Текст книги "Повседневная жизнь Европы в 1000 году"

Автор книги: Эдмон Поньон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Опасные встречи

Однако не только природные явления представляли собой опасность для путешественников. Известно, и мы еще приведем тому примеры, что некоторые сеньоры были склонны устраивать засады возле своих замков.

Еще более яркий пример дорожных невзгод – приключение аббата Клюни Майеля незадолго до 972 года.

В то время сарацины, хозяева Испании, Сицилии и большей части островов Средиземного моря, сумели обосноваться на восточном берегу Прованса. Они создали плацдарм в районе Ла-Гард-Френе позади    Сен-Тропе в глубине массива Мор и оттуда устраивали набеги в достаточно отдаленные области прибрежных и провансальских Альп. Само собой разумеется, что иногда они устраивали засады в ущельях, через которые люди ехали в Италию или возвращались оттуда. Во всяком случае, именно там, «на самых узких альпийских тропах», по словам Рауля, их встретил Майель, возвращавшийся из одного из своих многочисленных путешествий на полуостров. Он защитил одного из своих спутников от стрелы, которая ранила его в руку, после чего его вместе со всеми увели в «уединенное место в горах», отобрали все вещи и объявили, что отпустят в обмен на выкуп. «С любезностью, полной достоинства, этот божий человек ответил, что у него нет ничего своего в этом мире, ибо он не желает иметь никакой материальной собственности, но не стал скрывать, что имеет влияние на многих людей, которых назвал владельцами больших поместий и крупных состояний». Похитители сразу же назначили выкуп – огромную сумму в 1000 ливров [72]72
  Ливром (от лат. libra) называлась и денежная единица и мера веса (то же, что фунт).


[Закрыть]. Одного из пленников послали в Клюни с письмом, которое гласило: «Отцам и братьям монастыря Клюни. Ваш брат Майель в бедственном положении в плену. Объяли меня муки смертные, и потоки беззакония устрашили меня (5-й стих 17-го псалма). Пошлите же, прошу вас, выкуп за меня и за тех, кого схватили вместе со мной». Следует предположить, что все подробности посланный должен был передать устно. Все в унынии, все в слезах. Стали собирать все, что было золотого и серебряного. (Так что заплатили вовсе не богатые друзья аббата.) Тем временем в лагере сарацин «святой человек не мог скрыть своих достоинств от взоров окружающих». Правда, это выразилось довольно удивительным для нас образом. Отвечая тому, кто предложил ему «мяса и весьма черствого хлеба», он сказал: «Если я голоден, то Господь насытит меня, а этого я есть не стану, я к этому не привык.» Мясо, действительно, было запрещено в Клюни, но хлеб? И хотя мы с вами не понимаем, один из сарацин сразу понял его: «Он осознал тогда высокий ранг этого божьего человека; охваченный чувством почтения, он засучил рукава одежды, омыл руки и омыл также свой щит, на котором перед очами преподобного Майеля он весьма достойным образом приготовил хлеб. Он быстро испек его и поднес аббату с большим почтением. Аббат принял хлеб и, лишь произнеся соответствующую молитву, подкрепился этой пищей; после чего он воздал благодарение Богу».

Разумеется, между пленением и прибытием выкупа прошло несколько недель: если предположить, что все это происходило в районе Тендского ущелья, то до Клюни было добрых 70 км, и местность была не равнинная, так что длину пути следует удвоить. На коне или на муле с грузом в 500 кг золота и серебра было невозможно проехать в день больше 15 лье, то есть 60 км, а для того, чтобы проехать 1400 лье, нужно было 24 дня. Добавьте время, которое ушло на сбор средств для выкупа. Так или иначе, заключение Майеля продлилось не меньше месяца. Похоже, что с ним прилично обращались: после случая с хлебом и последовавшего затем чудесного наказания некоего сарацина, который случайно наступил на Библию святого отца, «многие из них старались засвидетельствовать аббату больше почтения и относились к нему с мягкостью.»

В 972 году Гильом, граф Арльский, будущий тесть Роберта Благочестивого, и Ардуэн, маркиз Турина, изгнали сарацин из их логова в Ла-Гард-Френе. Похоже, больше они в Провансе не появлялись.

В любом случае, как показывает этот эпизод, приверженцы Магомета не сегодня начали захватывать заложников и удерживать их в плену в нарушение прав человека: речь идет об очень давней традиции народов, исповедующих ислам. Впрочем, в 1000 году эта достойная порицания практика была и у других народов. С ней столкнулась виконтесса Лиможа Эмма. Когда она отправлялась на богомолье в Сен-Мишель-ан-Л'Эрм, известную святыню Вандеи, ее захватили ночью норманнские пираты и, по словам Адемара из Шабанна, «в течение трех лет держали в заточении за морем». И дело не в том, что кто-то промотал сокровища, собранные для ее выкупа: «Сокровищница святого Марциала предоставила огромное количество золота для выкупа, золотую статую святого архангела (святого Михаила) и большое число других украшений; норманны взяли все это, но, в нарушение слова, не отпустили даму. Наконец, спустя много дней, Ричарду, графу Руанскому (это был Ричард II, герцог Нормандский, который таким образом воспользовался своим этническим родством с пиратами), пришла в голову блестящая идея послать к ним за море послов, чтобы выкупить ее, и освободив, он вернул ее сеньору Ги, ее супругу».

В отличие от некоторых мусульманских народов, скандинавы уже давно перешли к обычаям всех христианских и цивилизованных стран.

Путешествие императора

Большими и малыми реками пользовались для передвижения почти столь же часто, как сухопутными дорогами. Это естественно для времени, когда состояние дорог делало неудобным применение колесного транспорта (во всяком случае, при путешествии на большие расстояния) и заставляло грузить багаж и товары на вьючных животных.

Известно, например, что Оттон III охотно путешествовал на корабле. В апреле 996 года он покинул Павию на борту судна, предоставленного в его распоряжение этим городом. Вместе с сопровождавшими его придворными он спустился по реке По и зашел в гавань Кремоны. Его сегодняшний биограф Ален Оливье описывает нам, как корабль скользил «по спокойной воде, в легком тумане, овеянный весенней прохладой, проплывая мимо огромных равнин, на которых были видны только стебли тростника, колосья хлебов и богатые виноградники». К концу месяца он достиг дельты По и пристал к берегу в Класси, порту Равенны.

Два года спустя, в январе 998 года, он повторит это небольшое плавание из Кремоны в Равенну. В Ферраре к нему присоединится корабль, весь увитый гирляндами и сопровождаемый более мелкими судами, прибывшими из Венеции: на корабле находился сын дожа [73]73
  Дож – выборный пожизненный глава Венецианской Республики (697-1797).


[Закрыть]– Пьеро Орсеоло II, который был крестником молодого императора. Так и хочется представить себе эти сопровождающие маленькие суденышки в виде гондол. Оттон взошел на борт венецианского корабля и на нем завершил свое путешествие. Путешествие было приятным, но не мирным, ибо он направлялся в Италию для того, чтобы подавить новое восстание Рима против саксонского императора. Его армия сопровождала его по сухопутной дороге.

Гостеприимство аббатств

Каждый раз, когда император прибывал в Италию через Бреннерское ущелье, он имел обыкновение останавливаться в аббатстве Сан-Дзено в Вероне. В целом нам известно, что монастыри были обычным местом ночлега для знатных путешественников. Во времена, когда епископы, аббаты, короли и более мелкие сеньоры почти все время находились в пути, гостеприимство становилось неотъемлемой функцией монастырей. Аббатство Клюни, служившее примером в этой области, как и во многих других, было специально оснащено для этого. Оно имело за пределами монастырских стен большое здание в 135 футов длиной и 30 шириной со спальней для мужчин на 40 мест и отхожим местом, рассчитанным на такое же количество человек, а для высокородных дам имелась другая спальня на 30 мест, имевшая те же удобства. Между двумя спальнями, разделяя их, находилась трапезная, где господа и дамы вместе ели. Обслуживанием занимался специальный монах, ответственный за гостиницу, которому помогали два других монаха и слуги; из них одни стряпали на кухне, другие чистили обувь и набедренники приезжих, третьи подвозили на двух ослах дрова для отопления.

Церемониал приема путников был строго расписан. Если прибывал король, то аббат или приор собирал всех монахов в церкви, где они надевали мантии, в то время как монастырские дети надевали стихари, затем ризничий выстраивал процессию, которая начинала двигаться под звон двух больших колоколов. Из описания можно понять, что первую группу участников процессии составляли монахи, несший крест, монах, размахивавший кадилом, и еще трое, несшие подсвечники. Вторую группу составляли монахи, один из которых нес святую воду, другой – крест, и трое – Евангелие. Третья группа была такой же, как первая. Затем следовали послушники в мантиях, они шли парами. За ними шли дети, ведомые своими учителями. После них шел аббат во главе монахов, выстроившихся по двое. Процессию замыкали великий приор и приор монастыря, шедшие рука об руку. Короля кропили святой водой, он целовал Евангелие и принимал воскурения. Затем звучал Ecce mitto anglum meum [74]74
  Ecce mitto anglum meum (лат.) – «Вот посылаю ангела Моего», начало католического гимна.


[Закрыть], в то время как слуги звонили во все колокола. В церкви стелили ковер перед главным алтарем и еще один – перед алтарем святого Креста. Под звуки гимна, сопровождаемого приличествующей моменту молитвой, процессия входила в монастырь. При приезде королевы совершалась та же церемония. Если приезжал епископ, монахи в мантиях вместе с детьми, одетыми в стихари, шли процессией после послушников, которым на этот раз поручалось несение святой воды, креста, двух канделябров и Евангелия. Все колокола звонили вплоть до входа процессии в церковь. В случае приезда аббата церемония упрощалась, и колокола молчали. Прием простых сеньоров, которые, тем не менее, были высокородными людьми, будет подробно описан в главе, посвященной обязанностям внутренних служб монастыря.

Возвращение из Византии

Лиутпранд, епископ Кремоны, отправившийся в 968 году с посольством от императора Оттона Великого в Константинополь, оставил нам живописный рассказ о начале своего возвращения на родину.

Басилевс [75]75
  Басилевс (от греч. basileus) – титул византийского императора.


[Закрыть]и весь византийский двор отнеслись к нему очень плохо. Исполнив свою миссию посла, он затем был вынужден долгое время ожидать разрешения на отъезд и выдачу средств для поездки. Наконец 2 октября в сопровождении проводника, которого он называет по-гречески диастозисом, он покинул ненавистный ему город Константинополь «на борту небольшого корабля». И хотя он не сообщает нам о том, где высадился на сушу, мы далее читаем, что он ехал «49 дней на спине осла, шел пешком, скакал верхом на коне, страдая от голода, жажды, задыхаясь, рыдая, стеная», пока не прибыл в Навпактос. Таким образом он пересек всю Фракию, Македонию, Фессалию и Этолию, то есть преодолел около 1500 км, делая переезды приблизительно по 30 км каждый.

В Навпактосе «диастозис» распростился с Лиутпрандом, предварительно поручив его и его свиту заботам капитанов двух «маленьких кораблей», которые должны были доставить их морем в Отранто, где они могли наконец ступить на итальянскую землю. Однако эти несчастные, не имея охранной грамоты, повсюду наталкивались на пренебрежение окружающих. Лиутпранд и его немецкие товарищи лучше них умели устраивать дела, им самим и пришлось обеспечивать пропитание.

Понятно, что речь идет о прибрежном плавании. Отбыв из Навпактоса 23 ноября, посол и его свита через два дня причалили в Фидарисе, откуда им был виден на пелопоннесском берегу город Патры, место мученичества святого Андрея. Лиутпранд торопился вновь увидеть родину и решил, что может не совершать паломничества, в которое было собирался отправиться. За это ему пришлось сурово поплатиться. Ужасающе сильный ветер с юга поднял бурю, не утихавшую пять дней. На третий день посол, решивший, что пришел его последний час, вознес страстную молитву святому Андрею. Через 48 часов молитва была услышана. Непогода улеглась, и, сами правя кораблем, ибо матросы исчезли, Лиутпранд и его товарищи доплыли до острова Левкас, «пройдя таким образом расстояние в 140 миль (около 252 км) и не встретив ни препятствий, ни неприятностей, если не считать некоторых осложнений, возникших подле устья Ахелоя (Аспропотамоса), чьи бурлящие водные потоки с быстротой обращались вспять морскими волнами».

Прибыв на Левкас 6 декабря, Лиутпранд и его свита оставались там до 14-го числа того же месяца. Им не пришлось рассчитывать на любезный прием местного епископа, который отнесся к ним «без малейшего человеколюбия», так же как это делали его собратья, встреченные ими до того, и те, которых им еще предстояло встретить. Кстати, этот прелат был евнухом, что, по идее, не могло позволить ему, согласно каноническому праву, стать священником. Короче, 14 декабря путешественники, по-прежнему не имея с собой ни одного профессионального мореплавателя, отбыли и взяли курс на Корфу, куда прибыли 18-го числа. «Стратиг», как его называет Лиутпранд, иначе говоря, губернатор по имени Михаил, предстал перед ними с улыбкой и вел себя чересчур вежливо для честного человека. Его лживость была обличена тремя подземными толчками, а через 4 дня, то есть, вероятно, 22 декабря, произошло затмение солнца, сильно напугавшее Михаила, но не изменившее его поведения. Этот порочный стратиг должен был, не откладывая, посадить Лиутпранда и его людей на галеру и отправить их в Отранто. Он ничего подобного не сделал, и в течение 20 дней посол был вынужден тратить деньги на пропитание для себя и своих товарищей. Предосторожности ради Лиутпранд преподнес губернатору прекрасный плащ, купленный в Константинополе. Но подарки мало действовали на «этих греков»: они становились еще менее надежны, если им ничего не дарили или дарили не то, что им хотелось. Доказательством этому служит поведение посланника, прибывшего от «хитонита» Льва, местного представителя власти, который ожидал высокого гостя в Отранто. Лиутпранд преподнес посланнику серебряный кубок, а тот хотел получить византийский плащ. Недовольный подарком, он отдал приказ капитану галеры, направлявшейся в Отранто, высадить своих пассажиров на каком-то мысе, где они чуть не умерли от голода.

Интересно было бы знать, как Лиутпранд выпутался из этой трудной ситуации. Он наверняка написал об этом. Однако конец его рассказа утрачен.

«Бродяги»

Мы должны еще раз констатировать, что в нашем распоряжении, в основном, имеется информация о лицах, принадлежавших к меньшей части населения. Рассказы о монахе, покупавшем рыбу, и о пастухе аббатства святого Бенедикта дают нам некоторое представление и о множестве обычных паломников, простых священников, монахов, законно или незаконно покидавших монастыри, крестьян, право которых на передвижение уже не подвергается сомнению, то есть всех тех, кто пешком путешествовал по дорогам. Если взять паломников, о которых мы еще будем говорить, то была ли эта категория путешественников действительно столь многочисленна, как это иногда представляют себе некоторые историки? Источники, относящиеся к эпохе 1000 года, могут подтвердить это только молчанием. Наш Рауль, находясь в одном из монастырей, встретил «юношу, родом из Марселя, одного из тех людей, что привыкли бродить по земле, ничему не учась и не стремясь увидеть новые места». Этот бродяга был не единственным в своем роде, раз его относят к некой категории лиц. Хочется спросить, на какие средства жили эти люди? Возможно, мы получим ответ на этот вопрос, если примем к сведению то, что говорил этот человек Раулю и другим монастырским братьям. Он рассказал, будто, имея желание все повидать, он пересек некую пустыню и встретил отшельника, который якобы провел там 20 лет, не видя ни одного человека. Первым человеком был наш рассказчик. Подвижник сказал ему: «Я понял, что ты пришел из Галлии. Но прошу тебя, ответь, видел ли ты когда-нибудь монастырь Клюни?» Услышав утвердительный ответ, он продолжал: «Знай же, что этот монастырь не имеет себе равных в романском мире, в особенности в умении освобождать души, подпавшие под власть демонов. Там столь часто совершаются животворящие литургии, что почти не проходит дня без того, чтобы это непрекращающееся занятие не позволило вырвать чью-либо душу из власти злых демонов». Если наш юноша рассказывал эту историю монахам Клюни (а это вполне вероятно), то можно быть уверенным, что этому доброму человеку было оказано особо щедрое гостеприимство и он ушел из аббатства не с пустыми руками.

Глава VIII  ВРЕМЯ

Обычное время и его измерения

Течение времени отмечалось по дневному пути Солнца на небе или при помощи солнечного света. Само собой разумеется, никто не носил ничего похожего на наручные часы и ни у кого дома не было настенных часов с маятником.

Наступление дня возвещалось естественным звуком – криком петуха. Это «кукареку» было столь знакомо всем, что превратилось в символ раннего утра, утренней зари. Когда Рауль хотел сказать, что комета, появившаяся на небе осенью около 1000 года, была видна всю ночь, он, как мы видели, написал, что она не исчезала «ранее, чем начинали петь петухи».

Объявив таким образом о возвращении дневного света, природа уже не отбивала других часов. Люди же пытались более или менее восполнить этот пробел. В первую очередь этим занимались монахи. Крестьяне, жившие по соседству с монастырями, могли слышать звон колоколов, который, подавая сигнал к началу ежедневных богослужений, звучал каждый день в одни и те же часы. Видимо, за исключением колокольного звона, созывавшего всех верующих на воскресную мессу, в остальных случаях колокола звучали только для самих монахов. В XII веке стали также отзванивать начало Angelus [76]76
  Angelus – католическая молитва во славу Воплощения Христова; название дано по первому слову.


[Закрыть]на восходе, затем звонили в полдень и с наступлением сумерек. Однако во времена 1000 года, похоже, не было принято призывать мирян молиться в определенные часы дня.

Каким образом монахи отслеживали повседневное течение времени? О монахах Клюни, начиная со второй половины XI века, мы знаем точно: у них были часы, отбивавшие время. Об этом свидетельствуют два свода монастырских правил того времени. Говоря о ризничем, ответственном за звон колоколов, автор первого из них, монах Бернар, пишет, что тот «отвечает за часы и с усердием следит за их исправностью». В тексте, автор которого называет себя Ульрихом, подчеркивается, что ризничий должен звонить в колокольчик к полунощнице «после того, как прозвонят часы».

Эти звонящие часы не могли быть механическими часами с колесиками, отвесом и маятником, то есть теми, которые мы представляем себе сегодня, услышав слово «часы». Вплоть до XIII века инструментами измерения времени служили только солнечные часы и клепсидры, то есть часы, в которых время определялось по уровню воды, вытекавшей капля за каплей из сосуда. Песочные часы, принцип действия которых аналогичен клепсидре, служили лишь для измерения коротких промежутков времени.

И солнечные часы, и клепсидра были известны с Античности. Изобретательные александрийцы снабдили эти изначально весьма простые машины устройствами, звонившими в определенные моменты. Арабы, в результате завоеваний унаследовавшие эллинистические премудрости, в свою очередь усовершенствовали их: именно клепсидру со звоном халиф Гарун-аль-Рашид [77]77
  Гарун-аль-Рашид (766-809) – халиф Багдада (786-809) из династии Аббасидов.


[Закрыть]прислал из Багдада в подарок Карлу Великому. Ее описание, сделанное Эйнгардом в биографии великого императора, не оставляет в этом никаких сомнений. Искусство создавать такие часы перешло к христианам Запада, и уже в XIII веке король Кастилии Альфонс Мудрый, прославившийся знанием астрономии, описал их в своих трудах. Если бы ему были известны часы с колесиками, он наверняка хотя бы упомянул о них. Впрочем, до их создания было уже недалеко. В описи мебели, принадлежавшей королю Филиппу Красивому, который скончался в 1314 году, упоминаются «часы серебряные, совсем без железных частей, с двумя серебряными противовесами, наполненными свинцом». Если не ошибаюсь, это первое в истории упоминание о часах с гирями.

Герберт Орильякский, с которым читатель этой книги уже встречался и еще неоднократно встретится, не мог, познакомившись с различными часами, не сделать сам такие же. Немецкий хронист Титмар Мерзебургский пишет, что, находясь в Магдебурге вместе с юным Оттоном III (значит, это был 996 год), Герберт сделал часы, которые наладил, наблюдая через трубу за известной звездой, указывающей путь морякам». Здесь перед нами кажущееся затруднение, поскольку всегда считалось, что телескоп был изобретен Галилеем только в начале XVII века… Впрочем, читатель может не волноваться: эта труба не была телескопом. В ней отсутствовали линзы. Она служила Герберту лишь для того, чтобы видеть самую неподвижную звезду неба – Полярную. И это астрономическое действие показывает, что его часы следовало ориентировать по небесным светилам, то есть речь идет об обычных солнечных часах.

Однако те из читателей Титмара, которые обладали богатым воображением, а именно некие Марло и Жак Александр, опубликовавшие в 1734 году статью в «Ученом журнале», поспешили признать в «orologium» [78]78
  Orologium (от искаженного лат. horologium) – часы.


[Закрыть]Герберта механические часы, созданные гением и опередившие свое время. В ответ появилось бесстрастное опровержение Александра Оллериса в предисловии к его изданию трудов Сильвестра II: «Если бы он (Сильвестр. – Э. П.) изобрел механические часы, то, наверное, этот хитроумный секрет, сохраненный его учениками, избавил бы Людовика IX [79]79
  Людовик IX Святой (1214-1270) – король Франции с 1226 г. из династии Капетингов. Возглавил VII и VIII крестовые походы. Проводил активную политику централизации Французского королевства.


[Закрыть]от необходимости прибегать к помощи горящей свечи для того, чтобы следить за ходом времени и не увлекаться чтением ночью». Оговоримся, что у Людовика Святого не было часов, и постараемся не забыть про эту свечу, когда вернемся в Клюни, к ризничему и его часам.

Из всего сказанного следует, что упомянутыми в Уставе часами могла быть только клепсидра. И поскольку этот вид часов существовал со времен Античности и стал известен на средневековом Западе не позднее эпохи Карла Великого, у нас нет оснований не доверять монахам – авторам приведенных выше Уставов. Мы можем не сомневаться в том, что в Клюни в 1000 году время дня и ночи отсчитывал ось клепсидрой со звоном.

Свод правил Бернарда допускает случай, когда клепсидра неправильно отсчитывает время или даже портится (cum fieri possit ut aliquando fallatur [80]80
  Cum fieri possit ut aliquando fallatur (лат.) – так как может случиться, что когда-либо станет неисправна.


[Закрыть]): в этом случае ризничий должен «обратиться к помощи восковой свечи и к движению звезд или даже луны, чтобы разбудить братьев в нужный час». Дело в том, что латинский текст данного отрывка можно перевести только весьма приблизительно. Нетрудно понять, что искусное наблюдение за звездами и луной позволяло определять час суток. Упоминание же свечи возвращает нас к горящей свече Людовика IX, но только в описании исповедника королевы Маргариты, супруги святого короля, мы, похоже, находим достойное разъяснение: «Каждый день он удаляется в свою комнату и зажигает там свечу определенной длины, приблизительно в три фута; и покуда она светит, он читает Библию либо какую-нибудь другую священную книгу; когда же вся свеча сгорает, он зовет одного из своих капелланов».

По свидетельству источников, вплоть до конца Средних веков время (особенно в ночные часы) измерялось по длине свечей. Этот обычай был так распространен, что стал основой естественного деления ночного времени.

Пользуясь солнечными часами днем – при хорошей погоде, и свечами ночью, а также клепсидрами в любое время суток (хотя они были далеко не у всех), люди 1000 года в большинстве своем не знали о равных друг другу 24 часах современных астрономических суток. Почти все они были далеки от мысли о некой неизменной единице, способной служить для измерения времени. Этим вопросом занимались лишь ученые, и результаты их чисто теоретических исследований не выходили за рамки интеллектуального курьеза. Так, грамматист Папиас в своем Латинском словаре (Vocabularium latinum), составленном в 1053 году, сообщает нам, что час состоит из 5 «точек», 15 «частей», 40 «мгновений», 60 «знамений» (ostenta) и 22 560 «атомов». В другом месте он пишет, что «точке» соответствуют две минуты, из чего следует, что час Папиаса состоит из 10 минут. Однако два века спустя в математической рукописи, которую цитирует Литтре, слово «минута» определяется так, что час состоит из 22 560 минут, «столь малых, что их невозможно отделить друг от друга»… Единственное, с чем согласны все, – это то, что в сутках 24 часа. Но поскольку, согласно римской традиции, было принято считать, что из них 12 приходится на день и 12 на ночь, то реальная длительность часа менялась в зависимости от времени года. На астролябиях, инструментах, использовавшихся для разного рода астрономических операций, сохранились надписи, отмечающие «неравные», или «косые»часы.

В монастырях не отзванивали все 12 часов дня и тем более 12 часов ночи. Ночь обычно делилась на четыре «стражи»: две до полуночи и две – после. Отмечались только часы богослужений, то есть «канонические часы». Как будет видно в дальнейшем, при подробном описании монастырской жизни, днем это были: час первый (Prima) – при восходе солнца; в середине утра – час третий (Tertia); в полдень – час шестой (Sexta); в середине дня – час девятый (Nona); при заходе солнца – вечерня. Кроме вечерни («vepres», от латинского слова «vesper» – «вечер»), остальные канонические часы назывались в соответствии с латинской нумерацией: prima hora, tertia, sexta, nona [81]81
  Prima hora, tertia, sexta, nona (лат.) – первый час, третий, шестой, девятый.


[Закрыть]. Когда наступала ночь, звонили к повечерию; в полночь – к полунощнице; вторая половина ночи была отмечена заутреней и хвалитнами.

Мы уже видели, что ризничий ограничивался тем, что звонил в колокольчик, давая сигнал к полунощнице. В другом источнике, напротив, колокольным звоном объявляется заутреня; так, во всяком случае, было заведено в аббатстве Сен-Жермен в Осере. Еще больше было оснований звонить к хвалитнам, а также в дневные часы. Таким образом, монастырь делился с окружающей сельской местностью знаниями о времени, измерения которого в нем проводились. Эти знания были более чем достаточны, если не сказать избыточны. Крестьянам не требовалось знать, какой час дня наступил: их деятельность не включала в себя ничего такого, что следовало делать точно по часам.