Текст книги " Закат и падение Римской Империи. Том 6"

Автор книги: Эдвард (Эдуард ) Гиббон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Завоевание Запада сарацинами было приостановлено почти на двадцать лет, пока их внутренние раздоры не прекратились со вступлением на престол Омейядов; тогда сами африканцы стали звать к себе халифа Муавию. Когда преемники Ираклия узнали о наложенной арабами на африканское население дани, они вместо того, чтобы пожалеть об этих несчастных и постараться облегчить их бедственное положение, наложили на них, в виде возмездия или пени, вторичную дань в том же размере. Жалобы африканцев на бедность и разорение оставлялись византийскими министрами без внимания; отчаяние заставило их предпочесть владычество одного повелителя, а вымогательства карфагенского патриарха, который был облечен и гражданскою, и военною властию, побудили не только сектантов, но даже живших в этой римской провинции католиков отвергнуть как верховенство, так и религию их притеснителей. Первый из наместников Муавии покрыл себя заслуженною славой, овладел одним важным городом, разбил тридцатитысячную греческую армию, захватил восемьдесят тысяч пленников и обогатил отобранною у них добычей отважных сирийских и египетских удальцов. Но его преемник Окба имеет более прав на титул завоевателя Африки. Он выступил из Дамаска во главе десяти тысяч самых храбрых арабов, к этим военным силам, состоявшим из одних мусульман, впоследствии присоединились многие тысячи варваров, помощь которых была так же ненадежна, как их обращение в магометанскую религию. Нам было бы трудно – да в этом и нет надобности – с точностью проследить путь, по которому продвигался вперед Окба. Восточные писатели покрыли внутренность страны вымышленными армиями и воображаемыми крепостями. В воинственной провинции Забе, или Нумидии, восемьдесят тысяч местных уроженцев действительно могли собраться с оружием в руках; но существование трехсот шестидесяти городов несовместимо с неумением жителей возделывать землю или вообще с упадком земледелия, а развалины Эрбы и Ламбесиса не оправдывают предположения, что эта древняя метрополия неприморской страны имела в окружности три мили. Ближе к берегу моря находятся хорошо известные города Булла Регия и Танжер, которые, как кажется, были пределом сарацинских завоеваний. Благодаря своему удобному порту Булла Регия и до сих пор сохранила некоторые остатки прежней торговли; в более счастливые времена в этом городе, как рассказывают, было около двадцати тысяч домов, а железо, которое в изобилии добывается из соседних гор, могло бы снабдить более храбрый народ средствами обороны. Отдаленное положение и почтенная древность Тинжи (Танжера) была украшена вымыслами греков и арабов; но когда эти последние говорят о городских стенах, построенных из бронзы, и о крышах, сделанных из золота и серебра, эти иносказательные выражения следует принимать за эмблемы силы и богатства. Провинция Мавритания Тингитанская, так названная по имени своей столицы, была мало исследована римлянами и лишь частию ими заселена; они завели там пять колоний, но эти колонии занимали лишь небольшую часть страны, а южные части провинции лишь изредка посещались агентами роскоши, отыскивавшими в лесах слоновую кость и лимонное дерево, и на берегах океана раковины, из которых извлекалась пурпуровая краска. Неустрашимый Окба проник в самую глубь страны, перешел через пустыню, в которой его преемники основали блестящие столицы – Фец и Марокко и наконец достиг берегов Атлантического океана и окраины великой степи. Река Сус сбегает с западной стороны Атласских гор и, подобно Нилу, оплодотворив окрестную почву, впадает в море неподалеку от Канарских, или Счастливых, островов. На ее берегах жило самое дикое из мавританских племен, у которого не было ни законов, ни дисциплины, ни религии; оно было испугано новым для него и непреодолимым могуществом восточных армий, а так как у него не было ни золота, ни серебра, то самую ценную часть захваченной у него добычи составляли красивые пленницы, некоторые из которых были впоследствии проданы по тысяче золотых монет за каждую. Вид беспредельного океана остановил наступательное движение Окбы, но не охладил его рвения. Пришпорив коня, он спустился в воду и, подняв глаза к небу, воскликнул тоном фанатика: “Великий Боже! если бы я не был остановлен морем, я продолжал бы мой путь к неизвестным западным царствам, проповедуя единство твоего святого имени и предавая мечу мятежные народы, которые поклоняются не тебе, а каким-либо другим богам”. Однако этот новый Александр, мечтавший о новых мирах, не был в состоянии сохранить свои недавние завоевания. Измена и греков и африканцев заставила его отступить от берегов Атлантического океана, а когда толпы врагов окружили его со всех сторон, ему не осталось ничего другого, как умереть с честью. Последние минуты его жизни были прославлены тем примерным великодушием, которое составляет национальную черту арабских нравов. Один честолюбивый вождь, оспаривший у Окбы права главнокомандующего и потерпевший неудачу в своей попытке, был приведен пленником в арабский лагерь. Инсургенты рассчитывали на его ожесточение и мстительность, но он отверг их предложения и обнаружил их замыслы. В минуту опасности Окба из признательности приказал снять с него оковы и посоветовал ему удалиться; но он предпочел умереть под знаменем своего соперника. Обнявшись как друзья и мученики, они обнажили свои палаши, разломали их ножны и упорно защищались, пока не пали друг подле друга мертвыми на трупы последнего из своих соотечественников. Третий арабский главнокомандующий, или африканский губернатор, по имени Зугеир, отомстил за смерть своего предместника, но подвергся одной с ним участи. Он разбил туземцев в нескольких сражениях, но не устоял против сильной армии, которая была прислана из Константинополя на помощь Карфагену.

Мавританские племена нередко присоединялись к вторгнувшейся арабской армии, участвовали вместе с нею в грабеже и принимали ее религию; но они возвращались к своей прежней дикой независимости и к идолопоклонству, лишь только мусульмане начинали отступать или терпели какую-нибудь неудачу. Предусмотрительный Окба задумал основать внутри Африки арабскую колонию в том предположении, что укрепленный город будет сдерживать непостоянных варваров и что сарацины будут безопасно укрывать там от случайностей войны и свои богатства, и свои семейства. В этих видах он действительно основал в пятидесятом году хиджры такую колонию под скромным названием станции для караванов. При своем теперешнем упадке Кайруан все еще занимает второе место между городами Туниса; он лежит к югу от столицы на расстоянии почти пятидесяти миль, а благодаря тому, что он находится в двенадцати милях к западу от берегов моря, ему не могли причинять никакого вреда флоты греков и сицилийцев. Когда дикие звери и змеи были истреблены и лесная чаща или, вернее, дикая пустыня была расчищена, среди песчаной равнины открылись следы римского города; растительная пища привозится в Кайруан издалека, а недостаток ключевой воды заставляет жителей собирать дождевую воду в цистернах и в резервуарах. Деятельность Окбы преодолела эти препятствия; он отметил окружность в три тысячи шестьсот шагов и обнес ее кирпичной стеной; в течение пяти лет губернаторский дворец был окружен достаточным числом частных домов; обширную мечеть поддерживали пятьсот колонн из гранита, из порфира и из нумидийского мрамора, и Кайруан сделался центром не только владычества, но и учености. Впрочем, он достиг этого блестящего положения лишь в более позднюю эпоху; поражения Окбы и Хугеира потрясли новую колонию, а западные экспедиции были снова приостановлены внутренними раздорами, возникшими в арабской монархии. Сын храброго Зобеира выдержал в борьбе с Омейядами двенадцатилетнюю войну и семимесячную осаду. Абд Аллах, как уверяют, отличался свирепостью льва и лукавством лисы; но если он и унаследовал отцовское мужество, он не был одарен отцовским великодушием.

Восстановление внутреннего спокойствия дозволило халифу Абдал-Малику снова предпринять завоевание Африки; главное начальство было вверено губернатору Египта Гассану, и на это важное дело были назначены доходы Египта и сорокатысячная армия. Среди превратностей войны сарацины то захватывали, то снова теряли внутренние провинции. Но морское побережье еще оставалось во власти греков; предшественников Гассана удерживали от нападения на Карфаген и слава, которою пользовался этот город и его укрепления, а число защитников Карфагена было увеличено выходцами, бежавшими из Кабеса и из Триполи. Предприятия Гассана были и более отважны, и более удачны; он овладел африканской метрополией и разграбил ее, а упоминание историков о штурмовых лестницах оправдывает догадку, что он предпочел внезапный приступ утомительным операциям правильной осады. Но радость завоевателей была скоро нарушена появлением христианских подкреплений. Префект и патриций Иоанн, пользовавшийся репутацией опытного военачальника, отплыл из Константинополя во главе военных сил восточной империи; к нему присоединились сицилийские корабли и солдаты, а испанский монарх, частию из страха, частию из религиозного убеждения, дал ему в подкрепление сильный отряд готов. Флот союзников порвал цепь, защищавшую вход в гавань; арабы отступили к Кайруану или к Триполи; христиане высадили свои войска, жители радостно приветствовали знамение креста и бесплодно провели зиму в мечтах о победе или о спасении; но Африка была безвозвратно утрачена; из религиозного усердия и из жажды мщения повелитель правоверных приготовил к следующей весне более многочисленные морские и сухопутные силы, и патриций был в свою очередь принужден очистить карфагенский порт и тамошние укрепления. Вторая битва произошла в окрестностях Утики; греки и готы были снова разбиты, а благовременное удаление на корабли спасло их от меча Хассана, который со всех сторон окружил их плохо защищенный лагерь. Все, что еще уцелело от Карфагена, было предано пламени, и колония Дидоны и Цезаря оставалась в течение с лишком двухсот лет заброшенной до того времени, когда первый из халифов Фатимидов снова населил одну часть города, едва ли равнявшуюся одной двадцатой доле его прежнего объема. В начале шестнадцатого столетия вторая столица Запада состояла из одной мечети, из учебного заведения, в котором не было учащихся, из двадцати пяти или тридцати лавок и из хижин, населенных пятьюстами крестьянами, которые, несмотря на свою крайнюю бедность, держали себя с гордостью карфагенских сенаторов. Даже эта ничтожная деревня была стерта с лица земли теми испанцами, которых Карл V поставил гарнизоном в крепости Голетт. Развалины Карфагена исчезли, и место, на котором он стоял, было бы никому не известно, если бы развалившиеся арки водопровода не руководили стопами любознательного путешественника.

Греки были прогнаны, но страна все еще не покорялась арабам. Мавры, или берберы, которые были так слабы под владычеством первых цезарей и были так страшны для византийских монархов, оказывали внутри страны беспорядочное сопротивление и религии, и могуществу преемников Мухаммеда. Под знаменем своей королевы Кахины независимые племена достигли в некоторой степени единства и дисциплины, а так как мавры чтили в лице своих женщин и пророчиц, то они нападали на мусульман с таким же энтузиазмом, с каким мусульмане нападали на них. Испытанные в боях войска Хассана были недостаточны для защиты Африки; завоевания, на которые тратились усилия целого поколения, были утрачены одной битвой, и не устоявший против потока арабский вождь отступил к египетской границе, где в продолжение пяти лет ожидал обещанных халифом подкреплений. После отступления сарацинов победоносная пророчица собрала мавританских вождей и предложила им оригинальную и варварскую политическую меру. “Наши города, – сказала она, – а также находящееся в них золото и серебро постоянно навлекают на нас нападения арабов. Эти презренные металлы не служат целью для нашего честолюбия; нам достаточно простых земных продуктов. Разрушим эти города, погребем под их развалинами эти пагубные сокровища, и когда для алчности наших врагов не будет никакой приманки, может быть, они перестанут нарушать спокойствие воинственного народа”. Это предложение было одобрено единогласно. На всем пространстве от Танжера до Триполи здания или по меньшей мере, укрепления были разрушены, плодовые деревья были срублены, все средства пропитания уничтожены, плодородный и многолюдный сад был превращен в пустыню, и позднейшие историки нередко находили следы прошлого благосостояния своих предков и совершенных ими опустошений. Таков рассказ новейших арабских писателей. Но я сильно подозреваю, что незнакомство с древностью, склонность к чудесному и привычка превозносить любомудрие варваров побудили этих писателей приписывать доброй воле те трехсотлетние бедствия, которые начались в неистовстве донатистов и вандалов. При распространении восстания Кахина, по всему вероятию, имела свою долю участия в опустошениях, а города, неохотно подчинившиеся игу женщины, быть может, были испуганы перспективой общего разорения. Они уже не ожидали и, быть может, уже не желали возвращения своих византийских монархов; при своей рабской зависимости они находили утешения в выгодах, доставляемых порядком и справедливостью, а самые ревностные католики должны были предпочитать несовершенные истины Корана бессмысленному и грубому идолопоклонству мавров. Поэтому вождь сарацинов был снова принят за спасителя страны; друзья гражданственности сделались тайными врагами диких туземцев, и царственная пророчица была убита в первом сражении, ниспровергнувшем химерическое здание ее суеверий и ее могущества. Тот же дух мятежа ожил при преемнике Гассана; он был окончательно подавлен предприимчивостью Мусы и его двух сыновей, а о числе мятежников можно судить по тремстам тысячам пленников, из которых шестьдесят тысяч, составлявших пятую долю халифа, были проданы в пользу государственной казны. Тридцать тысяч молодых варваров были приняты на службу в мусульманскую армию, а благочестивое усердие, с которым Муса знакомил побежденных с учением и с правилами Корана, приучило африканцев повиноваться пророку Божию и повелителю правоверных. По климату своей страны и по системе управления, по своей воздержанности и по образу жизни бродячие мавры имели много общего со степными бедуинами. Вместе с религией арабов они с гордостью усваивали их язык, имя и происхождение; кровь иноземцев мало-помалу смешивалась с кровью туземцев, и казалось, как будто одна и та же нация разлилась по песчаным равнинам Азии и Африки от берегов Евфрата до Атлантического океана. Тем не менее я не буду отвергать тот факт, что пятьдесят тысяч палаток были перенесены чистокровными арабами через Нил и разбросаны по Ливийской степи; мне небезызвестно, что пять мавританских племен до сих пор сохраняют свой варварский язык вместе с названием и характером белых африканцев.

V. Наступавшие с севера готы и наступавшие с юга сарацины встретились на границах Европы и Африки. По мнению последних, различие религий было основательным поводом для вражды и для нападения. Еще во времена Османа их хищнические эскадры опустошали берега Андалузии, и они не позабыли, какая помощь была оказана готами Карфагену. В ту пору, точно так же как и в настоящее время, испанские короли владели крепостью Сеута – одним из Геркулесовых столбов, который отделяется узким проливом от противоположного столба, составляющего оконечность Европы. Чтобы довершить завоевание Африки, арабам еще нужно было овладеть небольшою частью Мавритании; но возгордившийся своими победами Муса потерпел неудачу под стенами Сеуты вследствие бдительности и мужества готского вождя графа Хулиана. Обманутый в своих ожиданиях Муса был выведен из своего затруднительного положения неожиданным посланием христианского вождя, который предлагал в распоряжение преемников Мухаммеда свою крепость, свою личность и свой меч, и просил позорной чести открыть арабским армиям путь внутрь Испании. Касательно мотива измены гр. Хулиана испанские историки единогласно повторяют популярный рассказ, что его дочь Каву соблазнил или изнасиловал ее монарх и что ее отец принес и свою религию, и свое отечество в жертву жажде мщения. Страсти монархов нередко отличались разнузданностью и нередко вели к пагубным последствиям; но этот хорошо известный и романический рассказ не представляет достаточной достоверности, а история Испании наводит нас на иные мотивы, основанные на личных интересах и политических расчетах и более подходящие к характеру опытного государственного деятеля. После смерти или низложения Витицы его двое сыновей были устранены от престола честолюбивым и знатным готом Родриго, отец которого, состоя в должности герцога или губернатора одной провинции, пал жертвою тирании предшествовавшего царствования. Монархия еще была избирательной; но выросшие на ступенях трона сыновья Витицы не могли примириться со своим положением частных людей. Их злоба была тем более опасна, что она была прикрыта придворным притворством; их приверженцы воодушевлялись воспоминанием о милостях, которые когда-то на них сыпались, и надеждой произвести государственный переворот, а их дядя, толедский и севильский архиепископ Оппас, был первой особой в церкви и второй особой в государстве. Весьма правдоподобно, что Хулиан принадлежал к этой партии неудачников, что ему нечего было ожидать, но многого можно было опасаться при новом царствовании и что неосторожный Родриго не умел позабыть или простить обид, вынесенных им и его семейством. Благодаря своим заслугам и своему влиянию Хулиан был полезным, но опасным подданным; его поместья были обширны, его приверженцы были отважны и многочисленны, а в то время, как он управлял Андалузией и Мавританией, он, к несчастию, ясно доказал, что в его руках находились ключи испанской монархии. Но будучи слишком слаб для открытой борьбы со своим государем, он прибегнул к содействию иноземцев и, опрометчиво призвав к себе на помощь мавров и арабов, сделался виновником общественных бедствий, длившихся восемьсот лет. В своих посланиях или личных беседах он описал арабам богатство и бессилие своего отечества, слабость непопулярного монарха и нравственный упадок изнежившегося народа. Готы уже не были теми победоносными варварами, которые смирили гордость Рима, ограбили царицу наций и проникли от берегов Дуная до Атлантического океана. Преемники Алариха, отделенные от остального мира Пиренейскими горами, впали среди продолжительного внутреннего спокойствия в усыпление; стены, которыми были обнесены города, обращались в развалины; юношество отучилось владеть оружием, а самоуверенность, которую ему внушала прежняя слава, обрекала его на гибель при первом нападении врага. Честолюбивый сарацин увлекся легкостью и важностью предприятия, но отложил его до получения указаний от повелителя правоверных; его посланец возвратился с дозволением Валида присоединять неизвестные западные царства к религии и к владениям халифов. Живя в Танжере, Муса втайне и осторожно поддерживал сношения с Хулианом и торопливо готовился к экспедиции, а чтобы успокоить совесть заговорщиков, уверял их, что будет удовлетворен славой и добычей, но не намерен утверждать владычество мусульман по ту сторону моря, отделяющего Африку от Европы. Прежде чем вверить армию правоверных иноземным изменникам и неверным, Муса сделал менее опасную пробу их силы и искренности. Сто арабов и четыреста африканцев переехали через море на четырех кораблях из Танжера или из Сеуты, место их высадки на противоположном берегу пролива обозначено именем их вождя Тарика, а время этого достопамятного события относят к месяцу Рамадану девяносто первого года хиджры, то есть к июлю 748 года по летосчислению испанцев, начинавшемуся с эры Цезаря, или к 710 году после Р.Х. Из этой первой стоянки они прошли восемнадцать миль по гористой местности до Хулианова замка или города, которому (он до сих пор носит название Альхесирас) дали название Зеленого Острова по выдвигающемуся в море и покрытому зеленью мысу. И оказанная им гостеприимная встреча, и значительное число присоединившихся к ним христиан, и их вторжение в плодородную и никем не охраняемую провинцию, и захваченная ими богатая добыча, и их безопасное возвращение – все это было принято их соотечественниками за самое надежное предзнаменование успеха. Следующей весной пять тысяч ветеранов и волонтеров отплыли под предводительством Тарика – отважного и искусного воина, который превзошел ожидания своего начальника, а транспортные суда были доставлены их слишком верным союзником. Сарацины высадились у одного из так называемых столбов, или на оконечности Европы; в извращенном и общепринятом названии Гибралтара отчасти сохранилось первоначальное название Gebel al Tarik – Тариковой горы, а окопы арабского лагеря были первым легким очертанием тех укреплений, которые в руках наших соотечественников устояли против военного искусства и могущества Бурбонской монархии. Губернаторы соседних провинций уведомили толедский двор о высадке и об успехах арабов, а поражение наместника Родриго Эдеко, которому было приказано схватить и перевязать самонадеянных чужеземцев, объяснило королю, как была велика угрожавшая ему опасность. Герцоги, графы, епископы и знать готского монарха собрались, по зову короля, во главе своих вассалов, а взаимное сходство испанских племен по языку, религии и нравам может служить объяснением того, что один арабский историк дает Родриго титул короля римлян. Испанская армия, состоявшая из девяноста или из ста тысяч человек, была бы грозной силой, если бы ее преданность и дисциплина соответствовали ее многочисленности. Усиленная подкреплениями армия Тарика состояла из двенадцати тысяч сарацинов; но благодаря влиянию Хулиана к ней присоединилось много недовольных христиан и, сверх того, толпы африканцев поспешили принять участие в мирских наслаждениях, дозволенных Кораном. Находящийся неподалеку от Кадикса город Херес был прославлен битвой, которая решила судьбу королевства: впадающая в залив речка Гвадалета разделяла два лагеря, и в течение первых трех дней все кровопролитные стычки оканчивались тем, что соперники то приближались к ее берегам, то отступали от них. На четвертый день между двумя армиями завязалась более серьезная и решительная битва; но Аларих покраснел бы от стыда при виде своего недостойного преемника, который, с диадемой из жемчуга на голове и в длинной одежде, вышитой золотом и шелком, развалился на везомых двумя белыми мулами носилках или колеснице из слоновой кости. Несмотря на свое мужество, сарацины были подавлены многочисленностью неприятеля и усеяли равнину Хереса шестнадцатью тысячами трупов. “Братья, – сказал Тарик, обращаясь к своим уцелевшим товарищам, – перед нами неприятель, позади нас море; куда же могли бы мы отступить? Идите за вашим предводителем; я решился или умереть, или попрать моими ногами повергнутого наземь короля римлян”. Внушаемая отчаянием неустрашимость не была его единственным ресурсом: он рассчитывал на тайные сношения и на ночные свидания графа Хулиана с сыновьями и с братом Витицы. Двое из этих принцев и архиепископ Толедский занимали самую важную позицию; они ловко выбрали момент для измены, и ряды христиан были прорваны; тогда каждый воин, из страха или из недоверия к начальникам, стал заботиться лишь о своей личной безопасности, и остатки готской армии были рассеяны или уничтожены во время бегства и преследования трех следующих дней. Среди общего смятения Родриго сошел со своей колесницы и вскочил на самого быстроногого из своих коней Орелию; но он избежал смерти воина для того, чтобы погибнуть более позорно в водах Бетия, или Гвадалквивира. Его диадема, его одеяние и его конь были найдены на берегу реки; но так как его труп исчез в волнах, то следует полагать, что голова, которую халиф с триумфом выставил напоказ перед Дамаскским дворцом, принадлежала какому-нибудь менее знатному смертному. “Такова, – присовокупляет один храбрый арабский историк, – бывает участь тех царей, которые держатся вдали от поля битвы”.

Граф Хулиан так глубоко погряз в преступлении и в позоре, что только от гибели своего отечества мог чего-либо ожидать в будущем. После битвы при Хересе он указал победоносному сарацину, какие меры всего скорее приведут к завоеванию страны: “Король готов погиб; их принцы обращены вами в бегство, их армия потерпела решительное поражение, а народ не может прийти в себя от изумления; отрядите достаточные силы для завладения городами Бетики, а сами немедленно идите на королевскую столицу Толедо и не давайте испуганным христианам ни времени, ни досуга для избрания нового монарха”. Тарик послушался этого совета. Один пленный римлянин, перешедший в магометанскую веру и отпущенный на свободу самим халифом, напал на Кордову с семьюстами всадниками; он переплыл через реку, овладел городом врасплох и загнал христиан в главную церковь, где они оборонялись в течение с лишком трех месяцев. Другой отряд овладел морским побережьем Бетики, которое, в последнем периоде мавританского владычества, составляло небольшое, но густонаселенное королевство Гренадское. Тарик направился от берегов Бетия к берегам Тага через Сьерру Морену, которая отделяет Андалузию от Кастилии, и наконец появился во главе своей армии под стенами Толедо. Самые ревностные католики спаслись бегством, унося с собою мощи своих святых, а городские ворота оставались запертыми только до той минуты, когда победитель подписал умеренные условия выгодной капитуляции. Добровольным изгнанникам было дозволено удалиться со своими пожитками; семь церквей были отведены для христианского богослужения; архиепископ и его духовенство могли беспрепятственно исполнять свои обязанности; монахи могли беспрестанно совершать или откладывать в сторону дела покаяния, а готам и римлянам было предоставлено право вести все гражданские и уголовные дела по своим собственным законам и у своих собственных судей. Но если Тарик из уважения к справедливости оказывал покровительство христианам, зато он из признательности и из политических расчетов награждал евреев, тайному или явному содействию которых был обязан самым важным из своих приобретений. Эту нацию отверженников постоянно притесняли и испанские короли, и испанские соборы, нередко заставлявшие ее делать выбор между крещением и изгнанием; поэтому она воспользовалась удобным случаем, чтобы отомстить за себя; сравнение между прошлым и вновь приобретенным ее положением служило залогом ее преданности, и союз между последователями Моисея и последователями Мухаммеда не нарушался до той минуты, когда и те, и другие были окончательно выгнаны из Испании. Из столичного города Толедо арабский вождь распространил свои завоевания к северу и покорил те страны, которые впоследствиии носили название королевств Кастилии и Леона; но едва ли нужно перечислять города, сдавшиеся при его приближении, или снова описывать изумрудный стол, который был вывезен с Востока римлянами, достался готам в числе захваченной в Риме добычи и был отправлен арабами в Дамаск в подарок халифу. По ту сторону Астурийских гор приморский город Хихон был пределом военных подвигов Тарика, который с быстротою простого путешественника победоносно прошел семьсот миль, отделяющих Гибралтарский утес от Бискайского залива. Он возвратился назад потому, что некуда было идти далее, и вслед за тем был отозван в Толедо для того, чтобы оправдать самонадеянность, с которой осмелился завоевать целое государство в отсутствие своего начальника. Испания, в течение двухсот лет сопротивлявшаяся римлянам, когда была еще более дикой и неблагоустроенной страной, перешла в течение нескольких месяцев в руки сарацинов, и так велика была готовность населения подчиняться неприятелю и вступать с ним в переговоры, что губернатора Кордовы считали единственным военачальником, попавшим в плен без всяких предварительных условий. Участь готов была бесповоротно решена на полях Хереса, и среди общего смятения каждая часть монархии уклонялась от борьбы с таким противником, против которого не устояли соединенные силы целого народа. Эти силы были окончательно истощены сначала голодом, а потом моровой язвой, а торопившиеся сдаться неприятелю губернаторы, быть может, преувеличивали трудность снабжать осажденные города припасами. Страх, внушаемый суеверием, также содействовал тому, чтобы отнять у христиан охоту обороняться, и хитрый араб поддерживал слухи о разных снах, предзнаменованиях и предсказаниях, а также о найденных в одном из королевских апартаментов портретах будущих завоевателей Испании. Однако одна искра живительного пламени еще не угасла: непреклонные беглецы, предпочитавшие бедность и свободу, укрылись в долинах Астурии; отважные горцы устояли против нападений рабов халифа, и меч Пелагия впоследствии превратился в скипетр католических королей.

При известии о быстрых успехах Тарика одобрение Мусы перешло в зависть, и он стал не жаловаться, а опасаться, что ему уже ничего не останется завоевывать. Он лично переправился из Мавритании в Испанию во главе десяти тысяч арабов и восьми тысяч африканцев; его главными помощниками были самые знатные из курейшитов; своего старшего сына он оставил в Африке в качестве правителя и взял с собою трех меньших сыновей, которые и по своим летам, и по своему мужеству были способны помогать отцу в самых смелых предприятиях. При высадке в Альхесирасе он был почтительно встречен графом Хулианом, который заглушил угрызения своей совести и старался доказать и на словах, и на деле, что победа арабов не ослабила его преданности. Еще не все враги были побеждены, и Муса еще мог употребить в дело свой меч. Слишком поздно одумавшиеся готы сравнивали свою собственную многочисленность с незначительным числом победителей; города, которые Тарик оставлял в стороне во время своего наступления, считали себя неприступными, а укрепления Севильи и Мерида защищались самыми храбрыми патриотами; они были осаждены и взяты Мусой, перенесшим свой лагерь сначала с берегов Бетия к берегам Аны, а потом с берегов Гвадалквивира к берегам Гвадианы. Когда он осмотрел великолепные римские сооружения – мосты, водопроводы, триумфальные арки и театр древней метрополии Лузитании, он обратился к своим четырем товарищам со следующими словами: “Можно подумать, что человеческий род собрал все свое искусство и все свои силы для постройки этого города; счастлив тот, кому он достанется!” Он стремился к этому счастью, но жители Мериды поддержали в этом случае честь своего происхождения от ветеранов, служивших в легионах Августа. Не желая сидеть взаперти внутри городских стен, они вышли на равнину, чтобы сразиться с арабами, но неприятельский отряд, поставленный в засаде внутри каменоломни или позади развалин, наказал их за эту неосторожность и отрезал им путь к отступлению. Тогда Муса приказал подкатить к городскому валу деревянные башни, употреблявшиеся в дело для приступа; но оборона Мериды была и упорна, и продолжительна, а замок мучеников будет вечно свидетельствовать о потерях, понесенных мусульманами. Голод и отчаяние наконец сломили упорство осажденных, а благоразумный победитель приписал своему милосердию и уважению к неприятелю те условия, на которые он согласился из нетерпения овладеть городом. Жителям был предоставлен выбор между изгнанием и уплатой дани; церкви были разделены между двумя религиями, а богатства тех христиан, которые или погибли во время осады, или удалились в Галисию, были конфискованы в пользу правоверных. На полдороге между Меридой и Толедо помощник Мусы приветствовал в его лице халифова наместника и затем сопровождал его до дворца готских королей. Их первое свидание было холодно и церемонно; у Тарика потребовали строгого отчета о собранных в Испании сокровищах; на него стали возводить подозрения и клевету, и герой был заключен в тюрьму, осыпан оскорблениями и подвергнут позорному бичеванию от руки или по приказанию Мусы. Однако так строга была дисциплина у первых мусульман, так искренно было их усердие и так велика была их готовность к повиновению, что после этого публичного унижения Тарик мог оставаться на службе и на него могли с доверием возложить завоевание Таррагонской провинции. В Сарагосе была построена мечеть благодаря щедрости курейшитов; Барселонский порт был открыт для сирийских кораблей, а готов арабы преследовали по ту сторону Пиренейских гор внутрь принадлежавшей им галльской провинции Септимании, или Лангедока. В церкви св. Марии в Каркасоне Муса нашел, но едва ли можно поверить, что там оставил семь конных статуй из массивного серебра, а из Нарбоны, где он воздвигнул терм, или колонну, он возвратился тем же путем к берегам Галисии и Лузитании. Во время его отсутствия его сын Абделазиз наказал севильских инсургентов и овладел побережьем Средиземного моря от Малаги до Валенсии; дошедший до нас в подлиннике договор между ним и столько же благоразумным, сколько мужественным Теодомиром знакомит нас с нравами и политикой того времени: “Мирные условия, установленные и утвержденные клятвой между Абделазизом, сыном Мусы, сына Носеира, и готским принцем Теодемиром. Во имя Всемилосердного Бога Абделазиз заключает мир на следующих условиях: Теодомиру дозволяют спокойно владеть его княжеством и не будут делать никаких посягательств на жизнь или собственность христиан, на их жен и детей, на их религию и храмы; Теодемир должен добровольно сдать семь своих городов: Ориуэлу, Валентолу, Аликанте, Молу, Вакасору, Бигерру (теперешний Бежар), Ору (или Опту) и Лорку; он не должен ни поддерживать, ни принимать врагов халифа, а должен верно сообщать все, что узнает об их враждебных замыслах; и он сам, и каждый знатный гот должны ежегодно платить по одной золотой монете, по четыре меры пшеницы, по стольку же мер ячменя и некоторое количество меду, оливкового масла и уксусу, а каждый из их вассалов должен уплачивать такую же подать в половинном размере. Дано 4 Регеба, на девяносто четвертом году хиджры и подписано именами четырех мусульманских свидетелей”. С Теодемиром и с его подданными завоеватель обошелся чрезвычайно снисходительно, но дань налагалась то в размере одной десятой, то в размере одной пятой части дохода, смотря по тому, покорялись ли христиане добровольно или после упорного сопротивления. Во время этого переворота причиною многих несчастий были чувственные и религиозные страсти фанатиков; они оскверняли христианские церкви введением нового культа, принимали мощи и иконы за идолов, истребляли мятежников мечом, а один город (который находился между Кордовой и Севильей и название которого не дошло до нас) разрушили до основания. Однако, если мы сравним эти насилия с тем, что делалось во время нашествия готов на Испанию или в то время, когда короли Кастилии и Арагона освобождали ее от владычества иноземцев, то мы будем вынуждены похвалить арабских завоевателей за их сдержанность и дисциплину.