Текст книги "Мальчики и девочки (Повести, роман)"
Автор книги: Эдуард Пашнев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
Мастер
Девочка, побывавшая однажды ночью Данаей и сумевшая почувствовать прикосновение рук любимого в прикосновении луча, легко вошла в роман Булгакова. Она подняла с тротуара желтые цветы, брошенные Маргаритой к ногам мастера, и прижала к себе, чтобы бросить затем к ногам вожатого. В самом звучании этих двух слов «мастер» и «вожатый» слышалось ей общее, вечное. Вожатый – человек, указывающий дорогу. Мастер – человек, расставляющий указатели на этой дороге: из дерева, камня, металла, бумаги и чернил.
«Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, – прочитала она у Булгакова. – И поразила нас сразу обоих. Так поражает молния, так поражает финский нож». Писатель произнес вслух то, что она тайно чувствовала. Эта фраза прочертила в сознании ослепительную молнию, стремящуюся соединить в коротком замыкании Надю на одном конце и Марата – на другом. Но между ними и ярким электрическим разрядом, вызванным мыслями и чувствами, образовался непреодолимый вакуум, пустота, и второй конец молнии ушел в небо, ударился в испепеляющее солнце, соединив ее со всем миром, кроме одного человека. Молния не достигла Марата, потому что ее отклонили в сторону Таня и Дуська. Но для понимания высокой жертвенной любви, возникшей между Мастером и Маргаритой, достаточно было и того, что Надя чувствовала одна. Женщина, прижимающая к груди мимозы и готовая вот-вот их бросить на камни тротуара, смотрела на Мастера не только глазами Маргариты, но и глазами Нади и глазами жены Булгакова Елены Сергеевны. Не имея представления, как выглядела та, с которой писатель был счастлив вторую половину жизни, она, изображая Маргариту, придала ей портретное сходство с женой Булгакова. Ни разу не посмотрев на фотографию писателя, она отметила много реальных черт и в облике Мастера: лоб, взгляд, жест руки, трогающей в минуту задумчивости брови, распрямившиеся, как у Булгакова перед смертью, волосы. Она не знала, не могла знать, что вышитая на рабочей шапочке буква «М» являлась не началом слова «Мастер», а началом слова «Михаил». В этой шапочке, вышитой Еленой Сергеевной для любимого человека, Михаила Булгакова положили и в гроб. Так он в ней и похоронен. Но раньше шапочка и буква «М» попали в роман, приняв навсегда гордое содержание «Мастер». И рисуя героя в этой шапочке, из-под которой торчали распрямившиеся волосы, Надя воскрешала в образе Мастера и образ создателя романа. Она шла от его слов, сказанных в самом начале. «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке»… Перед нами – значит, и перед Мастером, и перед Михаилом Булгаковым, и перед Еленой Сергеевной, и перед Надей, и перед всеми, кто будет любить потом. Она не выскочила только перед Маратом и не поразила его, как финский нож, как удар молнии. Но Надя не хотела в это верить и незаметно для себя, как бы против своей воли, сделала Мастера похожим на Марата, ибо себя она видела Маргаритой. Ее перу и фломастеру было свойственно ассоциативное мышление, и подчас в облике одного человека она соединяла реальные черты двух, трех человек. Так, рисуя один из своих автопортретов в период работы над «Пушкинианой», она сделала себе характерные, толстые, негритянские, почти пушкинские губы. А вспомнив о встрече Пушкина с Грибоедовым, изобразила не свои очки, а грибоедовские, известные всем по хрестоматии, и взгляд грибоедовский. Получился прелестный, почти нереальный портрет. Такие же ассоциативные у нее вышли портреты Мастера и Маргариты.
Она заполнила двумя большими рисунками пустые листы в книге вожатого и положила томик на край стола до следующего воскресенья. Это была ее благодарность. Она надеялась, что иллюстрации понравятся Марату и Тане.
«Рукописи не горят», – вспомнилась ей фраза из романа. Вот и рукопись самого Булгакова не сгорела и стала книгой, и даже с иллюстрациями. Но для этого Маргарита должна была каждую страницу выхватывать из огня.
На новом листе бумаги появилась чугунная печурка, которой отапливалось полуподвальное помещение в доме застройщика. Несколько колен железной трубы отшатнулись от женщины, которая ринулась руками в огонь спасать книгу Мастера. И так же, как в лице Мастера она отразила реальные черты Булгакова, а в лице Маргариты облик действительно существовавшей на земле прекрасной женщины, так же и в огне, пожирающем роман, ей виделись обугленные листы лежащей на столе книги.
Она не знала, что так и было на самом деле, что книга «Мастер и Маргарита» была сожжена, но не сгорела. Обладая непостижимой интуицией, позволяющей ей награждать героев реальными черточками, не упомянутыми в тексте произведения, Надя в отдельных случаях как бы проникала сквозь художественную ткань романа к источнику жизни.
Не знала она и того, что Михаил Афанасьевич продиктовал в трудную минуту известное письмо Сталину.
«И сегодня, – медленно произнес он, – я сжег роман «О боге и дьяволах». – Он остановил диктовку и задумался. – Я написал, что сжег, значит, должен сжечь. Но если я сожгу роман, никто не поверит, что он у меня был».
И тогда Булгаков стал отрывать половинки страниц и бросать их в огонь, а корешки оставлял как доказательство своей искренности.
Теперь они хранятся в рукописном отделе Ленинской библиотеки. И хотя эти сбереженные Маргаритой половинки страниц не побывали в огне, они тоже как бы обуглились, и Надя видела в своем воображении именно их пылающие края.
«Рукописи не горят», – написал Булгаков после того, как увидел страницы своей книги горящими в печке. И через несколько лет по оставшимся корешкам и по памяти ему удалось восстановить сожженную книгу. Однако судьба романа продолжала беспокоить его даже перед смертью, когда он уже не мог говорить.
Елена Сергеевна положила на пол у его изголовья диванную подушку и сидела на ней, чтобы он мог в любой момент взять ее за руку и сказать глазами, чего он хочет.
Надя ничего не знала об этой последней трагической сцене из жизни Мастера и Маргариты, но инстинктивно старалась воплотить в зримом образе именно это прикосновение. Она сделала много вариантов и остановилась на несколько необычной композиции. На метровом выставочном листе изобразила Мастера с кричащими больными глазами, с немым ртом, стоящего на полу, на коленях перед Еленой, перед Маргаритой. У него нет сил подняться, выздороветь, поверить в благополучную судьбу своей главной книги. И его жена, Елена, Маргарита, опустилась перед ним на колени, в той позе, в какой она часто стояла на диванной подушечке у его изголовья. Она опустилась, чтобы утешить его, сказать ему последние ободряющие слова перед вечным расставанием. Она бережно заслонила ладонью его мягкий висок и заглядывает в больные глаза, вливая в них свою уверенность и надежду. Вот эти слова, которых нет в романе, ибо Михаил Булгаков не мог их туда вставить. Это был последний его молчаливый диалог с женой.
– Что тебе, Миша? Лекарство твое?
Отрицательный кивок головой.
– Пить? Воды?
Отрицательный кивок головой.
– Твои вещи? Да?
Гримаса немых губ и кивок, означающий и «да», и «нет».
– Поняла. Твой роман «Мастер и Маргарита».
Утвердительный, почти радостный кивок и жадный страдальческий взгляд, просьба о невозможном…
– Нет, нет, ты, пожалуйста, не сомневайся. Слушай меня. Я даю тебе слово, что не умру прежде, чем будет напечатан этот роман.
Он ответил ей слабым, благодарным пожатием руки. Это была надежда, с которой он умер, чтобы благодаря своей Маргарите, выполнившей обещание, воскреснуть вновь, и в образе Мастера.
Надя смутно догадывалась по тому удовлетворению, которое получала от общения с переведенными в зрительный ряд героями, что ее перо и фломастер проникают за границы невозможного. Изобразив Мастера, удачно завершив большую выставочную композицию, Надя поставила ее на тумбочку и опустилась на колени, чтобы быть с героями на одном уровне. Она никак не могла освободиться от кричащих глаз, созданных ею же самой, и все заглядывала в них, как в глаза живого человека. Она думала, что видит страдания Мастера и немножко страдания Марата, на которые, по ее мнению, он был способен. И не знала девочка, что видит перед собой глаза Булгакова, что перед ним она стоит на коленях в образе Маргариты.
– Надюшка! – раздался за спиной голос отца. – Ты выбросила этот двойной лист или он нечаянно попал в корзину? На английском языке.
Это был голос из другого мира, показавшийся Наде менее реальным, чем тот, в котором она находилась. Девочка поднялась с колен, посмотрела отсутствующий взглядом, спросила с безразличием и непониманием:
– Какой лист?
– Вот… Здесь что-то на английском языке написано. Мамочка хотела выбросить, но, может быть, не надо? Положим в архив? Это черновик письма в Австралию Гейле?
– Нет, – улыбнулась Надя.
– А чего ты улыбаешься?
– Встретилась с хорошим человеком.
– С каким человеком? Со мной? – удивился Николай Николаевич.
– И с тобой, и с Булгаковым. Это мой ответ на уроке английского языка. Надо было по-английски рассказать о каком-нибудь писателе. Вот я и рассказала про Булгакова. Но сначала подготовилась. Дома. Записала все. Ненужная бумажка, можно выбросить.
– А почему про него? Разве он твой любимый писатель? Разве ты его давно знаешь?
– Он стал моим любимым писателем с первого взгляда. Прочитала, и все.
– Ну, а что же ты в нем все-таки нашла? – огорченно спросил Николай Николаевич. – Чертей и дьяволов, кота с пистолетом?
– Я не знаю, что тебе ответить. «Мастер и Маргарита» – этим все сказано.
– Что «Мастер и Маргарита»? – не понял отец.
– Ты плохо прочитал книгу, поэтому и не понимаешь.
– Прочитай мне свой английский ответ, – попросил Николай Николаевич, присаживаясь. – Я хочу понять.
– Пожалуйста, – неохотно взяла в руки черновик Надя. – «Мой любимый писатель Михаил Афанасьевич Булгаков. Мне нравятся его книги, потому что он вкладывал в них всего себя, потому что он писал только правду. Мое любимое произведение «Мастер и Маргарита». Это его лучшая книга. Она оригинальная, умная и очень современная».
– Писал правду, вкладывал всего себя, – перебил ее отец. – Оригинальная, умная, современная. Эти слова ничего не объясняют.
– Это же урок английского языка, – напомнила дочь. – Ну, что я могла еще сказать? Ну, о хороших и плохих людях, о симпатичной дьявольщине. Я просто сказала о «Мастере и Маргарите», – она развела руками. – Для тех, кто читал, для них вот только скажешь «Мастер и Маргарита» – и все ясно.
– Это что? Вроде пароля? – рассердился отец. – «У вас продается славянский шкаф? Шкаф продан, осталась никелированная кровать с тумбочкой»?
– Ты сказал глупость, папа, – сухо отозвалась на его иронию дочь.
Отец не мог понять самого главного. По-английски она могла сказать об этом романе только общие слова. Урок есть урок. Так почему же она тогда взяла именно Булгакова, а не кого-нибудь другого? Потому что не могла и не хотела говорить ни о ком другом, не считала возможным отделять ответы на отметку в школе от ответов, которые требовала от нее жизнь? Она читала Булгакова, иллюстрировала Булгакова и в школе говорила о Булгакове. Это было нежелание раздваиваться даже в мелочах, стремление к цельности восприятия мира. Это было бы как предательство по отношению к Мастеру и Маргарите, если бы она говорила о ком-нибудь другом. Это было бы нечестно по отношению к самой себе и Марату.
– Так, – сказал с некоторой долей растерянности Николай Николаевич. Дочь еще никогда с ним так не разговаривала. – Значит, твой любимый писатель не Пушкин и не Толстой, а Булгаков?
– Ну как ты не понимаешь? Пушкин и Толстой, ну это как ты и мама. Но есть и другие люди, с которыми интересно.
– Это какие же? Марат Антонович, что ли?
– Да, и он тоже.
– Я вот все думаю о его воскресном приглашении. Не нравится мне оно. Мы были с тобой вдвоем, а он пригласил тебя одну. Невежливо как-то.
– Папа, – очень тихо сказала Надя, – ты можешь запретить, и я не пойду. Но это будет для меня большое несчастье.
– А книгу я завез бы ему после работы завтра.
Надя не ответила, только упрямо наклонила голову.
– Это я к тому говорю, что ты могла бы, не отвлекаясь, поработать еще над «Войной и миром» или над «Пушкинианой».
– Нет, я буду продолжать работу над «Мастером и Маргаритой».
Она подняла голову и посмотрела очень твердо, и Николай Николаевич понял: будет.
– Я ведь не то чтобы против, – отступил он. – Я только тебе хотел напомнить, что ты перегружена. Я боюсь, что ты не сможешь исполнить свой замысел. Он для тебя непосильный, ты надорвешься. А книга этого не стоит. Завтра ее забудут. Проходная книга.
– Нет, – твердо не согласилась Надя. – Это одна из интереснейших книг моего времени.
– Кто тебе сказал такую ерунду?
– Марат Антонович. А теперь я это и сама знаю.
Меблировка
В пятницу после школы Надя в своем подъезде неожиданно встретила Чиза. Он шагнул к ней из темноты под лестницей и перегородил дорогу.
– Ой! – отшатнулась девочка. – Чиз? Что ты здесь делаешь!
– Надь! Я ждал тебя.
– Как тебе удалось оказаться раньше меня в моем доме?
– Я забежал и спрятался, чтоб Ленка не видела. Надь, можно я тебе задам один вопрос?
– Спрашивай, Чиз!
– Тогда давай выйдем на улицу, а то кто-нибудь пойдет и помешает.
– Вообще-то у меня нет времени, – сказала Надя в раздумье. – Но давай выйдем.
На улице Чиз зачем-то снял с головы шапку, повертел ее в руках, посмотрел сверху на завязки.
– Надь, ты встретила того человека, которого хотела встретить?
– Надень шапку. Надень, надень, а то я с тобой разговаривать не буду. Понимаешь, если бы я знала, что ты придешь учиться в нашу школу, я не сказала бы тебе тогда, что хочу встретить одного человека.
– Но ты его встретила или нет?
– Мне не хочется отвечать на этот вопрос, и, я думаю, ты на него не имеешь права.
– Значит, я зря учусь в вашей школе? – Вид у него был жалкий, смешной. – Ну, ладно, пока! Пойду на автобус.
Он снял шапку, высоко подбросил ее над собой и попытался поймать на голову, как клоун в цирке, но шапка упала в снег.
– Подожди, – сказала Надя, – тебе же в другую сторону.
– Не, – грустно покачал Чиз неприкрытой головой. – Это я для школьной канцелярии живу здесь, а так – я живу там, – он махнул рукой.
– А бабушка?
– Бабушка вообще-то живет здесь, у кинотеатра, но у них там места нет. Она и сама сейчас переехала к третьей дочери в Куйбышев пожить.
– А как же тебе разрешили перейти в нашу школу?
– А я справку с места жительства подделал. Печать из картошки вырезал. И приняли.
– Знаешь, кто ты после этого? – возмущенно спросила Надя, но ответить ему не дала: – Ты сумасшедший тип.
– Нет, я хороший человек, – не согласился Чиз.
– А родители?
– Я им сказал, что записался в кружок юннатов и до школы должен кормить зверей: крокодилов там, обезьян.
– Уму непостижимо, – сказала Надя, – хоть в роман Булгакова вставляй тебя с твоими крокодилами.
– В какой роман?
– «Мастер и Маргарита». Не читал?
– Нет. Дай прочитать, если у тебя есть.
– Значит, ты поэтому и спрашивал у меня, зря ты учишься в нашей школе или нет? Устал каждый день ездить через всю Москву?
– Да, – признался Чиз и вздохнул, – очень рано приходится вставать. В шесть часов.
– Чиз, я встретила того человека, – глядя ему прямо в глаза, проговорила Надя. – Встретила, понимаешь? В воскресенье я его опять увижу. Я очень хочу его увидеть.
– Понимаю, – очень серьезно кивнул он.
– Я все тебе сказала. Мне давно надо было сказать, чтобы ты не ходил так далеко в школу. Но я не знала, что ты способен на такую нелепость.
– Это не нелепость. «Ваш сын прекрасно болен», – вот как это называется. Я все равно буду учиться в вашей школе.
– Зачем, Чиз?
– Вдруг тебе будет плохо и надо будет подойти и сказать: «Надьк, держи хвост трубой». Я подойду и скажу.
– Почему мне будет плохо?
– Когда девушки дружат со взрослыми мужчинами, их часто обижают. Пока!
И, не дожидаясь ответа, побежал к автобусной остановке.
В понедельник Надю остановила в коридоре Тамара Ивановна и спросила:
– Ну, как дела?
– Ничего.
– Ты, наверное, думаешь, что я забыла о том уроке? Нет, не забыла. Я тебе отплачу за него, – она как-то странно улыбнулась, – но не сейчас, а чуть позже. И при всех. Мне это важно, понимаешь?
Кочан капусты вспоминался Наде теперь после книги Булгакова так, словно был оттуда, из романа, из той сцены, где Воланд давал свое дьявольское представление в варьете. Он открутил голову несчастному конферансье, а потом опять приставил по просьбе публики. Можно было подумать, что Тамара Ивановна достала из портфеля кочан капусты не сама, а ее подтолкнул кто-нибудь из ассистентов главного черта: Азазелло, Коровьев или Кот-Бегемот. Это могло быть вполне шуткой мессира. Да и Чиз со своими крокодилами, которых нет, вписывался в свиту Воланда. Главный консультант мог держать его около себя для каких-нибудь милых нелепых поручений.
Надя с удивлением убеждалась в том, что роман Булгакова вбирает в себя всю ее жизнь, и то великое чувство, которое она испытывала в образе Маргариты, и все смешное и нелепое. Книга «Мастер и Маргарита» в ее представлении как бы растекалась по жизни без глав и границ и действующими лицами были не только она сама и Марат, но и ее учительница, и товарищи по школе, и знакомые, и родители.
В воскресенье со стороны набережной в узенький переулок вливались беспрерывным потоком люди, спешащие в Третьяковку. У обочины тротуара стояли туристские автобусы. Во дворе музея змеилась длинная очередь. Надя первый раз прошла мимо автобусов, мимо очереди, мимо музея. Ее ждали Марат, Таня и Дуська. Она несла папку с рисунками и чертежом их общего дома «Нерастанкино».
С водосточных труб свисали причудливые сосульки. Кое-где на тротуаре дымился, подсыхая, высвободившийся из-под снега асфальт. Город как бы приподнимался на воздух от этих весенних испарений, и Надя не шла, а парила под синим небом и праздничным солнцем.
Дверь открыл Марат. Белая парадная рубашка на нем топорщилась, янтарные запонки тускло поблескивали.
– А Таня дома?
– Заходи, – Наде показалось, что он чем-то смущен. – Садись.
Он усадил ее в кресло, а сам сел напротив на диван и положил на колени руки. Это был его кабинет. В глаза бросилась фреска во всю стену над диваном. Голые тела женщин, синие птицы, языческое двурогое солнце. Краски ядовито выпирали из штукатурки.
– Таня там, – показал Марат за спину пальцем, чуть не ткнув в коленку одной из женщин. – У этого художника. Он спутал нам все карты. Я хотел тебя познакомить с интересными людьми, но ничего не выйдет, Надюш. Он испортил в Москве еще одну стену в квартире наших общих знакомых из театра «Современник» и увез всех туда смотреть, в том числе и мою жену. Она будет ему жарить сома.
– А кто он? – спросила Надя, не в силах отвести взгляд от навязчивой фрески.
– Тоже актер. Талантливый актер. Посиди, я пойду скажу тете, чтобы она приготовила нам кофе. Ты какой любишь? Тетя моя заваривает и по рецепту Наполеона, и по рецепту Фиделя Кастро.
– Не знаю, я черный еще ни разу не пила.
– Ну, тогда для первого раза просто по-турецки.
На окне вместо шторы висела обыкновенная рыбацкая сеть, а вместо багета была пристроена неструганая береза. У письменного стола на деревянной подставке раструбом кверху стояла граммофонная труба, полная доверху скомканными бумагами. Надя не сразу догадалась, что это корзина для мусора. На боковой стенке Надя увидела выставку железных табличек «Во дворе злая собака». Это был мир, кричащий о своей оригинальности.
– Кофе сейчас будет, – сообщил Марат и, сев снова напротив, спросил: – Ну, что скажешь? Или я должен сказать?
– А зачем жарить сома?
– У каждого своя причуда. Я бросаю бумаги в граммофонную трубу, а он придумал после каждой фрески угощать зрителей жареным сомом. Это у него называется СОМОутверждаться.
Надя смотрела на Марата, а глаза ее все время испуганно косили на фреску за его спиной.
– Пересядь на мое место, – усмехнулся вожатый, – и будем смотреть твои рисунки. Я еще в Артеке решил, что попрошу тебя заново расписать эту стену: что-нибудь прекрасное, детское. Для Дуськи.
Они поменялись местами, тетя принесла кофе, поздоровалась одними уголками губ, неприветливо опущенными книзу.
– Я никогда не писала на штукатурке.
– Это ничего, у тебя получится. Я развяжу, – он поднял с пола папку.
– Без Тани? Разве мы ее не подождем?
– Она увидит потом. Обычно эти СОМОутверждения длятся до поздней ночи. Они поедут потом к нему домой. Его жена будет лежать лениво поперек тахты в красном платье. Она балерина, красивая и любит демонстрировать свои линии.
– А вы не поехали из-за меня?
– Благодаря тебе, Надюш. Благодаря тебе. Я с удовольствием остался дома.
– А Дуське нельзя прийти в эту комнату из-за фрески?
– Нет, ее тоже нет дома. У бабушки. В шесть часов мне велено ее забрать.
– А мне можно с вами поехать?
– Конечно, Надюш. Будущим обитателям Дома мечты пора познакомиться. Между прочим, все твои вопросы почему-то начинаются со слова «а». Ты стеснена?
– Немножко.
– Это лишнее, чувствуй себя свободнее. Устраивайся, как тебе удобно, можешь с ногами, – он развязал папку. – Что я вижу?
– Проект Нерастанкино. Я нарисовала, как договорились… Я думала, Таня будет и Дуська.
– Будут, будут, никуда не денутся. Слушайте, ваше величество господин придворный архитектор, мне нравится наш дом. Он же просто прекрасный!
– Я сделала пока общий вид, а планировку можно будет потом и размеры.
– Эти окна откуда?
– Из вашего кабинета.
– Сразу попал куда нужно, – засмеялся он. – Значит, мой кабинет в башне?
– В основании башни, – сказала Надя.
Она нарисовала простой прямоугольный дом, одна стена которого переходила в полукруглую башню и вырастала над вторым этажом куполом с тремя шпилями.
– А сама башня чья? – поинтересовался Марат.
– Это будет метеорологическая флюгерная башня, – объяснила Надя. – Когда Дуська пойдет в школу, она будет вести отсюда наблюдения за погодой. На одном шпиле будет флюгер в виде ленинградского кораблика, ну, знаете, с адмиралтейской иглы. На другом таллинский Томас, на третьем я пока нарисовала всадника на коне. Такой есть в Каунасе на ратуше Белая Лебедь. Но можно будет взять из Амстердама, из других городов мира. Шпилей может быть много. Три я взяла условно. Если Тане и вам нравится, я буду разрабатывать.
– Главное, что Дуське понравится. А мы с Таней обеими руками. Но где же стеклянные стены мастерской? Где мастерская?
– Я не хочу стеклянные. Я хочу в крыше фонарь, как в парниках. Тогда свет будет падать всегда и отовсюду.
Они обсуждали проект серьезно, заинтересованно, забыв о кофе, о фреске на стене, о корзине для бумаг в виде граммофонной трубы.
– Знаешь что? – поднялся Марат. – Пойдем на улицу. Нет, не просто на улицу – в антикварный магазин на Арбате. Выберем какую-нибудь стоящую вещь для нашего дома.
Он сделал жест рукой, и Надя, повторив его жест, сказала:
– Выберем!
Ей очень нравилась игра, и она верила в будущий дом гораздо больше, чем нужно.
На углу в киоске Марат купил сигареты.
– Спрячь в сумочку, – попросил он Надю.
Играл ли Марат всерьез так, как она? Надя не знала, но фальши в его действиях не было, и сигареты он попросил ее спрятать в сумочку, потому что между ними установились простые доверительные отношения.
– Стоп! Зайдем сюда! – предложил он. – Нам нужно подобрать книги для круглой гостиной. Посмотрим, нет ли чего подходящего.
Старые корешки книг тесно стояли на полках, девушка в синем халате с раздвижной лесенки тянулась к толстому тому в коричневом переплете с серебряным барельефом на обложке. Увидев вошедших, она кивнула и улыбнулась вожатому. Марата здесь знали. Откуда-то сбоку подошел потрепанный тип с голодной физиономией.
– Привет, старик! Ну, как, все в порядке с теми книжками?
– Как всегда, – ответил вожатый, – без тебя я просто осиротел бы. Спасибо, старик.
– Пожалуйста, старик, – ответил и тип и пообещал: – На днях тут один грозился принести Мишле, протоколы допросов Жанны д'Арк. С комментариями, с рисуночками. Но на французском. Оставлять, если что?
– О чем ты спрашиваешь, старик? Разумеется. А сейчас нам нужно, – Марат положил руку на плечо Нади и, освобождаясь от неприятного знакомого, подвел к прилавку, где на полках стояли энциклопедии, словари, справочники. – Вот что нам нужно. Ниночка, – окликнул он продавщицу, – за сколько идет Брокгауз и Ефрон?
На двух верхних полках, блестя золотыми обрезами, красовались все девяносто томов знаменитой энциклопедии.
– За сто двадцать, – ответила девушка и бойко добавила: – По шестьдесят рублей с носа. Я имею в виду старика Брокгауза и старика Ефрона.
– Вообще-то не советую, старик, – протиснулся все тот же назойливый тип. – Говорят, в Ленинграде этого добра навалом и лучшей сохранности. Можно достать за полцены.
– Ты ничего не понимаешь, старик, – ответил ему Марат, стараясь попасть в его доверительный тон и явно не попадая. – Мы не собираемся платить деньги. Мы покупаем без денег. Важно, что мы это берем. Берем? – спросил он заговорщицки у Нади.
– Конечно, – смущенно опустила она глаза, – у нас же в круглой гостиной все полки пустые.
– Поставим на стеллаж, что против камина. Огонь будет играть на золотых корешках, – озорно рассуждал вожатый, видя, как к нему с удивлением прислушиваются и тип, и Ниночка.
– Он пригодится потом и Дуське, – напомнила Надя.
– Пока, старик, – похлопал вожатый по плечу своего ошарашенного знакомого, – спасибо за совет.
В обычном разговоре Марат не употреблял жаргонных словечек, но сейчас у него было озорное настроение, и Надя видела, что знакомый хотел, чтобы его называли «старик».
Они унесли в пустых руках все девяносто томов из магазина и, весело переглядываясь и хохоча, как дети, двинулись дальше. Немного успокоившись, придя в себя после удачной покупки, Марат закурил. Остальные сигареты он опять положил в сумочку, и Надя наслаждалась хорошим днем и сладковатым дымом сигареты, который изредка относил в ее сторону налетающей из переулков ветерок.
Они были довольны собой. Они играли в игру, родственную той, которую любили затевать герои Булгакова: Азазелло, Коровьев, Кот-Бегемот и прекрасная ведьма Гелла. Оба одновременно подумали об этом, и Марат, кивнув на низенькую темную арку, ведущую в глубь арбатских дворов и двориков, сказал:
– Где-то здесь находится дом застройщика, у которого Мастер снимал комнату.
– Да, – согласилась Надя. – Мы с Ленкой все здесь облазили. Нашли много похожих.
– Ты, Надюш, все поняла в романе?
– Два человека любят друг друга, несмотря ни на что… Чего же тут не понять? – ответила она, глядя себе под ноги.
– Пожалуй, – с запинкой сказал Марат.
Он собирался ей объяснить, что это «Мениппея», «космическая эпопея», «сатирическая утопия», «философская книга», а она всю сложность фигурных и квадратных скобок свела к простому уравнению.
– Пожалуй, – повторил он. – Но это только одна линия в романе: о людях. А есть еще о боге и дьяволах. Понтий Пилат, Пятый прокурор Иудеи, вынужденный подписать смертный приговор проповеднику Иешуа Га-Ноцри. Сложность всего этого тебя не испугала, когда ты села рисовать?
– Вторую линию тоже поняла, – сказала Надя. – Казнили же невинного. Разбойника второго помиловали, а его казнили, хотя он был не виноват.
Дома у нее остался рисунок, на котором она изобразила столбы на Голгофе с распятыми на них людьми. Разбойник Гестас, обезображенный страданиями, обвис на своем кресте, а Иешуа Га-Ноцри Надя вознесла так высоко, что и крест, и вся фигура, и невыносимые страдания остались за обрезом листа. Видны лишь прикрученные к столбу веревками ноги. Она как бы хотела доступными ей средствами избавить от мук мужественного проповедника, взошедшего за свои убеждения на крест так же, как Джордано Бруно на костер.
– Так ведь казнили же невинного, – сказала она еще раз, думая, что Марат не понял ее.
– Я слышу, Надюш. Твое объяснение трагедии ершалаимского проповедника так просто, что почти гениально. Вероятно, можно и так. Я привык к более громоздкому оформлению мыслей, к длинному говорению. Может, мы в самом деле распустили головы, как некоторые люди распускают животы. И там, где можно сказать фразу, пишем книгу. Ведь действительно весь миф о Христе строится на том, что казнили невинного… Ну, а третья линия, Надюш?
– Об этой всей чертовщине? – спросила она. – Я не люблю, когда Азазелло, Коровьева, Воланда и вообще всю эту шайку-лейку называют чертовщиной, дьявольщиной. И ну, в общем, как-то опошляют этим, что ли. Хотя они, конечно, принадлежат к виду чертей, – она помолчала, подыскивая слова. – Не знаю, они очень милые какие-то, особенно Азазелло. Я сделала его немножко похожим на Пушкина. Папа рассердился, сказал, что он этого не понимает.
Надя не могла объяснить ни отцу, ни сейчас Марату, что черти в романе Булгакова ей кажутся такими же близкими, как Чиз с его крокодилами и обезьянами. Они носят нелепое обличье, но представляют не злые, а добрые силы мира, и просто несправедливо, что Азазелло, сделавший столько хорошего для Маргариты, – такой урод. У него огромный клык, который торчит над губой, обезображивая внешность. Она придала его облику едва уловимое сходство с Пушкиным, и, несмотря на свой клык, Азазелло стал симпатичным.
– А почему ты сделала его похожим на Пушкина? – спросил Марат. – Может, отец в чем-то прав? У Булгакова такая подробность не упоминается.
– Это неважно. Азазелло черт, а Пушкин был чертовски талантлив, – пошутила Надя. – Он не очень похож, а едва заметно, совсем немножко. У меня так получилось, потому что я к нему лучше всех отношусь после Мастера. А папа возражает. Он хвалит мои прежние рисунки, еще детские, когда было все ясно и понятно. Ему надо, чтоб я и сейчас так рисовала. А я не могу. Мне трудно, я уже повзрослела. В детстве нас учили, что параллельные линии не пересекаются, а сейчас я знаю, что пересекаются. Я даже зачеркивать стала иначе.
Неожиданно для себя она пожаловалась на отца, сказала лишнее, то, что должна была прятать от посторонних людей. Но Марат не посторонний, благодаря ему она постигла то, что было закрыто широкой спиной отца. Да и сама она теперь находилась в более сложных отношениях со всеми людьми, чем раньше. Полюбила человека, у которого жена и дочь, – одна линия. Внушила любовь смешному мальчишке, за поступки которого так или иначе несет теперь ответственность, – вторая линия. Заставила замученную домашними делами женщину вместо книги Толстого выложить на стол кочан капусты – третья линия. Ленка – четвертая линия, родители – пятая. И все эти линии не вплавно переходят одна в другую, как раньше, а именно пересекаются в ней одной. Роман «Мастер и Маргарита» – модель сложных человеческих отношений. Булгаков научил Надю понимать красоту сложных переплетений и пересечений. И она зачеркивала теперь неудачные рисунки не плавной линией, которая, обвиваясь вокруг тела гимнастки, нигде не пересекалась, а крест-накрест по лицу Мастера, по лицу Маргариты. То, что она теперь браковала, она уничтожала резкими штрихами, подчеркивая трагическую судьбу героев.
