Текст книги "Сказки"

Автор книги: Эдуар Рене Лефевр де Лабулэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

II. Хлеб из золота

– Твоя история нечеловечна, мой сын, – сказала бабушка, – это рассказ студента, а не настоящая сказка. Нет, те сказки, которые я слышала, будучи ребёнком, были гораздо лучше, поэтичнее и истиннее.

– Так рассказывайте же, бабушка, а мы вас послушаем.

Бабушка остановила свою прялку, поставила прямо пряслицу и, подняв дрожащую руку, произнесла:

ХЛЕБ ИЗ ЗОЛОТА

Некогда жила-была одна вдова, у которой была очень красивая дочь. Мать славилась своим скромным и тихим характером, тогда как дочь, Мариенка, была сама олицетворённая гордость. Отовсюду шлялись искатели её руки, но ни один не удостоился чести получить её, и чем более старались ей нравиться, тем более она становилась недоступнее. Однажды ночью бедная мать, не будучи в состоянии заснуть, сняла со стены свои чётки и начала молиться за спасение той, которая причиняла ей столько забот. Мариенка спала на той же самой кровати, и мать, молясь, в то же время любовалась красотою своего дитяти, как вдруг Мариенка начала во сне смеяться.

– Что хорошего видит она во сне, отчего она так смеётся? – сказала про себя мать.

Затем она окончила свою молитву, повесила снова на стену чётки и, положив свою голову возле головы своей дочери, заснула.

Поутру она спросила у Мариенки:

– Дорогое дитя, что хорошего ты видела сегодня ночью во сне, отчего ты так смеялась?

– Что я видела во сне, матушка? Видишь ли, мне приснилось, будто бы сюда приехал за мною какой-то господин в карете, сделанной из меди, и он надел мне на палец кольцо, камень которого блистал подобно звёздам. А когда я вошла в церковь, то народ только и смотрел, что на Божью матерь, да на меня.

– Моя дочь, моя дочь, какой горделивый сон! – заметила бедная мать, покачивая головой.

Но Мариенка, напевая, поспешила уйти.

В тот же самый день въехала на двор повозка, из которой вышел молодой фермер, приятной наружности и, по-видимому, весьма зажиточный, приехавший предложить Мариенке разделить с ним крестьянский хлеб. Жених понравился матери, но гордая Мариенка отказала ему, сказав при этом: Если бы ты приехал даже в медной карете и надел бы мне на палец кольцо, в котором камень блистал бы подобно звёздам, то и тогда я не согласилась бы быть твоей женою.

Фермер уехал, проклиная гордость Мариенки.

На следующую ноль мать опять проснулась, сняла с гвоздя свои чётки и ещё принялась молиться о счастье своей дочери. И вот она снова видит, что Мариенка громко смеется во сне.

– Какой сон видит она? – спрашивает мать, продолжая молиться и будучи не в состоянии заснуть.

Поутру она опять обратилась к Мариенке с вопросом.

– Дорогое дитя, – сказала она, – какой же сон видела ты сегодня ночью? Ты во сне очень громко смеялась.

– Ах, что я видела во сне, матушка! Я видела, что за мною приехал сюда в серебряной карете какой-то господин и предложил мне золотую диадему. И когда я вошла в церковь, то народ более обращал внимание на меня, чем на Божью матерь.

– Молчи, моё дитя. Ты богохульствуешь! Молись, моя дочь, молись, чтобы не войти искушение.

Но Мариенка, не желая слушать начатую матерью проповедь, уже успела убежать в другую комнату.

В тот же день въехала на двор карета. Какой-то молодой господин приехал просить Мариенку разделить с ним дворянский хлеб. Это была великая честь, говорила мать, но тщеславие слепо.

– Если бы вы даже приехали в серебряной карете, – сказала Мариенка новому жениху, – и если бы вы предложили мне золотую диадему, то и тогда я не согласилась бы быть вашей женою.

– Берегись, моя дочь, – сказала бедная мать, – чтобы твоя гордость не довела бы тебя до преисподней.

«Матери сами не знают, что они говорят», – подумала про себя Мариенка и, пожимая плечами, ушла из комнаты.

На третью ночь мать опять не могла спать – в таком она была беспокойстве; она снова принялась перебирать пальцами чётки и молиться о спасении своей дочери. Вдруг спящая Мариенка разразилась громким хохотом.

– Милостивый Боже! – сказала мать, – что ещё видит во сне моё несчастное дитя?

И она продолжала молиться до самого рассвета.

Поутру она сказала, обращаясь к Мариенке:

– Дорогое дитя, скажи мне, что ты опять видела во сне сегодня ночью?

– Да вы ещё рассердитесь.

– Говори, не стесняйся, – возразила мать.

– Мне приснилось, – начала рассказывать Мариенка, – что какой-то благородный господин, в сопровождении многочисленной свиты, приехал просить меня и замужество. Он был в золотой карете и привез мне платье из золотых кружев, когда я вошла в церковь, то народ только на одну меня и смотрел.

Мать скрестила руки; но дочь, полуодетая, спрыгнула с постели и убежала в другую комнату, не желая, слушать уже надоевшие ей нравоучения.

В тот же день въехали к ним на двор и кареты: медная, серебряная и золотая; в первую из них были впряжены две лошади, во вторую – четыре, и в третью – семь, все покрытые попонами из золота жемчуга. Из медной и серебряной карет вышли пажи в красных штанах и в зеленых жилетах и доломанах; из золотой вышел красивый кавалер, весь одетый в золото.

Он вошёл в дом и, опустившись на одно колено, стал просить у матери руку её дочери. «Какая честь!» – думала в это время бедная женщина.

– Вот мой сон, – сказала Мариенка, – видите, матушка, что я, как всегда, права была я, а не вы.

А тотчас же она побежала в свою комнату, приготовила букет женихов и, вся улыбающаяся, поднесла его прекрасному господину, как залог своей верности. Со своей стороны прекрасный господин надел ей на палец кольцо, камень которого блистал подобно звёздам, и предложил ей золотую диадему и платье из золотых кружев.

Спесивица пошла одеваться к церемонии… Мать же, всё ещё не будучи в состоянии успокоиться, обратилась к жениху с вопросом:

– Милостивый государь, а какой хлеб вы предлагаете моей дочери?

– У нас, – отвечал он, – есть хлеб из меди, из серебра и из золота; какой она захочет, такой и может выбирать.

«Что это означает?» – подумала мать.

Мариенка же ни о чём не заботилась; она вернулась прекрасная как солнце, приняла поданную ей женихом руку и отправилась в церковь, не спрося даже у своей матери благословения. Бедную женщину оставили молиться на пороге церкви; по окончании свадьбы Мариенка села в карету и поехала, причём не только забыла проститься со своею матерью, но даже ни разу и не обернулась к ней.

Восьмёрка лошадей галопом везла карету, пока они не прибыли к огромной скале, в которой было отверстие, величиною с городские ворота. Лошади направились в это отверстие, где было темно как ночью; земля задрожала, скала затрещала и вслед затем обрушилась. Невеста в испуге схватила своего супруга за руку.

– Не бойся, моя красавица, – сказал он, – сейчас будет светло.

И действительно, в воздухе вдруг заколебались тысячи огоньков; это были горные карлы, которые, с факелами в руках, приветствовали своего государя, горного короля. Мариенка узнала теперь, кто был её муж. Добрый или злой дух, он был, однако же, так богат, что невеста была вполне довольна своею участью.

Выехав из темноты, они поехали беловатыми лесами и мимо гор, воздымавших к небу свои угрюмые и бледные вершины. Ели, буки, берёзы, дубы, скалы – всё было из свинца. Лес оканчивался длинною поляной, трава которой была из серебра, в глубине же поляны находился золотой замок, весь усыпанный алмазами и рубинами. Там-то и остановился экипаж; горный король подал руку своей невесте, чтобы помочь ей выйти из экипажа, и сказал ей:

– Моя красавица, всё это принадлежит тебе!

Мариенка была в восхищении; но проехавши столько времени, нельзя не проголодаться, и потому она с удовольствием смотрела, как горные карлы накрывали стол, где всё блистало золотом, хрусталём и драгоценными камнями. Наконец подали удивительные кушанья; первые из изумрудов и затем золотые жаркие на серебряных блюдах. Каждый спокойно ел, откусывая их, за исключением одной только невесты, которая попросила у своего супруга приказать подать ей немного хлеба.

– Подайте хлеба из меди, – сказал горный король, но Мариенка не могла его есть.

– Подайте хлеба из серебра, – опять сказал он, но Мариенка не могла и его есть.

– Так подайте хлеба из золота, – сказал он наконец, но Мариенка и его не могла есть.

– Моя красавица, – сказал горный король, – мне очень жаль, но что же другое я тебе предложу? У нас нет другого хлеба.

Невеста залилась слезами; муж же принялся громко хохотать, потому что его сердце, как и его владения, было из металла.

– Плачь, если это тебе нравится! – воскликнул он. – Но это не принесёт тебе никакой пользы. Ты имеешь всё, что ты желала, ешь же тот хлеб, который ты сама избрала.

Таким-то образом Мариенке пришлось жить в замке, умирая с голоду и тщетно отыскивая хоть какой-нибудь корень, для утоления терзавшей её боли. Бог услышал её, чтобы наказать её.

Три дня в году, непосредственно предшествующие празднику Вознесения, когда земля, благодаря обильному посылаемому ей Господом дождю, открывается, Мариенка возвращается на землю. Одетая в лохмотья, бледная, иссохшая, ходит от одной двери к другой, прося милостыню, весьма счастливая, если ей бросят какие-нибудь остатки и если она получит в виде милостыни от какого-нибудь бедняка то, чего ей недостаёт в её золотом дворце, а именно немного хлеба и сострадания.

В то время, как бабушка рассказывала нам эту сказку, отличавшуюся чисто чешским духом, большая Нанинка время от времени в беспокойстве просовывала в полуотворённую дверь свою голову, нетерпеливо ожидая, когда это покончат с этим грубым жаргоном, от которого у ней появлялась на губах презрительная улыбка. При последнем слове она распахнула обе половинки двери и сделала торжественное вступление, идя задом и держа обеими руками один конец стола, убранного цветами, с горящими свечами, и сервированного получше стола горного короля и которого другой конец нёс молодой человек с благородною наружностью. Он был в бархатном, с отложным воротником, полукафтане и в тирольской шляпе с перьями фазана; смотря на него, можно было подумать, что видишь перед собою короля Оттокара, только что сошедшего с какой-нибудь старой картины.

– Венцель! – воскликнул Степан.

– Венцель! – повторила, сладостно улыбаясь, бабушка.

– Венцель! – сказала – молодая девушка.

Я сам был готов закричать «Венцель», когда я увидел новопришедшего, протягивавшего руку Катеньке. Я до сих пор не обращал внимания на сестру моего друга; она оставалась в глубине комнаты, сидя возле своей бабушки, и занималась, не подымая глаз, вязанием, неподвижная и безмолвная, как спящая птица. Вдруг, как будто бы пробуждённая каким-то магическим словом, она встала, совершенно преобразованная. До сих пор она выглядела школьницею, теперь же это была женщина. Она взглянула на новопришедшего и подала ему руку с таким доверием и такою радостью, что у меня, несмотря на мои пожилые года, затрепетало сердце: я понял теперь, кто такой был Венцель и почему он пользовался таким расположением Нанинки.

III. Песнь гусара

Я сделал в физике удивительное открытие, которое затмит собою открытие Ньепса и Дагера. Благодаря изученным и распределённым мною по классам явлениям, все эти ветоши, называемые моралью, политикой и литературою, составят отныне отрасль естественных наук; физика будет верховным законом для всего человечества. Мемуар, предназначаемый мною для академии, ещё не кончен; эта большая работа до сих пор ещё составляет тайну, но я полагаюсь на скромность читателя; я уверен, что он не выдаст моё открытие.

Многочисленные наблюдения, которые я производил в течение более тридцати лет, показали мне, что весь род человеческий, как мужская, так и женская половина его, распадается на два большие семейства, которые хотя и живут совокупно, но менее походят друг на друга, чем день походит на ночь. К первой категории, которую я на время назову светоносною, принадлежит порода людей, напитывающихся, так сказать, солнцем, что и служит объяснением того, почему они наэлектризовывают всё, к чему ни приближаются, и распространяют повсюду вокруг себя теплоту, сияние и жизнь. Это поэты, артисты, изобретатели, апостолы, патриоты, влюблённые и подобные им безумцы. Вторая же категория, для которой едва ли на каком-нибудь языке найдётся имя, но которую можно, было бы назвать отщепенской(отщепенцами – refractuires), заключает в себе неделимых, сделанных, по моему мнению, из смеси земли с тающим снегом, так как они повсюду распространяют влагу, холод, туман и скуку. Сюда относятся немощные, завистники, критики, у которых хватает силы только на то, чтобы кусаться, непонятые женщины, скептики, гордецы, молодые люди, уже успевшие пресытиться, высокомерные люди, серьёзные, торжественные личности… Но не будем говорить о политике.

У Венцеля душа была из солнечного луча. С его приходом мрачная гостиная, в которой мы разговаривали, просияла. Всё стало глядеть веселее, даже стол, на котором цветы, свечи и стаканы сверкали радостным блеском.

– Но дождёмте ужинать, – сказала, молодая девушка, – споёмте-ка что-нибудь!

– Да, да, – заметил Степан, никогда не расстававшийся со своим да, да. – споемте, только какую-нибудь чешскую песню. Смысл ее я объясню нашему другу. Нужно, чтобы наш: гость узнал всю прелесть этого звучного языка, самый простые слова которого так мелодично звучат в пении.

– Спойте-ка нам песнь гусара, – прибавила со своей стороны бабушка. – Мне очень нравятся этот разговор, в котором голос Катеньки так хорошо сливается с голосом Венцеля, Ну, начинайте же, мои дети!

Катенька была уже за фортепиано, играя нечто вроде мазурки, то весёлой, то жалобной. Вот перевод слов этой оригинальной песни, сделанной нами с немецкого перевода:

ПЕСНЬ ГУСАРА

«В поле бьёт барабан, нас зовёт император, Я солдат; надо отправляться. Прощай, моя красавица! Семь лет тебя не видеть, чтобы при возвращении потерять!» – «Генрих, возьми это кольцо, положись на мою любовь.» Семь лет прошло. Маргарита в беспокойстве, томится, с сердцем, терзаемым скрытою болью. На неё указывают пальцем, смеются над её печалью; она убегает в поле, чтобы там скрыть свои слёзы. Кто этот красивый гусар, с чёрными усами, прогуливающийся как победитель, с своею саблею, с своим счастьем? «Ты одна, моё белокурое дитя? Если тебе нужен муж, то вот моя рука.» – «Великий Боже! Что делает Генрих?» – «Гусар, мой милый ангел, редко бывает верен; Генрих женился; его жена богата и прекрасна. Зачем трепетать? К чему плакать? Посмотри на меня. Прокляни неблагодарного! Прокляни изменника и отомсти за себя!» – «Пусть у него будет более счастливых дней, чем на небе бывает звёзд, когда рука Господа освобождает его от его завесы; пусть собравшиеся дети, более многочисленные, чем цветы на нивах, толпятся у его колен. Пусть их внимательная и очарованная мать в мире вкушает возле него счастье знать, что любима. И избави её, Господи, от этой боли, от которой бледнеют, боли, от которой умирают и от которой не желают лечиться!»

«Я вижу, моё милое дитя, что ты признаешь меня только тогда, когда я дам клятву перед священником; не думаешь ли ты, что ты одна должна уважать твою верность, не видела ли ты когда-нибудь этого перстня на моём пальце?» – «0 счастье свидеться, когда страдаешь, с тем, кого любить!» Церковные двери раскрылись, и они в тот лее день обвенчаны. И ангелы на небесах, благословляя их обоих, улыбаясь, поют: «Дети, будьте счастливы!»

Несмотря на то, что песнь была уже окончена, мне всё ещё казалось, что я слышу трогательную жалобу Маргариты и весёлый голос гусара. Я посмотрел на весёлых молодых людей, положивших в эту прелестную мелодию всю свою душу. И мечты, и воспоминания, одни за другими, стали проходить перед моими очарованными глазами.

– Гей! мой гость, – сказал мне Степан, смеясь, – если бы вы не были степенным профессором, то я предположил бы, что вы плачете. Неправда ли, какая славная музыка, и как слова подходят к ней! Да, вы из наших; мы сделаем из вас настоящего прямодушного чеха. Теперь сядемте за стол. Вы, конечно, отведаете для меня этих дымящихся сосисок, единственную славу Праги, понимаемую немцами. А когда мы дойдём до десерта, то мы дадим слово Венцелю. Теперь за ним очередь рассказывать.

IV. История Чванды (Ssvanda) – вoлыночникa

У Степана было превосходное токайское вино, золотистое и прозрачное, как топаз; мы уже почокались им раза четыре, если не пять, в память Жижки и за будущее славян, когда я напомнил Венцелю о сделанном нам от его имени обещании.

– Что же рассказать вам, – спросил Венцель, – что-нибудь смешное?

– Нет, нет, – сказала Катенька, – что-нибудь страшное, что напугало бы нас. Забавно пугаться, когда ничего не боишься и когда имеешь возле себя всех своих друзей.

– Хорошо! – сказал Венцель. – В таком случае слушайте, я расскажу вам историю Чванды.

ЧВАНДА-ВОЛЫНОЧНИК

Чванда-волыночник был весёлый сотоварищ. Родившись, как истый музыкант, со страстной любовью к вину, он был вдобавок к этому ещё записным картёжным игроком; зачастую рисковал он своею душою в стражах. Едва успевая добыть своим дутьём – свой дневной заработок, он с большим, удовольствием посвящал остальное время дня беседе с бутылкой и игре в карты с первым встречным до тех пор, пока у него в кармане ничего не оставалось, и ему приходилось возвращаться домой с тем же, с чем он вышел, Впрочем, он был большой шутник, хохотун, и постоянно весел, так что ни один пьяница не выходил из-за стола, покуда за ним оставался волыночник. Его имя ещё до сих пор живёт в Чехии, и там, где немцы говорят: «Это шут», мы говорим: «Это Чванда».

Однажды, когда в Мокране был праздник, а не один хороший праздник не обходился без волыночника, Чванда, играя на своём инструменте до самой полуночи и получив немало цванцигеров, [6]6
  Цванцигер – монета в 20 крейцеров.


[Закрыть]захотел наконец и сам позабавиться. Ни просьбы, ни обещания не могли заставить его продолжать играть свои песни; он решился досыта напиться и в своё удовольствие поиграть в карты. Впервые ещё он не нашёл никого, кто согласился бы поиграть с ним.

Чванда не был такой человек, который ушёл бы из трактира, пока у него оставался в кармане хотя один крейцер, а в этот день у него было их таки изрядное количество. В то время как он разговаривал, смеялся и пил, с ним случилось то, что нередко случается с людьми, часто смотрящими на дно своего стакана; а именно ему во что бы то ни стало захотелось играть в карты, и он поочерёдно приглашал всех своих соседей.

Разгневанный тем, что не мог найти себе партнёра, Чванда встал, заплатил за то, что выпил, и не совсем твёрдым шагом вышел из трактира.

– В Драцике, – сказал он себе, – есть место богомолья: школьный учитель и уездный судья – честные люди и не боятся пиковой дамы. Там я найду людей, ура!

От радости он прищёлкнул пальцами и припрыгнул с такою силою, что ему надо было сделать по крайней мере шагов десять, чтобы снова привести своё туловище в равновесие.

Ночь была светлая; лупа сняла, как рыбий глаз. Дойдя до перекрёстка, Чванда невзначай поднял глаза и остановился как вкопанный, не будучи в состоянии произнести ни слова. Над его головою носилась каркая стая ворон; перед ним же находились четыре бревна, поставленные в виде столбов и соединённые наверху перекладинами, из которых на каждой висело по трупу, наполовину изглоданному. Это были виселицы: зрелище не совсем-то увеселительного свойства для менее стоической души, чем какая была у Чванды.

Не успел он ещё оправиться от своего замешательства, как вдруг перед ним предстал человек, весь одетый в чёрном, с бледными щеками и глазами, блестевшими, как карбункулы.

– Куда ты идёшь так поздно, друг-волыночник? – спросил он Чванду заискивающим голосом.

– В Драцик, господин в чёрном платье, – ответил, неустрашимый Чванда.

– Не хочешь ли ты что-нибудь заработать своей музыкой?

– Мне порядком таки надоело сегодня заниматься дутьём, – ответил Чванда. – Я уже заработал несколько цвандигеров и хочу теперь повеселиться.

– Кто тебе говорит о цванцигеpax? Мы платим золотом.

Говоря это, незнакомец подставил ему под нос пригоршню дукатов, блестевших как в огне. Волыночник был сын хорошей матери, он не мог не уступить сделанной таким образом просьбе и он последовал за чёрным человеком и его дукатами.

Он никогда не мог припомнить впоследствии, сколько времени он шёл. Правда, у него тогда голова была немного тяжела. Он помнил только то, что чёрный человек предупредил его принимать всё, что ему ни предложат, золото или вино, но не благодарить иначе, как говоря: «Желаю счастья, мой брат!»

Не зная хорошенько, как он вошёл, Чванда очутился в тёмной комнате, где трое людей, одетые в чёрном, как и его проводник, играли в стражах. В комнате не было другого освещения, кроме их, сверкавших как огонь, глаз. На столе лежали груды золота и стояла кружка вина, из которой все поочерёдно пили круговую.

– Братья, – сказал чёрный человек, – я привёл вам друга Чванду, которого вы уже давно хорошо знаете. Сегодня праздник, и я думал сделать вам удовольствие, доставивши вам возможность послушать музыку.

– Славная мысль, – заметил один из игроков; и, взяв в руки кружку, он прибавил, обращаясь к Чванде: – Вот, волыночник, бери, пей и садись играть.

Чванда некоторое время колебался; но, как известно, волков бояться и в лес не ходить. Вино, хотя и немного тёплое, было, однако же, недурно. Он поставил кружку снова на стол и, сняв свою шляпу, сказал:

– Желаю счастия, мой брат! – как ему это советовали.

Затем, надувши свою волынку, он заиграл; никогда ещё игра его не возбуждала подобной радости. При каждом звуке игроки подпрыгивали. Их глаза метали пламя; они тряслись на своих стульях, сгребали пригоршнями золото, кричали и хохотали; причём ни один мускул не содрогался на их бледных лицах. Между тем кружка переходила из рук в руки, оставаясь постоянно полною, без того, чтобы кто-нибудь доливал её.

Всякий раз, как Чванда оканчивал играть одну песнь, ему подавали кружку, и в то время как он не упускал случая запустить туда свой нос, ему бросали в шляпу пригоршни золота.

– Желаю счастия, мой брат! – повторял он, не помня самого себя от радости. – Желаю счастия!

Долго продолжался пир, пока волыночник не принялся играть наконец польку, и чёрные люди, вышедши из-за стола, принялись усердно танцевать и вальсировать с каким-то неистовством, плохо шедшим к их бесчувственным как лёд лицам. Один из танцоров подошёл к столу и, взяв всё загромождённое на зелёном сукне золото, наполнил им шляпу Чванды.

– Вот, смотри! – сказал он этому последнему, – это тебе за доставляемое тобою нам удовольствие.

– Да благословит гас Господь Бог, мои добрые господа, – воскликнул ослеплённый золотом музыкант.

Не успел он кончить, как зало, карты, чёрные люди – всё исчезло.

К утру один крестьянин, вёзший на поля навоз, приближаясь к перекрёстку, услышал звуки волынки. «Это, должно быть, Чванда», – сказал он и стал осматриваться, ища глазами самого гудочника. Наконец он увидел его, сидящего на краю виселицы и дующего изо всей силы в свою волынку, между тем как утренний ветер раскачивал трупы четырёх повешенных.

– Гей, товарищ, – закричал крестьянин, – с которых это пор ты там наверху кукуешь?

Едва проговорил он эти слова, как Чванда задрожал, выронил из рук свою волынку и, без памяти, слетел стремглав вдоль по столбу на землю, Первое, однако же, о чём он подумал, были его дукаты; он начал рыться в своих карманах, выворачивать свою шляпу, но не нашёл в них ни одного крейцера!

– Дружище, – сказал ему крестьянин, крестясь, – это Бог наказал тебя за то, что ты слишком любишь карты; он дал тебе в кумовья дьявола.

– Ты прав, – ответил Чванда, весь дрожа, – я даю слово, что никогда во всю мою жизнь более не прикоснусь к ним.

Он сдержал своё слово, и, чтобы отблагодарить Бога за избавление от такой страшной опасности, он взял злополучную волынку, под звуки которой плясал дьявол, и повесил её в церкви, на своей родине, в Страконицах. Её ещё теперь можно там увидеть, и нередко слышать поговорки, в которых упоминается страконицкая волынка. Говорят даже, что она ежегодно издаёт звуки именно в тот день и час, в который Чванда играл на ней для сатаны и его друзей.