Текст книги "Повседневная жизнь Европы в 1000 году"

Автор книги: Эдмон Поньон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Основные епископские школы

Мы узнали много конкретного о великом учителе богословия из Реймса. Его абак, его орган, его сферы позволяют представить его самого как учителя, не позволявшего ни себе, ни ученикам ограничиваться лишь словами и умевшего доходчиво передавать свои знания другим. Именно поэтому, если он и не внес ничего нового в науки, то уж, вне всякого сомнения, сделал реймскую школу одной из наиболее прославленных школ своего времени. Благодаря в первую очередь Ришеру, которому следует отдать должное за это, замечательная школа Реймса известна нам лучше, чем все остальные. Знания о ней позволяют представить себе другие школы: например парижскую, которой предстояло в последующие века превзойти все остальные и стать старейшим университетом; шартрскую, о чьей высокой репутации в области медицины мы уже упоминали: этой школой руководила твердая рука Фульберта. Можно представить себе школу в Орлеане, школу в Лане, которую впоследствии прославил святой Ансельм [177]177
  Св. Ансельм Кентерберийский (1033-1109) – ученый-богослов, аббат, с 1093 года заменил Ланфранка в качестве архиепископа Кентербери. Автор ученых трудов по философии и богословию. Впервые выставил и развил онтологическое доказательство бытия Бога. Учил, что «вера предшествует познанию». В 1720 г. причислен к числу отцов Церкви.


[Закрыть], школу в Туре. Южнее Луары таких школ было меньше, однако можно вспомнить школу святого Илария в Пуатье, школу в Вике, где обучался Герберт. На землях, принадлежавших Империи, Льеж блистал ярче, чем Тулы в Льеже епископ Ноткер, умерший в 1008 году, создал и укрепил епископскую школу, а также заложил основы других школ; во все из них принимали и духовных лиц, и мирян. Кельн, Трир, Майнц, Страсбург, Хильдесгейм, Магдебург, Рененсбург – во всех этих городах были свои школы, правда, менее знаменитые, нежели монастырские школы в Санкт-Галлене, Рейхенау и Фульде. В Ахене Оттон III воссоздал придворную школу, основанную Карлом Великим, однако существование этой школы оказалось недолгим. Расцвет школ Германии нельзя объяснить «Оттоновским возрождением» [178]178
  «Оттоновским возрождением» по аналогии с «Каролингским возрождением» называют подъем культурной жизни с Германии в последней трети X и начале XI в. В это время Оттон III, следуя примеру Карла Великого, сделал королевский двор одним из крупнейших культурных центров и старался способствовать распространению грамотности.


[Закрыть].

Монахиня-драматург

Интеллектуальная деятельность развивалась также в некоторых женских монастырях, которые принимали в первую очередь высокородных девиц. Наиболее известным из таких монастырей было аббатство Гандерсгейм, находившееся на территории современного Брауншвейга и зависевшее в те времена от герцогства Саксонского. В 60-е годы X века аббатисой этого монастыря была Герберга, племянница Оттона Великого. Эта принцесса получила очень хорошее образование, обучаясь у ученых монахов святого Эммерана в Регенсбурге. Среди монахинь, вверенных ее попечению, она сразу же отметила Гросвиту [179]179
  Гросвита (Hrotsvit, Hroswitha, Hrotsvitha; на русском языке есть также старая форма передачи этого имени – Ротсуита) (932 – ок. 1002) считается первой немецкой поэтессой.


[Закрыть], которая была чуть старше ее самой, и занялась развитием ее ума. Девушка прочитала все книги из библиотеки монастыря и другие, которые доставала ей аббатиса. Она почувствовала в себе призвание к литературе. Из-под ее пера вышли религиозные поэмы «Жизнь Девы» и «Вознесение», рассказ в стихах, одновременно шуточный и назидательный, под названием «Гондольфус», жизнеописания святых, две большие исторические поэмы: об Оттоне Великом и об основании монастыря в Гандерсгейме. Но самое интересное – то, что прежде всех этих произведений она создала шесть весьма любопытных пьес для театра, в которых попыталась поставить искусство Теренция на службу христианскому воспитанию. Ей не очень удалось подражание Теренцию, но от этого ее драматические произведения ничуть не проиграли. На деле она с полной свободой создала и оставила последующим поколениям драмы, которые хотя и схематичны, но построены так, как шесть веков спустя будут построены драмы Шекспира и Кальдерона и «Дон Жуан» Мольера. Судите сами по ее «Каллимаху».

Каллимах, влюбленный в Друзиану, замужнюю христианку, открывает свою тайну друзьям, пользуясь при этом всякого рода двусмысленными иносказаниями, которые, возможно, в то время считались верхом утонченности среди образованных молодых людей. Затем мы видим, как он добивается своей возлюбленной, и его тон меняется: «Клянусь, вы для меня дороже всего, что есть на свете. – Но какое родство по крови иль другой закон дает вам право меня любить? – Лишь ваша красота. – Что общего меж ей и вами? – Покуда было мало общего, увы! Но верю, впредь все будет по-другому…» Друзиана, смущенная больше, чем хочет показать, просит Бога помочь ей умереть, чтобы избежать искушения, и ее просьба исполняется. И вот мы видим сцену на кладбище, почти такую же, как в «Ромео и Джульетте». Каллимах подкупает сторожа Фортуната, чтобы тот открыл для него гробницу. «О Друзиана, Друзиана! – восклицает он. – Какую нежность сердца я предлагал тебе, какая неподдельная любовь стесняла мою грудь! Но ты меня отвергла, противилась всегда моей мольбе. Теперь же я могу тебе подвергнуть любому оскорблению, какому я захочу». Однако змея жалит обоих мужчин. Они умирают. Бог, в милосердии своем, воскрешает заблудшего влюбленного и добродетельную супругу. Каллимах, охваченный раскаяньем, становится христианином. Друзиана получает от Бога силу, чтобы воскресить также Фортуната. Однако это существо, полностью погрязшее во зле, предпочитает вновь умереть, нежели видеть невыносимое для него зрелище благодати, снизошедшей на его бывшего сообщника. Таким образом он сам обрекает себя на проклятье: из чего следует, что божественное милосердие обращено ко всем без исключения грешникам и покидает только тех, кто сам от него отказывается. Вот так за 40 лет до 1000 года саксонская монахиня сумела поставить театр на службу вере. Возможно, она предвосхитила появление наших драматургов-моралистов или Поля Клоделя [180]180
  Клодель, Поль (1868-1955) – французский поэт-символист и дипломат. Утверждал католические нравственные принципы. Писал драмы в ритмизированной прозе («Благовещение», 1912; «Шелковая туфля», 1924). Создал также тексты для ряда опер и ораторий и гимнические стихи.


[Закрыть].

Ставились ли эти пьесы в монастыре? Это вполне возможно: высокородные монахини в повседневной жизни, конечно, не были похожи ни на кармелиток, ни на минориток [181]181
  Кармелиты (от названия горы Кармель в Палестине) – католический монашеский орден, основанный в 1253 г. Минориты (францисканцы) – католический орден, основанный в 1223 г. Оба ордена характеризуются очень строгим уставом.


[Закрыть]. Ничто не мешает нам представить себе даже, что они ставили эти спектакли для благородных сеньоров и благородных дам. Тем не менее театр Гросвиты – уникальное, нетипичное для того времени литературное явление. Уже упоминавшиеся в предыдущих главах литургические драмы представляют собой совершенно другой аспект драматического искусства, если их вообще можно отнести к драматическому искусству.

Из обычных литературных трудов духовных лиц эпохи мы уже многое упоминали. Мы знакомились с отрывками из летописей Ришера, Рауля Глабера, Адемара из Шабанна, Титмара Мерзебургского, с «Чудесами святого Бенедикта» Андре из Флёри, с рассказом о путешествии Лиутпранда, с поэмой Адальберона, с письмами Герберта, с «Жизнеописанием короля Роберта» Эльго. Мы пытались найти у них намеки на различные аспекты повседневной жизни их времени, и они, пожалуй, не обманули наших ожиданий. Их авторы отнюдь не единственные, кто был «одержим» страстью к писанию, и они сами создали немало других трудов, которые мы здесь не цитировали. Однако не будем превращать нашу книгу в исследование по истории литературы. Мы уже достаточно знаем, чтобы представить себе, каким именно жанрам литературного творчества духовные лица посвящали большую часть своей повседневной жизни.

Рауль и надписи в монастыре Сен-Жермен в Осере

Надеемся, читатель поймет нас, если мы отнесем к разделу «трудов духа» также надписи, которые в те времена наносились на алтари в храмах. Эти надписи вновь возвращают нас в монастырь, где мы окажемся в компании уже знакомого нам Рауля Глабера.

Возможно, в это время он находился в монастыре Сен-Бенинь в Дижоне. Однажды его «товарищи и братья» из монастыря святого Жермена в Осере попросили его приехать и восстановить надписи на их алтарях, «сделанные в давние времена знающими людьми, однако ныне стертые временем, как это бывает почти со всеми вещами, и едва видимые». Он охотно взялся за эту работу, для которой чувствовал себя достаточно подготовленным. Однако поскольку он все время работал стоя и, возможно, наклонившись к стенке, чтобы начертать на ней буквы, его разбил радикулит. Однажды ночью он почувствовал, что окончательно не может разогнуться, и лежал на своей постели почти парализованный. В течение трех следующих дней он находился в лазарете и не мог вставать. Наконец, святой Жермен сам явился ему во сне в образе «человека с почтенными белыми волосами». Он обнял спящего и велел ему вновь приняться за работу, пообещав, что боль уже не вернется. Рауль тотчас встал и бросился к алтарю святых мучеников Виктора, Аполлинария и Георгия, которым была посвящена часовня лазарета. Там он с радостью принял участие в утренней службе. Когда наступил день, Рауль, полностью пришедший в себя, «составил надпись, включавшую имена этих святых». После чего он занялся 22 алтарями большой церкви. Он восстановил на них надписи, «должным образом составленные в стихах гекзаметром». Надо думать, раз надписи почти уже не были видны, для такой работы требовалась немалая эрудиция, позволявшая восстановить текст, если только он не сочинял этот текст по своему усмотрению. Затем Рауль сделал надписи на надгробиях святых. Наконец он взял на себя труд «украсить таким же образом гробницы нескольких духовных лиц».

Он сделал хорошую работу, которая «пришлась по вкусу людям с хорошим чувством». К сожалению, «проказа зависти», пуще прежнего разъедавшая сердца некоторых монахов, отравила состояние всеобщего удовлетворения. Некий, незадолго до этого пришедший, человек, которому пришлось бежать из своего монастыря, где он стал «ненавистен всем братьям», возымел предубеждение против Рауля и сумел заразить своей ненавистью монахов Сен-Жермена до такой степени, что они уничтожили все надписи [182]182
  Тем не менее историки начала XX века сообщали о том, что в крипте (подземном сооружении) церкви аббатства Сен-Жермен были обнаружены частично сохранившиеся надписи Рауля.


[Закрыть]. «Однако карающий Бог не заставил долго ждать возмездия этому вдохновителю несогласия среди братьев. Он был тотчас поражен слепотой и безвозвратно обречен блуждать во тьме до конца своих дней».    Вот еще один аспект монастырской жизни, о котором также следовало упомянуть.

Эпические поэмы (жесты)

Наконец, мы получаем возможность надолго удалиться от монастырей и соборов. Если духовные лица были единственными, кто оставил нам свои писания, свою литературу, предназначенную для знающих латинский язык и имевшую хождение в замкнутом кругу, то это не значит, что это был единственный вид литературы, существовавший в 1000 году. Существовала и другая литература, говорившая на том языке, на котором говорили все, и о тех вещах, которые даже самый необразованный человек мог понять и слушать с удовольствием, с чувством.

Правда, мы не можем прочесть ни строчки из этой литературы. Однако сегодня, благодаря исследованиям многих ученых, среди которых в первую очередь следует назвать Фердинанда Лота, Менендеса Пидаля, Риту Лежён, Рене Луи, уже доказано, что она существовала.

Эпические поэмы, так называемые жесты, самым знаменитым образцом которых является «Песнь о Роланде», дошли до нас только в виде копий, сделанных с более ранних рукописей в начале XII века. Однако многие факты позволяют утверждать, что задолго до этого времени подобные эпические поэмы были хорошо известны широкой публике. Если, например, мы знаем, что в середине XI века в весьма различных районах Франции братья часто носили имена Роланд и Оливьер, то почти с неизбежностью придется поверить, что в то время, когда они были крещены, то есть около 1000 года, весьма широкое распространение имела «Песнь о Роланде», в которой главному воинственному герою сопутствует мудрый друг Оливьер. Если в библиотеке Гааги обнаруживается фрагмент латинской поэмы в прозаическом переложении со ссылками на Вергилия и Овидия, однако описывающий Карла Великого во время осады некоего города, и император окружен храбрецами, имена которых мы встречаем в жестах циклов о Гильоме д'Оранже или Эмери де Нарбонне [183]183
  Гильом д'Оранж (Оранжский) и Эмери де Нарбонн – герои известных жест.


[Закрыть], если в этом тексте есть описание удара мечом, который сверху донизу разрубил надвое и всадника и лошадь, в точности как в «Песни о Роланде», то нельзя отказаться от мысли, что этот текст, который, судя по рукописи, датируется временем между 980 и 1030 годами, свидетельствует о том, что умы того времени были знакомы с этими сюжетами эпических песен. Если этого недостаточно, то приведем еще слова одного монаха (опять монаха!). Это Альберт из Меца, который в посвящении своего исторического труда «De diversitate temporum» [184]184
  De diversitate temporum (лат.) – О различии времен.


[Закрыть], написанного около 1020 года, извиняется за то, что пересказывает события, уже изложенные другими, и замечает, что о знакомых вещах можно не без удовольствия послушать еще раз: например, казалось бы, «кантилены» – этим латинским словом в более поздних текстах обозначали жесты – могли бы утомить своими рассказами о древних делах, однако же они молодеют день ото дня, что делает их приятными для слуха.

Таким образом, Альберт из Меца не только подтверждает существование жест в начале XI века, то есть около 1000 года; он показывает, что к тому времени за плечами этого жанра уже был изрядный отрезок времени и его форма постоянно обновлялась. Сразу хочется спросить: когда возник этот жанр и как он разросся до столь длинных поэм, которые будучи наконец записаны дошли до наших дней? Придется не согласиться с утверждением Жозефа Бедье [185]185
  Бедье, Жозеф Шарль Мари (1864-1938) – французский филолог, автор исследования «Эпические сказания» в 4 тт. (1908-1913).


[Закрыть], который около 1010 года пытался представить жесты и, в частности, «Песнь о Роланде» как литературные произведения в современном смысле слова, написанные не ранее самого конца XI века поэтами, не опиравшимися ни на образцы, ни на авторов предыдущих веков. Бедье считал, что уже после написания фрагменты этих сюжетов преобразовались в устные легенды, распространявшиеся и существовавшие вокруг святых мест (монастырей), мимо которых проходили пути паломников.

Такому «индивидуалистическому» объяснению можно противопоставить концепцию «традиционализма» [186]186
  Традиционализм – концепция, утверждающая раннее происхождение эпической поэзии и относящая его к эпохе воспеваемых исторических событий (VIII-X вв.). Традиционалисты считают, что автор этих поэм – коллективный и что они долгое время существовали в устной форме, прежде чем были записаны. В противовес этой точке зрения «антитрадиционализм» выдвигает идею принадлежности поэм индивидуальным авторам и датирует их временем письменной фиксации. В качестве возможного автора называется, например, Турольд, упомянутый в «Песни о Роланде», и др.


[Закрыть], развивавшуюся в Германии и во Франции в течение всего XIX века. Однако мы предлагаем обновленный и утонченный «традиционализм». Жесты не являются, как это считалось во времена романтизма, продуктом туманного коллективного сознания, осваивающего историческую память, образы которой меняются с течением времени. Современные традиционалисты полагают, что истоком жест являются достаточно короткие поэмы-сказания, сложенные во времена описываемых в них событий. В эпоху, когда не было печатных книг и мало кто из мирян умел читать, такие поэмы играли роль современных «сводок», которые публикуются в газетах во время войны. В условиях того, что Менендес Пидаль называет «героическим климатом каролингской Франции», эти тексты, переложенные в стихи, которые легче заучивать наизусть и декламировать – или, скорее, петь – воспринимались с большим чувством. Их слушали не только воины в своих замках или военных лагерях, но и простой народ. Те из них, которые рассказывали о памятных событиях, великих победах или великих несчастьях, – таких как, например, гибель Роланда в Ронсевальском ущелье, – сохранялись в течение долгого времени. Жонглеры (joculatores), бродячие актеры, развлекавшие публику, конечно, не только песнями, включали их в свой репертуар. Их передавали устно из поколения в поколение: известно, что слуховая память очень хорошо развита у тех, кто не пользуется письмом. Однако вследствие естественной склонности певцов подхлестывать интерес публики, каждый из них приукрашивал тексты, добавляя от себя эпизоды, придумывая новых героев, короче, расцвечивая эти сюжеты. Наиболее одаренные исполнители переделывали поэмы, старались подробнее изложить интригу, придать ей драматическую силу. Из удачных результатов таких попыток наиболее совершенным является, конечно, «Роланд», дошедший до нас в Оксфордской рукописи. Бедье отказывался признать, что эта «совершенная поэма» является отражением очередного этапа развития жест, и в его глазах именно ее совершенство было одним из наиболее убедительных доказательств его точки зрения.

Однако сейчас доказано: к 1000 году уже давно в замках и в деревнях жонглеры пели людям песнь о Роланде и многие другие песни. Как и большие религиозные церемонии, описанные в предыдущих главах, эти события разнообразили монотонность их жизни.

Конечно, не одни сеньоры увлекались этими описаниями сражений и грандиозных ударов мечом, которые, пусть в сильно преувеличенном виде, напоминали им многие реальные события их собственной повседневной жизни. Беднота, которая и сейчас больше всего на свете любит смотреть фильмы о жизни миллионеров и великодушных бандитов (несмотря на то, что, по мнению многих, она нещадно эксплуатируется «капиталистами» и от души проклинает гангстеров), – беднота, слушая о великих деяниях воинов прошлого, забывала о тех несчастьях, которые ей приносили воины современные.

Притом существовало еще одно обстоятельство, более глубокого свойства, которое способствовало популярности жест: эти истории о давних событиях заставляли думать о современных проблемах. Все знали, что в Испании еще есть «сарацины», как во времена Роланда. Было известно, что потомки Карла Великого только что потеряли французский престол, – борьба последнего из них продолжалась вплоть до 991 года. В других песнях речь шла о феодальных усобицах, – они перекликались с обычными заботами сеньоров, которые, независимо от того, относились ли они к крупным или мелким феодалам, всегда оказывались втянуты в подобные конфликты. В среде подвластных им людей эти песни могли усиливать местный патриотизм. Таким образом, даже будучи стилизованной под жесты, история, плодом которой всегда является современность, жила в сердцах людей.

Мы с самого начала предупреждали читателей нашей книги, что нередко будем в состоянии предложить лишь некоторые косвенные выводы. Предыдущие несколько абзацев как раз и являются такими косвенными выводами. Они правдоподобны, но непосредственных доказательств нет. Единственное, что можно с уверенностью сказать на основе источников, так это то, что в 1000 году жесты уже были известны. Но как тогда не сделать вывод о том, что они добавляли новые оттенки повседневной жизни. Мы и попытались здесь представить себе, как и для кого они звучали.

Первые памятники «вульгарного языка»

Если мы и не имеем возможности прочитать жесты в том виде, в каком они существовали в 1000 году, то уж во всяком случае ничто не запрещает нам составить себе представление о языке этих поэм. Это вполне возможно сделать благодаря тем монахам, которые доверили пергаменту 29 стихов «Песни о святой Евлалии», сочиненной в конце IX века в аббатстве Сент-Аманд неподалеку от Баланса; благодаря 129 четверостишиям, сохранившимся от поэмы о «Страстях Христовых», переписанной около 1000 года, и благодаря «Житию святого Леодегария», сложенному в стихах, возможно, в то же самое время в Отене. Очевидно, что эти назидательные поэмы были созданы для того, чтобы читать или, может быть, петь их людям. Эти анонимные образцы «вульгарного языка», на котором говорили во Франции около 1000 года, отражают его различные аспекты и требуют осторожности при интерпретации. В «Страстях» и «Святом Леодегарии» скорее всего смешались черты языка «oil» и языка «ос». В этом можно увидеть результат влияния языковых привычек переписчика, копировавшего текст на чужом для него диалекте. Однако можно также – хотя и с большой осторожностью – предположить, что автор надеялся, что его смешанный язык будет понятен и на севере, и на юге. В чем, однако, можно не сомневаться, так это в том, что, как уже указывалось в главе, посвященной языкам, монахи, поставленные перед необходимостью передавать на письме нелатинский текст, решали как могли являвшиеся во множестве орфографические и грамматические проблемы и в конечном счете писали на языке, на котором в таком виде никто и нигде не говорил. Когда около 1050 года каноник из Руана Тедбальд де Вернон написал свое обширное «Житие святого Алексея», то его язык уже было легче определить, и знатоки однозначно видят в этом прекрасном тексте, которым действительно начинается эпоха развития французской литературы, нормандский диалект, и, возможно, еще точнее: язык, на котором говорили нормандцы, завоевавшие Англию [187]187
  Норманны под предводительством Вильгельма II, 7-го герцога Нормандии, завоевали Англию в 1066 г. Согласно сохранившимся свидетельствам, последний король из англо-саксонской династии Эдуард Исповедник (1042-1066), не имевший детей, пообещал Вильгельму Нормандскому английскую корону в благодарность за оказанную ему помощь. Однако шурин Эдуарда Гарольд Уэссекский заявил, что перед смертью тот передал трон ему. В результате последовавших войн Гарольд и другие претенденты были убиты, и нормандский герцог взошел на английский трон под именем Вильгельма I Завоевателя, основав Нормандскую династию, правившую до 1135 г. Принесенный норманнцами французский язык оказал большое влияние на развитие английского языка, в словарном составе которого появилось огромное количество романских корней. Так что, если говорить о времени 1000 года как о переломном периоде, то следует отметить также, что в Англии в это время складывались предпосылки для смены династий.


[Закрыть].

Эти религиозные поэмы на вульгарном языке вписывают недостающее звено между латинской культурой духовенства и народной культурой жест. Они избавляют нас от необходимости представлять себе два духовных мира, абсолютно чуждых друг другу. Сколь ни малочисленны осколки этих произведений, которые свидетельствуют о существовании и других поэм, ныне утраченных, они конкретизируют в нашем понимании литературный подход, посредством которого христианская мысль могла напрямую общаться с верующими мирянами. Особенно важным в этом отношении является тот факт, что «Святой Леодегарий» был написан на основе латинского жизнеописания этого святого, которое также сохранилось до наших дней. Аналогичное взаимопроникновение, но в противоположном направлении, может быть подтверждено ссылкой Альберта из Меца на жесты и Гаагским отрывком.

Итак, поднимаясь над разнообразием языков, выявляя и постепенно подрывая молчаливое сопротивление древнего сельского язычества, преодолевая головокружительные пропасти, разделяющие разум и ученость, во времена 1000 года существовало уже некое единство культуры, в разной степени ощущавшееся всеми. Взращенные на сочетании христианства и феодальной власти, недавнее бурное прошлое которой оказывало влияние на современность, люди были обязаны этому единству самим своим человеческим существованием, которое может вдохновляться только верой и историей. Во времена, когда идея развития практически не принималась во внимание, им казалось, что в таком состоянии мир будет существовать вечно.

И правда, мир не собирался меняться. Однако некое изменение, которого никто даже не осознавал, тем не менее совершалось у них на глазах и относилось к области трудов духа. После упадка, длившегося почти век, возродилось к жизни образование, от «начального» до «высшего». Приближался великолепный расцвет латинской культуры XII-XIII веков. «Вульгарный язык» пока еще весьма робко добивался чести стать письменным. Однако уже оформились великие эпические поэмы, которые будучи 100 лет спустя записаны на пергамента придали определенный оттенок французской литературе и в эпоху позднего Средневековья наложили свой отпечаток на всю христианскую культуру.