Текст книги "Повседневная жизнь Европы в 1000 году"

Автор книги: Эдмон Поньон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)

Эдмон Поньон
Повседневная жизнь Европы в 1000 году

Эдмон Поньон и феномен тысячного года

Помните, какой интерес вызвало появление у нас первого издания книги Марка Блока «Апология истории»? Это произошло в 1973 году. Книга была распродана в несколько дней и стала раритетом. В 1986 году ее пришлось переиздавать [1]1
  Апология истории или ремесло историка. М., 1973 и 1986.


[Закрыть]. А еще через пять лет то же издательство «Наука» выпустило объемистый том работ Люсьена Февра [2]2
  Бои за историю. М., 1991.


[Закрыть], ближайшего сотрудника Блока, вместе с ним основавшего всемирно известный журнал «Анналы». Эти двое открыли новую страницу историографии – недаром направление, представленное ими, стало называться «Новой исторической наукой» (La Nouvelle Histoire). Они научили по-новому читать старые, давно известные документы и находить в них то, что раньше было скрыто от пытливого взгляда исследователя; они превратили историю в творческую лабораторию, создав как бы диалог современности с прошлым, диалог, позволяющий четко выявить структурные особенности прежних эпох и ментальную неповторимость человека того времени. Ныне это течение доминирует во французской (да и не только во французской) историографии, объединяя десятки видных имен, иные из которых – имена Броделя, Ле Гоффа, Дюби – знакомы и русским читателям [3]3
  Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII вв. T. 1-3. M., 1988-1991; Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992; Дюби Ж. Европа в средние века. Смоленск, 1994.


[Закрыть]. По методологии к нему близок и автор книги, лежащей перед нами, – недаром он часто цитирует Марка Блока и Жоржа Дюби.

Питомец Школы Хартий, давшей Франции плеяду знаменитых медиевистов, сам Эдмон Поньон, впрочем, историк более широкого профиля, не замыкающийся в рамках какой-либо одной эпохи: его увлекают и Античность, и Средневековье, и Новейшее время [4]4
  Его две книги о генерале Де Голле – De Gaulle et l'Histoire de France (P., 1970) и De Gaulle et l'Armée (P., 1976) удостоены престижных премий.


[Закрыть]. Но среди всех его трудов книга «Повседневная жизнь в тысячном году», изданная в Париже восемнадцать лет назад, занимает особое место уже и потому, что к этому сюжету историк обращается не впервые [5]5
  L'An Mille. P., 1947.


[Закрыть].

Хотя книга Поньона в заглавии и приурочена к одному году, на самом деле автор поднимает значительный пласт средневековой истории Западной Европы (преимущественно Франции) за период второй половины X – первой половины XI века, иначе говоря, время на грани раннего Средневековья и развитого феодализма. Сразу следует отметить, что этот период – одна из наиболее «темных» страниц европейской истории. Исследователь, дерзнувший к ней обратиться, сразу обнаруживает, с одной стороны, острый дефицит источников, с другой – крайнюю сумбурность и противоречивость тех событий, которые удается более или менее точно установить. Это особенно относится к «повседневной жизни» – к быту, занятиям, интересам, стремлениям различных общественных групп населения отдаленной от нас эпохи вследствие их полной неадекватности современным понятиям и реалиям. Поньон не убоялся всех этих трудностей и сумел написать книгу, которая, несмотря на серьезность содержания, читается почти как беллетристика. Ибо здесь удачно сочетаются две, как правило, трудносовместимые линии: глубокая эрудиция и легкость изложения, акрибийное знание фактов и умение их ненавязчиво и красиво преподнести (попутно заметим, что переводчику удалось сохранить эту особенность стиля Поньона).

Что же касается самого материала, содержащегося в книге, то он многообразен и подчинен тщательно продуманному плану, в котором каждая глава последовательно раскрывает намеченный комплекс проблем и фактов. Оставив пока за скобками главу первую (к ней мы вернемся позже), отметим основные из числа этих проблем.

Автор прежде всего выявляет ментальные особенности избранного им отрезка истории общества, природные условия, демографическую ситуацию, роль и значение латинского языка и его модификаций, вскрывает представления людей о Вселенной, о времени и пространстве. Главы, посвященные церкви, клиру и монастырям, – Клюнийская реформа, жизнь в обители, ее распорядки, ее отношения со светским обществом – все это занимает (и вполне закономерно – Поньон не скрывает этого, поскольку здесь его источники особенно подробны) центральную и самую весомую часть книги. Когда, вслед за этим, он переходит к социальной структуре и экономике светского общества, положение осложняется вследствие крайней скудости источников. Однако Поньон и здесь успешно преодолевает трудности, то привлекая более поздние материалы, то выстраивая логические конструкции – это дает ему возможность создать общие представления и о производстве, и о торговле, и о материальном положении общества. Не остались в стороне феодальный замок с его обитателями и феодальная война. Небезынтересно отметить, что делается даже робкая попытка кратко охарактеризовать Древнюю Русь. Здесь, правда, Поньон, специалист по западной цивилизации, чувствует себя менее уверенно и допускает неточности вроде ошибочной даты крещения Руси, а его утверждение о том, что «…где-то около 1000 года Россия стала приобретать то лицо, которое она имела вплоть до Петра Великого и многие наиболее характерные черты которого сохранила вплоть до Ленина», может вызвать только улыбку. Впрочем, вряд ли стоит акцентировать внимание на этом огрехе Поньона – он характерен для многих западных историков и несуществен для исследования, посвященного совсем другому региону и другим проблемам. Наш основной (и почти единственный) упрек к автору прекрасной книги относится к совершенно иной сфере.

В последней фразе «Заключения», как бы резюмируя сказанное выше о бурном строительстве новых храмов, Поньон делает следующий вывод: «…людям 1000 года было чем заняться, вместо того чтобы страшиться конца света». Странный вывод! Ибо каждый непредвзятый историк и искусствовед прекрасно знает, что взаимосвязанность здесь была совсем иной: люди 1000 года именно потому так ретиво и взялись за строительство церквей, что люто боялись конца света! И именно ужас перед концом света и Страшным Судом, изображения которого покрыли все тимпаны соборов, были тем стимулом, который привел к резкому сдвигу в религиозной архитектуре и стал одним из мощных рычагов в появлении готики! Между тем приведенная заключительная фраза автора далеко не случайна: она как бы перебрасывает наше внимание к самому началу книги, к главе первой, о которой мы пока умышленно ничего не говорили и которая-то и вызывает наши тягостные сомнения.

Дабы читатель правильно понял, что мы имеем в виду, придется начать несколько издалека.

Евангелие сообщает, что, беседуя со своими учениками, Иисус Христос поведал им о своем Втором Пришествии на Землю и о тех знамениях, которые будут это сопровождать (Матф., 24: 29-33), не определив, однако, времени события: «О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один» (Матф., 24:36), и далее еще раз подчеркнул ту же мысль: «Итак бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш приидет» (Матф., 24:42). Однако все же Он дал понять, что произойдет это в пределах одного поколения: «Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как все сие будет» (Матф., 24:34). Поскольку этого не произошло, христианской церкви пришлось отказаться от буквального толкования Евангелия и перенести Второе Пришествие в неопределенное будущее. Некоторые уточнения дало Откровение святого Иоанна Богослова (Апокалипсис), где сообщалось, что Второму Пришествию будут предшествовать страшные бедствия, а вслед за ним наступит 1000-летнее земное царство Иисуса Христа. Так впервые появилась эта сакральная цифра – единица с тремя нулями и соответственно милленаризм (хилиазм) [6]6
  От лат. «mille» – тысяча и «annus» – год; хилиазм – греческий эквивалент того же понятия.


[Закрыть]– учение, ставшее выражением мечты о земной справедливости и устранении социального зла. В раннехристианской теологии учение это получило неоднозначную оценку: его не признали Ориген и Августин, но поддержали Тертуллиан, Юстин и Ириней. Однако в народной среде оно получило широкое распространение, постепенно приобретая все более мистический и антифеодальный настрой [7]7
  На этой основе в Средние века сложились различные секты, в том числе в Италии – Апостольские братья (XIII век), в Германии – анабаптисты (XVI век), в Англии – пуританские милленарии (XVII век).


[Закрыть]. И вполне закономерно, что первые и наиболее стойкие ожидания должны были прийтись также на цифру с тремя нулями – на 1000 год от Рождества Христова. Тем более что именно в преддверии этого года Европу охватили все апокалиптические бедствия – и войны, и вторжения, и голод, и мор, и всевозможные небесные катаклизмы. Косвенным подтверждением сакральности 1000 года может служить и то обстоятельство, что сегодня, когда грядет конец второго тысячелетия от Рождества Христова, в воздухе витает тот же испытанный лейтмотив о конце света и Втором Пришествии, подкрепленный теми же апокалиптическими бедствиями на более высокой (атомной) основе.

Так или иначе, но ожидание конца мира, зафиксированное в средневековых источниках и приуроченное к 1000 году, – факт, не подлежащий сомнению. А вот автор книги о 1000 годе не только в нем сомневается, но и пытается его оспорить с горячностью, достойной лучшего применения. При этом главной (и даже единственной) мишенью избирается один из великих историков прошлого столетия – Жюль Мишле. Упрекая Мишле в «неточностях», Поньон наносит ему удары ниже пояса, поскольку известно (и Поньону лучше, чем кому бы то ни было), что Мишле был художником от истории, что он зачастую умышленно переставлял факты, чтобы создать образ, и никогда не гнался (не потому, что не мог, а потому, что не хотел) за академической «точностью». Именно поэтому на Мишле, конечно же, было проще нападать, чем, скажем, на Ф. Мишо, знаменитого историка крестовых походов [8]8
  Miсhaud J.F. Histoire des croisades. P., 1812-1822.


[Закрыть], бывшего, как и Мишле, «романтиком», но отвечающего за каждый факт, помещенный в его книге.

Но оставим Мишле и перейдем к фактам. А вот факты-то, приводимые самим Поньоном, как это ни парадоксально, все как один свидетельствуют против него. Действительно, он дает в развернутой форме весь «арсенал» того же Мишле: и бедствия, и набеги, и голод, и людоедство, и «знамения» на небе… Он даже не отрицает, что факт «ожидания» засвидетельствован в источниках, но упирает на то, что их так мало! Спрашивается, а много ли вообще дошло до нас источников от 1000 года? Исчерпывающий (разумеется, отрицательный) ответ дает весь текст книги Поньона. Не более убедительна и его ссылка на то, что в большинстве своем источники не называют точно 1000 год. Ну, а как могло быть иначе? Сам же Поньон напоминает, что в те времена новый год начинался не с 1 января! Само собой разумеется, что ожидания конца мира население не привязывало к одной точной дате и даже к одному конкретному году: это мог быть и конец уходящего тысячелетия, и начало будущего – и 999 год и, в равной мере, 1001! Характерно, что когда стало ясно, что в районе 1000 года светопреставления не будет, его перенесли на 1033 год (тысячелетие Страстей Господних), а затем на 1066 год («звериное число»), и настроение это сохранялось в течение всего XI века, явившись, кстати говоря, одной из причин крестовых походов.

Впрочем (и думается, читатель из всего вышесказанного мог сам это заметить), парадоксальное утверждение Поньона никак не повлияло на весь последующий текст этой книги, оставляя ее в целом весьма занимательным и достойным произведением, и она, не сомневаемся в этом, будет с интересом и приязнью принята всяким русским, интересующимся историей.

А. Левандовский

От переводчика

Переводчик – в какой-то мере посредник Во всяком случае, ему первому выпадает возможность соприкоснуться с тем, что после него прочтут многие. Это чувство не покидает его во время работы над переводом и придает остроту впечатлению, получаемому от книги. И чем выше книга поднимается над средним уровнем чтива во имя убиения времени, тем больше впечатлений. Впечатлениями же всегда хочется поделиться, так уж устроен человек. Отсюда эта небольшая вступительная статья, которую читатель, желающий сохранить остроту собственного впечатления, может спокойно пропустить…

Впечатление первое

Тысячный год… Положа руку на сердце признаемся, что не сразу сообразишь, с чем связана эта дата. По количеству нулей она более чем «круглая», но если спросить себя: «А что, собственно, тогда происходило?», то человеку, не занимавшемуся историей специально, ответить не очень просто. Пожалуй, появляется лишь смутное воспоминание о том, что, кажется, в Европе в этом году ожидали конца света. (Кстати, именно с развенчания этой расхожей идеи и начинается книга Э. Поньона.) Если добавить по несколько десятилетий до и после тысячного года, то картина не то чтобы проясняется, но обретает хоть какие-то точки опоры. В 987-989 годах произошло крещение Руси… В 1066 году норманны завоевали Англию… Чуть раньше вроде бы Византия воевала с Болгарией… И еще где-то в это время викинги открыли Америку… Прошу прощения у более эрудированных читателей, но любое впечатление имеет право на субъективность. А впечатление состоит вот в чем.

Обычно историческая литература либо сосредоточивается на малом пространственном и временном отрезке (например, «Восстание Спартака» или «Образование США»), либо охватывает абсолютно необозримый период («История Средних веков», «История Рима от основания города» и т. п.). Бывают исследования, сосредоточенные на личности: тогда временной отрезок весьма узок, но узок и обзор событий: он связан только с тем, что касается героя исследования. А вот история года, тысячного или какого бы то ни было, – это нечто очень конкретное и вместе с тем позволяющее создать огромную панораму фактов. В книге Э. Поньона в основном речь идет о Франции, есть сведения также о Священной Римской империи и о папском престоле. О Византии данных уже весьма немного. Сведения же, выходящие за пределы этих границ, весьма схематичны и зачастую вызывают слишком много вопросов и даже возражений.

Вот если бы развить идею истории года, если бы сделать срез на уровне года или нескольких десятилетий по различным регионам и странам! Покуда мы слишком привязаны к узким рамкам границ. Все знают, что существует нечто под названием «Всемирная история», но на практике неисторик, читающий, скажем, романы А. Дюма, посвященные истории Франции, с трудом соображает, что происходило в то же самое время в его родной России. А читая жизнеописание Ивана Калиты, вообще не представляет себе, какова была в то время ситуация в Германии, в Испании или даже в соседней Польше. В нашей повседневной жизни мы постепенно привыкаем к тому, что границы между государствами перестают быть непреодолимым препятствием. Постепенно народы, с разной скоростью преодолевая сопротивление и силу инерции, объединяются в Человечество. Это неизбежно. Ведь, скажем, экологические проблемы, столь характерные для современного мира, нельзя решать в рамках узкогосударственных границ. Как известно, эхо взрыва на Чернобыльской АЭС докатилось до Швеции.

Но как только мы мысленно обращаемся к истории, у большинства в голове возникают отдельные и трудносовместимые истории – «история Франции», «история России», «история Японии», «история Халифата» и т. д. Можно возразить, что человечество предыдущих веков было сильнее разделено границами, нежели сейчас: и средства передвижения были маломощные, и атомные электростанции еще не взрывались… Несомненно. Но при этом в наших же (я имею в виду «массового читателя») специально исторически не образованных головах издавна сидит выученная в школе идея: «Существуют наиболее общие законы исторического развития, конкретно проявляющиеся в каждой стране, в каждом регионе». Только вот что за законы – ответить труднее: 20 лет назад заучивали одни законы, теперь вроде бы они стали другими…

Так вот: если бы продолжить начинание Э. Поньона и добавить к его «Тысячному году» описание повседневной жизни в странах Восточной Европы в 1000 году, картину событий и общей атмосферы жизни на мусульманском Востоке, историю Китая на рубеже X-XI веков, историю Индии, Японии и любого другого региона, любого другого народа! Может быть, тогда в этом обширном материале станут более наглядными те самые наиболее общие тенденции, которые пока что большинство из нас постулирует сугубо умозрительно. Что в экономике, политике, морали, философии, искусстве различных, пусть напрямую не связанных между собой регионов было общим, характерным именно для этого узкого отрезка времени? Подобная панорама для любого года, не обязательно тысячного, возможно, была бы более поучительна, чем теоретическое изложение основных законов развития общества.

Впечатление второе

Книга Э. Поньона интересна не только тем, что дает много конкретных сведений о мало известном широкому читателю периоде истории. Одним из наиболее замечательных ее свойств является обилие кавычек, то есть огромное число цитат из источников того времени: от длинных описаний до короткой, в два слова, ссылки на источник. Пусть от той эпохи сохранилось мало документов и все они принадлежат в основном перу одних и тех же авторов, объединенных общей идеологией, уровнем образования, зачастую воинствующей субъективностью. Дело же не в том, что источнику того времени нужно сразу верить на слово, а в том, чтобы почувствовать аромат этого источника, а не довольствоваться пересказом, сделанным современным историком. Э. Поньон постоянно дает нам возможность соприкоснуться с бережно заключенными в кавычки осколками мысли и морали людей 1000 года. Каково бы ни было наше суждение о содержании этих мыслей, сама возможность ощутить колорит времени не может не доставить удовольствие читателю.

Но этого мало. Э. Поньон не только цитирует источники. Он исподволь, ненавязчиво учит нас тому, чему обычно обучают только профессиональных историков, а именно: анализу и критике источников. Не останавливаясь специально на вопросах источниковедения, автор на конкретных примерах, излагая ход собственных рассуждений, показывает, как, например, из картинки в иллюстрированном календаре можно извлечь информацию о том, что ели, что надевали и что покупали на рынке люди 1000 года. И сразу же читатель видит пример того, как можно критически рассмотреть полученную таким образом информацию, сравнив ее, допустим, с Уставом клюнийских монахов. Или как привлечь к анализу данные лингвистики. Или как учесть свидетельства палеографии и палеоботаники. Или о чем можно узнать, рассматривая обрушившиеся стены древних построек. И главное: как не позволять себе произвольно домысливать то, чего не было, но во что очень хочется поверить.

Впечатление третье

Книга Э. Поньона начинается словами: «Повседневная жизнь людей зависит от того, во что они верят». Можно развить эту идею и сказать: «Наше представление о повседневной жизни людей любого времени зависит от того, во что верим мы». Как бы тщательно мы ни изгоняли субъективность из анализа источников, мы никогда от нее полностью не избавимся. И в этом смысле книга Э. Поньона, написанная в 1975 году, тоже уже является историческим источником, подлежащим критическому осмыслению.

Как часто приходится слышать жалобы археологов на то, что предыдущие поколения их собратьев безвозвратно разрушили часть культурного слоя, из которого современная наука могла бы извлечь ценные сведения. Но ведь те, старые археологи просто искали и выбирали то, во что верили и что могли понять в духе своего времени. Откуда им было знать, что изменение взглядов и технологии позволит другим увидеть больше? Это касается не только археологии, а истории в целом. Находили же историки прошлого подтверждение «ужасов тысячного года» в тех же источниках, в которых современный исследователь находит их опровержение. И неизвестно, что напишут о том же периоде исследователи следующих столетий. Как и о том периоде, в котором живем мы с вами…

Впечатление четвертое – и последнее

Магия нулей 1000 года заставляет задуматься о более близкой нам круглой дате – о 2000 годе. В начале XI века только монахи-летописцы знали, что 1-го января 1001 года наступило новое тысячелетие. Первое января 2001 года, скорее всего, будет отмечать все человечество. И вот мы, люди конца XX века, размышляем о тех, кто жил за 1000 лет до нас. Пройдет сколько-то времени, и будущие историки станут строить гипотезы о том, как жили мы. Хочется надеяться, что за это время не произойдет никаких глобальных катаклизмов, и тогда в их распоряжении будет огромное количество различных источников, и им не придется по осколкам и фрагментам пытаться домыслить картину целого. Но если от эпохи 1000 года до нас дошло лишь мнение одной группы населения, а именно – мнение ученых монахов, то историки 3000 года, анализируя нашу жизнь, возможно, почувствуют затруднение по противоположной причине: их может смутить обилие точек зрения, взглядов, оттенков, зачастую пародий и ироничных оценок, которые все вместе могут оказаться не менее сложны для анализа, чем скудные источники 1000 года. Но вполне может оказаться, что, проанализировав это многоголосие, будущие историки придут к тому же выводу, к которому Э. Поньон приходит при анализе 1000 года, к выводу, который обычно недоступен современникам анализируемых событий: возможно, они напишут, что 2000 год и обрамляющие его десятилетия были переломным моментом в истории, когда закладывались ростки качественно нового этапа жизни человеческого общества.

Э. Драйтова