Текст книги "Мальчики и девочки (Повести, роман)"
Автор книги: Эдуард Пашнев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)
Мать Тани жила у Савеловского вокзала в старом доме с балконами и статуями, изображающими рабочих разных специальностей. Дверь открыла пожилая женщина. Она не успела ничего сказать, потому что за ее спиной раздался воинственный клич:
– Он пришел! Папа пришел!
И по длинному коридору навстречу тянувшему руки присевшему на корточки Марату промчалась малышка в матрешковом платочке. Надя только и успела увидеть мелькнувшую красную косынку и выскользнувшие по локотки из платья ручонки, которые обвили шею вожатого. Дочь в самое ухо что-то зашептала отцу, косясь одним глазом на дверь в боковую комнату, и Марат, засмеявшись, сказал:
– А люди, которые прячутся, могут выходить. Они разоблачены.
– Выдала все-таки, – раздался голос Тани. – Ну, погоди, папина дочка. Здравствуй, Надя! Как здорово, что ты пришла, – очень искренне обрадовалась она. – Значит, я ничего не потеряла. Раздевайся, мама чай поставила. Мы сейчас хорошо так посидим, по-семейному.
– А ты почему нарушаешь правила игры? – сказал Марат, опуская Дуську на пол. – Ты почему здесь?
– Ушла я. Каждый раз одно и то же и одни и те же пошлости. Да еще эта дама пришла, которую я не выношу. Но вы, сеньор, опоздали на полчаса.
– У нас есть оправдание. Мы тебе сейчас расскажем, – обернулся к своей спутнице вожатый.
– Да, мы сейчас расскажем, – смущенно подтвердила Надя.
Дуська, предоставленная самой себе, преградила незнакомой тете в очках дорогу, и некоторое время они друг друга с интересом разглядывали. Дочь Марата была похожа на Аленку с шоколадной обложки: деревенский платочек, румяные щеки, голубые глаза и соломенные волосы. Дуська не сумела составить мнения о тете путем простого рассматривания.
– Ты кто? – спросила она в упор.
– Она президент, – сказал Марат и положил Дуське ладонь на макушку.
Но дочь сердито сбросила его ладонь движением головы.
– Президент кого?
– Президент всего красивого на земле.
– И президент меня?
– И тебя, если учесть, что ты у нас очень красивая. И еще она твой личный архитектор.
– Мой?
– Ну, хватит вопросов, – забрала ее Таня. – Руки мыть и за стол.
Квартира Таниной мамы была обставлена старомодной мебелью, на пианино лежала кружевная дорожка и стояли слоники, на стенах висели фотографии в резных рамочках. В центре стола, покрытого тяжелой бархатной скатертью, – вазочка с искусственными ромашками. И этот мещанский уют вместе с деревенским платочком Дуськи показался Наде более близким, чем обстановка в кабинете Марата. Она быстро освоилась и без стеснения наложила себе полную розетку вишневого варенья.
– А теперь докладывайте, – сказала Таня.
– Ну, во-первых, тебя дома ждет сюрприз, мы сейчас не будем говорить какой… Нет, скажем. Надя принесла проект нашего Нерастанкино.
– Правда? Мы сейчас же едем на такси домой.
– Подожди, не спеши. А во-вторых, мы сегодня ходили по городу и присматривали вещи для круглой гостиной.
– Нам встретилось хорошее зеркало, – сказала Надя, – но мы решили его не брать. У нас над камином будет зеркало прямо в стене, как в Эрмитаже, в павильонном зале, где стоят часы-павлин.
– А взять мы решили, – Марат загнул первый палец, – энциклопедию Брокгауза и Ефрона – раз! Картину Айвазовского – два!
– Я все-таки отказалась бы от картины, – глядя на Таню и ища у нее поддержки, сказала Надя. – Это слабая его вещь. Наверное, самая слабая. Одна вода в золотой раме.
– Зато Айвазовский, рама большая и подпись художника крупными буквами внизу. Ты что, Надя, – шутливо нахмурился вожатый, – ты же там согласилась?
– Но, может быть, Таня против?
– Я должна посмотреть, – заявила Таня, – на Арбате небось видели, в антикварном.
– Да. И там же мы видели вазу из зеленого камня. Три рыбы, встав на головы, образовали из хвостовых плавников фигурную чашу, – Надя показала руками, какую чашу. – Мы решили, что она будет стоять на тумбочке при входе в круглую гостиную со стороны улицы. Но для чего, мы пока еще не придумали.
Танина мама ходила вокруг стола, подкладывая в розеточки гостям варенье, подливала чай и понимающе улыбалась. Руки у нее были бугристые, натруженные. Наде все время хотелось их погладить.
– А теперь я буду говорить, – торжественно подняла руку Таня. – Я тоже не теряла зря времени. Когда мне стало так скучно, что хоть ложись и помирай, я оттуда сбежала и пошла по комиссионным. И в одном мебельном мне попался стол, от которого я два часа не могла отойти. Я записала, – она перегнулась, взяла с дивана сумочку и, достав миниатюрный блокнотик, прочитала: – «Стол орехового дерева с верхней доской, украшенной маркетри, изображающим города мира». Там такие выложены на крышке в овальных рамках замки, соборы, фонтаны. И цена, конечно, соответствующая. Я вот только не знаю, что такое маркетри.
– Инкрустация, – сказала Надя.
– Да? Так просто? – удивилась Таня. – А мне он и понравился из-за этого красивого слова «маркетри».
– Стол мы тоже берем, – заявил Марат, – найдется в этом доме тетрадь? Впрочем, не надо, сойдет пока и твой блокнотик. Итак, – он многозначительно всех оглядел, – под первым инвентарным номером записываем Брокгауза и Ефрона, под вторым – картину Айвазовского, под третьим – рыбью вазу, под четвертым – стол-маркетри. Потом купим инвентарную книгу и будем все заносить туда.
Игра в общий дом продолжалась.
Апрельское пересечение линий
Незаметно и третья школа стала для Нади родной. В переходе между основным зданием и спортзалом висели ею оформленные стенды, на КВНах показывали ее рисунки, в классе каждую неделю появлялись ставшие привычными «классные окна сатиры», кругом сидели свои ребята. Ленка, убедившись в искренней дружбе Нади, перестала выкидывать номера, сидела на уроках задумчивая, послушная. Апрельское солнышко действовало на всех умиротворяюще. Даже с лица Тамары Ивановны исчезла серая маска озабоченности и высыпали веснушки.
– Сегодня у нас не будет урока, – сказала она, – сегодня мы с вами будем разговаривать о жизни.
Она похлопала рукой по какому-то предмету, занявшему ровно половину учительского стола. Предмет был завернут в большой кусок пестрой материи, и внесла она его в класс не сама. Какой-то парень в очках вошел впереди учительницы со свертком, положил на стол и молча удалился. Это был ее сын, но учеников в подробности своей биографии Тамара Ивановна не собиралась посвящать.
– Итак, прежде чем я разверну и покажу вам эту книгу, я хочу спросить у вас, кто из вас был… Ну, что там еще? – повернулась она недовольно к двери.
– Простите, пожалуйста, – вперед несмело выступил молодой милиционер в новенькой форме. – Один из ваших учеников, вернее, один из учеников другого района скрывается незаконно в вашей школе.
– Тамара Ивановна, извините ради бога, – вошла директриса и посмотрела виновато одним глазом на милиционера, а другим на учительницу. – Какая-то странная нелепая история, будто бы один из наших девятиклассников подделал справку с места жительства и скрылся от родителей. Ребята, у нас есть такой мальчик? – растерянно обратилась она к классу.
– Игорь Сырцов, – прочитал милиционер по бумажке, – есть?
Минуту длилась оглушительная тишина, а потом хлопнула крышка парты, и Чиз, как настоящий преступник, вспрыгнул на подоконник, собираясь бежать.
– Пусть он не входит, а то я прыгну из окна, – крикнул мальчишка.
Почти одновременно с этим растянулся в проходе во весь свой рост Половинкин. Он ринулся к парте Чиза, но ему подставил ножку Толя Кузнецов.
– Куда несешься, дурак?
– Ловить, – потирая ушибленное колено и локоть, ответил Половинкин. – Окно закрыто, он не успеет открыть.
– А ты знаешь, за что ловить? Ты чего? Сядь! – крикнул Толя властным голосом А. Антонову, тоже вскочившему со своего места.
Чиз между тем не терял времени. Он открыл нижний шпингалет и боролся с верхним, тугим.
– Перестань! – крикнул ему милиционер, испуганно отступая к двери. – Я участковый. Я не собираюсь тебя забирать, у меня нету таких полномочий, понял? Вот чудак. Слезь с окна, тебе говорят.
– Да что происходит, в конце концов? – возмутилась Тамара Ивановна.
– Родители его пошли в школу, – с досадой объяснил участковый, не сводя глаз с окна, – а им сказали, что их сын полгода назад забрал документы для переезда в Куйбышев. Ну, слезь, пожалуйста, уйду я сейчас. Главное, что ты нашелся. А они говорят: как уехал, когда он живет с нами и каждый день в школу ходит, даже раньше, чем нужно? Он им сказал, что шефствует над крокодилами в юннатском кружке. Слушай, ну слезешь ты в конце концов? Ты хоть скажи, где ты последние две недели прятался?
– Я все равно не уйду из этой школы, все равно.
– Сначала закрой окно и сядь на место, – строго сказала Тамара Ивановна.
– Пусть он уйдет, тогда слезу.
– Да, вам лучше уйти, – повернулась директриса к милиционеру. – Пойдемте вместе.
– Я все равно не уйду! – крикнул им вслед Чиз. – А если исключите из школы, учиться брошу!
Он стоял на подоконнике, длинный, худой, с взъерошенным чубом. Но взгляд у него был не затравленный, а решительный, как у человека, который борется за свои убеждения до конца.
Надя смотрела и не понимала, откуда в нем, нелепом и смешном, столько отчаянности. Она не могла поверить, что из-за нее он чуть не выпрыгнул со второго этажа.
– Значит, не все полгода, а только последние две недели ты не живешь с родителями? – спросила Тамара Ивановна.
– Да, – не поднимая глаз от парты, ответил Чиз, – они хотели вернуть меня в ту школу.
– А где же ты скитался все эти дни?
– Ушел, ушел! – радостно закричала Таня Опарина, выглядывая в окно. – Ирина Александровна его выпроводила.
Все прильнули к окнам и увидели, как по дорожке к воротам идет участковый милиционер.
– А где же ты все это время скитался? Что ел? – повторила свой вопрос Тамара Ивановна.
– Я не могу вам сказать.
– У меня он жил, ну что? – поднялся Толя Кузнецов. Это сообщение ошеломило ребят больше, чем появление милиционера. – Не может он уйти из нашей школы, вы там объясните, Тамара Ивановна, в учительской. Если его исключат из школы, я тоже уйду. Надоели мне ваши порядки. В гараж пойду работать, там все понимают.
– Да что, в самом деле! – возмутился Недосекин. – Почему человек не может учиться в той школе, где ему захочется?
Чиз слушал своих защитников, положив голову на парту и закрывшись руками. Надя вытянулась в струнку, не зная, как себя вести, готовая вот-вот убежать из класса. Ленка судорожно всхлипнула.
– Господи, что еще такое? Что с ней? – сказала Тамара Ивановна.
– Ничего со мной, – подняла от парты мокрое лицо Лена. – Хочу и плачу. Или школьными правилами это не разрешается? Нарушение дисциплины, да? Позовите милиционера. Пусть он Чиза заберет за то, что человек влюбился, и меня за то, что плачу. И Рощину за то, что хорошо рисует.
– Тамара Ивановна! – поднялась староста класса Наташа Миронова. – Мы посоветовались, мы тоже протестуем против увольнения из нашей школы Игоря Сырцова.
– Поздравляю вас, дети, – растроганно сказала учительница. – Вы стали взрослыми людьми.
Звонок застал ребят врасплох.
– Все свободны, – сказала Тамара Ивановна. – Рощина, подойди ко мне.
Надя испуганно подошла, она думала, что разговор будет об Игоре Сырцове, но учительница пододвинула к ней сверток и приказала:
– Разверни.
– Я?
– Ты, ты, конечно, ты… Разверни, чего ты испугалась?
Надя с трудом приподняла один край книги, чтобы вытащить из-под него конец материи, Половинкин и А. Антонов бросились ей помогать. Блеснули большие золотые буквы на ярко-синем фоне. Они были выведены красивой вязью, с хитрыми завитушками.
– На французском языке, – из-за плеча Половинкина определила Таня Опарина.
– Это «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле, на французском языке, – подтвердила учительница. – Но книга интересна не только этим. Она с иллюстрациями знаменитого французского художника Доре. И сама книга – уникальное издание, другой такой в Советском Союзе, может, нет, да и во Франции найдется немного. Ее мой отец привез из Парижа. Но это другая история. Я хотела, Рощина, сделать все иначе, вспомнить тот наш урок, поговорить о жизни, об Андрее Болконском, о Наташе Ростовой. Сказать тебе, что ты все-таки не права, ты не учла последующие страницы романа. Но об этом в другой раз. Сейчас я просто дарю тебе эту книгу. Что ты так на меня смотришь? Я была на твоей выставке в музее Толстого, видела твои рисунки. Вот в рисунках своих ты права. Об этой твоей выставке много писали, хвалили тебя. А это тебе премия лично от меня.
– Вы дарите мне эту книгу?
– Нет, Рощина, не дарю, а выдаю в качестве премии.
Ребята захлопали в ладоши.
– Но это же такая книга! Я ее даже не подниму.
– Тебе кто-нибудь поможет из ребят. Ну, кавалеры, два шага вперед.
Половинкин двинулся с места, но Толя Кузнецов поймал его за карман и остановил.
– Куда ты, дубина? – прошептал он ему на ухо. Половинкин ошалело посмотрел на Кузнецова, не понимая, чего тот хочет.
Но все другие поняли, расступились, и образовался коридор, по которому несмело шагнул к столу Чиз.
– Мне с Рощиной по пути, – сказал он, глядя на учительницу и стараясь не смотреть на Надю. – Я донесу.
– Разумеется, тебе по пути. Ты ведь сегодня поедешь домой?
– Да, Тамара Ивановна, – пообещал Чиз.
– Объясни им, а я постараюсь здесь объяснить.
– Спасибо.
На улице было тепло, дул ветерок. До трансформаторной будки они дошли молча.
– Не тяжело? – спросила Надя.
– Нет, – обрадовался Чиз. – Надь, ты не смотри на меня так. Это я несерьезно. Это я попугать, чтобы в другую школу не перевели. Я не прыгнул бы.
– Прыгнул бы. Я видела, что прыгнул бы. Дай слово, что никогда больше не сделаешь такой глупости. Нет, лучше давай с тобой поспорим на «замри-отомри».
Чиз послушно протянул ей согнутый крючком мизинец, Надя зацепилась за него своим мизинцем и разбила другой рукой.
Рисунки на асфальте
Гу Кай-Чжи не всю правду рассказал в своем трактате о колючках. Он забыл предупредить доверчивых читателей, что уколовший другого сам испытывает боль.
Надя знала, что Марата нет в Москве, но ветер и солнце, дождь и облака тянули ее за плечи, за руки, за волосы в Лаврушинский переулок. Она пришла под вечер, уже в сумерках. Постояла в скверике, поглядела на темные окна. Таня, наверное, в гостях, Дуська у бабушки, тетя экономит электричество. Пусто за шторами, за рыбьей сетью. Но уйти нет сил. В конце скверика, чуточку поодаль от других, приметное дерево, клен. Провожая ее в прошлый раз, Марат остановился около этого дерева. Надя погладила шершавую, приятную на ощупь кору. Вот здесь лежала его рука. Ладошка замерла, надеясь уловить давно развеянное тепло руки вожатого. Она еще раз обернулась через плечо на темные окна, посмотрела на редких прохожих, которым до нее не было никакого дела, и вдруг, обняв ствол дерева, прижалась к нему щекой. Но и щекой смогла уловить только холодок и шершавость коры.
На следующий день она сказала себе и маме, что съездит в ЦУМ за бумагой и сразу же назад, а ноги опять привели ее в скверик. Синее небо сверкало в вымытых стеклах домов, некоторые окна были распахнуты, и в них вливался густой настой солнечного дня, разогревшего как следует горьковатые клейкие почки на кустарниках и деревьях. «Я только посмотрю, – убеждала себя Надя, – если форточка в кабинете закрыта, значит, не приехал». Она издалека принялась отыскивать глазами окно.
– Вот кто! Вот кто нарисует слона! Спокойствие! Вот кто нарисует слона. Спокойствие.
К Наде, огибая клумбу, бежала девочка в красном с горошками платочке.
– Дуська! – присела Надя, как тогда в доме у Савеловского вокзала Марат, и, как он, протянула руки.
– Хорошо, что ты пришла! – крикнула Дуська, падая на руки к Наде, но не разжимая кулачков, в которых держала цветные мелки.
И вся она от ботинок до платочка была перепачкана в мел.
– Папа не умеет рисовать слона. Он умеет только зайца рисовать. А нам заяц не нужен. Мы играем в Африку.
– А разве папа приехал?
– Папа, папа, покажись, что ты приехал!
По дорожке неторопливо шел улыбающийся Марат.
– Здравствуй, Надюш! Тебя взяло в плен это племя африканцев. Ты не к нам шла?
Вслед за Дуськой Надю окружили пять или шесть мальчишек и девчонок с мелками в руках.
– Нет, я в Третьяковку, но я очень рада, что вас встретила. Вы же должны были приехать только двадцать пятого.
– А я прилетел на целую неделю раньше. Ты огорчена?
– Нет, я рада.
– Ну, что же ты стоишь, бери, – нетерпеливо вкладывала Дуська в ладони Нади свои мелки.
Все послушно протянули свои мелки Наде. У нерешительных Дуська сама отбирала и отдавала художнице.
– Пропала твоя Третьяковка, – засмеялся Марат. – Теперь ты от этих людоедов не вырвешься, пока не нарисуешь им Африку.
– Значит, нужно нарисовать слона? – спросила счастливая Надя, опускаясь на корточки перед клумбой.
– Не здесь, – ужаснулась девочка, которая и сегодня была похожа на Аленку с шоколадной обложки. – Большого слона. Пойдем туда. Хватайте ее! – скомандовала Дуська. И ее подружки, подчиняясь «атаманше», весело схватили Надю и повели на тротуар перед домом.
За появлением слона на асфальте дети наблюдали со священным трепетом. Надя загнула хобот кверху и пристроила на него девочку в развевающейся рубашонке. Это была Дуська, и все сразу ее узнали.
– И меня! И меня! – раздались голоса.
– Тебя она посадит на жирафу, – крикнула Дуська. – А тебя – на бегемота. Спокойствие, спокойствие!
Надя нарисовала жирафу и бегемота. На жирафе уместилась одна девчонка, а на бегемоте она посадила трех, в затылок друг другу.
– Теперь крокодила, – подтолкнула руку художницы Дуська.
– Что-то у тебя руки такие горячие, – остановилась Надя. – Дай-ка пощупаю лоб.
– Нет, – отбежала от нее Дуська. – Ты разве мама? Это мамы щупают лоб, а потом укладывают спать и молоко с маслом пить заставляют. Терпеть не могу молоко. Нарисуй верхом на крокодиле маму.
И мама поехала по асфальту на крокодиле вслед за слоном, жирафой и бегемотом.
– А теперь оленя! – скомандовала Дуська, с восторгом оглядывая свою Африку.
И олень прыгнул с одного края тротуара к другому, прямо под ноги Марату. На том месте, где стояла его нога в маленьком остроносом ботинке с каблучком, должны были ветвиться рога. Надя положила руку на носок и посмотрела снизу вверх на далекое, как луна или солнце, лицо вожатого, родное, улыбающееся.
– Если вы не отойдете, то олень боднет вас рогом, – сказала она, продолжая опираться рукой о ботинок.
– Я отойду, отойду, – пообещал Марат. – Надюш, чтобы не забыть, а то с этой Африкой и голову потеряешь: я привез из Астрахани большую белую рыбу. Завтра мы устраиваем день большой Белой рыбы. Приходи.
– Во сколько?
– Часов в семь. Сможешь?
– Смогу, – счастливо улыбаясь, ответила она. – Мне показалось, что у Дуськи руки слишком горячие.
– Не горячие, не горячие! – запротестовала та. – Что же ты не рисуешь рога? Папа, отойди же!
Она подбежала и оттолкнула обеими руками отца за кромку тротуара. Мельком он успел пощупать ей лоб.
– Нет, – успокоил вожатый Надю, – просто возбуждена, разгорячена. Просто она сейчас в Африке. Как и все мы.
Надя засмеялась, провела рукой, испачканной мелом, по лбу, и волосы ее засеребрились.
День рыбы
Звонок всколыхнул тишину за дверью, кто-то, суматошно топая, пробежал по коридору так, что шаги отдались эхом на лестничной площадке и в сердце Нади. Тревожно лязгнула цепочка, и на лестничную площадку выскочила Таня в тапочках на босу ногу, в плохо запахнутом халатике, растрепанная. С минуту она непонимающего смотрела, потом тускло сказала:
– А-а-а! Это ты? Мы врача ждем.
И, не оглядываясь, не приглашая войти, двинулась назад в глубь коридора, машинально поправляя волосы. Надя несмело переступила порог, неуверенно закрыла за собой дверь. Только теперь на звонок подоспела тетя.
– Здравствуйте, – сказала девочка. – Марат Антонович заболел?
– Дуся. – коротко ответила тетя.
– А что с ней? Ангина?
– Иди, иди, девочка, сейчас здесь не до тебя.
Она вежливо, но настойчиво вытолкнула Надю на лестницу. Дверь захлопнулась, и наступила сонная пыльная тишина. Вверх и вниз бежали серые ступени, раздались гулкие шаги и на втором этаже пропали, их поглотила чья-то излишне громко хлопнувшая дверь.
Отец пришел поздно.
– Мамочка, а что, Надюшки разве нету? – с беспокойством спросил он.
– Надюшка? Дома.
– А в комнате никого нет, – он просунулся внутрь по самые плечи. – Надя?
– Папа, – устремилась она к нему из темноты, словно хотела припасть, как в детстве, но на полдороге остановилась. – Папа, Дуська заболела.
– И ты поэтому сидишь в темноте?
– Разве ты не слышал, что я сказала? Дуська заболела. Понимаешь, Дуська.
– Дети всегда болеют. И ты у нас, когда была маленькая, часто болела.
– Я совсем другое дело, – она взмахнула руками и сжала их. – Она совсем, совсем маленькая. Я не знаю, что с ней, мне не сказали, понимаешь? Наверное, что-нибудь страшное.
– Нет, так нельзя, – возмутился отец. – Разве можно так переживать из-за болезни чужого ребенка? А что ты будешь делать, когда у тебя свои дети пойдут?
– Дуська не чужая. Ты ничего не знаешь. Я тебе не рассказывала. Дуська не чужая. А своих детей у меня никогда не будет. Пойди позвони Марату Антоновичу, – что с ней? Я тебя очень прошу.
– Ну нет, – решительно отказался Николай Николаевич.
– Я тебя очень прошу, как никогда не просила. Или лучше не надо. Лучше не надо. Это ужасно.
Она заплакала и упала лицом вниз, как Наташа Ростова на ее рисунке.
Николай Николаевич оделся и пошел звонить. Трубку взяла тетя и не стала с ним разговаривать.
– Ну вот, как я и предполагал, ничего страшного, – еще с порога наигранно бодрым голосом сообщил отец, – обычная ангина от мороженого. Температуру уже сбили. Сейчас поужинаем. Что тут мамочка нам приготовила?
Но Надя ужинать отказалась и не успокоилась.
Утро занялось яркое, солнечное. Было невыносимо больно думать, что в своей кроватке в жару лежит маленькая девочка с кулачками, перепачканными в цветные мелки.
В школу Надя пришла по инерции, машинально засунула портфель в парту, машинально села, машинально, не видя условия задачи, уставилась на доску.
– Надьк, ты чего не списываешь? – толкнула ее Ленка, как человека, который нечаянно заснул.
– Ленка, отнесешь мой портфель, – наконец осмысленно посмотрела она на подругу. – К себе домой, чтоб мои родители не волновались.
– А ты?
– Я должна узнать, что с Дуськой. Дуська, маленькая девочка, очень дорогая мне, заболела.
– Какая Дуська? – изумленным шепотом спросила Ленка.
– Потом расскажу, дочка моя. Наша дочка.
Пользуясь тем, что учитель стоял спиной к классу у доски и громко стучал по ней мелом, выводя угловатые стремительные знаки и цифры, она встала и, не таясь, двинулась по проходу. Математик встрепенулся, когда хлопнула дверь.
– Что такое? Кто-то вышел? – спросил он у класса.
Ребята изумленно молчали.
В коридоре стоял одетый Марат Антонович и, вертя в руках кепку, смотрел пристально на жену, разговаривавшую слабым голосом по телефону.
– Здравствуй, Надюш, – печально и виновато сказал вожатый, – все отменяется. То есть еще вчера отменилось. Ты перепутала день. Мы ждали тебя вчера.
– Я была вчера, – сказала Надя. – Что с Дусей?
– Да, с Дуськой, – машинально повторил он. – Еще не выяснили, какое-то особое воспаление легких в сочетании с ангиной.
Таня положила трубку.
– Почему ты еще здесь? – спросила она у Марата и равнодушно кивнула Наде: – Здравствуй!
– У меня нет денег. Ты пошла за деньгами и стала говорить по телефону.
– Так почему ты не прервал меня? Дай сюда рецепт…
– Дай мне лучше деньги, – непривычно громким голосом крикнул Марат.
На улицу Надя и вожатый вышли вместе.
– Я еще тогда заметила, что у нее жар. Но она не дала пощупать мне свой лоб.
Марат потер лоб рукой.
– Кажется, сюда ближе. Извини, Надюш, я тебя не слышу. Что ты сказала? Видишь, какое у нас несчастье. Не вовремя ты пришла. Ты позвони потом, ладно?
– Я останусь, может, что-нибудь надо сделать, помочь Тане…
– Оставайся, – не расслышав до конца всю фразу, согласился Марат.
Надя бегом вернулась к подъезду дома, взлетела одним духом на третий этаж, словно от этого зависело – жить или умереть Дуське.
– Мне Марат Антонович велел остаться, – сообщила она тете. – Я разденусь, можно, да?
Выглянула из своей комнаты Таня.
– Что еще, Надя? – спросила она издалека.
– Я вернулась, может, нужно подежурить. Вы не спали, а я хорошо выспалась. Или куда сбегать?
– Нет, ничего не нужно, – сухо ответила Таня.
– Я потому, что она же мне не чужая, мы же вместе… Нерастанкино.
– Господи, Надя, я не сомневаюсь, что ты очень благородная девочка, – сказала Таня и закрыла за собой дверь.
– Что ты в чужое несчастье лезешь? – спросила тетя.
– Я не лезу, я думала… Извините.
Надя поняла, что горе свое они не захотели разделить с ней, не поверили, что Дуська ей не чужая. Спешить было некуда. Она медленно обогнула дом, медленно двинулась вдоль невысокой чугунной оградки, отделяющей скверик от тротуара.
– Эй, девочка, не видишь, что ли? Обойди, – крикнул ей старик с лавочки и показал тростью, где она должна обойти. – Я спрашиваю, не видишь, что ли?
– Не вижу, – растерянно призналась Надя. Никого вокруг не было, тротуар перед ней лежал пустой, разрисованный по приказанию Дуськи цветными мелками: африканскими слонами, крокодилами и бегемотами.
– Погляди, погляди под ноги. Про рисунки я тебе говорю, – разозлился он.
Надя беззвучно заплакала и, смахнув ладошкой слезы, пошла назад.
– Обидел я ее, видите ли, – обратился старик к двум женщинам, прокладывавшим новую дорожку в обход рисунков, – красоту топтать не позволил.
Надя побежала, чтобы побыстрее скрыться за углом дома и не слышать его слов. Ей было так горько, как еще никогда не было.
