Текст книги "Сказки"

Автор книги: Эдуар Рене Лефевр де Лабулэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

– Хорошо! – сказала королева. – Но нет ли тут какой ловушки?

– Государыня! – сказал святой отец, пожимая плечами – и ударив рукой по груди, – насчёт этого вам нечего бояться и это так же верно, как то, что я монах. Да, наконец, всё время, пока этот несчастный будет около вас, я буду подле.

– А вы приведёте меня обратно во дворец?

– Клянусь!

– И с секретом? – прибавила королева.

– С секретом! – сказал монах. – Впрочем, если ваше величество боитесь, останемтесь, и пусть секрет умрёт с тем, кто его нашёл, если только колдун не успеет передать его более доверчивой женщине.

Вместо ответа королева храбро полезла в мешок. Монах завязал его, взвалил на плечи и твёрдыми шагами пошёл по двору. На дворе ему попался король, обходивший часовых.

– Милостыня, как я вижу, хороша? – заметил король.

– Государь, – ответил монах, – Милосердие вашего величества безмерно, и я боюсь, не злоупотребляю ли я им. Не прикажете ли лучше оставить здесь мешок и всё, что в нём есть?

– Нет, нет! – сказал король. – Несите, мой отец, несите! Не думаю, чтоб всё это стоило многого! Вы не жирно покушаете!

– Желаю вашему величеству поужинать с таким же аппетитом, – отвечал монах и удалился, прошептав несколько слов, разобрать которые было трудно; вероятно, он шептал молитвы.

Колокол прозвонил к ужину. Король вошёл в столовую, потирая руки.

Он был доволен собою и собирался отомстить серому человечку; следовательно, было отчего разыграться аппетиту.

– А что, королева ещё не сходила? – спросил он ироническим тоном. – Впрочем, это меня не удивляет. Неаккуратность – женская добродетель!

Король уже садился за стол, как вошли три солдата и, опустив алебарды, впустили в столовую серенького человечка.

– Ваше величество! – сказал один из солдат. – Этот негодяй вошёл во двор замка, несмотря на королевское запрещение. Мы бы его сейчас же повесили, чтобы не мешать вашему величеству ужинать, если бы он не говорил, что имеет послание от королевы и что владеет государственной тайной.

– Королева! – вскрикнул изумлённый король, – Где она? Несчастный, что ты с ней сделал?

– Я её украл! – хладнокровно сказал маленький человек.

– Как так?

– Ваше величество! Монах, у которого за спиной был большой мешок и которому ваше величество изволили сказать: «Уноси всё, это мне…»

– Это был ты? – крикнул король. – Но тогда, значит, и я не безопасен. Когда-нибудь ты возьмёшь и меня и всё моё королевство в придачу?

– Ваше величество! Я попрошу у вас большего.

– Ты меня пугаешь. Кто ты? Колдун или сам дьявол?

– Нет, ваше величество, я просто принц Галарский. Я ехал сюда просить руки вашей дочери, но дурная погода заставила меня с пажом укрыться у Скальгольтского священника. Случай столкнул меня с дураком-крестьянином и заставил меня разыгрывать известную вам роль. Впрочем, всё это я делал больше из-за повиновения и из желания понравиться вашему величеству.

– Хорошо, хорошо! – сказал король. – Я понимаю или, по правде говоря, ничего не понимаю, но это все равно. Принц Галарский! Я желал бы лучше иметь тебя зятем, чем соседом. Только что скажет королева…

– Она здесь, ваше величество, Мой главный паж привёл её во дворец.

Вскоре явилась королева, Хотя ока была сконфужена, что её надули, но утешение иметь такого ловкого человека зятем облегчило её.

– А секрет? – тихо сказала она принцу. – Вы мне должны его.

– Быть всегда красивой – значит быть всегда любимой, – отвечал принц.

– А средство быть всегда любимой? – спросила королева.

– Быть всегда доброй, простой и исполнять желание своего мужа.

– И он смеет говорить, что он волшебник! – крикнула королева, подняв руки к небу.

– Покончим, господа, с этими тайнами, – вмешался начинавший трусить король.

– Принц Галарский! Когда вы сделаетесь нашим зятем, у вас будет больше времени для бесед с тёщей. Ужин простынет. Садитесь и посвятим весь вечер удовольствиям. Радуйтесь же, будущий зять. Завтра вы будете женаты. – После этих колких, по мнению короля, слов он взглянул на королеву, но та сделала такую гримасу, что король сейчас же схватился за подбородок и стал считать мух на потолке.

Тут кончаются приключения принца Галарского. Счастье не имеет истории. Мы только знаем, что он наследовал тестю и был великим королём. Отчасти лгун, отчасти вор, хитрый и храбрый, он имел все добродетели хорошего завоевателя. Он отнял у соседей три тысячи десятин снегу, три раза терял их и снова завоёвывал, пожертвовав шестью армиями. Его славное имя находится в летописях Скальгольта и Галара. Отсылаем читателей к этим знаменитым памятникам.

ПЕРЛИНО
(Неаполитанская сказка)

– Бабушка! Отчего ты так сильно смеёшься?

– Оттого, что мне плакать хочется, дитя моё!

(«Красная шапочка – болгарская сказка»)

I. Синьора Паломба

Известный мудрец Катон сказал где-то, что в своей жизни он дал себе три обещания: во-первых, никогда не доверять секрета женщине; во-вторых, не проводить в безделье целого дня и, в-третьих, никогда не ездить морем, если только возможно поехать другим, более удобным и верным., способом. Предоставляю кому угодно руководствоваться первыми двумя правилами; замечу только, что не совсем благоразумно ссориться со слабой половиной человеческого рода и нападать на лень, которой подвержены не все же люди. Что же касается до третьего правила, то я бы советовал начертать его на всех кораблях золотыми буквами, в виде предостережения для неосторожных. Впрочем, чужой опыт так же забывается, как и свой собственный; и я сам не раз садился на корабль. Но только что он выходил в море, я немедленно же вспоминал золотое правило и нередко в море, да и везде чувствовал, хотя и всегда поздно, что я далеко не Катон.

Как-то раз – этот раз мне и теперь памятен – пришлось отдать полнейшую справедливость мудрости старого римлянина.

В один славный солнечный день отправился я из Салерно, но только что мы вышли в море, как налетел сильный шквал и отбросил нас на Амальфи, с быстротой вовсе для нас нежелательной. В момент шквала я увидел, как матросы побледнели, замахали руками, стали молиться и ругаться – затем я ничего не видел. Насквозь пронизанный ветром и вымоченный до костей, я забился под палубу и лежал там больной, закрывши глаза; я совсем забыл, что путешествую ради собственного удовольствия, как вдруг неожиданный толчок заставил меня опомниться и почувствовать на себе чью-то могучую руку. Передо мной стоял шкипер и тряс меня, за плечи. Поставив меня на ноги, он сказал с весёлым видом: «Не бойтесь, ваше превосходительство, мы у берега, в Амальфи. Вставайте-ка! Хороший обед восстановит ваши нервы. Буря прошла, и вечером мы пойдём в Сорренто!»

Я сошёл с корабля таким же мокрым, каким был Улисс после крушения; мне так же, как и ему, хотелось поскорей поцеловать землю, которая не скачет под ногами. Меня ждали четыре матроса, с вёслами на плечах, готовые с триумфом проводить меня до гостиницы, что виднелась на возвышенности и, словно снег на горе, белелась на солнце известью покрытыми стенами. Я пошёл за проводниками и далеко не походил на победителя. Напротив, грустный, тихо поднимался я по бесконечной улице, глядя вниз на волны, которые разбивались о пристань, точно сердясь, что выпустили нас из своих рук. Наконец я пришёл в остерию. Был полдень; таверна, казалось, вымерла; кухня была пуста, и только семейство общипанных цыплят встретило меня и стало кричать при моём появлении, как гуси в Капитолии.

Я обошёл испуганных цыплят и поспешил выбраться на террасу, где сильно пекло солнце; там я уселся верхом на стул и сидя, положивши голову и руки на спинку, принялся высушиваться. А город, море и небо всё еще прыгали в моих глазах.

Едва я успел задремать, как ко мне подошла трактирная хозяйка, шлёпая туфлями с важностью самой королевы. Кто был в Амальфи, тот никогда не забудет дебелой и величественной синьоры Паломбы.

– Что угодно вашему превосходительству? – спросила она голосом, грустнее обыкновенного, спрашивая и отвечая в одно и то же время. – Обедать? Это дело невозможное. Рыбаки не выезжали в эту проклятую погоду и рыбы нет.

– Синьора, – отвечал я, не поднимая головы, – дайте мне, чего хотите. Супу, макарон, что ли, всё равно. В настоящее время мне солнце нужнее обеда.

– Извините, ваше превосходительство, – сказала хозяйка. – Судя по красной книжке, что торчит у вас из кармана, я приняла вас за англичанина. С тех пор, как эта проклятая книжка, в которой всё написано, похвалила амальфскую рыбу, ни один милорд не станет ничего есть, кроме того, что ему прикажет эта бумага. Слава Богу, вы можете рассуждать, и мы постараемся угодить вам. Только потерпите немножко.

И достойная женщина сейчас же поймала двух цыплят, шумевших около меня, и зарезала их, не давши мне времени остановить убийства, которого я был причиной. Затем она села подле и хладнокровно принялась ощипывать бедных жертв.

– Синьор, – заметила она через минуту, – собор ведь открыт. Все иностранцы осматривают его до обеда.

Я только вздохнул вместо ответа.

– А вы не видали, ваше превосходительство, новой дороги в Салерно? – прибавила почтенная Паломба, очевидно, стеснявшаяся, при мне заниматься приготовлениями к обеду. Оттуда прекрасный вид на море и на острова!

«Ещё сегодня утром и в коляске следовало бы мне посмотреть эту дорогу,» – грустно подумал я и ничего не сказал.

– Ваше превосходительство! – громче повторила хозяйка, желавшая от меня избавиться, – Сегодня базар. Великолепное зрелище! Чудные костюмы! А торговки, у которых такие славные языки! А апельсины, дюжина стоит карлин.

Напрасно старалась Паломба, Я бы не поднялся для самой королевы неаполитанской.

– Ишь, – вскрикнула хозяйка, потеряв терпение, – Вы заснули крепче Перлино, когда он выпил своё золотое питьё!

– Перлино! Какой Перлино? – проворчал я, открывая сонные глаза.

– Известно какой Перлино! – повторила Паломба. – Разве их в сказке двое? В городе нет ребёнка, который бы не знал его похождений. Неужели такой учёный человек, как ваше превосходительство, может их не знать?

– Вообразите, что я их не знаю, и расскажите мне эту историю, добрейшая Паломба. Я слушаю вас с величайшим вниманием.

Добрая женщина начала свой рассказ с важностью римской матроны, История была хороша; правда, в ней несколько хромала хронология, но зато в этом рассказе умная Паломба обнаружила такое знание людей и вещей, что скоро я поднял голову и, глядя на неё, не обращавшую на меня более никакого внимания, выслушал с большим интересом то, что следует ниже.

II. Виолетта

Если верить старикам, Пестум не всегда был таким, каков он в настоящее время. Теперь там, кроме трёх развалин, лихорадки, буйволов и англичан, вы ничего не найдёте, а прежде на том самом месте стоял большой город, в котором жило много народу. Это было очень давно, примерно во времена патриархов, в то время, когда все страны были под властью греческих язычников, которых некоторые зовут сарацинами.

В эти-то времена в Пестуме жил купец, добрый как хлеб, сладкий как мёд и богатый как море, звали его Чеко. Он был вдов и имел всего одну дочь, которую и берёг пуще глазу. Виолетта – так звали любимую дочку – была бела, словно молоко, и румяна, словно малина. У неё были длинные чёрные волосы, глаза синее неба, бархатные щёчки, точно бабочкины крылья, и родинка у самой губки. Прибавьте к этому чертовский ум, красоту Магдалины и талию самой Венеры, то – надеюсь – вы не удивитесь, что ни старый, ни малый не могли устоять против такой красоты и не полюбить её с первого взгляда.

Когда Виолетте исполнилось пятнадцать лет, Чеко стал подумывать об её замужестве. Это было для него большой заботой. Апельсинное дерево – думал он – цветёт и не знает, кто соберёт плоды, а отец с самого дня рождения заботится о своём дитяти, бережёт его пуще зрачков и после всего этого первый встречный отымет твоё же сокровище и даже спасибо не скажет. Где найти мужа, который бы стоил Виолетты? Найдётся! Она так богата, что может выбирать, кого хочет; сам тигр и тот станет шёлковым, если только захочет такая красивая и умная дочка.

Частенько, бывало, добряк Чеко пробовал намекать своей дочке насчёт замужества, но слова его были что стене горох. Только что, начинал он, бывало, подходить к этому вопросу, Виолетта, опускала голову и жаловалась на мигрень, так что отец пугался, словно монах, который забыл обедню, переменял разговор и вынимал из кармана какой-нибудь подарок, имев его всегда в запасе. Это было кольцо, чётки или какая-нибудь золотая игрушка. Тогда Виолетта обнимала старика, и на её лице являлась весёлая улыбка, точно солнышко после дождя.

Однажды Чеко приступил к делу осторожнее обыкновенного, и так как в руках у Виолетты было прекрасное ожерелье и ей нельзя было жаловаться на головную боль, то старик старался воспользоваться случаем и снова повёл атаку: «Любовь и радость моего сердца, – сказал он, лаская Виолетту, – подпора моей старости, венец моих седин! Неужто никогда не буду я дедушкой? – Разве ты не видишь, что я стареюсь и что борода моя седеет с каждым днём и говорит, что пора тебе выбрать мужа? Зачем не поступить, как все женщины? Умирают ли они от этого, что ли? И что такое, наконец, муж? Это птица в клетке, которая запоёт, как тебе угодно. Если б мать была жива, она бы сказала тебе, жаловалась ли она на то, чтобы я поступал когда-нибудь против её воли; она всегда была царицей в доме. При ней, как и при тебе, я дохнуть не смел и по сию пору не могу ещё примириться со своей свободой.

– Отец! – сказала Виолетта, взяв отца за подбородок. – Ты господин в своём доме и распоряжаться твоё дело. Располагай мной, как знаешь, и выбери мне жениха сам. Я пойду замуж, когда хочешь и за кого хочешь, но только с одним условием.

– Я на всякое согласен, каково бы оно ни было, – сказал Чеко, удивлённый таким непривычным послушанием.

– Ну так слушай: я хочу только одного, чтобы муж, которого ты мне сыщешь, не был похож на собаку.

– Ну уж придумала! – обрадовался купец. – Право, можно сказать, что красота идёт рука об руку с сумасшествием, и если бы ты была не вылитая мать, то не сказала бы такой глупости! Неужели ты думаешь, что такой человек, как я, богатейший купец в Пестуме, да выберу жениха с собачьей мордой? Не бойся, мы выберем самого красивого и любезного. Не надо ли тебе принца? У нас найдётся на что его купить.

Через несколько дней у Чеко был большой обед, к которому была приглашена самая лучшая молодёжь на двадцать вёрст в окружности. Обед был отличный, ели много, пили ещё больше. Гости чувствовали себя как дома и разговаривали, не стесняясь. Когда подали десерт, Чеко отвёл Виолетту в уголок и, посадив к себе на колени, тихо спросил:

– Посмотри-ка, милая, вон на того хорошенького, голубоглазого молодого человека, у которого пробор посредине. Полагаешь ли ты, что с таким херувимом женщина будет несчастлива?

– Вы забыли, отец, – отвечала, смеясь, Виолетта. – Он похож на левретку.

– Правда, правда! – сказал Чеко. Настоящая голова левретки! Где были мои глаза, что я этого не заметил! Ну, а этот красивый купидон с гладким лбом, плотной шеей, выпуклой грудью и глазами. Что ты о нём скажешь?

– Да ведь он на бульдога похож! Я всегда буду бояться, что он меня укусит.

– В самом деле он смахивает на бульдога! – вздохнул Чеко. – Оставим его. Ты, может быть, выберешь более зрелого и солидного человека? Если б женщина умела выбирать, она никогда бы не выбрала себе человека моложе сорока лет, а то раньше найдёшь фата, который точно из милости позволяет себя любить. Только в сорок лет человек, настолько созрел, что умеет любить и слушаться. Что ты думаешь об этом члене судебной палаты, который так красно говорит и сам упивается своим разговором? Его волосы, правда, седеют, но что же из этого? И с седыми волосами люди не глупее людей с чёрными.

– Отец, ты не держишь слова. Ведь ты сам видишь, что этот господин с красными глазами и белыми кудрями, что падают ему на уши, – вылитый пудель.

Словом, язычок Виолетты перебрал всех гостей. Один был похож на турецкую собаку; другой, с длинными чёрными волосами и масляными глазами, на испанскую – никому пощады не было.

В самом деле, между вами, мужчинами, нет ни одного, который не смахивал бы несколько на собаку, если закрыть рукой подбородок и рот, оставив открытую верхнюю часть лица. Вы должны знать об этом, вы, учёные господа, приезжающие к нам в Италию раскапывать камни, верно, для того, чтобы понабрать у наших мертвецов мудрости, которая – надо полагать – весьма редкая вещь в вашем отечестве.

„Виолетта чересчур умна! Добром с ней не кончишь“, – подумал Чеко и вошёл в неописанный гнев. Он называл дочь неблагодарной, дураковой дочерью, деревянным чурбаном и кончил тем, что пообещал упрятать её на всю жизнь в монастырь. Виолетта заплакала. Тогда отец бросился перед ней на колени, просил прощения и обещал никогда ни о чем не просить её. На следующий день он встал, не сомкнув во всю ночь глаз, поблагодарил Виолетту за то, что у нее глаза незаплаканные, и решил ждать, когда ветер подует наконец и в его сторону.

Он ждал не долго. Женщина в час переживает больше, чем мужчина в десять лет. Заказанных путей ведь для неё не существует!

III. Рождение и свадьба Перлино

Отправляясь однажды на один из праздников, бывших в окрестностях, Чеко спросил у дочери, какой подарок доставил бы ей удовольствие.

– Папаша, – отвечала она, – если ты меня любишь, купи мне полкантаропалермского сахару и столько же сладкого миндалю, да к этому прибавь шесть бутылок духов, немного мускуса и амбры, четыре десятка жемчуга, два сапфира, горсть гранатов и рубинов. Пришли мне тоже двадцать мотков золотых ниток, десять аршин зелёного барахата, кусок шёлковой малиновой материи, а главное, не забудь серебряной лопатки и корытца.

Купец очень удивился этому желанию; но так как он был всегда хорошим мужем, то и не мог не знать, что гораздо короче исполнить каприз женщины, чем рассуждать с нею; в тот же вечер он вернулся домой с навьюченным всякой всячиной мулом, Чего бы он не сделал для одной улыбки своего ребёнка?

Получив все подарки, Виолетта поднялась в свою комнату и из сахару и миндалю стала месить тесто, поливая его розовой и жасминовой водой. Потом – точно горшечник или скульптор – она поваляла это тесто серебряной лопаточкой и слепила из него такого красивого молодого человека, какого редко встретишь! Из золотых ниток она сделала ему волосы, глаза были из двух сапфиров, зубы из жемчуга, а губы и язык из рубинов; после этого Виолетта одела его в шёлк и бархат и окрестила его Перлино, потому что, словно перл, он был белый и розовый.

Окончив своё произведение и поставив его на стол, Виолетта принялась хлопать в ладоши и прыгать вокруг Перлино; она ему напевала самые нежные арии, говорила самые ласковые слова и посылала такие поцелуи, которые разожгли бы мрамор… Но всё было напрасно: игрушка не шевелилась. Виолетта с досады заплакала, как вдруг вспомнила, что её крёстная мать – фея. Какая же крёстная мать, да к тому же колдунья, откажет в первой просьбе? И вот наша молодая девушка стала так жалобно упрашивать, что крёстная мать услышала её за двести вёрст, сжалилась над ней и подула. Для феи и этого довольно, чтоб произвести какое-нибудь чудо. В мгновение ока Перлино открыл сперва один глаз, потом другой, повернул голову направо и налево, чихнул, как настоящий человек. Наконец кока Виолетта смеялась и плакала от радости, мой Перлино важно зашагал по столу маленькими шагами, точно вдова, возвращающаяся из церкви, или судья, когда входит в суд.

Виолетта обрадовалась больше, чем если б выиграла в потерею всю французскую империю. Она, взяла Перлино на руки, поцеловала его нежнейшим в мире образом в обе щёки и потом, приподнявши своё платье, стала танцевать вокруг Перлино и петь:

 
Потанцуем-ка скорей,
Мой Перлинушка родной,
Если хочешь, чтоб твоей
Стала я женой.
Потанцуем-ка вдвоём.
Буду королевой, будь ты королём!
 

Чеко, проверявший в это время счета своих товаров, – ему, видите ли, казалось мало получать миллион дукатов в год! – услыхал из своей конторы шум над головой. „Чёрт возьми! – вскрикнул он. – Наверху что-то страшное делается. Точно бранятся!“

Он пошёл наверх и, отворив дверь, увидал интереснейшее на свете зрелище.

Около дочери, покрасневшей от радости, был Амур, сам Амур, в фуфайке из шёлка и бархата. Держа свои руки в руках госпожи, Перлино танцевал, разом выкидывая обеими ногами, танцевал, точно он никогда не должен был остановиться.

Увидевши своего отца, Виолетта сделала ему низкий поклон и представила своего возлюбленного.

– Мой отец и господин, – сказала она. – Ты всегда говорил, что желал бы меня видеть замужем. Желая тебе угодить, я выбрала себе мужа по сердцу.

– Ты хорошо сделала, моё дитя! – отвечал Чеко, угадавший тайну. – Все женщины должны брать с тебя пример. Я знаю не одну, которая отрезала бы себе палец – и даже не самый маленький, чтоб только обзавестись мужем по вкусу, маленьким мужем из сахару и флёрдоранжа. Расскажи-ка им твой секрет и ты осушишь много слёз! Вот уже две тысячи лет женщины жалуются; пройдёт ещё две тысячи, и они всё будут жаловаться на то, что они непонятые жертвы.

После того он обнял своего зятя, обручил его в ту же минуту и попросил два дня на то, чтобы сыграть свадьбу. Меньше чем в два дня нельзя было созвать всех друзей околотка и задать обед, который был бы достоин богатейшего купца в Пестуме.