти, и таково было воодушевление этого человека, или, верней, таков был дух того времени, что Халид изъявлял готовность служить под знаменем веры, даже если бы оно находилось в руках ребенка или врага. Действительно, победоносному мусульманину были обещаны слава, богатство и владычество; но ему старательно внушали, что если блага этой жизни будут единственною целью его деяний, они будут и единственной его наградой.

Римское тщеславие украсило названием Аравии ту из пятнадцати сирийских провинций, в состав которой входили земли к востоку от Иордана, и потому для первого нашествия сарацинов могло служить оправданием нечто вроде национального права. Эта страна обогащалась от разнообразных выгод, доставляемых торговлей; благодаря заботливости императоров она была защищена рядом укреплений, а многолюдные города Гераса, Филадельфия и Босра были ограждены своими крепкими стенами, по меньшей мере, от нападений врасплох. Последний из этих городов был восемнадцатой станцией на пути из Медины; эта дорога была хорошо знакома караванам Хиджаза и Ирака, ежегодно посещавшим этот обильный рынок и местных, и степных продуктов; опасения, которые постоянно внушала зависть арабов, научили жителей владеть оружием, и двенадцать тысяч всадников могли выступить навстречу неприятеля из ворот Босры, название которой означает на сирийском языке сильно укрепленную оборонительную башню. Отряд из четырех тысяч мусульман, ободрившись от первых успешных нападений на беззащитные города и от первых удачных стычек с небольшими неприятельскими отрядами близ границы, осмелился напасть на укрепленную Босру, предварительно потребовав сдачи города. Он не устоял против более многочисленных сирийцев и спасся от гибели благодаря прибытию Халида с тысячью пятьюстами всадниками; Халид не одобрил этого предприятия, возобновил бой и спас своего друга, почтенного Сержабиля, тщетно взывавшего к единству Божью и к обещаниям пророка. После непродолжительного отдыха мусульмане совершили свои омовения песком вместо воды, и, перед тем как им приказали садиться на коней, Халид произнес утреннюю молитву. Уверенные в своей силе жители Босры растворили городские ворота, вывели свои войска на равнину и поклялись умереть для защиты своей религии. Но религия мира не могла устоять против раздававшихся в рядах сарацинов фанатических криков: “На бой, на бой! В рай, в рай”, а происходившее в городе смятение, звон колоколов и возгласы священников и монахов усиливали страх и замешательство христиан. Поле сражения осталось за арабами, потерявшими только двести тридцать человек, а в ожидании человеческой или божеской помощи городской вал Босры был уставлен святыми крестами и освященными знаменами. Губернатор Роман с самого начала советовал покориться; так как народ питал к нему презрение и отставил его от должности, то он желал отомстить за эту обиду и нашел удобный для того случай. На ночном свидании с неприятельскими лазутчиками он сообщил им, что от его дома идет подземная галерея под самые городские стены; сын халифа вместе с сотней волонтеров положились на слово этого нового союзника, и их удача и неустрашимость открыли их товарищам легкий доступ внутрь города. После того как Халид продиктовал условия покорности и уплаты дани, вероотступник, или новообращенный, признался перед народным собранием в измене, которая была так похвальна в глазах мусульман. “Я отказываюсь от всякого общения с вами, – сказал Роман, – и в этом мире, и в будущем. Я отрекаюсь от того, кто был распят, и от всех тех, кто поклоняется ему. Я избираю моим Господом Бога, моей религией Ислам, моим храмом Мекку, моими братьями мусульман и моим пророком Мухаммеда, который был послан для того, чтоб направить нас на истинный путь и ввести истинную религию наперекор тем, кто дает Богу сотоварищей”.

Завоевание Босры, находившейся в четырех днях пути от Дамаска, внушило арабам смелость предпринять осаду древней столицы Сирии. На небольшом расстоянии от городских стен они расположились лагерем среди рощ и фонтанов этой очаровательной местности и со своим обычным предложением или переходить в мусульманскую веру, или уплачивать дань, или сражаться они обратились к мужественному городскому населению, незадолго перед тем получившему подкрепление из пяти тысяч греков. Как при упадке военного искусства, так и при его зарождении сами военачальники нередко делали и принимали вызовы на единоборство; немало копьев было переломлено на равнине Дамаска, и Халид выказал свою личную храбрость при первой вылазке осажденных. После упорной борьбы он одолел и взял в плен одного из христианских военачальников, который по своему мужеству был достойным его соперником. Он тотчас сел на свежего коня, подаренного ему губернатором Пальмиры, и устремился к передовым рядам своей армии. “Отдохните немного, – сказал его друг Дерар, – и позвольте мне заменить вас; ведь вы утомились в борьбе с этой собакой”. ” О Дерар, – возразил неутомимый сарацин, – мы будем отдыхать в том мире. Кто трудится сегодня, будет отдыхать завтра”. С таким же пылом он принял вызов и победил другого бойца, а за то, что двое его пленников не захотели отказаться от своей религии, он с негодованием бросил их головы внутрь города. Исход нескольких генеральных сражений или частных стычек принудил жителей Дамаска сузить сферу их обороны; но посланец, которому они помогли спуститься с городской стены, возвратился с обещанием, что скоро прибудут сильные подкрепления, а их шумные выражения радости сообщили это известие арабам. После непродолжительного совещания арабские генералы решились снять или, верней, приостановить осаду Дамаска до тех пор, пока они не сразятся с армией императора. При отступлении Халид пожелал занять самый опасный пост в арьергарде, но из скромности уступил его Абу Убайду. Однако в минуту опасности он устремился на выручку своему товарищу, которого сильно теснили вышедшие из города шесть тысяч всадников и десять тысяч пехотинцев, и лишь немногие из этих христианских воинов могли рассказать в Дамаске подробности своего поражения. Ввиду важности предстоящей борьбы потребовалось соединение сарацинов, рассеянных по границам Сирии и Палестины, и я приведу содержание одного из циркулярных посланий, адресованного к будущему завоевателю Египта Амру: “Во имя Всемилосердного Бога: от Халида к Амру, здравие и благополучие. Знай, что твои братья-мусульмане предполагают двинуться на Аизнадин, где стоит армия из семидесяти тысяч греков, которые намереваются выступить против нас для того, чтоб своими устами потушить свет Божий; но Бог да сохранит свой свет наперекор неверным. Поэтому, лишь только будет тебе вручено настоящее мое письмо, приходи с теми, кто находится при тебе, в Аизнадин, где ты найдешь нас, если это будет угодно Всевышнему Богу”. Это приказание было охотно исполнено, и те сорок пять тысяч мусульман, которые сошлись в один и тот же день в одном и том же месте, приписывали благости Провидения то, что было плодом их деятельности и усердия.

Почти через четыре года после одержанных над Персией побед спокойствие и самого Ираклия, и его империи было еще раз нарушено появлением нового врага и новой религии, могущественное влияние которой восточные христиане сильно чувствовали на себе, но едва ли ясно сознавали его причины. В своем константинопольском или в своем антиохийском дворце император был встревожен известиями о вторжении арабов в Сирию, о потере Босры и об опасности, угрожавшей Дамаску. Семидесятитысячная армия, состоявшая частью из ветеранов, частью из новобранцев, была собрана в Хомсе, или Эмесе, под главным начальством полководца Вердана, а эти войска, состоявшие преимущественно из кавалерии, могли безразлично назваться сирийскими, греческими или римскими – сирийскими, по имени провинции, в которой они были набраны и которая была театром военных действий, греческими – по религии их монарха и по языку, на котором он говорил, и римскими – по тому громкому имени, которое еще не переставали профанировать преемники Константина. В то время как Вердан ехал по равнине Аизнадина на белом муле, украшенном золотыми цепочками, а вокруг него несли знамена и штандарты, он был удивлен приближением свирепого и полунагого воина, задумавшего осмотреть занимаемые неприятелем позиции. Это был Дерар, отважное мужество которого было внушено и, быть может, преувеличено энтузиазмом его времени и его соотечественников. Ненависть к христианам, жажда добычи и презрение к опасностям были самыми выдающимися наклонностями отважного сарацина, а перспектива неизбежной смерти никогда не могла поколебать его религиозной самоуверенности, никогда не могла ослабить его хладнокровной решимости и даже не могла заглушить несдержанной и воинственной шутливости его нрава. В самых отчаянных предприятиях он был и отважен, и предусмотрителен, и счастлив; после бесчисленных опасностей и после того, как он три раза попадался в плен к неверным, он пережил завоевание Сирии и получил свою долю награды за этот успех. В настоящем случае он один устоял против тридцати римлян, высланных против него Верданом, и, убив или сбросив с лошади семнадцать из них, Дерар возвратился целым и невредимым к своим товарищам, громко превозносившим его мужество. Когда главнокомандующий слегка упрекнул его за опрометчивость, он стал оправдываться с наивностью простого солдата. “Нет, – говорил Дерар, – не я начал борьбу: они пришли с целью захватить меня, и я боялся, чтоб Бог не увидел меня бегущим от врага; действительно, я сражался с увлечением, и Бог, без сомнения, помог мне справиться с ними; если бы я не боялся ослушаться ваших приказаний, я бы не ушел оттуда, и я уже предвижу, что они попадутся в наши руки”. На глазах обеих армий один почтенный грек вышел из рядов неприятельской армии с выгодными для сарацинов мирными предложениями: за то, чтоб они удалились, им предлагали для каждого солдата по одной чалме, по одному платью и по одной золотой монете; их начальнику предлагали десять платьев и сто золотых монет, а халифу – сто платьев и тысячу золотых монет. Презрительная улыбка выразила отказ Халида. “Собаки-христиане, вы хорошо знаете, что вам предстоит выбор между Кораном, уплатой дани и битвой. Мы – такой народ, который находит более наслаждений в войне, нежели в мире, и мы презираем ваши жалкие подаяния, так как и ваши богатства, и ваши семьи, и вы сами скоро будете в нашей власти”. Несмотря на это кажущееся пренебрежение к врагу, Халид был глубоко проникнут сознанием общей опасности. Те из мусульман, которым случалось бывать в Персии и видеть армии Хосрова, признавались, что они никогда еще не видали более грозных военных сил. Из численного превосходства неприятельских войск хитрый сарацин извлек новый мотив, чтоб воспламенить мужество своих солдат. “Перед вами, – сказал он, – стоят соединенные силы римлян; ускользнуть от них нет никакой возможности, но вы можете завоевать Сирию в один день. Исход сражения зависит от вашей дисциплины и стойкости. Берегите свои силы для вечера. Ведь пророк обыкновенно побеждал по вечерам”. В двух происходивших одно вслед за другим сражениях его сдержанное мужество устояло и против неприятельских стрел, и против ропота его собственных войск. Наконец, когда неприятель почти совершенно истощил и свое мужество, и свои запасы стрел, Халид подал сигнал к наступлению и к победе. Уцелевшие остатки императорской армии спаслись бегством в направлении к Антиохии, Кесарии и Дамаску, а за смерть четырехсот семидесяти мусульман служила вознаграждением уверенность, что они отправили в ад более пятидесяти тысяч неверных. Захваченная в этот день добыча была неоценима; она состояла из множества золотых и серебряных знамен и крестов, из драгоценных каменьев, из серебряных и золотых цепей и из бесчисленного количества самого богатого оружия и нарядов. Общее распределение добычи было отложено до взятия Дамаска; но захваченные запасы оружия оказались очень полезными и послужили орудием для новых побед. Известие об этом блестящем успехе было отправлено к халифу, а те из арабских племен, которые относились равнодушно или враждебно к миссии пророка, стали настоятельно требовать своей доли из собранной в Сирии жатвы.

Скорбь и страх быстро принесли эти печальные известия в Дамаск, и городские жители увидели с высоты своих стен возвращение героев Аизнадина. Амр шел в авангарде во главе девяти тысяч всадников; затем следовали одни вслед за другими грозные отряды сарацинов, а арьергард замыкался самим Халидом и знаменем черного орла. Он возложил на деятельного Дерара обязанность содержать вокруг города патрули с двумя тысячами всадников, очищать равнину от неприятеля и не допускать в город ни подкреплений, ни вестовщиков. Остальные арабские вожди заняли указанные им позиции перед семью воротами Дамаска и возобновили осаду со свежей энергией и самоуверенностью. Успешные, но несложные военные операции сарацинов редко соединялись с искусством, с физическим трудом и с употреблением тех военных машин, с которыми были знакомы греки и римляне; они довольствовались тем, что окружали город не столько траншеями, сколько солдатами, отражали вылазки осажденных, пытались взять город при помощи какой-нибудь военной хитрости или приступом, или же выжидали, чтоб он сдался вследствие недостатка съестных припасов или вследствие неудовольствия жителей. Дамаск был готов признать исход Аизнадинской битвы за окончательное и неизменное разрешение спора между императором и халифом, но его мужество снова воспламенили пример и влияние знатного грека Фомы, возвысившегося из положения частного человека до положения Ираклиева родственника. Ночная суматоха и ночное освещение известили осаждающих о готовившейся к утру вылазке, а христианский герой, делавший вид, будто презирает религиозный фанатизм арабов, прибегнул к помощи суеверий, также внушаемых фанатизмом. Высокое распятие было поставлено у главных городских ворот в виду обеих армий; епископ сопровождал вместе со своим духовенством выступавшие из города войска и положил книгу Нового Завета перед изображением Иисуса, а два противника нашли – сообразно со своими верованиями – или оскорбительной, или назидательной молитву, чтоб сын Божий защитил своих служителей и отстоял истину своего учения. Битва свирепствовала с неукротимою яростью, а ловкость Фомы, который был самым искусным стрелком из лука, была гибельна для самых отважных сарацинов до той минуты, когда одна геройская женщина взялась отомстить за их смерть. Жена Абана, сопровождавшая его в этой священной экспедиции, обняла своего умирающего супруга. “Ты счастлив мой милый, – говорила она, – ты отправился к твоему Господу, который сначала соединил нас, а потом разлучил. Я отмщу за твою смерть и сделаю все, что могу, чтоб попасть туда, где ты находишься, потому что я тебя люблю. Впредь ни один мужчина не прикоснется ко мне, потому что я посвятила себя служению Богу”. Не испустив ни одного вздоха и не проронив ни одной слезы, она обмыла труп своего мужа и похоронила его с обычными обрядами. Затем, взяв в руки мужнино оружие, которым она научилась владеть на своей родине, неустрашимая вдова Абана отыскала среди самой горячей свалки то место, на котором сражался убийца ее мужа. Ее первая стрела пронзила руку его знаменоносца; ее вторая стрела ранила Фому в глаз, и христиане пали духом, не видя ни своего знамени, ни своего вождя. Однако мужественный защитник Дамаска не захотел удалиться в свой дворец; его рану перевязали на городском валу; бой продолжался до вечера, и сирийцы отдыхали лежа на своем оружии. Среди ночной тишины удар в большой колокол подал сигнал к нападению; городские ворота растворились, и из каждых ворот отряд бойцов устремился на погруженный в сон лагерь сарацинов. Халид прежде всех взялся за оружие; во главе четырехсот всадников он полетел на самый опасный пункт, и слезы катились по щекам этого закаленного в боях воина в то время, как он с жаром произносил: “Боже, который никогда не спишь, взгляни на твоих служителей и не отдавай их в руки врагов”. Присутствие Меча Божия остановило Фому в его мужественном и успешном нападении; лишь только мусульмане узнали о грозившей им опасности, они выстроились в ряды и напали на неприятеля и с флангов, и с тылу. После потери нескольких тысяч человек христианский вождь отступил со вздохом отчаяния, а преследовавшие неприятеля сарацины были остановлены стоявшими на валу военными машинами.

После семидесятидневной осады терпение жителей Дамаска, а может быть и их съестные припасы, истощились, и самые храбрые из вождей подчинились тяжелым требованиям необходимости. Среди различных случайностей и мирного, и военного времени они научились бояться свирепости Халида и уважать кроткие добродетели Абу Убайда. В полночь в палатку этого почтенного военачальника были введены сто избранных депутатов от духовенства и народа. Он вежливо принял их и вежливо отпустил. Они возвратились в город с письменным договором, за соблюдение которого была порукой честь одного из товарищей Мухаммеда; в договоре говорилось, что всякие военные действия прекратятся, что добровольные эмигранты могут безопасно выезжать из города со всею движимостью, какую будут в состоянии увезти с собою, и что платящие дань подданные халифа будут пользоваться своими землями и домами вместе с правом пользоваться и распоряжаться семью церквами. На этих условиях Абу Убайду были выданы самые знатные заложники и перед ним были отворены те городские ворота, которые были всего ближе к его лагерю; его солдаты, следуя его примеру, вели себя сдержанно, и он принимал смиренные изъявления признательности от жителей, которых спас от гибели. Но успешное заключение договора ослабило их бдительность и противоположная часть города была взята приступом при помощи измены. Отряд из сотни арабов отворил восточные ворота перед более жестокосердым врагом. “Не давайте пощады, – восклицал хищный и кровожадный Халид, – не давайте пощады врагам Господа”. Раздались звуки его труб, и поток христианской крови обагрил улицы Дамаска. Когда он достиг церкви св. Марии, его удивило и оскорбило миролюбивое поведение его боевых товарищей; их мечи не были обнажены, а сами они были окружены толпой священников и монахов. Абу Убайд приветствовал полководца следующими словами: “Господь отдал город в мою власть путем добровольной сдачи и избавил правоверных от необходимости сражаться”. “А разве я не наместник повелителя правоверных? – с негодованием возразил Халид. – Разве я не взял город приступом? Неверные должны погибнуть от меча. Бейте их”. Жадные и бесчеловечные арабы были готовы исполнить это приятное для них приказание, и гибель Дамаска была бы неизбежна, если бы добросердечие Абу Убайда не нашло поддержки в приличной его рангу благородной твердости. Он устремился промеж дрожавших от страха граждан и самых свирепых варваров и стал умолять этих последних святым именем Бога, чтоб они уважали данное им обещание, чтоб они сдержали свою ярость и дождались решения своих начальников. Вожди удалились в церковь св. Марии, и после горячего спора Халид в некоторой мере подчинился разумным требованиям и авторитету своего сотоварища, который доказывал, что договор должен быть свято соблюдаем, что точное исполнение данного слова доставит мусульманам и материальные выгоды, и общее уважение и что, движимые недоверием и отчаянием, остальные сирийские жители будут оказывать мусульманам упорное сопротивление. Было решено, что меч будет вложен в ножны, что та часть Дамаска, которая сдалась Абу Убайду, немедленно воспользуется выгодами своей капитуляции и что окончательное решение будет предоставлено справедливости и мудрости халифа. Большинство населения положилось на обещание, что будет допущена веротерпимость, и обязалось уплачивать дань, и до сих пор в Дамаске живут двадцать тысяч христиан. Но мужественный Фома и сражавшиеся под его знаменем свободнорожденные патриоты предпочли бедность и изгнание. На соседнем лугу расположились лица духовного звания и миряне, солдаты и граждане, женщины и дети; они наскоро и со страхом собрали самые ценные свои пожитки и покинули с громкими воплями или с безмолвной скорбью свои родные жилища и красивые берега Фарфара. Жестокосердый Халид не был растроган зрелищем их бедственного положения; он оспаривал у жителей Дамаска право на какой-то хлебный магазин; он пытался лишить гарнизон тех выгод, которые доставлял мирный договор; он неохотно согласился на то, чтоб каждому из изгнанников было дозволено вооружиться или мечом, или копьем, или луком, и сурово объявил, что по прошествии трех дней их можно будет преследовать и можно будет обходиться с ними как с врагами мусульман.

Страстная любовь одного сирийского юноши довершила гибель вышедших из Дамаска изгнанников. Один из знатных горожан, по имени Иона, был помолвлен с одной богатой девушкой; но ее родители отложили свадьбу, и она согласилась бежать с тем, кого выбрало ее сердце. Они подкупили ночную стражу, стоявшую у Кейсанских ворот; шедший впереди любовник был окружен эскадроном арабов; но его восклицание на греческом языке: “Птичка попалась” – дало знать его возлюбленной, что она должна поспешно возвращаться в город. В присутствии Халида и ввиду неминуемой смерти несчастный Иона заявил, что верует во единого Бога и в его апостола Мухаммеда, и впоследствии исполнял обязанности честного и искреннего мусульманина до той минуты, когда погиб смертью мученика. Когда город был взят арабами, он устремился в монастырь, в котором укрылась Евдокия; но она уже позабыла своего возлюбленного, отнеслась к Ионе с презрением, как в вероотступнику, предпочтя свою религию своей родине, а Халид хотя и не был доступен для сострадания, однако из чувства справедливости не хотел силою удерживать в Дамаске ни мужчин, ни женщин. В течение четырех дней полководец был задержан внутри города условиями мирного договора и необходимыми распоряжениями, которых требовало его новое завоевание. Расчет времени и расстояния мог бы заглушить его кровожадные и хищнические влечения, но он внял настояниям Ионы, который уверял, что еще можно догнать измученных беглецов. Халид предпринял преследование во главе четырех тысяч всадников, переодетых христианскими арабами. Они останавливались лишь для того, чтоб совершать в назначенное время молитву, а их проводнику была очень хорошо знакома местность. Следы беглецов долго были вполне ясны; они внезапно исчезли; но сарацинов ободряла уверенность, что караван повернул в сторону к горам и что он скоро попадет в их руки. При переходе через горный хребет Ливана они выносили тяжелые лишения, а неукротимый пыл влюбленного поддерживал и ободрял этих упавших духом ветеранов-фанатиков. От одного из местных поселян они узнали, что император прислал колонии изгнанников приказание, не теряя времени, продвигаться вперед по дороге, которая ведет вдоль морского побережья к Константинополю; он, быть может, опасался, что солдаты и жители Антиохии падут духом, когда увидят этих изгнанников и услышат рассказы об их страданиях. Проводник провел сарацинов по территориям Габалы и Лаодикеи в почтительном расстоянии от городских стен; дождь шел непрерывно, ночь была темная, и только одна гора отделяла их от римской армии, а постоянно заботившийся о безопасности своих солдат Халид шепотом сообщил своему товарищу виденный им зловещий сон. Но с восходом солнца горизонт очистился и арабы увидели палатки беглецов, раскинутые в красивой долине. После небольшого промежутка времени, посвященного отдыху и молитве, Халид разделил свою кавалерию на четыре отряда, из которых первый поручил своему верному Дерару, а над последним сам принял главное начальство. Эти отряды устремились один вслед за другим на беспорядочное сборище людей, которые были плохо вооружены и изнемогали от скорби и от усталости. Арабы наслаждались уверенностью, что от лезвия их палашей не спасся ни один из христиан мужского или женского пола, за исключением одного пленника, который был помилован и получил свободу. Вывезенное из Дамаска золото и серебро было разбросано по всему лагерю, и арабы нашли там триста вьюков шелковых тканей, которых было бы достаточно для того, чтоб одеть целую армию полунагих варваров. Среди общей суматохи Иона искал и нашел ту, которая была целью его преследования; но этот последний акт вероломства усилил ненависть Евдокии, и в то время, как она сопротивлялась его ненавистным ласкам, она вонзила меч в свое сердце. Другая женщина, вдова Фомы, и действительная или мнимая дочь Ираклия, – была пощажена и отпущена без уплаты выкупа; но великодушие Халида проистекало из презрения, и этот высокомерный сарацин оскорбил величие Цезарей дерзким вызовом на бой. Халид проник внутрь римской провинции с лишком на сто пятьдесят миль; он возвратился в Дамаск так же секретно и так же быстро, как оттуда вышел. При вступлении на престол Омара Меч Божий был устранен от военного командования, но порицавший опрометчивость его предприятия халиф был вынужден похвалить его за энергию и искусство, с которыми это предприятие было доведено до конца.

Другая экспедиция завоевателей Дамаска также обнаруживает и их жадность, и их презрение к богатствам этого мира. Они узнали, что продукты Сирии и произведения ее мануфактур ежегодно свозятся на ярмарку в Абилу, отстоящую от города почти в тридцати милях, что в то же время множество пилигримов посещает келью одного благочестивого отшельника и что этот праздник торговли и суеверия будет особенно блестящ благодаря предстоящему бракосочетанию дочери Триполийского губернатора. Славный и святой мученик Абд Аллах, сын Иафара, собрав пятьсот всадников, взял на себя благочестивое и прибыльное поручение обобрать неверных. Когда он стал приближаться к Абиле, до него дошло тревожное известие, что число собравшихся там иудеев и христиан, греков и армян, сирийских уроженцев и египетских иноземцев доходит до десяти тысяч и что, кроме того, невесту охраняет стража из пяти тысяч всадников. Сарацины остановились. “Что касается самого меня, – сказал Абд Аллах, – то я не смею возвращаться назад; наши враги многочисленны, наша опасность велика, но нас ожидает великолепная и верная награда и в этой жизни, и в будущей. Пусть каждый, сообразно со своим желанием, выступает вперед или поворачивает назад”. Ни один мусульманин не покинул своего знамени. “Указывайте нам путь, – сказал Абд Аллах христианину, который служил у него проводником, – и вы увидите, на что способны последователи пророка”. Они напали пятью отрядами; но после первого успеха, которым они были обязаны неожиданности нападения, они были окружены и почти совершенно подавлены многочисленным неприятелем, а эту храбрую кучку людей фантазия арабов сравнила с белым пятном на шкуре черного верблюда. Незадолго перед солнечным закатом, в то время как оружие выпадало из их усталых рук и они уже помышляли о переселении в вечность, они увидели приближавшееся к ним облако пыли; они услышали приятный звук текбира и скоро вслед за тем увидели знамя Халида, спешившего во весь опор к ним на помощь. Христиане не устояли против его нападения, и он преследовал их до реки Триполи, не прекращая резни. Они оставили позади себя и привезенные на ярмарку богатства, и выставленные для продажи товары, и привезенные для покупок деньги, и блестящие декорации, приготовленные для свадьбы, и губернаторскую дочь вместе с состоявшими при ней сорока подругами. Фрукты, съестные припасы, мебель, деньги, посуда и драгоценные каменья были торопливо навьючены на спины лошадей, ослов и мулов, и святые разбойники с триумфом возвратились в Дамаск. Отшельник после непродолжительного и горячего спора с Халидом отказался от венца мученичества и остался невредимым среди этой печальной картины убийства и опустошения.