Текст книги "Повседневная жизнь Европы в 1000 году"

Автор книги: Эдмон Поньон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Расколотый на кусочки Запад

В реальности же они видели Запад, расколотый на кусочки, и почти везде – следы глубоких, едва зарубцевавшихся, а иногда и открытых ран – результаты нашествий скандинавов, набегов сарацин и, что еще хуже, вторжения мадьяр [97]97
  Венгры (самоназвание – мадьяры) относятся к угрофинским народам и пришли с Урала на занимаемую ныне территорию в IX – начале X в.


[Закрыть]. Запад, отрезанный исламом почти от всей Испании, от Сицилии и, несмотря на победы знаменитого деда императора, по-прежнему чувствующий угрозу с Востока – угрозу вторжения славян, остающихся язычниками. Огромная территория, на которой нигде не было покоя и на которой центральная власть была не в состоянии избавить население от опасности. Поэтому оно постоянно находилось в состоянии самозащиты, то есть не чувствовало себя обязанным подчиняться кому бы то ни было. Если в Германии, попавшей в 919 году в руки Генриха, отца Оттона Великого, был еще восстановлен относительный порядок, то во всех других местах, и в первую очередь в Италии, первейшей задачей было преодоление анархии. В том, что осталось от Галлии, после того как в 843 году по Верденскому договору от нее был отрезан левый берег Роны, Соны и Рейна, анархия свирепствовала уже в течение двух веков. Но, в отличие от Италии, эта страна, как бы она ни была искромсана, представляла собой королевство: «король франков, аквитанцев и бургундцев», как официально именовался вслед за Гуго Капетом его сын Роберт Благочестивый, хотя и не был потомком Карла Великого, но, нося свою корону, становился немалым препятствием единству империи Запада. И он был не один. Было еще «королевство Бургундия», которое простиралось от Базеля до дельты Роны, примыкая на западе к герцогству, носившему такое же имя и подчинявшемуся королю-капетингу. Король Бургундии Рудольф III не был враждебен императору, он даже пытался встать под его защиту, но все равно он оставался королем.

Нужно ли было ради воскрешения Римской империи начинать с того, чтобы добиваться падения этих корон? Оттон не обольщался на этот счет. В противовес им он создавал другие короны. Между Дунаем и Дравой, на плодородной равнине, омываемой Тиссой, жили мадьяры, которые уже изрядно утихомирились после того, как 45 лет назад Оттон Великий разбил их в битве при Лехе. Правитель этой молодой Венгрии Вайк незадолго до описываемого времени принял христианство и стал с тех пор именоваться Иштваном (Стефаном). Оттон сделал его королем. Аналогичную поддержку и почти в то же время получил герцог Польский Болеслав, который способствовал христианизации своего народа. Он признал, или, вернее, согласился принять титулы «брата и сотрудника Империи» и «друга и союзника римского народа»: таким образом в древние времена Рим подчинял себе маленькие периферийные государства. Иштван оказался таким же образом связан с Римом, получив, правда, менее однозначные титулы. Семья народов, слишком разных и слишком хорошо понимающих свои отличия друг от друга, чтобы отказаться от идеи каждый иметь своего короля, однако объединенная общей верой и ведомая тем, кто берет на себя ответственность управлять ею и расширять ее, возвышаясь над всеми в союзе с наместником Христовым на земле, – вот как Оттон III и Сильвестр II задумывали Renovatio Imperii Romani. Это, конечно, не худший способ. Это самые высокие амбиции в сочетании с терпимым отношением к природе вещей.

Однако амбиции были слишком высоки… Что толку в спутниках, когда ненадежна сама звезда, вокруг которой они вращаются? Ведь сам римский народ, сам итальянский народ пришлось завоевывать силой оружия. Конец 1000 года стал концом прекрасной мечты. Римляне изгнали того, кто считал себя римским императором и кого они считали саксонским тираном. Малярия или отчаяние милосердно оборвали его жизнь спустя 18 месяцев? Сильвестр вскоре присоединился к нему в том граде Божьем, который эти два почитателя святого Августина хотели сделать моделью града земного.

Римляне не пожелали иметь хозяина, даже того, кто хотел сделать их хозяевами мира. Оттон заблуждался на их счет. Он надеялся, что они почувствуют тягу к славе, к тому возрождению их города, которое он предлагал. Но они были такими же, как весь Запад: у них были вожди, выдвинувшиеся из их числа и не желавшие подчиняться кому бы то ни было. С самого начала, для того чтобы обосноваться в Риме, пришлось разбить и казнить некоего Кресценция; другой Кресценций все же сумел одолеть императора [98]98
  Кресценции – аристократическая римская семья партициев, противостоявшая «германским» папам. Вопреки воле императора Оттона III Кресценций Младший пытался посадить на папский престол своего ставленника вместо назначенного Оттоном Григория V, за что был обезглавлен. Новое усиление оппозиции Кресценциев привело к бегству императора из Рима.


[Закрыть].

Но то, во что Оттон не хотел верить по отношению к римлянам, он не мог не видеть, когда обращал свой взор к другим народам. Препятствием к единству, препятствием к римскому и Христовому миру, препятствием к Renovatio Imperii Romani на самом деле были не короли, уже носившие корону или получившие ее из рук императора и относившиеся к нему с пониманием и доброй волей. Препятствием была сама ткань, из которой были сотканы их королевства.

Феодальное королевство

Каким они видели его? Каким видел свое королевство, например, Роберт Благочестивый, который правил «Королевством франков, аквитанцев и бургундцев» до того, как оно стало именоваться просто Францией?

В первую очередь он видел в этом королевстве всякого рода людей, которые практически были в состоянии делать все, что им заблагорассудится. Кто, например, помнил, что Балдуин Бородатый, могущественный граф Фламандский, получил свои земли в наследство от предка-воина, который был направлен королем Карлом Лысым во Фландрию для охраны этих земель и не имел никакого права не только передавать по наследству местную административную и военную власть, но даже сам пользоваться ей пожизненно? Теперь же Фландрия перестала быть большим округом Франции, она стала большим фьефом [99]99
  Фьеф (или феод) – наследственное земельное владение, пожалованное сеньором вассалу в пользование под условием несения службы.


[Закрыть]. Граф Фламандский уже не крупный чиновник, которого можно отозвать, а вассал короля, крупный феодал. Что до его графства, то он в нем суверенный правитель. То, что он его «держит» от лица короля, следует понимать только в том смысле, что взамен он «чтит» короля и клянется ему в верности. Тем лучше, если он сдержит эту клятву… Дай Бог, чтобы ее сдержали также Эд II, граф Шартра и Блуа, а впоследствии также Труа и Мо, или Фульк III Нерра, граф Анжуйский. Роберт не мог не знать, что эти двое укрепили свое могущество в ущерб интересам его собственного отца Гуго Капета; и земли Шартра, и земли Блуа, и земли Анжу в давние времена были неотъемлемой частью огромного герцогства «Франкии», из которого его предок Гуго Великий за счет королей-каролингов создал себе большой фьеф. А предок Эда был всего лишь скромным виконтом, охранявшим Тур, так же как предок Фулька был назначен управлять землями Анжера. Справедливое возмездие? Или, может быть, в первую очередь непреодолимый, естественный ход вещей?

Феодальный строй уже не менее полутора веков ограничивал привилегии суверена. Он установился в результате изменения соотношения сил. Что мешало этим людям, располагавшим своей землей, получавшим с нее ресурсы для жизни и борьбы, сделавшим ее название своим родовым именем, – что мешало им решить, что эта земля их собственная, и передать ее детям? Роберт и не мечтал тягаться с ними. Он не мог соперничать также с Ричардом II, герцогом Нормандским, ни – тем более – с Гильомом Великим, правившим огромным герцогством Аквитанским. То же – в отношении герцога Гасконского, графа Тулузы, маркиза Готии, правившего в Нарбоннэ. То же – в отношении графа Барселонского, фьеф которого именовался «испанская марка» и теоретически считался «поддерживающим корону Франции». Все эти сильные вассалы в принципе должны были оказывать королю военную помощь, в случае если он шел на войну. На деле же они оказывали ему помощь, которую считали нужным оказывать, исходя из собственных интересов, а иногда требуя взамен привилегий, то есть чаще всего новых земель. Имея их за спиной, было легче решать дипломатические вопросы. Король мирился с этим. Он происходил из семьи, которая давно играла в такие игры, соблюдая собственные интересы. Он не мог не осознавать положение дел достаточно ясно.

Роберт имел виды только на герцогство Бургундское. Когда-то оно было частью домена его деда. Теперь же оно находилось во владении его дяди Генриха, у которого не было наследников. Таким образом, задача состояла в том, чтобы не допустить перехода власти в руки узурпатора, который уже появился на горизонте. Роберт готовился к действиям. Это была единственная военная кампания, которую он планировал, не будучи спровоцирован на нее, – и она продлилась 14 лет. В других случаях, если он брал в руки оружие, то делал это лишь для того, чтобы обороняться или защищать свой домен, которым он и его отец хотели и были в состоянии управлять непосредственно. Это было сердце всего королевства, Иль-де-Франс, в котором через Орлеан, Париж и Санлис протекают Луара, Сена и Уаза. Кроме того, королю случалось брать в руки оружие ради коротких военных экспедиций, предпринимавшихся, если можно так сказать, с чисто полицейскими целями.

Полиция! Приходилось ее создавать. И эта задача часто превышала возможности короля франков, аквитанцев и бургундцев. Полиция в королевском домене. Полиция в больших фьефах, руководители которых, за исключением разве что Нормандии, не могли как следует обеспечить порядок, безопасность и мир. Феодальный строй многоэтажен, и при нем каждый практически владеет всеми ресурсами занимаемой им земли и подчиняется тому, от кого он ее «держит» только в смысле верности, в которой поклялся. Если король зависит от лояльности своих крупных вассалов, то и они находятся в таком же положении. Из-за того, что повсюду пришлось укреплять или приказывать укреплять неприступные замки для защиты от норманнов, мадьяр и сарацин, а также от соседей; из-за того, что у каждого укрепленного замка есть владелец, закаленный воин, и из-за того, что владелец замка может кормиться только с той земли, которой владеет, – из-за всего этого у крупных вассалов есть свои вассалы. А у этих вассалов, если их фьеф достаточно велик, также есть вассалы. Так что самый малый из этих феодальных владельцев оказывается на деле самым независимым. Из своего замка он может бросить вызов не только врагам, но и собственному «сеньору», своему «сюзерену», от которого «держит» эту землю. Подвергнуть его осаде? Условия ведения войны, характерные для того времени (мы поговорим об этом в другой главе), делали подобную осаду весьма затруднительной. Если владелец замка принял предосторожности и заготовил достаточно съестных припасов, то он мог выдержать очень длительную осаду. Поэтому сюзерен мог решиться на такой шаг, только имея очень веские причины.

Владелец небольшого замка

Взгляды на окружающий мир Ричарда Нормандского, Гильома Великого, Фулька Нерра и тем более Эда II Шартрского, который мог в любую минуту стать королем Бургундии, ненамного отличались от взглядов короля. Взгляды владельца небольшого замка не имели и этой широты. С высоты своей башни он видел окружающие земли, и его мысли не преступали границ того, что видели его глаза. Однако эти мысли не давали ему покоя! Допустим, на горизонте он различает границы своих владений и край владений соседа. Естественно, там есть земли, которые он считает ничьими – ведь феодальные права на землю, как и другие привилегии, давно утратили юридическое обоснование – и со спокойной совестью хочет сделать своими. Он видит также другие земли, которые покуда держит в своих руках, но знает, что на них претендует сосед. В таком случае он должен нападать или защищаться. А вот на опушке леса начинается дорога, проезд по которой он своей властью обложил пошлиной. А вот еще мост. Не пропускают ли его люди проезжих, не взяв с них деньги? Если же он человек, абсолютно лишенный щепетильности, – а таких было немало, – он даже не пытается облечь дело в форму законности и задает себе другой вопрос: не упустили ли путешественников? (Об одном путешественнике речь не идет, такие явления были исключением, потому что обычно люди осмеливались отправляться в путь только группами.) В седло! Лови неосторожных! Они, конечно, вооружены, но не так хорошо, как мы. Если они поведут себя прилично, мы удовольствуемся их деньгами, их товарами, их провизией, их вьючными животными, их одеждой, если она того стоит. Если нет – тем хуже для них.

Конечно, хозяин замка должен оказывать своему сеньору военную помощь. В принципе он ничего не имеет против: ему нравится воевать. К тому же, если он действительно окажет услугу, если его помощь очень нужна, то, возможно, он урвет при этом еще какой-нибудь клочок земли, деревню, а то и новый фьеф. Кроме того, существовал еще один вид войны, который мог увести его даже далеко от дома: это вендетта, месть, которая была распространена по всему миру.

Крестьяне

Если владелец замка оглянется вокруг, то увидит земли, которые возделывают его крестьяне. Часть этих земель – правда, не всегда – принадлежит непосредственно ему. Конечно, это не означает, что он обрабатывает их своими руками; эти руки созданы лишь для того, чтобы держать меч и поводья коня. Но он является полным хозяином всех плодов, получаемых с этих земель. Эти земли называются mansus indominicatus, т.е. «манс сеньора». Слово «манс», изначально означавшее отрезок земли, необходимый для того, чтобы обеспечить существование одной семьи, впоследствии стало весьма растяжимым понятием. В целом его значение – «доля». Нет никаких данных, чтобы определить размеры этого mansus indominicatus, который, впрочем, в 1000 году никогда не был особенно велик. Он не превышал размеры мансов, занимаемых крестьянами, которые зависели от сеньора: со временем перераспределение и передел земель сделали эти участки неравными по величине.

Мансы крестьян являли собой арендованные земли, то есть давались им для обработки на определенных условиях, в числе которых была обязанность обрабатывать манс сеньора под руководством интенданта, человека обычно сурового.

Были ли крестьяне «сервами» [100]100
  Серв (от лат. «servus» – «раб») – крепостной крестьянин. Следует, однако, иметь в виду, что французские сервы сильно отличались от русских крепостных. М. Блок определял серваж как «форму личной зависимости, которая, несмотря на всю суровость, была очень далека от трактовки человека как вещи, лишенной всяких прав» («Апология истории». Гл. 4, с. 93)


[Закрыть]? Не обязательно, особенно если домен располагался не в Бургундии, Нивернэ или Шампани. Мы все учили в школе, что сервы были «прикреплены к земле»: они не имели права покидать обрабатываемую ими землю или жениться на женщинах из других доменов. Они себе не принадлежали. Свободный крестьянин – «виллан» – теоретически не был связан такими ограничениями. На практике же разница была невелика. Местный сеньор понимал эту разницу – весь мир того времени был невероятно просвещенным в вопросах права, – однако он мог не обращать на нее внимания, если речь шла не о поимке и наказании «беглого» серва. Он одинаково презирал и эксплуатировал и сервов, и вилланов. Земля принадлежала ему. Крестьянин «держал» ее от его лица. Конечно, крестьянин не клялся в «верности и покорности», такое даже невозможно себе представить: он просто был обязан производить предусмотренные обычаем выплаты деньгами, а чаще натурой, не исключая также работ на mansus indominicatus. Но это еще не все: разве мелкий сеньор не король на своей земле? Он также требовал всего того, чего короли требовали в те времена от своих подданных: оброк, что означало денежную сумму, «барщину», которая означала обязанность производить определенные работы по ремонту дорог, строительству, перевозкам. Эти постепенно узурпировавшиеся королевские права обрушивались не только на арендаторов, но и на тех, кто испокон веку были полными собственниками своих наделов, маленьких доменов, принадлежавших свободным людям и называвшихся аллодами. Эти люди тоже, в свою очередь, зависели от местного сеньора и были обязаны пополнять его казну, работать на него. Оброк и барщина ничем не регламентировались. Так же как и сумма, которую следовало платить за пользование мельницей или хлебной печью, при этом было запрещено молоть муку и печь хлеб в других местах.

И как же эти сервы, вилланы и все промежуточные сословия, множество названий которых не имеет смысла здесь приводить, воспринимали мир? Их хижина, их поле, их скот, ближний лес; замок, куда следовало относить большую часть плодов своего тяжкого труда и откуда не следовало ждать ничего хорошего; деревенский базар; церковь – стоило бы спросить, что она для них значила? А вокруг – сплошные опасности. На небесах – дождь, когда нужно солнце, и солнце, когда нужен дождь. На горизонте – солдаты соседнего сеньора или войска короля, направляющиеся в поход: и те и другие имели обыкновение для начала разорять окрестные деревни. Можно было укрыться в замке, угнать туда скот, возможно, перетащить туда запас зерна. Но от еще неснятых хлебов и от хижин уже не оставалось ничего, кроме золы.

Общий взгляд

Такова среда, которую могли воспринимать крестьяне в 1000 году (А крестьяне – это, по меньшей мере, девять десятых населения Запада.) Таково было течение их повседневной жизни. Картина кажется слишком мрачной? Во всяком случае, современники видели ее не в более радужном свете. Адальберон, епископ Лана, тезка архиепископа Реймского (удобства ради будем называть его Асцелин, что является сокращенной формой его имени), посвятил большой отрывок своей поэмы, сочиненной для короля Роберта, описанию общественного устройства. Помимо духовенства, которое, по мнению Асцелина, связывает людей с Богом, занимает особое место и не вмешивается в дела людей, он выделяет еще два класса: «нобили» (благородные) и «сервы», понимая под последним термином (а это показательно!) всех крестьян без различия деталей их юридического статуса, в которых он, несомненно, разбирался, и сводя их всех к наиболее бесправной группе населения. Вот что он пишет: «Эти несчастные существа не обладают ничем, кроме того, что добывают тяжким трудом. Кто мог бы с абаком в руке сосчитать все заботы, которые поглощают жизнь сервов, их долгие переходы, их тяжкие работы? Сервы обеспечивают всех серебром, одеждой, пищей; ни один свободный человек не мог бы существовать без них. ‹…› Хозяина, который притворяется, будто кормит серва, на деле кормит серв. И не видит серв конца своим слезам и стенаниям».

Асцелин еще умалчивает о несчастьях военного времени. Напротив, читая его, можно подумать (хотя, может быть, он иронизирует), что светские власти исполняют чисто благотворительную миссию: «Два человека занимают места первого ранга: один из них король, другой – император». Из этих слов видно, что уже тогда, в духе времени, король Франции был, как потом сказал Филипп Красивый, императором в собственном королевстве. Асцелин продолжает: «Их правление обеспечивает прочность государства. Но есть и другие, находящиеся в таком положении, что их ничто не сдерживает» – именно об этом я только что писал! – «разве только они воздерживаются от преступлений, обузданные королевским правосудием». Разве только!.. «Эти люди – воины, защитники церквей, они защищают народ, больших и малых, всех, и одновременно обеспечивают собственную безопасность».

Вот общество, такое, каким оно должно было бы быть… Нет никаких сомнений в том, что Асцелин видел, каким оно было на самом деле. Он был хитрым лисом, циником, и особая щепетильность не ограничивала его действий. Он был глубоко замешан в интриги Адальберона и Герберта против рода Каролингов. Его излюбленным оружием была измена. Он сначала клялся всем самым святым, а затем изменял клятве. Он кончил тем, что его стали называть «старым изменником». Но он был епископом: до своего последнего дня он жил безнаказанно и даже в почете. Он был не единственным из высшего духовенства, кто не особенно ценил собственное честное слово. Чтобы далеко не ходить за примером, можно вспомнить того человека, которого Гуго Капет сделал архиепископом Реймским после Адальберона и который не задумываясь открыл ворота города каролингу – сопернику нового короля. Он тоже, после некоторых неприятностей, выпутался из создавшегося положения без ущерба для себя.

Высшее и низшее духовенство

По этим нескольким чертам можно догадаться, что люди Церкви, что бы там ни писал Асцелин, воспринимали окружающий мир так же, как и миряне. Епископы, священники, монахи, деревенские проповедники – все они были составной частью той же системы. Высшие из них – как мы видели на примере Сильвестра II, а также Адальберона – разделяли мечты императора, королей, крупных феодалов, что отнюдь не означает, что они всегда разделяли их взгляды. Епископы более низкого уровня «держали» земли, ни дать ни взять как светские сеньоры, и оказывались вовлечены в те же заботы, в те же честолюбивые планы, вели ту же административную деятельность в своих доменах, были так же обязаны оказывать военную помощь сюзерену. Но все же и, можно сказать, тем более аббаты монастырей, земельные владения которых были огромны, причем самые значительные из них, те, кто руководил целым орденом, видели мир столь же широко, а может быть, и шире, чем короли. Напротив, видение мира мелких служителей культа, приписанных к деревенскому приходу и носивших звание кюре (от латинского cura animarum – исцеление душ), имело столь же узкие горизонты, как и мировоззрение их прихожан; они, в чем мы еще убедимся, происходили из их среды, видели не дальше их, и единственным их жизненным опытом был страх, в котором они зачастую пребывали всю свою жизнь.