Текст книги " Закат и падение Римской Империи. Том 6"

Автор книги: Эдвард (Эдуард ) Гиббон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Двадцатый Аббассид и тридцать девятый преемник Мухаммеда Рахди был последний монарх, достойный титула повелителя правоверных по словам Абу-л-Фида, он был последний монарх, разговаривавший с народом, беседовавший с учеными и выказывавший в расходах на свою домашнюю жизнь богатство и великолепие старинных халифов. После него повелители Востока впали в самую жалкую бедность и выносили побои и оскорбления, обыкновенно выпадающие на долю рабов. Восстание провинций ограничило их владычество внутренностью багдадских городских стен; но в этой столице еще жили бесчисленные подданные, гордившиеся своим прошлым величием, жаловавшиеся на свое настоящее положение и тяготившиеся требованиями государственной казны, которая прежде того пополнялась добычей и налогами, собиравшимися со стольких народов. Свой досуг они тратили на борьбу партий и на споры. Суровые приверженцы Ганбала, прикрываясь личиной благочестия, стали нарушать удовольствия домашней жизни; они врывались в дома и плебеев, и князей, выпускали из бочек вино, уничтожали музыкальные инструменты, наносили побои музыкантам и бесчестили своими гнусными подозрениями тех, кто жил вместе с красивыми юношами. Из двух лиц, занимавшихся одной и той же профессией, одно непременно принадлежало к числу приверженцев Али, а другое – к числу его противников, и Аббассиды были пробуждены из своего усыпления громкими жалобами сектантов, которые не признавали их прав на верховную власть и проклинали основателей их династий. Мятежную толпу можно было сдержать только при помощи вооруженной силы; но кто был в состоянии удовлетворить алчность самих наемников и поддержать среди них дисциплину? Африканские и тюркские телохранители обнажили свои мечи для борьбы одни с другими, а главные начальники войск, носившие название эмиров аль-Омра, заключили в тюрьму и низложили своего государя, не уважив святости ни мечети, ни гарема. Если халифы укрывались в лагере или при дворе какого-нибудь соседнего князя, их избавление было лишь обменом одного рабства на другое, и они с отчаяния взывали к помощи персидских султанов Бундов, которые прекратили распри багдадских партий непреодолимою силою своего оружия. Второй из трех братьев Бундов, Моэзальдовлат, захватил в свои руки светскую и военную власть и из великодушия назначил повелителю правоверных на его личные расходы пенсию в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов. Но в сороковой день после этого переворота, во время приема хорасанских послов в аудиенции и в присутствии дрожавшей от страха толпы, Дайлемиты, по приказанию иноземца, стащили халифа с его трона и отвели в тюрьму. Его дворец был разграблен, а у него самого выкололи глаза; но таково было низкое честолюбие Аббассидов, что они все еще стремились занять вакантный престол, окруженный такими опасностями и таким позором. В школе несчастий изнежившиеся халифы снова стали вести тот суровый и воздержный образ жизни, каким отличались в старину их предместники. Сложив с себя воинские доспехи и шелковые одеяния, они стали поститься, молиться, изучать Коран и предания суннитов, – стали с усердием и со знанием дела исполнять свои духовные обязанности. Народы еще чтили в их лицах преемников пророка, истолкователей закона и руководителей совести правоверных, а слабость и раздоры их тиранов иногда возвращали Аббассидам верховную власть над Багдадом. Но их бедственное положение сделалось еще более невыносимым вследствие военных успехов Фатимидов, – этих действительных или мнимых потомков Али. Эти счастливые соперники, пришедшие из самых отдаленных частей Африки, уничтожили в Египте и в Сирии и духовное, и светское владычество Аббассидов, и воцарившийся на берегах Нила монарх стал относиться с презрением к смиренному первосвященнику, жившему на берегах Тигра.

В то время как владычество халифов приходило в упадок, то есть в течение тех ста лет, которые протекли после войны Феофила с Мутасимом, вражда между двумя нациями сказывалась лишь в морских и сухопутных набегах, которые были последствием их близкого соседства и непримиримой ненависти. Но когда восточный мир был потрясен внутренними переворотами и стал распадаться на части, греков пробудила из усыпления надежда завоевания и мщения. Со времени вступления на престол династии Василия византийская империя наслаждалась спокойствием, не унижая своего достоинства; а императоры могли употребить все свои военные силы на борьбу с мелкими эмирами, которым угрожало с тылу нападение их национальных врагов одной с ними религии. Никифора Фоку, столько же славившегося своими воинскими подвигами, сколько он был ненавидим своими подданными, эти последние приветствовали блестящими титулами Утренней Звезды и Смерти Сарацинам. В то время как он занимал второстепенный пост начальника дворцовой прислуги и главнокомандующего восточных армий, он покорил остров Крит и уничтожил гнездо пиратов, так долго безнаказанно издевавшихся над величием империи. Он выказал свои воинские дарования в успешном исходе предприятия, столько раз оканчивавшегося для греков потерями и позором. Он навел на сарацинов страх тем, что высаживал свои войска по крепким и гладким мостам, которые перебрасывали с судов на берег. Семь месяцев были употреблены на осаду Кандии; для отчаянного сопротивления критян служила поощрением помощь, которую они часто получали от своих африканских и испанских единоверцев, а после того как греки овладели плотными городскими стенами и двойным рвом, жители продолжали бесплодную борьбу в городских улицах и домах. С падением столицы весь остров покорился, и его население без сопротивления приняло предложенное победителем крещение. Константинополь рукоплескал давно позабытому великолепному зрелищу триумфа; но только одна императорская диадема могла наградить заслуги Никифора или удовлетворить его честолюбие.

После смерти младшего Романа – четвертого нисходящего по прямой линии представителя Василиевой династии – его вдова Феофания вышла замуж сначала за Никифора Фоку, а потом за его убийцу Иоанна Цимисхия. Это были два героя того времени; они царствовали в качестве опекунов и соправителей ее малолетнего сына, и те двенадцать лет, в течение которых они командовали греческими армиями, составляют самую блестящую эпоху византийских летописей. Подданные и союзники, которых они водили на войну, казались, по крайней мере в глазах неприятеля, двухсоттысячной армией, в которой около тридцати тысяч человек были одеты в латы; за ними следовали четыре тысячи мулов, а лагери, в которых они проводили ночь, обыкновенно обносились оградой из железных костылей. В длинном ряде кровопролитных и нерешительных сражений нельзя видеть ничего другого, кроме того преждевременного разрушения, которое совершилось бы несколькими годами позже в силу законов природы; поэтому я вкратце прослежу завоевания, которые были совершены двумя императорами на пространстве между холмами Каппадокии и окружавшею Багдад степью. Осада Мопсуэсты и Тарса в Киликии прежде всего выказала искусство и стойкость их солдат, за которыми я без колебаний признаю в этом случае право называться римлянами. В Мопсуэсты, разделенной рекою Саром на две части, двести тысяч мусульман были обречены на смерть или на рабство, хотя эта громадная цифра населения кажется невероятной и по меньшей мере заключала в себе жителей подчиненных Мопсуэстии округов. Город был окружен и взят приступом; но Тарс был взят при медленном содействии голода, и лишь только сарацины согласились на предложенную им почетную капитуляцию, они со скорбью издали увидели спешившие к ним из Египта подкрепления. Их отправили под охраной до границ Сирии; под их владычеством спокойно жили старые христиане, и покинутые жилища были наполнены новыми переселенцами. Но мечеть была превращена в конюшню; кафедра, с которой поучали мусульманской вере, была предана пламени; множество богатых крестов, сделанных из золота и драгоценных каменьев и составлявших часть добычи, награбленной мусульманами в азиатских церквах, было поднесено императору в качестве подарка, удовлетворявшего его благочестие или его корыстолюбие, а ворота Мопсуэсты и Тарса были перевезены в Константинополь и вставлены в городские стены для того, чтоб служить вечным памятником победы. Овладев узкими проходами горы Амана и укрепив их, два римских монарха неоднократно проникали внутрь Сирии. Однако, вместо того чтоб попытаться взять приступом Антиохию, Никифор, из человеколюбия или из суеверия, отнесся с уважением к древней метрополии Востока: он ограничился тем, что окружил город окопами, поставил под его стенами армию и приказал своему заместителю без нетерпения ожидать весны. Но среди зимы, в темную и дождливую ночь, один из отважных низших начальников подошел к городскому валу с тремястами солдатами, приставил штурмовые лестницы, занял две соседние башни, устоял против многочисленных неприятельских сил и удержался на своей позиции до той минуты, когда его начальник неохотно прислал ему хотя и запоздалые, но достигшие своей цели подкрепления. Когда возбужденное резней и грабежом смятение стихло, в Антиохии было восстановлено владычество Цезаря и Христа и перед ее стенами безуспешно истощали свои силы сто тысяч сарацинов, частию принадлежавших к сирийским армиям, частию привезенных морем из Африки. Царственный город Алеппо находился под властию Зейфеддовлата – монарха из династии Хамаданитов, омрачившего свою прошлую славу торопливостью, с которой он покинул свои владения и свою столицу при приближении римских завоевателей. В его великолепном дворце, построенном вне городских стен, победители с радостью нашли большие запасы оружия, конюшню с тысячью четырьмястами мулами и триста мешков с серебром и золотом. Но городские стены устояли против их осадных машин, и они раскинули свои палатки на соседней горе Иаусан. Их отступление усилило вражду между городскими жителями и наемниками; те и другие оставили городские ворота и вал незащищенными, и в то время, как они с яростью нападали одни на других на городской площади, они были застигнуты врасплох и истреблены мечом их общего врага. Взрослые мужчины были лишены жизни; десять тысяч юношей были уведены в рабство; дорогая добыча была так значительна, что для ее перевозки не нашлось достаточного числа вьючных животных; все, что оказалось излишним, было сожжено, и после десятидневного разгула римляне удалились из разоренного и облитого кровью города. Во время своих нашествий на Сирию они приказывали землепашцам возделывать земли для того, чтоб пользоваться плодами их трудов, когда созреет жатва; они подчинили своей власти с лишком сто городов и предали пламени восемнадцать кафедр главных мечетей в отмщение за святотатства, совершенные последователями Мухаммеда. Список их завоеваний снова напоминал классические имена Гиераполя, Апамеи и Эмесы; император Цимисхий расположился лагерем в раю Дамаска и принял выкуп от покорного населения; этот поток был задержан лишь неприступною крепостью Триполи, стоявшей на берегах Финикии. Евфрат, выше того места, где находится проход горы Тавра, был со времен Ираклия недоступен и почти невидим для греков. Победоносный Цимисхий беспрепятственно перешел через эту реку, а историк может принять за образец быстроту, с которой он овладел когда-то знаменитыми городами Самосатой, Эдессой, Мартирополем, Амидой и Низибисом, находившимися в древности на границах империи, неподалеку от Тигра. Его нетерпение усиливалось от желания завладеть нетронутыми сокровищами Экбатаны; этим хорошо известным именем византийские писатели называли столицу Аббассидов. Напуганные беглецы уже научили тамошних жителей трепетать при его имени; но жадность или расточительность внутренних тиранов уже уничтожила мнимые богатства Багдада. Мольбы народа и строгие требования наместника Буидов принуждали халифа позаботиться о защите города. Беспомощный Моти отвечал, что у него отняли и его армию, и его доходы, и его провинции и что он готов отречься от звания, которое не был в состоянии носить с достоинство. Эмир был неумолим; он приказал продать дворцовую мебель, а вырученная от этой продажи ничтожная сумма в сорок тысяч золотых монет была тотчас издержана на личную роскошь. Но овладевший Багдадом страх рассеялся при известии об отступлении греков; жажда и голод охраняли доступ в пустыни Месопотамии, а насытившийся славой и обремененный восточною добычею император возвратился в Константинополь и, празднуя свой триумф, выставил напоказ множество шелковых материй и ароматических веществ и триста тысяч мириад золота и серебра. Однако этот мимолетный ураган не сломил могущества восточных властителей, а только на время ослабил его. После отступления греков спасшиеся бегством принцы возвратились в свои столицы; их подданные отказались от недобровольной присяги; мусульмане снова очистили свои храмы и ниспровергли идолы святых и мучеников; несториане и яковиты предпочли сарацинов православному повелителю, а Мелькиты не были ни достаточно многочисленны, ни достаточно мужественны, чтоб служить опорой для церкви и государства. Из этих обширных завоеваний только Антиохия, города Киликии и остров Кипр были прочно и с пользой снова присоединены к Римской империи.

ГЛАВА LIII

Положение восточной империи в десятом столетии. – Объем и разделение. – Богатство и государственные доходы. – Константинопольский дворец. – Титулы и должности. – Гордость и могущество императоров. – Тактика греков, арабов и франков. – Латинский язык предан забвению. – Ученые занятия греков и их уединенность. 733-988 г.н.э.

Луч исторического света как будто начинает просвечивать сквозь мрак десятого столетия. Мы с любопытством и с уважением раскрываем сочинения Константина Порфирородного, которые он писал в зрелых летах в поучение своему сыну и которые обещают познакомить нас с положением восточной империи и в мирное, и в военное время, и в ее внутренней организации и в ее внешних сношениях. В первом из этих сочинений он подробно описывает пышные обряды, которые совершались в константинопольской церкви и в константинопольском дворце по церемониалу, установленному частию им самим, частию его предместниками. Во втором он старается изложить точный обзор как европейских, так и азиатских провинций, или фем, как их тогда называли. Система римской тактики, дисциплина и организация римских армий и военные операции на суше и на море описаны в третьем из этих поучительных сборников, составителем которого был или сам Константин, или его отец Лев. В четвертом сочинении, содержанием которого служит администрация империи, автор знакомит нас с тайнами византийской политики как в дружелюбных, так и в неприязненных отношениях к другим народам. Литературные труды этой эпохи и системы, которых придерживались в ту пору на практике во всех, что касалось законодательства, земледелия и изложения исторических сведений, по-видимому, имели целию благосостояние подданных и делали честь монархам Македонской династии. Шестьдесят томов Василик, составляющих кодекс и пандекты гражданской юриспруденции, были написаны при трех представителях этой счастливой династии. Искусство возделывать землю занимало досуг и упражняло перо самых лучших и самых мудрых древних писателей, а их указания по этому предмету Константин собрал в двадцати книгах Геопоник. Исторические примеры пороков и добродетелей были, по его поручению, систематически изложены в пятидесяти трех книгах, и каждый гражданин мог применять к своим современникам или к самому себе поучения или предостережения прошлых времен. Повелитель Востока снизошел с величественной роли законодателя на более скромную роль наставника и писателя, и если его преемники и его подданные не ценили его отеческой заботливости, это не мешает нам воспользоваться оставленным им долговечным наследством.

Правда, более близкое знакомство с этим подарком уменьшает и его цену, и признательность потомства; несмотря на обладание этими царскими сокровищами, мы все-таки жалуемся на нашу бедность и на наше невежество, а слава тех, кто их создал, меркнет от равнодушия или пренебрежения. Василики оказываются не чем иным, как отрывочными извлечениями из законов Юстиниана, как их неполным и искаженным переводом на греческий язык; но над здравым смыслом древних юристов там часто берет верх влияние ханжества, а безусловное запрещение развода, внебрачного сожития и ссуды денег за проценты вредят свободе торговли и счастию домашней жизни. В исторической компиляции подданные Константина могли восхищаться неподражаемыми добродетелями греков и римлян; они могли оттуда узнать, какой высоты достигали в былые времена энергия и благородство человеческого характера. Но на них должно было производить противоположное впечатление новое издание жизнеописаний святых, которое было возложено на великого логофета, или канцлера империи, а баснословные и цветистые легенды Симеона Метафраста еще обогатили этот мрачный запас суеверия. Вся совокупность заслуг и чудес, упоминаемых в списке святых, имеет в глазах здравомыслящего человека менее цены, чем труд одного землепашца, умножающего дары Создателя и доставляющего пропитание своим ближним. Впрочем, коронованные авторы Геопоник прилагали еще более усердия к изложению правил того разрушительного искусства, которое преподавалось со времен Ксенофонта, как исключительное достояние героев и царей. Но Тактика Льва и Константина отзывается духом того времени, в которое она была написана. В ней нет никаких признаков самобытного дарования, так как в ней безотчетно переписаны те правила и принципы, основательность которых подтверждена победами. В ней нет ни стиля, ни метода, так как в ней бессознательно перемешаны самые отдаленные по времени и самые несходные учреждения – фаланга спартанская с фалангой македонской, легионы Катона с легионами Траяна и легионы Августа с легионами Феодосия. Даже польза илипо меньшей мере, важность этих основных правил военного искусства может быть подвергнута сомнению; их общая теория основана на законах разума, но достоинство этой теории, точно так же, как и ее трудность, заключаются в ее практическом применении. Дисциплина солдат развивается не столько от теоретического изучения ее правил, сколько от упражнения; дарования военачальника составляют принадлежность тех одаренных хладнокровием и вместе с тем быстрою сообразительностью людей, которым от природы предназначено решать судьбы армий и народов: первое из этих достоинств зависит от темперамента, а второе от быстроты взгляда, и те сражения, которые были выиграны по правилам тактики, так же редки, как эпические поэмы, написанные благодаря знанию требований критики. Книга, в которой идет речь об обрядах, представляет утомительное, хотя и неполное описание той достойной презрения пышности, которою заразились и церковь, и государство с тех пор, как первая стала утрачивать свою нравственную чистоту, а второе – свое могущество. Обзор фем, или провинций, мог бы доставить нам те достоверные и полезные сведения, которые могут быть добыты только правительственною властию, а не сообщать нам сохранившиеся в предании вымыслы об основании городов и злые эпиграммы на порочность их обитателей. Такими сведениями был бы рад воспользоваться историк; но его молчание на этот счет не может быть поставлено ему в упрек, так как ни Лев Философ, ни его сын Константин ничего не говорят о самых интересных предметах – о населенности столицы и провинций, о размере налогов и государственных доходов, о числе подданных и иностранцев, служивших под императорским знаменем. В трактате о публичной администрации мы находим такие же недостатки; но он отличается одним особым достоинством: если то, что там говорится о древности наций, недостоверно или баснословно, зато география и нравы варварского мира обрисованы с замечательной точностью. Между этими нациями одни франки имели случай, в свою очередь, осмотреть и описать метрополию Востока. Посол Оттона Великого, епископ Кремонский обрисовал положение, в котором находился Константинополь в половине десятого столетия: его слог блестящ, его рассказ полон жизни, его замечания остроумны, и даже предрассудки и страсти Лиутпранда носят на себе оригинальный отпечаток свободы и гения. При помощи этих скудных материалов частию местного, частию иноземного происхождения я опишу внешний вид и внутреннее положение Византийской империи – провинции и богатства греков, их гражданское управление и военные силы, их характер и литературу в шестисотлетний период времени, от царствования Ираклия до успешного нашествия франков, или латинов.

После окончательного разделения империи между сыновьями Феодосия толпы скифских и германских варваров наводнили провинции и уничтожили владычество Древнего Рима. Слабость Константинополя прикрывалась обширностью его владений; его пределы еще были не нарушены или по меньшей мере еще были в целости, а владения Юстиниана были расширены блестящим приобретением Африки и Италии. Но обладание этими вновь завоеванными странами было временно и непрочно, а оружие сарацинов отторгнуло от восточной империи почти целую ее половину. Сирия и Египет подпали под власть арабских халифов, а наместники этих халифов, вслед за покорением Африки, завладели той римской провинцией, из которой образовалась в Испании готская монархия. Острова Средиземного моря не были недоступны для их флотов, и как преданные халифу эмиры, так и те из них, которые не подчинялись его верховной власти, оскорбляли величие императорского трона и императорской столицы, выходя из своих пограничных стоянок – из портов острова Крит и из крепостей Киликии. Провинциям, еще остававшимся под властию императоров, была дана новая форма, а юрисдикция президентов, консуля– ров и графов была заменена учреждением фем, или военных губернаторств, которое оставалось в силе при преемниках Ираклия и было описано пером коронованного автора. Происхождение двадцати девяти фем, из которых двенадцать находились в Европе и семнадцать в Азии, покрыто мраком, а этимология их названий или сомнительна, или произвольна; их границы или не были ясно установлены, или были изменчивы; но некоторые из их названий, кажущихся для нашего слуха особенно странными, происходили от характера и атрибутов тех войск, которые содержались на счет этих провинций и должны были охранять их. Тщеславие греческих монархов жадно хваталось за все, что было похоже на завоевание или напоминало об утраченных владениях. На западном берегу Евфрата была создана новая Месопотамия; название Сицилии и ее претор были переведены на узкую полосу земли в Калабрии, а небольшому остатку герцогства Беневентского было дано громкое название лангобардской фемы. Во время упадка арабского владычества преемники Константина могли удовлетворять свою гордость более солидными приобретениями. Победы Никифора, Иоанна Цимисхия и Василия Второго воскресили славу римского имени и расширили сферу его владычества: провинция Киликия, антиохийская метрополия, острова Крит и Кипр снова признали над собою власть Христа и Цезаря; к владениям константинопольского монарха была присоединена одна треть Италии; царство Болгарское было разрушено, и последние монархи из Македонской династии распространили свое владычество от устьев Тигра до окрестностей Рима. В одиннадцатом столетии новые враги и новые невзгоды снова омрачили горизонт: норманнские удальцы захватили остальную часть итальянских владений, и почти все азиатские ветви были отсечены от римского пня турецкими завоевателями. После этих утрат императоры из дома Комнинов все еще владычествовали от берегов Дуная до Пелопоннеса и от Белграда до Никеи, Трапезунда и извилистого течения Меандра. Их скипетру подчинялись обширные провинции Фракийская, Македонская и Греческая; вместе с Кипром, Родосом и Критом им принадлежали пятьдесят островов Эгейского, или Святого, моря и остатки их империи еще превосходили своими размерами самые большие из европейских государств.

Те же императоры могли основательно гордиться тем, что между всеми христианскими монархами они обладали самою обширною столицей, самыми крупными государственными доходами и самым цветущим и самым многолюдным государством. Вместе с упадком и разрушением империи стали приходить в упадок и разрушаться западные города, а по развалинам Рима, по глиняному валу деревянным лачугам и узким размерам Парижа и Лондона латинские иноземцы не могли составить себе понятия о положении и размерах Константинополя, о его великолепных дворцах и церквах и об искусствах и роскоши его бесчисленных обитателей. Его сокровища служили приманкой для персов и болгар, для арабов и русских; но его самородное могущество отражало их отважные нападения и обещало отражать в будущем. Провинции были менее счастливы и менее неприступны, и лишь немногие округи и города не пострадали от свирепости каких-нибудь варваров, склонность которых к разрушению усиливалась от сознания, что они не могут прочно утвердиться в завоеванной стране. После Юстиниана восточная империя стала постепенно спускаться с высоты своего прежнего величия; сила, стремившаяся к разрушению, брала верх над силой, стремившейся к улучшениям, а бедствия, причиняемые войнами, усиливались от более постоянного вреда, причиняемого правительственной и церковной тиранией. Пленник, вырвавшийся из рук варваров, нередко лишался своего состояния и подвергался тюремному заключению по распоряжению министров своего государя: суеверие греков расслабляло душевные силы молитвами и изнуряло физические силы постами, а множество монастырей и церковных праздников отнимало у мирских интересов народа множество рук и рабочих дней. Тем не менее подданные Византийской империи были самой предприимчивой и самой трудолюбивой из всех наций; их отечество было наделено от природы всеми выгодами почвы, климата и географического положения, а их терпеливость и миролюбие содействовали поддержанию и восстановлению искусств гораздо более, чем господствовавшие в Европе воинственный дух и феодальная анархия. Провинции, еще входившие в состав империи, населялись и обогащались благодаря бедственному положению тех, которые были безвозвратно утрачены. Сирийские, египетские и африканские католики, желая избавиться от ига халифов, переселялись во владения своего законного государя и в среду своих единоверцев; движимые богатства, которые так легко укрыть от розысков тирании, сопровождали их в этом добровольном изгнании и облегчали его горечь, и Константинополь принял в свои недра торговлю, покинувшую Александрию и Тир. Вожди армянские и скифские, бежавшие от неприятеля или от религиозных гонений, находили там гостеприимство; тех, кто их сопровождал, поощряли строить новые города и возделывать заброшенные земли, и во многих местах, как в Европе, так и в Азии, сохранились названия и нравы этих колоний или по меньшей мере, воспоминания о них. Даже варварские племена, утвердившиеся с оружием в руках на территории империи, стали мало-помалу подчиняться законам церковным и государственным, и в то время, как они жили самостоятельною жизнью, не смешиваясь с греками, их сыновья снабжали империю преданными и послушными солдатами. Если бы мы обладали достаточными материалами для описания двадцати девяти фем византийской монархии, наша любознательность могла бы удовлетвориться описанием одной из них, способным дать понятие об остальных; к счастию, до нас дошли самые подробные сведения о самой интересной из них – о Пелопоннесе, одно имя которого должно возбуждать внимание читателя, знакомого с классической древностью.

Еще в восьмом столетии, в то смутное время, когда верховная власть находилась в руках иконоборцев, Грецию и даже Пелопоннес наводнили отряды славонцев, опередившие царское знамя болгар. На этой плодородной почве семена цивилизации и знания были в старину посеяны иноземцами Кадмом, Данаем и Пелопсом, но все, что уцелело от их хворых и высохших корней, было уничтожено северными варварами. Это нашествие совершенно изменило и страну, и ее жителей: греческая кровь утратила свою чистоту, и самые гордые представители пелопоннесской знати были заклеймены названиями иноземцев и рабов. Благодаря усилиям следующих императоров страна была до некоторой степени очищена от варваров, а те из этих варваров, которым было дозволено остаться, были связаны клятвенным обещанием повиноваться, уплачивать дань и нести военную службу, – обещанием, которое они часто возобновляли и часто нарушали. Вследствие какого-то странного стечения обстоятельств осада Патраса была предпринята пелопоннесскими славонцами вместе с африканскими сарацинами. Когда городские жители были доведены до последней крайности, их мужество оживилось от вымышленного благочестием известия, что к ним идет на помощь коринфский претор. Они сделали смелую и удачную вылазку; иноземцы снова сели на свои суда, мятежники покорились, а успешный исход сражения был приписан призраку или неизвестному воину, сражавшемуся в передовых рядах под видом апостола св. Андрея. Рака, в которой хранились мощи этого апостола, была украшена трофеями одержанной победы, а на побежденную расу была навсегда наложена обязанность нести службу при Патрасской епархиальной церкви и находиться в полной от нее зависимости. Два славонских племени, жившие в окрестностях Гелоса и Лакедемона, нередко нарушали своими восстаниями внутреннее спокойствие полуострова. Они то издевались над бессилием византийского правительства, то сопротивлялись его угнетениям, пока приближение их соотечественников не принудило правительство дать им золотую буллу, которая определила права и обязанности эззеритов и миленгов и установила размер их ежегодной дани в тысячу двести золотых монет. Коронованный географ тщательно отличал от этих иноземцев домашнюю и, по всему вероятию, первобытную расу, которая быть может, вела свое происхождение от злосчастных илотов. Великодушие римлян, и в особенности Августа, освободило приморские города от верховенства Спарты, а продолжительное пользование этой привилегией облагородило жителей этих городов названием элевферов, или вольных лаконцев. Во время Константина Порфирородного они получили название майнотов, под которым они бесчестят свои притязания на свободу, безжалостно грабя все суда, которые терпят крушение у их скалистых берегов. Их территория, бедная зерновым хлебом, но богатая оливками, простиралась до Малейского мыса; они получали своего вождя или князя от византийского претора, а небольшая дань в четыреста золотых монет свидетельствовала скорее об их привилегированном положении, чем об их зависимости. Вольные лаконцы вступили в права римлян и долго придерживались религии греков. Они были окрещены в христианскую веру усердием императора Василия, но алтари Венеры и Нептуна привлекали приношения этих грубых приверженцев в течение пятисот лет после того, как языческие боги были лишены в римском мире покровительства законов. В Пелопоннеской феме еще насчитывали сорок городов, а упадок Спарты, Аргоса и Коринфа можно отнести к десятому столетию, то есть к эпохе одинаково отдаленной и от их древнего величия, и от их теперешнего ничтожества. На владельцев земли или доходов была возложена обязанность нести военную службу или лично, или через заместителей; каждый из зажиточных арендаторов должен был уплачивать по пяти золотых монет, и подушная подать в таком же размере разлагалась на нескольких менее зажиточных жителей. Когда была объявлена война с Италией, жители Пелопоннеса отделались от военной службы тем, что добровольно внесли сто фунтов золота (четыре тысячи фунтов стерлингов) и доставили тысячу всадников, которых снабдили оружием и конской сбруей. Церкви и монастыри также доставили свой контингент; продажа церковных почетных должностей сделалась источником святотатственных доходов, и на бедного епископа Левкадии была возложена обязанность вносить по сто золотых монет.