Текст книги "Город чудес"

Автор книги: Эдуардо Мендоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

– Как печально, – ныли они, – что мы должны кинуться в объятия этого генералишки, в то время как Каталония отдала испанской армии своих самых свирепых львов-воинов.

Они намекали на генерала Прима, героя Мексики и Марокко, и на генерала Вейлера, державшего в узде кубинских повстанцев. Но больше всего этих ханжей беспокоило то обстоятельство, что сторонники каталонской автономии, а они набирали все большую силу, выиграют выборы и тем самым вызовут гнев Мадрида, под чьим милостивым покровительством они жили. Поэтому дела, которыми руководил сеньор Браулио, процветали. Наедине с собой Онофре Боувила радостно потирал руки. Через несколько лет он будет вынужден признать: «Я всегда полагал, что все беды Испании происходят от сосредоточения денег в руках шайки трусливых и бездушных людишек». Меж тем правительство пользовалось ситуацией и спокойно пожинало плоды чужих трудов, с явной неохотой подходя к решению внутренних проблем Каталонии, будто бы речь шла о колонии. Оно сначала посылало в Каталонию пещерных вояк, которые умели разговаривать лишь на языке штыков и думали установить мир ценой убийства половины человечества. «Надо же! – не переставал думать Онофре, наблюдая за происходящим. – Какие прекрасные времена для человека, обладающего хотя бы зачатками воображения, небольшим капиталом и большой дерзостью. Что касается дерзости – мне ее не занимать. А вот с деньгами дело обстоит хуже – мне их просто неоткуда взять. Но я должен их достать во что бы то ни стало! Такие шансы, как теперь, судьба предоставляет один раз в жизни, да и то не всегда». То, что у Онофре была тайная невеста, только подстегивало его амбиции, а невозможность ее видеть оборачивалась для него благом, позволяя накапливать энергию для будущих свершений. Он уже не посещал пирушки вместе с Одоном Мостасой и его приятелями, предпочитал не появляться на публике в компании проходимцев. Те скромные наслаждения, в которых он время от времени нуждался, ему поставляли сеньор Браулио и Эфрен Кастелс. В те дни газеты опубликовали сообщения о приближении кометы Саргон, чей диаметр насчитывал более пятидесяти тысяч километров. Беспорядки и хаос, царившие в мире, грозно предостерегали, что они – лишь прелюдия к чему-то более страшному. Появились предсказатели, пророчившие конец света. Естественно, все всполошились, но, слава богу, ничего не произошло.

ГЛАВА IV

1

Путешественнику, очутившемуся в Барселоне впервые, не составляет труда определить, где кончается старый город и начинается новый. Узкие извилистые улочки выпрямляются, раздаются вширь; тротуары под благодатной сенью ветвистых платанов становятся просторнее, здания приобретают более внушительные размеры и величественную осанку, и зачастую приезжие теряются, думая, что перенеслись в совершенно другой город по чьей-то магической воле. Сами барселонцы, интуитивно или осознанно, но поддерживают эту иллюзию: переходя из одной части города в другую, они как бы преображаются, меняют стиль одежды и манеру поведения. Это не всегда было так. Чудесное превращение старого города имеет свою историю и легенду.

За многовековое существование не было примеров, чтобы городские стены предотвратили завоевание или разграбление Барселоны, – они лишь препятствовали ее развитию. В то время как плотность населения неуклонно росла, отравляя жизнь обитателям города, за его пределами, на сколько хватало глаз, простирались зеленеющие поля и пустоши. С наступлением вечера либо в праздничные дни жители окрестных селений взбирались на холмы (ныне это городские кварталы: Пущет, Грасиа, Сан-Хосе-де-ла-Монтанья и некоторые другие) и смотрели через латунные подзорные трубы вниз на одержимых нервной лихорадкой барселонцев, которые строем, затылок в затылок, двигались по тесным тротуарам в обоих направлениях, приветствовали друг друга, потом терялись в лабиринтах переулков, сходились снова, спрашивали о здоровье и делах и, не дослушав ответа, прощались до новых встреч. Селяне вовсю развлекались бесплатным зрелищем; находились и такие, кто в простоте душевной пытался попасть в прохожего камнем, хотя и не мог этого сделать: во-первых, слишком далеко было бросать, а во-вторых, мешала стена. Скученность не позволяла соблюдать элементарные санитарно-гигиенические нормы, а невозможность изоляции инфекционных больных порождала эпидемии. Чтобы не допустить проникновение заразы за пределы Барселоны, наглухо закрывали городские ворота, и жители соседних деревень, организовав что-то наподобие отрядов самообороны, отлавливали беглецов и палками загоняли их обратно; тех же, кто от слабости не мог самостоятельно передвигаться, насмерть забивали камнями. Меж тем в пределах самого города цены взвинчивались в троекратном размере, и даже наблюдались случаи посягательств на правила приличия. Остановившись в одной из гостиниц, чьи преимущества мне расписывали с явным преувеличением, – рассказывает один путешественник в своих воспоминаниях, – я с удивлением обнаружил, что должен разделить шестиметровую комнату с таким же числом постояльцев, включая меня самого. Двое из них оказались молодоженами, которые совершали свадебное путешествие. Как только гасилисвет, они тут же залезали в кровать и всю ночь напролет оглашали тишину неприличным пыхтением, сладострастными воплями и похотливыми смешками. И за все это мне пришлось выложить непомерную сумму, да еще и спасибо сказать!!! Более лаконично пишет падре Кампусано: редкий житель Барселоны, даже находясь в самом нежном возрасте, не был знаком с графическим изображением того места, где он был зачат и откуда появился на свет. Прямым следствием создавшегося положения стали всеобщее падение нравов, распространение венерических болезней, участившиеся факты изнасилований и других злоупотреблений, а также возникновение всякого рода психических расстройств, как, например, в случае с Хасинто, или, если вам так больше по вкусу, с Хасинтой Пеус: Из-за того, что мои родители, братья и сестры, дядюшки и тетушки, бабушка и дедушка, кузены и кузины, а также прислуга постоянно разгуливали по дому в чем мать родила, у меня в голове все перепуталось, и мне, наверное, уже никогда не понять, кто из них женщина, а кто мужчина, и к какому из полов причислить себя. Проблема жилья встала с ужасающей очевидностью: астрономическая сумма квартплаты поглощала львиную долю семейного бюджета. Не мешает привести некоторые убедительные цифры. В середине XIX века площадь Барселоны равнялась 427 гектаров, в то время как Парижа – 7802 гектара, Берлина – 6310, а Лондона – 31 685 гектаров. И даже такой относительно маленький город, как Флоренция, располагался на площади в 4226 гектаров, то есть вдесятеро большей, чем Барселона. Плотность населения на 10 000 квадратных метров является не менее убедительным фактором: 291 человек в Париже, 189 в Берлине, 128 в Лондоне и 700 в Барселоне. Напрашивается вопрос: почему не были разрушены стены? Да потому что этого не хотели центральные власти. Под предлогом соблюдения интересов стратегического характера, явно надуманным, правительство душило город в прямом и переносном смысле, не позволяя не только расти вширь, но и набирать экономическую мощь. Сменявшиеся на троне Испании короли, королевы и регенты наперебой давали понять, что их занимают гораздо более насущные проблемы, а следовавшие чередой правительства, будучи сами живым примером нерадивости, тем не менее позволяли себе в адрес Барселоны язвительные замечания: «Если горожанам так не хватает жизненного пространства, почему бы им не поджечь еще парочку монастырей?» Этим они намекали на кровавые события смутного времени, сотрясавшие страну в предшествующие десятилетия, когда озверевшие толпы людей нападали на монастыри и сжигали их дотла, а освободившиеся земли переходили затем в собственность коммунальных служб для обустройства площадей, рынков и прочих мест общественного назначения. Наконец стены были снесены, и барселонцы торжествовали победу: «Теперь, похоже, мы сможем дышать». Но не тут-то было: со стенами или без них нехватка пространства ощущалась по-прежнему. Люди, сдавленные теснотой крохотных смрадных каморок, продолжали влачить жалкое существование в бесстыдной близости разнополых членов семейства, вперемешку друг с другом, а все скопом – с домашними животными. Зато какой простор открывался перед ними: исчезновение стен позволяло наслаждаться видом зеленой долины, простирающейся вплоть до подножия Кольсерольской гряды. Тем временем плотность населения продолжала расти.

– Громы и молнии! – возмущались горожане. – Столько пустующей земли, а мы тут живем, словно мыши в норах. Разве это справедливо? Даже латук на грядках – и тот чувствует себя куда вольготнее!

Их взоры обращались к алькальду. Но не к тому, кто через несколько лет после описываемых событий возглавит проведение в Барселоне Всемирной выставки, а к его предшественнику – круглому коротышке с уютным пузцом, который, помимо прочих достоинств, обладал еще и истовой набожностью. Он каждый день ходил к мессе, аккуратно причащался и в минуты религиозного экстаза старался сосредоточиться исключительно на таинстве Святой Евхаристии и не думать о работе. Но городские проблемы нависали над ним докучливой тенью, рассеивая внимание. «Надо что-то предпринять, – стучало в мозгу. – Но что?» Он прилежно изучил вопросы, связанные с реконструкцией Парижа, Лондона, Вены, Рима, Санкт-Петербурга. Планы казались ему привлекательными, однако излишне дорогими. Кроме того, Барселона имела массу особенностей, и ему не представлялось возможным пренебречь ими. Всякий раз, когда кто-нибудь начинал в его присутствии превозносить достоинства новой застройки Парижа, алькальд многозначительно вздыхал и отвечал:

– Идея, безусловно, хороша, но она не учитывает нашей самобытности.

Если ему подсовывали план Вены или какого-нибудь другого города, он отвечал то же самое, и никто не мог поколебать его во мнении, что Барселона должна идти своим, особым путем, а не заниматься бездумным подражательством.

Однажды после причастия ему привиделось, будто он сидит у себя в кабинете, в своем начальственном кресле, положенном ему по рангу алькальда, и вдруг входит герольд с докладом о некоем визитере. «Наверняка какой-нибудь проситель или член муниципального собрания», – подумал было алькальд, но герольд пояснил:

– Он представился как кабальеро из Олота[52]52
  Олот – город в провинции Жирона.


[Закрыть], – и тут же исчез, а на его месте как из-под земли вырос посетитель.

Бедный алькальд сомлел от страха: от фигуры незнакомца во все стороны исходили снопы фосфоресцирующего света, кожа излучала сияние, словно была покрыта тонким слоем серебристой краски, волосы серебряными нитями падали на плечи. Туника матово поблескивала и казалась сделанной из жидкого металла неземного происхождения. Алькальд не осмелился затронуть эту щекотливую тему, лишь спросил, чем обязан столь высокой чести.

– Мы замечаем, – промолвил посетитель, – что с некоторых пор, вкушая от Тела Господня, ты не предаешься ему душой, а думаешь о бренных мирских делах.

– Дело отнюдь не в благочестии, а в моей рассеянности, – оправдывался алькальд. – Последнее время меня беспокоит план благоустройства города; я ступил на стезю горестных сомнений и не знаю, как быть.

– Завтра, – сказал посетитель, – с первым пением петухов ступай к старым западным воротам и жди. К тебе подойдет избранник, но не говори ему ни слова о том, что я тебе явился.

Тут алькальд очнулся и снова увидел себя в церкви: он стоял перед алтарем, уткнувшись коленями в молельную скамеечку, и ощущал на языке вкус облатки. Забытье длилось какое-то мгновение.

На следующий день точно в назначенный час алькальд ждал избранника на том самом месте, где по случайному стечению обстоятельств спустя несколько лет была возведена Триумфальная арка, служившая входом на территорию выставки. Несмотря на раннее время вокруг толкался народ, громыхали телеги, по улицам гнали скот. Чтобы не быть узнанным, алькальд обрядился в капоте – длинный плащ и чамберго – широкополую шляпу, скрывавшую лицо. Маскарад довершал глиняный горшок с козьим сыром, который он время от времени поливал маслом и приправлял тимьяном, а потом тщательно перемешивал по примеру работников на ферме его деда, куда он приезжал еще ребенком. В трудах праведных незаметно пролетел день. От проходивших мимо людей он услышал о панике, царившей в городе по поводу исчезновения алькальда, – его хватились утром и безуспешно искали с тех пор, как он, вопреки обыкновению, не пришел в церковь послушать мессу. Люди говорили также, что из казны не пропало ни одного сентимо, – новость, взбудоражившая город сильнее всех остальных. И только к вечеру, когда солнце огромным раскаленным шаром зависло над горизонтом, алькальд увидел направлявшееся к нему странное существо. Это был избранник. В детстве ему ошпарили кипятком левую сторону лица, и теперь она была покрыта глянцевой голой кожей, меж тем как другая, изборожденная глубокими морщинами, являла миру одинокий ус и половину длиннющей бороды. По заросшему лицу алькальд понял, что избранник проделал долгий путь пешком, но не услышал от него внятного объяснения, то ли он уже прошел по дороге Сантьяго[53]53
  Дорога Сантьяго – знаменитый путь, который проделывают паломники, направляющиеся в Сантьяго-де-Компостела.


[Закрыть], то ли лишь намеревался по ней отправиться. Впрочем, он не вполне разобрал и его имя, возможно вымышленное и звучавшее более чем странно: Авраам Шлагобер, или, в переводе с немецкого, Авраам Сливочный. Отрекомендовавшись, избранник поспешил заверить, что он не еврей, напротив, убежденный христианин и паломник, исполнявший какой-то обет, а какой именно – сказать отказался. Упомянул только о своей профессии строителя. Этого было достаточно, чтобы алькальд тут же потащил его в муниципалитет, показал планы развития Барселоны с пригородами и предоставил в его распоряжение все необходимое для проектных разработок.

– Барселона станет городом Царя Небесного, о котором говорит в своих откровениях святой Иоанн, Новым Иерусалимом, – заявил Авраам Шлагобер. – Иерусалим разрушен, и ему уже не подняться вновь, ибо сказал Господь: от него не останется камня на камне, и стать центром христианства суждено другому городу.

А так как Барселона находится на одной широте с Иерусалимом и, подобно ему, стоит на Средиземном море, то алькальд тут же уверовал в ее избранность. Они склонились над Библией и вместе прочитали слова откровения: И я, Иоанн, увидел святой город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный, как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: ce, скиния Бога с человеком, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог будет с ними Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло. Проект был завершен меньше чем за шесть месяцев, после чего Авраам Шлагобер бесследно исчез. Кое-кто утверждает, будто его и вовсе не существовало и проект разработал сам алькальд. Однако нашлись и такие, кто заявлял прямо противоположное: дескать, был такой человек, но звали его по-другому, и он не был ни паломником, ни строителем, а чистой воды авантюристом, который, узнав о смятенном душевном состоянии нашего алькальда, решил поживиться за его счет, хитростью выудил из своего покровителя содержательную часть его видений и перенес их на бумагу, а пока он этим занимался, жил на средства муниципалитета. Все это походило на правду. Так или иначе, но когда проект был завершен, алькальд нашел его приемлемым и вынес на обсуждение городского совета.

Первоначального варианта давно уже не существует: он был либо намеренно уничтожен, либо безвозвратно потерян, погребенный под непроницаемой толщей архивных бумаг. До нас дошли лишь его отрывочные наброски сомнительной достоверности да фрагменты докладных записок с перечнем расходов. В инженерных расчетах фигурировали такие меры длины, как морская сажень, парасанга, локоть и стадий[54]54
  Морская сажень – 1,678 м; парасанга – персидская единица измерения, равная 5,25 км; локоть – 418 мм; стадий – 125 шагов, или 201,2 м.


[Закрыть], что, несомненно, посеяло бы в головах рабочих полный хаос, приступи они к реализации плана на самом деле. Проект предусматривал строительство судоходного канала, который должен был пройти через город от холма Тибидабо к побережью. От него направо и налево отходили двенадцать других (по числу колен Израилевых) – поуже и помельче. Они, в свою очередь, впадали в каскад искусственных озер, вокруг которых предполагалось сгруппировать ряд жилых кварталов, управляемых наполовину церковной, наполовину светской администрацией во главе с помощником алькальда и левитом[55]55
  Левит – духовное лицо в древнем Израиле; в христианстве соответствует чину дьякона.


[Закрыть]. Нигде в плане не было указано, откуда взять воду, чтобы наполнить основной канал и все его ответвления, хотя имеются ссылки на некие водоемы в районе нынешних фешенебельных кварталов: Вальвидрера, Ла-Флореста, Сан-Кугат и Лас-Планас. В центре старого города (по плану ему уготовили участь быть сметенным с лица земли за исключением собора и древних готических церквей Санта-Мария дел Map, Санта-Мария дел Пино и Сан-Педро де лас Пуэльяс) через канал предполагалось перебросить пять мостов, олицетворявших основные христианские добродетели. Здания муниципалитета, Провинциального совета [56]56
  Провинциальный совет – собрание депутатов от провинций.


[Закрыть] и Дома правительства были также приговорены к сносу, а на их месте планировалось возвести три базилики, соответствовавшие трем ипостасям души: разуму, воле и памяти. Было предусмотрено строительство торговых площадей Воздержания, Страха Господня и некоторых других. Остальные детали проекта канули в вечность, и мы никогда не узнаем, каковы они были в действительности. Что известно доподлинно, так это ошеломительные результаты его обсуждения на городском совете, закончившегося бурными овациями. Проект был поддержан единодушно и безоговорочно, причем без какого-либо давления со стороны муниципальных властей. Однако неожиданно вмешалась консистория [57]57
  Консистория – церковно-административный орган.


[Закрыть], указав на необходимость соблюдения формальностей, предписанных действовавшим в то время законом; другими словами, принятый на городском совете проект должен был пройти через министерство внутренних дел по той простой причине, что от него зависели все муниципалитеты Испании. Алькальд рассвирепел:

– Виданное ли дело: Промысел Божий – и тот должен утверждаться в Мадриде?!

– Так гласит закон, – ответили члены городского совета, вздохнув с явным облегчением.

Они притворялись, что якобы разделяют гнев алькальда, однако в глубине души хотели любыми способами избавиться от ответственности. «Пусть Мадрид таскает для нас каштаны из огня, – решили они. – Там всегда ставили нам палки в колеса, – рассуждали депутаты. – Так пусть для разнообразия, хотя бы на этот раз, своим отрицательным ответом они окажут нам неоценимую услугу».

В полученном из Мадрида послании его превосходительство министр внутренних дел подтверждал получение Плана реконструкции города Барселоны, но отклонял принятие его к рассмотрению в силу несоответствия порядка его представления правилам, предусмотренным законодательством в отношении оного. И действительно, закон требовал предъявления трех альтернативных проектов, а министр оставлял за собой право отдать предпочтение одному из них. Тут алькальд совсем тронулся умом, и только совместными усилиями удалось привести его в чувство.

– Объявим конкурс, пошлем в Мадрид наш проект и еще два в придачу; тогда сеньору министру ничего не останется, как только выбрать лучший, – успокаивали члены муниципалитета своего патрона.

Тот не нашелся что возразить, пребывая в уверенности, будто его проект был внушен ему самим Господом Богом и другого, более совершенного, не могло существовать по определению. Алькальд распорядился объявить конкурс и погрузился в нетерпеливое ожидание, пока не будут представлены, обсуждены и предварительно отобраны дополнительные планы в строгом соответствии со сроками, указанными в условиях конкурса. Он даже пошел на то, чтобы его проект наряду со всеми был подвергнут такой же процедуре, потому что нисколько не сомневался в победе. Так и случилось. В процессе отбора его детище, которое до сей поры удалось лицезреть лишь немногим избранным, пошло по рукам, а его отрицательные и положительные стороны стали предметом пересудов. В высших кругах общества только о нем и говорили. Наконец три победивших на конкурсе проекта были отосланы в Мадрид. Министр затягивал с ответом, сколько мог, не сочтя нужным вдаваться в объяснения. Алькальд умирал от нетерпения.

– Есть новости из Мадрида? – спрашивал он, вскакивая с постели посреди ночи, и будил своего камердинера, спешившего к нему в опочивальню, чтобы успокоить его разыгравшиеся нервы. К счастью, он был холостяком.

Наконец министр удосужился отозваться. Ответ произвел эффект разорвавшейся бомбы: его превосходительство министр внутренних дел постановил не отдавать предпочтения ни одному из трех представленных проектов, поскольку, на его просвещенный взгляд, они не обладали требуемым числом достоинств. Более того, он находил вполне приемлемым, что и зафиксировал своей подписью, четвертый проект, который то ли не был представлен на конкурс, то ли все-таки участвовал в нем, но был забракован жюри, а теперь вдруг откуда-то всплыл, и его утвердили специальным указом, имевшим силу закона. Впоследствии этот проект стал известен как План Серда[58]58
  План Серда – план реконструкции и расширения Барселоны, разработанный инженером Ильдефонсо Серда и принятый в 1860 г. как пример рационального использования пространства, однако не предусмотревший достаточного количества садово-парковых ансамблей.


[Закрыть]. Алькальд попытался найти в происшедшем положительную сторону. Я убежден, – написал он министру, – Ваше Превосходительство просто решил подшутить над нами,сделав вид, будто одобряет проект, который не только не вошел в тройку отобранных нами и представленных на Ваше высочайшее утверждение, но и решительно, о чем я могу сказать наперед, будет отвергнут всеми без исключения барселонцами. Засим последовала молниеносная реплика министра: Придет день, и Ваши хваленые барселонцы, друг мой, возблагодарят небеса, если План Серда будет воплощен в жизнь в соответствии с моим распоряжением, – писал министр алькальду. – А что до Вас, любезнейший, то разрешите Вам напомнить – не в Вашей компетенции определять, когда министру шутки шутить, а когда слезы лить. Соблаговолите исполнять мои распоряжения слово в слово, до последней запятой, и не вынуждайте меня лишний раз напоминать Вам, от кого зависит Ваше назначение на должность алькальда в последней инстанции. Примите уверения…

Алькальд снова созвал городской совет.

– Нам дали пощечину, – заявил он. – И правильно сделали – нечего было поддаваться диктату Мадрида вместо того, чтобы действовать, как нам предписывает наше достоинство и требует наша честь. Теперь же из-за нашего малодушия Барселона оскорблена в лучших чувствах. И пусть это послужит нам горьким уроком.

Прозвучал шквал аплодисментов. Алькальд призвал к тишине и снова заговорил. Его голос эхом звенел в тишине Зала Ста.

– Сейчас мы должны ответить, настал наш черед, – сказал он. – Мое предложение может показаться излишне категоричным, даже дерзким, но я вас прошу не судить меня строго. Подумайте и сами убедитесь – у нас нет другого выхода. Я предлагаю следующее: поскольку Мадрид отказывается выслушать наши соображения и с высокомерным пренебрежением пытается навязать нам свои взгляды, каждый из вас, являясь полномочным представителем жителей Барселоны, должен бросить вызов чиновнику, чье положение в иерархии министерства соответствовало бы вашему на муниципальном уровне, и либо убить его на дуэли, либо умереть самому, защищая свои честь и достоинство. Я же, здесь и сейчас, бросаю перчатку на пол этого исторического зала и публично вызываю на дуэль его превосходительство министра внутренних дел, дабы наконец он и его нечестивые бюрократы уяснили себе, что отныне каталонец, не найдя справедливости в коридорах власти, будет добиваться ее на поле брани с оружием в руках.

Он бросил наземь шевровую перчатку серого цвета, купленную накануне и пролежавшую перед алтарем церкви Святой Лусии всю предыдущую ночь. Присутствовавшие приветствовали этот жест одобрительными возгласами и нескончаемыми овациями. Счастливые обладатели перчаток последовали его примеру, а те, у кого их не было, побросали на пол шляпы, галстуки и даже башмаки. Бедный алькальд разразился слезами умиления. Он еще не знал, что все эти чиновники, с таким энтузиазмом принявшие его предложение, не имели намерения поддерживать его в дальнейшем, некоторые из них уже забрасывали Мадрид письмами в поддержку министра и выражали сожаление по поводу непозволительного тона своего патрона, в чьем душевном здоровье сильно сомневались. Ничего не подозревавший алькальд послал в Мадрид письмо с вызовом, и министр вернул его разорванным на мелкие кусочки в конверте с сургучной печатью, написав на обратной стороне: Со мной это шутовство не пройдет. Члены совета заклинали упрямца не настаивать – мол, ничего нельзя поделать, и предложили взять отпуск. В конце концов до него дошло, насколько он одинок в своей борьбе. Алькальд подал в отставку, переехал в Мадрид и попытался заручиться поддержкой в Кортесах[59]59
  Кортесы – испанский парламент, возникший в XII веке как собрание, представлявшее знать, духовенство и третье сословие.


[Закрыть]. Некоторые депутаты прикинулись заинтересованными по различным соображениям: кто-то надеялся таким макаром завоевать симпатии каталонцев, кто-то ожидал материального вознаграждения за свое заступничество. Но стоило и тем и другим убедиться, что алькальд – просто выживший из ума чудак, все страшно возмутились и отвернулись от него окончательно. Тогда он прибег к подкупу самых продажных из депутатов, но лишь пустил по ветру все свое состояние, кстати сказать, немалое. Через три года, совершенно разоренный, сломленный духом, он вернулся в Барселону, поднялся на Монжуик и посмотрел вниз, на долину: перед ним предстали очертания новых улиц, железнодорожные колеи, по которым бежали поезда, проложенные трубопроводы и акведуки. «Как это возможно, – твердил он, – чтобы какой-то паршивый чиновник – чернильная душа – и вдруг осмелился противостоять Промыслу Божьему?» Тут его одолело великое отчаяние, он бросился с горы и разбился насмерть. Смятенная душа алькальда отправилась прямехонько в ад, где ему популярно объяснили, что визит, нанесенный ему во сне, был не чем иным, как явлением сатаны.

– А! Гнусный искуситель! – воскликнул бывший алькальд, оказавшийся по собственной глупости жертвой коварного расчета. – Как подло ты меня обманул, прикинувшись ангелом!

– Э-хе-хе! – откликнулся сатана. – Кто тут упоминал ангелов? Я лично не обмолвился о них ни словом, а ты должен бы знать: мы, дьяволы, дабы искушать смертных, можем принять любую нужную нам форму, кроме облика святого или ангела, не говоря уж о Господе нашем и Пречистой Божьей Матери. Поэтому я велел представить себя как «некоего кабальеро из Олота», воплотившись в первую подвернувшуюся по случаю телесную оболочку. Остальное есть плод твоего тщеславия и умопомрачения, которые еще отзовутся для тебя и для Барселоны страшными бедствиями, и вы будете ощущать их последствия во веки веков, – сказал сатана и рассмеялся пронзительным, наводившим ужас смехом.

Годы позаботились о том, чтобы доказать: среди действующих лиц этой истории – разумеется, за исключением дьявола, чьи коварные намерения, как известно, всегда сбываются, – прав оказался именно алькальд. Навязанный министерством план при всех его удачных находках страдал чрезмерным рационализмом; он не предусматривал ни свободных участков земли для проведения массовых торжеств и возведения памятников, символизирующих великие достижения, – а народу так нравится приписывать их себе по праву или без оного, – ни тенистых садов или парков, под сенью которых зреют любовь и преступления, ни аллей со скульптурами, ни мостов, ни виадуков. Проект представлял собой поделенное на квадраты безличное пространство, приводившее в замешательство как чужих, так и своих и задуманное лишь с той целью, чтобы дать относительную свободу уличному движению и проводить на должном уровне самые что ни на есть прозаические мероприятия. Если бы он был воплощен в жизнь хотя бы на уровне первоначального замысла, то мог бы придать городу приятный, комфортабельный и соответствующий санитарным нормам вид, но реализованный таким, каким мы видим его в современном варианте, он лишает Барселону даже этих малых преимуществ. По-другому и быть не могло: не то чтобы барселонцы решительно осудили план, пригрезившийся алькальду, просто они не восприняли его как нечто свое, кровное – он не смог разбередить их воображение, не пробудил в них дремлющий, идущий из глубины веков инстинкт. Строптивые упрямцы, они не захотели платить слишком высокую цену, показали себя холодными серыми людишками в час созидания, проявили нерасторопность в освоении того пространства, которое так жаждали заполучить и которое так страстно требовали в течение нескольких веков. Они заселяли его постепенно, толкаемые в спину демографическим взрывом, а не фантазией. По причине всеобщего равнодушия и попустительства тех, кто мог бы предотвратить подобное развитие событий (кто за спиной у безумного алькальда забрасывал министерство письмами с одним лишь желанием – сохранить свои привилегии), дело кончилось тем, что землями завладели спекулянты, первоначальный план был извращен до неузнаваемости, а приятное и здоровое для жизни место превратили в шумную и зловонную клоаку, столь же спрессованную, как и старая часть города, повторение которой хотели избежать при проведении реконструкции. Из-за отсутствия общей концепции (внушенной злосчастному алькальду любовью к Господу и дьявольскими кознями) Барселона осталась без исторического центра (может быть, за исключением бульвара Грасиа, пусть слишком буржуазного и претенциозного, зато и по сей день удобного для коммерческих целей) и свободных площадей, чтобы праздновать знаменательные события, проводить корриды, митинги, коронации и вершить самосудные расправы. Последующее расширение города происходило беспорядочно и беспредметно, как бог на душу положит, с единственным намерением – пристроить куда-нибудь тех, кто не помещался в возведенные к тому времени новостройки, да еще выкачать как можно больше прибыли из этой операции. В жилых кварталах происходил процесс социального расслоения и разделения жителей по поколениям, а разрушение старины превратилось в единственно ощутимый признак прогресса.