Текст книги "Повседневная жизнь Европы в 1000 году"

Автор книги: Эдмон Поньон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Придворная культура

Ришер оставил нам отчет, причем, возможно, стенографический, об одном диспуте, который Герберт вел с ученым Отрихом в присутствии Оттона II. Речь шла о том, чтобы решить, являются ли математика и физика равными по значимости дисциплинами или вторая подчинена первой, как вид – роду. Этот вопрос отнюдь не был праздным, поскольку астрономию, которая была частью физики, нельзя было изучать без математики. Этот вопрос актуален и сейчас. Однако суждение затерялось в таком бесконечном числе отступлений, что Оттон своей властью положил ему конец, «ибо на него ушел почти весь день и его непрерывная длительность начала утомлять слушателей».

Ни одна новая философская концепция не могла возникнуть на основе этих умствований, не приспособленных для того, чтобы выделять главное, и выводивших свои аргументы только из изученных сочинений старых учителей, мнение которых считалось безошибочным и решающим. Единственным результатом была необычайно изощренная форма мышления, скорее опасная, нежели полезная. Мы видим, что она не замыкалась в пределах школ, а давала ученым мужам возможность блистать при дворах. Таким образом, и миряне были в состоянии получать удовольствие от этих изощрений ума. Сказанное относится не только к ближайшему окружению Оттона, который, похоже, более всех других властителей своей эпохи преуспел в восстановлении культуры, но также, видимо, и ко двору короля Франции.

Роберт Благочестивый, ученик Герберта, прославился благодаря своему биографу Эльго, ученику Аббона, как человек, умевший петь у аналоя не хуже монаха хора. Естественно, что в Реймсе он научился и многому другому. Если бы это было не так, то Асцелин в своей уже многократно цитировавшейся нами поэме не изобразил бы свой диспут с ним следующим образом:

«Король. Вполне ясно, что твоя побелевшая голова может соперничать в белизне с лебедиными перьями. Ясно, что именно твоя натура старца заставляет тебя говорить таким языком; именно она заставляет тебя говорить вздор.

Епископ. Другая натура вдохновляет меня сейчас, и эту натуру старость не ослабляет.

Король. Скажи мне, сколько натур у человека?

Епископ. Думаю, их две. Однако ты знаешь, что у этих двух натур, при всем том, много аспектов.

Король. Которая из двух говорит в тебе? От которой исходят твои слова?

Епископ. Я всего лишь простой книжник, а не изощренный диалектик.

Король. Так попытайся собрать воедино остатки твоих прошлых знаний.

Епископ. Как бы мало ни осталось в памяти, всего все равно не забудешь.

Король. Это твоя старость не позволяет тебе сейчас определить, которая натура вдохновляет тебя?

Епископ. Ты дразнишь меня, король <...> Философы не ограничивают натуру строгой дефиницией. Некоторые мудрецы заявляют, что ее творит огонь. Для других натура есть независимая воля Бога. Однако натура Бога есть сам Бог, а для человека это не так. Если Бог действительно существует, то Он неизменен: Его собственная суть не может изменяться. <…> Но любая сотворенная вещь обретает натуру в то мгновение, когда она обретает существование…»

Далее епископ развивает свою мысль на протяжении нескольких десятков стихов. «В человеке, за счет двойственности его натуры, имеется два вида субстанции. <…> Одна привязана к одной натуре, другая – к другой…» И так далее.

Очевидно, Асцелин рассчитывал, что его труд прочтет не только Роберт. И потому никто не запрещает представить себе, что многие «благородные молодые люди», обучавшиеся, как и король, в Реймсе, оставались при его дворе и позволяли этому двору блистать не хуже императорского. В конце концов, диалектика могла пригодиться хотя бы для этого.

Красноречие хороших авторов

Третье по счету искусство, входившее в тривиум, – риторика – вызывает меньше вопросов. Суть ее известна. Это искусство хорошо говорить, и не было другого способа научиться ей, кроме чтения хороших авторов. Существовал, конечно, и теоретический трактат, приписываемый гипотетическому учителю святого Иеронима по имени Викторин. Этим трактатом пользовался Аббон. Герберт же заставлял всех своих учеников читать великих поэтов античности. Ришер перечисляет Вергилия, Стация, Теренция, Ювенала, Персия, которого в поэме Асцелина цитирует Роберт, Горация, Лукана [169]169
  Стаций, Публий Папиний (ок. 40-96) – римский поэт, автор лирической поэмы «Леса» и эпических поэм риторического склада «Фивы» и «Ахиллеида».
  Теренций, Публий, по прозвищу Африканец (ок. 185-159 до н.э.) – римский комедиограф, автор 6 пьес («Свекровь», «Братья» и др.).
  Персии Флакк, Авл (34-62) – римский поэт-сатирик, проповедовавший идеалы стоиков.
  Лукан, Марк Энней (39-65) – племянник Сенеки Старшего, римский поэт и декламатор, автор оставшейся незаконченной поэмы «Фарсалия» (в 10 кн.) о борьбе Цезаря с Помпеем


[Закрыть]. Поскольку сам он изо всех сил старается подражать Саллюстию, можно предположить, что труды этого прозаика также изучали в Реймсе. И Цицерон не мог не быть там известен, раз Герберт однажды написал Рамнульфу, аббату Сен-Пьер-ле-Виф в Сансе, что заказал для себя копию из трудов знаменитого оратора: «‹…› мы жаждем потока красноречия Марка Туллия». Это было в январе 989 года, в год, когда только что умер архиепископ Адальберон, а Гуго Капет защищал свою корону от опасных конкурентов-каролингов. Потому Герберт добавляет: «Пусть Марк Туллий утешит нас среди моря забот, которое нас обступает».

По этому замечанию можно судить, какую ценность имели в глазах Герберта рукописи тех трудов, которые он давал для изучения ученикам и сам страстно любил читать. Эта тема занимает огромное место в его переписке, которая является одним из наиболее интересных источников его эпохи. Он обращался во многие аббатства, где работали монахи-переписчики, например, в аббатство святого Мартина в Туре, аббат которого Эберард получил от него следующее очень характерное письмо: «Я всеми силами стремлюсь создать библиотеку. В течение долгого времени я за большие деньги покупал в Риме и других областях Италии, в Германии и в Бельгии рукописи различных авторов. Мне в этом помогали своим благорасположением и рвением мои друзья в каждой из этих провинций. Позвольте просить Вас оказать мне ту же услугу. В конце моего письма перечислены имена авторов, копии чьих произведений я желал бы получить. Я передам для переписчиков пергамент и необходимые деньги, согласно тому, как Вы прикажете, и вечно буду помнить о Вашем благодеянии». У Герберта были корреспонденты в Генте, в Трире, в Риме, в других районах Италии, в Испании – в Жероне и Барселоне. По его просьбе они приказывали переписывать тексты либо разыскивали для него рукописи, которые он хотел купить. Он платил деньгами, а иногда натурой. Монах Реми из Трира попросил у него модель небесной сферы. Герберт ответил: «Мы не посылаем тебе сферу, потому что в настоящий момент ее у нас нет и потому что сделать ее нелегкий труд, что особенно сложно при нынешнем состоянии общественных дел. Впрочем, если ты желаешь иметь такую сферу пришли нам «Ахиллеиду» Стация, добрым образом переписанную: так ты заплатишь за сферу, которую мы не можем предоставить тебе бесплатно». Иногда Герберт долго охотился за нужными рукописями: например, за трактатом по арифметике, принадлежавшим ранее епископу Жероны. Рукописи уже не оказалось в этом городе, но Герберт неизвестно каким образом догадался, что трактат был оставлен в аббатстве Сен-Жеро в Орильяке, и востребовал его у аббата. Иногда он просил кого-нибудь, кто уведомлял его в своем приезде, привезти с собой какую-нибудь книгу, которой не хватало в Реймской библиотеке.

Во время своего многотрудного пребывания в Боббио он по крайней мере мог вознаградить себя удовольствием работать в богатой библиотеке аббатства. По возвращении в Реймс он вспомнил об этой библиотеке и попросил некоего монаха, не поддержавшего бунт своих братьев и сохранившего верность Герберту, втайне переписать для него некоторые рукописи.

Таким образом, просматривая переписку Герберта, мы можем живо представить себе, как были спасены от исчезновения античные рукописи: большинство из них дошло до нас в средневековых списках, аналогичных тем, которые он заказывал. Так что не все аббаты сторонились языческих авторов, и слава Богу, ибо нигде, кроме монастырей, в ту эпоху невозможно было найти переписчиков, располагавших для работы временем и терпением.

После того как ученики хорошо усваивали примеры великих классиков, Герберт знакомил их с правилами риторики, которые изложил в трактате. Поэтому он также удостоился звания «софиста» – хотя Ришеру стоило скорее назвать его за это ритором, или учителем красноречия, – «за то, что заставлял их упражняться вместе с ним в диспутах и учил их искусству приводить доводы так, что искусство само по себе уже не привлекало внимания, что является высшей ступенью совершенства, какого может достичь оратор». Для будущей карьеры его учеников, как духовных лиц, так и мирян, красноречие было по сути необходимо. «Я всегда считал первостепенно важным изучение того, как правильно жить и как правильно говорить», – писал Герберт аббату монастыря святого Юлиана в Туре. «Верно, что при всем том искусство правильно жить, даже взятое само по себе, предпочтительнее, нежели то, что называют умением правильно говорить, и что для человека, не обремененного заботами управления, достаточно первого без второго. Однако если человек, как все мы, участвует в общественных делах, то ему необходимы оба искусства; ибо крайне полезно уметь говорить так, чтобы убедить собеседника или сдержать мягкостью своего красноречия порывы заблудших душ».

Каким бы хорошим учителем словесности ни был Герберт, больше всего он поражал воображение современников своими познаниями «искусств математических», то есть квадривиума. По правде сказать, нельзя утверждать, что он внес много нового и в эти науки. Но, похоже, он умел хорошо объяснять их своим ученикам.

Арифметика

Арифметика еще не вышла из детского возраста. Конечно, римские цифры, столь неудобные даже для простых вычислений, постепенно вытеснялись теми, которые, без особого на то основания, стали называть арабскими. Однако нуль, без которого невозможно обозначать круглые десятки, сотни и т. п., не был известен. Боэций в V веке ввел в употребление примитивную счетную машину под названием абак. Около 970 года ученик шпейерской школы по имени Вальтер описал ее в поэме о святом Христофоре. Так что Герберт не изобрел ее, однако, возможно, расширил сферу ее применения. Ришер описывает абак, который Герберт заказал «одному чеканщику». Это была «пластинка, разделенная на отделы. В длину она разделялась на 27 частей, на которые он нанес 9 знаков, обозначавших все числа». Это не вполне понятно. Предположим, что на этой пластине было три колонки, каждая из которых могла включать 9 цифр. Эти цифры были материально воплощены следующим образом: «Он приказал также сделать тысячу знаков из рога, – продолжает Ришер, – благодаря которым можно было производить умножение с такой скоростью, что, принимая во внимание великое множество цифр, их можно было понять быстрее, нежели выразить словами». Очевидно, ученик Герберта хочет этим сказать, что подвижные цифры из рога «производили умножение», будучи правильно размещены в клетках абака. Это позволяет лучше понять «Regula de abaco computi» [170]170
  Regula de abaco computi (лат.) – Правила исчисления на абаке.


[Закрыть], которые анализирует Оллерис в своей работе «Жизнь Герберта». Не стоит думать, будто применение абака могло быть еще более широким; ведь уже при умножении оно становилось весьма непростым и должно было еще усложниться при переходе к делению. Все же у нас достаточно данных, чтобы представить себе, как ученики Герберта выбирали одну из девяти клеток, каждая из которых содержала значки, изображавшие определенную цифру, как они помещали роговые символы в соответствующую клетку абака и, возможно, затем мысленно производили сложение промежуточных результатов… Учитывая это, можно считать, что они могли оперировать только с целыми числами, а для дробей использовали старую римскую двенадцатиричную систему [171]171
  Для дробей у римлян существовала двенадцатиричная система обозначения, причем каждая дробь от1/12 до 11/12 имела собственное название. В этой системе 1/8, например, должна называться «полторы двенадцатых». Происхождение этой системы неизвестно.


[Закрыть]. Люди, занимавшиеся счетом в 1000 году, были менее искусны в арифметике, чем ученики наших начальных школ.

Музыка

Музыку в это время относили к математическим искусствам. Подобная точка зрения восходила к идеям полулегендарного Пифагора, того грека, жившего в VI веке до н.э., которому приписываются древнейшие достижения в области математики. Он видел в числах основу любого познания и, заметим, во многом предопределил этим особенности нашего современного мышления. Что касается музыки, то, если он и не был в состоянии йотировать частоты звуковых вибраций, как это делаем мы, то он во всяком случае понял, что они существуют, и констатировал, что частота вибрации увеличивается, а звук становится выше, если звучащая струна укорачивается. Рассказывают, что однажды он провел целый день у дверей кузни, в которой пользовались пятью молотами. Каждый из них издавал отличный от других звук Он заметил, что два молота издают один и тот же звук, но с разницей в октаву. Он взвесил молоты и установил, что молот, издававший более низкий звук, был вдвое тяжелее, чем издававший высокий звук Один из оставшихся трех молотов диссонировал, и Пифагор отложил его в сторону. Два остальных звучали, по сравнению с первыми двумя, один, – в квинту, а другой – в кварту. Их веса были соответственно 5:7 и 4:7. Пифагор, который не доверял слишком точному чувству слуха, равно как и музыкальным инструментам, которые изменяли звучание в зависимости от температуры и других воздействий, благодаря этому опыту с молотами смог с большей уверенностью заключить, что существует определенное соотношение высоты звука с длиной струны струнных инструментов и с объемом духового инструмента.

Таковы истоки математической теории музыки, которая, должно быть, дошла до средневековых мыслителей благодаря трактату «De musica» [172]172
  De musica (лат.) – О музыке.


[Закрыть]* Боэция. Согласно рассказу Ришера, Герберт «установил последовательность тонов на монокорде» – инструменте, на котором можно было произвольно менять длину одной струны при помощи подставки. «Он различал их созвучия или симфонические объединения [173]173
  Слово «симфонический» в данном случае употреблено не в привычном нам современном смысле, а означает одновременное звучание нескольких звуков (от греч. symphonia – «созвучие»).


[Закрыть]по тонам и полутонам ‹…› и посредством соответствующей классификации звуков по различным тонам он расширил совершенное знание этой науки».

В музыкальной теории Герберт придерживался взглядов Боэция. Живший вскоре после него Гвидо, монах из Ареццо, возможно, француз по происхождению (он родился в окрестностях Парижа и воспитывался в аббатстве Сен-Мор-де-Фоссе), дал имена нотам гаммы, которые мы используем до сих пор. Ut, re, mi, fa, sol, la, si были первыми слогами каждой из семи строк гимна, посвященного святому Иоанну [174]174
  Гвидо д'Ареццо (990-е – ок. 1050) – итальянский монах. В отличие от того, что пишет Э. Поньон, другие источники указывают, что он получил образование в монастыре Помпозы, близ Феррары. Он изобрел многолинейную форму нотного письма, прообраз современной пятилинейной нотации и ввел слоговые названия нот. Свою музыкальную систему он изложил в трактате «Краткое слово об изучении искусства музыки» и в письме к монаху Михаилу, сохранившемся до наших дней. Его авторитет в Средние века был столь велик, что ему даже приписывали изобретение музыки.
  В названиях нот, предложенных Гвидо, «си» отсутствует, так как он пользовался гексахордом (шестиступенным звукорядом). «Си» появилось лишь в XVI в. «Ut» заменяет принятое теперь «до». Каждый из слогов является первым слогом строки латинского гимна св. Иоанну, широко известного певчим того времени: это была молитва певцов об избавлении от хрипоты. Однако мелодия гимна была другой. Гвидо соединил текст с мелодией, в которой каждая строка начиналась со следующей по гамме ступени звукоряда. Поэтому первые слоги строк и дали названия соответствующим звукам. Вот этот гимн:
Ut queant IaxisResonare fibris,Mira gestorum,Famali tuorum,Solve pollutiLabii reatum,      Sancte Johannes!  Употребление буквенных обозначений нот сохранилось в профессиональной музыке: от «до» до «си» ноты обозначаются как с – d – е – f – g – a – b (или h).


[Закрыть]. До этой весьма полезной реформы ноты обозначались буквами алфавита. Однако эти слоги, которым было уготовано столь прекрасное будущее, поначалу давали лишь относительное обозначение нот: с какой бы ноты ни начиналась гамма, ее начинали с ut. Обозначение абсолютной высоты – в тех пределах, в которых ее можно установить, не зная диапазона, – еще долгое время передавалось традиционными буквами.

Однако следует оговорить, что музыканты-певчие не знали теории музыки, да она им и не была особенно нужна. Певчие и монахи хора обучались при помощи упражнений, вырабатывали конкретное чувство мелодии. Музыкальная нотация, которой они располагали, так называемые «невмы» [175]175
  Поскольку принятые в средневековой музыке лады характеризовались типичными, запоминаемыми мелодическими формулами, то для воспроизведения каждой мелодии было важно напомнить порядок следования отдельных типичных фрагментов и конфигураций. Это наглядно осуществлялось невмами, специальными значками, располагавшимися над текстом и показывавшими направление движения мелодии (аналогично движениям рук дирижера). Обычно каждый значок обозначал целую попевку, хотя существовали и значки, соответствующие одному звуку. Предположительно эти значки произошли от греческой (александрийской) системы обозначения ударений и попали на Запад из Византии в VIII веке.


[Закрыть], знаки, также заимствованные у греков, не представляли собой зрительного образа высоты звука (в отличие от наших нот, расположенных друг над другом на пяти линейках). Память, возможно, помогала певчим куда больше, нежели ноты. Идея нотного стана впервые была предложена тем же Гвидо из Ареццо.

Переписка Герберта свидетельствует о том, что он сам строил и руководил строительством органов. Таким образом, как в арифметике он конкретизировал знания, усовершенствовав абак, так и в музыке он не удовлетворялся одной теорией.

Геометрия

Что касается геометрии, то до нас дошел трактат по этой науке, написанный самим Гербертом. Он иногда цитирует в нем греческих авторов. Однако он не знал их языка. Скорее всего, он познакомился с их трудами только по рукописи, находившейся в то время в аббатстве Боббио и также сохранившейся до наших дней. Эта работа, скорее практическая, чем теоретическая, была создана для римских землемеров. Расчет площадей поверхностей в ней не всегда точен, хотя именно этому вопросу в основном и посвящен трактат.

Астрономия

Остается астрономия. Ришер пишет: «Необходимо сказать, с каким пылом он изучал астрономию, чтобы читатель хорошо уяснил себе, какова была мудрость этого человека и сколь полезна вообще эта наука». Ранее в этой книге мы уже встречались с тремя сферами, сконструированными Гербертом, чтобы явить взору учеников материальный образ мироздания, представлявшегося, как мы помним, в виде сферы с Землей в центре, и движения небесных тел. Сколь интересными и полезными ни были эти модели, они всего лишь иллюстрировали астрономические представления, унаследованные от античности. Правда, в большинстве монастырей об этих представлениях не имели понятия, однако они были сохранены в тех учебных центрах, которые в большей степени ценили мирские книги.

Право

Из трех наук, не входивших в свободные искусства, – медицины, права и богословия, – Герберт хорошо знал лишь две последние. Он был изощрен в каноническом праве и охотно передавал свои знания ученикам. Что касается гражданского права, то, похоже, он не обучал ему; в его времена эта отрасль юридической науки еще находилась в стадии младенчества. Обширные своды законов Юстиниана: Дигеста, Кодексы и Институции, – были обнаружены значительно позднее. В отсутствие этих образцов римского права, которые ревностно изучались в Италии и во Франции, в особенности в Орлеане, «законниками» последующих столетий, единственную основу гражданского права составляли местные обычаи, мало подходившие для теоретического изучения. Правда, Жан де Вандевьер, аббат монастыря Горзе в Лотарингии, по словам его биографа, «слово в слово знал все светские законы». Очевидно, здесь речь идет об эдиктах императора Оттона, поскольку Лотарингия входила в состав Империи. У Капетингов же практически не было кодифицированных законов, действовавших во всем королевстве, и вполне понятно, почему в Реймсе, где было ни к чему изучать германские законы, было практически не на чем строить изучение гражданского права.

Богословие

Богословие предоставляло бесконечную пищу для удовлетворения интеллектуального голода Герберта и его учеников. Вместе с тем не похоже, чтобы в Реймсе оно вызывало такую же неодолимую страсть, которая позже составила славу и несчастье Парижского университета [176]176
  Изначально Парижский университет (Сорбонна) славился своим богословским факультетом, однако со временем этот факультет стал оплотом фанатически настроенных католиков, устраивавших травлю инакомыслящих.


[Закрыть]. Из теологических трудов нашего учителя богословия следует выделить весьма интересный трактат «О теле и крови Христовых». Впрочем, возможно, это сочинение на самом деле не принадлежит ему, но лишь подписано его именем. Ереси, порождаемые рискованными интерпретациями догм, не были отличительной чертой интересующего нас времени. Те ереси, что были разоблачены в Орлеане и привели к гибели на костре Эрбера и Лизуа, а также их учеников, были, как мы видели, ересями совсем другого рода.

Медицина

Герберт понимал, что недостаточно знает медицину. У него было несколько трактатов, посвященных этой науке, и он их, несомненно, прочел, однако он не владел искусством лечения. В этой области блистал Ришер, или, во всяком случае, создавал о себе такую славу. Так или иначе, Ришер интересовался медициной. Мы видели, как он поехал в Шартр, чтобы прочесть «Афоризмы» Гиппократа. В своей летописи он не упоминает ни об одной смерти без того, чтобы описать ее клиническую картину. Например, король Лотарь, «пораженный приступом того недуга, который врачи именуют коликами, скончался в своей постели». «Он жаловался на то, что справа, чуть выше интимного места, чувствует нестерпимую боль. Он также ощущал жестокие боли от пупа до селезенки вплоть до левого паха, и даже в заднем проходе. Почки и кишечник также были поражены в немалой степени. У него были постоянные позывы и кровавый стул. Временами его голос становился совершенно глухим, его бросало в холод от лихорадки. В кишечнике было слышно рычание. Его постоянно тошнило. Он безуспешно пытался вызвать рвоту, его живот был напряжен, а в желудке ощущалось жжение». Похоже, что в этих симптомах можно распознать аппендицит и его естественное следствие – перитонит.

Король Людовик V умер «на летней охоте» в результате падения с лошади. «Он ощущал сильную боль в печени, и, поскольку кровь, как утверждают врачи, сосредоточена в печени, то сотрясение, полученное печенью при ударе, заставило кровь излиться в кровяное русло. Эта кровь обильно текла у него из носа и изо рта. Грудь его трепетала от постоянной боли, и все тело было охвачено нестерпимым жаром».

А вот как умер Эд I, граф Шартрский, непокорный вассал Гуго Капета: «Изменение погоды вызвало у него избыточность соков, и он заболел болезнью, которую врачи называют жабою. Эта болезнь сосредотачивается внутри горла и происходит из катаральной жидкости; при этом иногда она доходит до челюстей и щек, а иногда до груди и легких, образуя весьма болезненную опухоль. Эти области распухают и становятся горячими с первого же дня, а на третий пациент умирает. Итак, Эд заболел этой болезнью; во всем горле он чувствовал нестерпимую боль. Его кровь пылала, и речь стала прерывистой. В верхней части головы эта боль не ощущалась, но она охватила всю утробу и жестоко терзала легкие и печень».

Ришер не пишет, призывали ли врачей на помочь этим благородным пациентам. Возможно, их не было поблизости. Обычай иметь при себе личного врача возник в среде аристократов только в середине XI века. Однако во времена 1000 года мы находим примеры того, что обязанности врачей исполняли лица духовного звания. Известно, например, что Фульберт, прежде чем стать епископом Шартра в 1006 году, давал медицинские предписания и составлял лекарства по рецептам древних авторов, в первую очередь Галена. В то время он руководил епископской школой в Шартре, где медицина была в почете и до него, благодаря, в частности, Герибранду, другу Ришера. У Герибранда, помимо «Афоризмов» Гиппократа, была рукопись «О согласии Гиппократа, Галена и Сорана», которую, естественно, Ришер тоже хотел прочитать. Герибранд столь основательно изучил эти рукописи, что «не было ничего такого, чего бы он не знал в искусстве составлять лекарства, фармацевтике, ботанике и хирургии». Вот какая высокая хвала, однако нам больше пригодились бы какие-нибудь конкретные подробности.

В целом, читая Ришера, не находишь ничего, что заставило бы поверить, будто он превзошел в медицине своего учителя. Герберт наверняка мог столь же хорошо или даже лучше описывать симптомы болезней или смертельные ранения, которые ему приходилось видеть. Ришер же нигде не хвастает тем, что сам лечил кого бы то ни было.