Текст книги "Дэйви"

Автор книги: Эдгар Пэнгборн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

* * *

– Посмотри-ка на него! – сказала мадам Лора, – только посмотри на эту, сидящую здесь рыжеволосую скотину, решительно сопротивляющуюся всеми извилинами своего мозга, пытаясь доказать мне, что нельзя разделять инфинитив! Нельзя, нельзя, нельзя, пое… нельзя! Почему, Дэйви? Почему?

– Ну, в этой книге по грамматике сказано…

– Пое… в зад проклятую книгу! – бывало, выкрикнет она. – Я хочу услышать единственную вонючую причину, почему нельзя?!

– Если честно, я не могу придумать никакой причины. Там не объясняется…

– Не объясняется. И, так как я справедливая, вот что я тебе скажу, – смягчаясь, она становится ласковой и снова улыбается. – Понимаешь, Сэм, у парня есть умственные способности; только необходимо выбить из него школьный хлам, как выбивают пыль из тряпки. Да, в книге по грамматике этого не объясняется, Дэйви, потому что она основывается на утверждении, в котором все правильно и достаточно необходимо в пределах таковой книги; если бы в ней пытались объяснить все подряд, она перестала бы быть грамматикой и превратилась в учебник по этимологии – что такое этимология?

– На… наука о словах?

– Не спрашивай меня, братец Дэйви! Я спрашиваю тебя.

– Э… ну… наука о словах.

– Это не говорит мне достаточно полно. В каком аспекте наука о словах? Как она относится к словам?

– О! Происхождение слов.

– Пришлось помочь тебе в этом. В следующий раз отвечай мне четко и без всякой чепухи. Ну ладно, эта книга по грамматике, вероятно, так же хороша, как и любая другая по этому предмету, и она также единственная, которую я имею – конечно, все, что написано в наше время, достойно информации, полученной от бродячего ремесленника. Дэйви – английский язык частично развился из более древнего языка – латинского, как я говорила тебе не так давно. Хорошо – в латинском языке инфинитив – это простое слово: ты не разделяешь его, потому что не можешь. И, поэтому, в то или иное время какой-то грамматик с негибким умом решил, что правила латинского языка должны действовать и в английском, потому что ему так нравилось – и, я боюсь, также потому, что от этого грамматика казалась более таинственной и трудной для мирянина, что увеличивало престиж клерикально-конторского класса. Но язык – во всяком случае, английский язык – всегда превращает в чепуху произвольные понятия такого типа. Разделяй их, если это звучит хорошо, прекрасно – я не против – всегда, когда звуков вполне достаточно, так что читатель не может забыть маленькое «to», прежде чем он доберется до глагола. А что подразумевается под словом «произвольный»?

– Определяется по желанию или по прихоти, больше, чем по причине.

– Понимаешь, Сэм? Он неплохой парень.

– И играет на своем горне тоже хорошо, – сказал мой папа.

В том лагере я упражнялся играть на горне на открытом склоне холма, в некотором удалении от фургонов. Думаю, это было, в какой-то степени опасно, и Сэм обычно ходил со мной и слонялся рядом, наблюдая за местностью, которая не была в поле моего зрения, когда я играл. Вспоминаю полдень в конце апреля; труппа начинала готовиться для путешествия в новом годовом сезоне, и мы понимали, что, прежде всего, следует приложить серьезные усилия, чтобы избавить жителей Сил-Харбора от лишних денег, имеющихся у них, прежде чем мы повернем обратно на юг. У Сэма было что-то на уме в тот день. А моя голова была пустой – ничего, кроме музыки да весеннего волнения, да желания, чтобы Бонни прекратила поддразнивать меня и начала распутничать, как Минна. Она была более заинтересована в том, чтобы ее преследовали, чем в том, чтобы быть схваченной, во всяком случае, в то время; позже, как я упоминал, она вышла замуж за Джоу Далина, в чем проявила много здравого смысла. Когда я утомился в тот полдень и закончил работу, Сэм выпрямился и сказал:

– Ну, Джексон, я сделал это.

– Что сделал, мистер?

– Бесстыдство. Ну, вчера, после того, как Лора закончила учить тебя, я околачивался там, как иногда делаю, и я спросил ее напрямик, не считает ли она, что для меня слишком поздно самому немного заняться учебой в мое свободное время. «Чему ты хочешь учиться?» – сразу же спросила она, и, когда я сказал ей – нет, знаешь, Джексон, ты молодой и – фу-ты, пропасть! – тебя тянет к молоденьким девушкам, ты никогда бы не поверил, какая нежная женщина Лора, более того, она твоя учительница, и это не твое дело, но это так. «Чему ты хочешь учиться, Сэм?» – спросила она, и тогда, чтобы все стало ясно, я снова рассказал ей о жене, которую оставил в Кэтскиле, так как думал, что это обеспокоит ее. А это, вроде бы, печальная дурацкая история, Джексон, что касается моей жены. Всегда казалось, что она настроена против меня, моя жена, она делала так, чтобы мы никогда не могли иметь детей… ну, и тогда, без ее ведома, я ушел и сделал тебя с другой, лучшей женщиной, во всяком случае, мы думаем, что так произошло. Но это было еще не все. Год за годом, казалось, что она все больше и больше чувствовала потребность свести меня на нет, постоянно придиралась, рассказывала, бывало, каждому, кто слушал, что главная причина, по которой я не получил лицензии мастера-плотника, в том, что я был, черт подери, лентяй, и не хотел оторвать от кресла свою задницу даже в таком городе, как Кингстон, где повсюду деньги и возможности, только она никогда-де, конечно, не упрекнула меня, черт подери, она была настоящая святая – я хочу сказать, ну, в общем – дерьмовое дело, Джексон, мужчина не может так жить… Да-а… «Так чему же ты хочешь учиться?» – спросила Лора, и я сказал ей – «Послушай», сказал я ей, «я не могу заниматься, черт подери, этимологией или чем-либо еще», сказал я, «потому что был слишком невежественным, когда был молодым, но мне пришло в голову изучить тебя», сказал я – нет, Джексон, как необычно великолепно выглядит женщина, когда она внезапно становится счастливой, я хочу сказать, истинно счастливой. Я думаю, что мужчине приходится встречаться с этим не более, чем раз или два в жизни – большинству из нас, мужчин и женщин, какими мы есть на самом деле. «Познать тебя», сказал я, «и я разделил бы с тобой твою кровать и твои ночи и дни и, вроде бы, стал опорой, как ты могла бы сказать, до последнего вздоха». И вот еще что, Джексон. После того, как я сказал это, и, вроде бы, приготовил ноги к бегству, подумывая, где бы мне спрятаться, если на ее лице появится злое выражение… ну… ну, Джексон, она сказала: «Тогда я буду учить тебя, Сэм». Прямо так вот и сказала… она сказала: «Я буду учить тебя этому, Сэм, если ты уладишь все с парнем».

– Боже милостивый, с парнем все в порядке! – помню, я был в состоянии сказать это быстро, так, чтобы Сэм почувствовал уверенность, что ни секунды не раздумывал. И если было что-то, что имело значение, оно было скрыто для меня слишком глубоко, чтобы я сам мог знать что-либо о них. Я думаю, что был искренне счастлив за него и мадам Лору, женщину, которую я выбрал бы за мать, если бы пришлось что-то сказать об этом, и у меня не было чувства, что она совсем забрала Сэма от меня.

В ту ночь, помню, мне пришлось взять Бонни – уступчивая Минна не годилась, я должен был овладеть Бонни, не обращая внимания на ее быстрое и резкое «нет» и ее «может-быть-в-другой-раз». И я взял ее – помня об Эммии, как я думаю. Я возбудил ее поцелуями, когда поймал за нашим фургоном, и последовал за ней в ее отсек, после того, как она поспешно ушла, оглянувшись на меня более дружественно, чем прежде; когда она захотела отделаться от меня там, у занавесок, я просто вошел вместе с ней, и мне пришлось потрудиться. Когда она попыталась охладить мой пыл, я пощекотал ее под ребрами, и ей пришлось засмеяться. Когда она сказала мне, что собирается закричать и позвать папу Рамли, который как следует отстегает меня плетью из воловьей кожи, я сказал ей, что она, вероятно, не сделает этого, во всяком случае, если она нежная, страстная и прекрасная «милашка», а я думаю, что она именно такая – действительно, самая хорошенькая из всех девушек, которых я когда-либо видел, – и, таким образом, я продолжал свое дело, возбуждая ее здесь и там, и, самое разумное, что она могла сделать, – попросить меня подождать, пока она не снимет остальную свою одежду, чтобы не помять ее. И будь я проклят, если она не оказалась девственницей.

Было большим облегчением, что это произошло раз и не больше, несколько приятных минут – и вот вам – добродетельная жена Джоу Далина, когда вышла за него – но, превыше всего, она была дьявольски музыкальной, да хранит ее бог: я никогда не слышал лучшего исполнения, конечно, не исключая меня самого. Мне было пятнадцать. Вы можете извинить меня (если хотите) за то, что я стал довольно нахальным, и вспыльчивым, и так расхвастался в последующие пару лет. Однако мой почти комический успех у Бонни лишь частично был тому причиной. Думаю, все, включая огромные открытия в книгах, которые мадам Лора предоставляла мне, толкали меня именно тогда в направлении временного и довольно безвредного упорства. Я думал, подобно большинству желторотых невежд, что, прикоснувшись к краю знаний, я поглотил их все. Я думал так, потому что несколько женщин получило удовлетворение, вступив со мной в интимную связь; я был, вероятно, самый великолепный породистый жеребец со времен Адама (тот имел, нужно признать, определенные, черт подери, преимущества, которых нет ни у кого из нас). Я думал об этом, потому что понимал нелепость мечты о покупке тридцатитонного аутригера, на борту которого присутствовала бы приятная девушка-служанка, вместе с остальным оборудованием, чтобы отправиться на край чертовски-дурацкого света – ну, я был зрелый, зрелый.

Я думал, что огромное количество чудовищной лжи, все же, полностью соответствует действительности. Смирение возрастает. Фактически, наши человеческие условия жизни такие удачные, что, кажется, они наступают для многих людей довольно рано в их жизни, так что можем достаточно наслаждаться ими, прежде чем умрем.

23

Мы нагрянули на Сил-Харбор, словно майский ветер; Шэг Донован и дюжина его громил налетели на нас, словно ветер с помойки. Как мне кажется, я уже упоминал, трое из них, конечно, погибли, но там не было шумной драки. Четверо напали на наш небольшой театр, когда мы ставили свой более оживленный вариант «Ромео и Джульеты». Как обычно, Минна играла роль Джульетты; идея хулиганов заключалась в том, чтобы затащить ее в кусты, когда в лагере возникнет переполох. Однако папа почуял недоброе, дар предчувствия редко изменял ему, и мы были готовы ко всему. Но в этом деле был еще и личный фактор: несколько лет назад папа столкнулся с Шэгом и оказался в худшем положении; на этот раз он предпринял мастерскую попытку охладить пыл Шэга, прежде чем дело приняло бы слишком серьезный оборот. Двое из трех, которые оказались погибшими, дошли до того, что схватили Минну и порвали на ней одежду – тогда было модно насиловать, и, полагаю, они ожидали, что все к этому привыкли – поэтому Том Блэйн и Сэм ударили их дубинками, возможно, чуть сильнее, чем намеревались; к счастью, Минна повреждений не имела. Третий человек, который погиб, попался довольно необычным образом, с помощью лечебного средства «Мать Спинктон». Он быстро бежал, в это время я гнался за ним с выхваченным ножом и налитыми кровью глазами; он пробегал мимо одного из наших фургонов с припасами именно в тот момент, когда четверо его друзей перевернули его: целая громада упала ему на спину.

Толпа оказалась вроде бы на нашей стороне. Однако им приходилось и далее жить с шайкой Донована, а нам нет, поэтому они предоставили драку нам и помогли нам тем, что украли меньше того, что можно было ожидать от них, в то время, как мы были заняты. Несколько бутылок «Матери Спинктон» в том фургоне разбилось, после чего наши гости проявили заметное нежелание слоняться вокруг – можно было бы почти уверенно сказать, что «Мать» выиграла войну. А, между прочим, мы включили полную стоимость тех разбитых бутылок в счет, который папа Рамли, тем не менее, предоставил на следующий день силхарборскому городскому совету. Не думайте, что они не оплатили его. Они сказали печальным тоном, что делают это, чтобы избавиться от нас, прежде чем мы нарушим спокойствие. Папа Рамли сосчитал серебряные монеты и привязал мешок к своему поясу, не задавая очевидного вопроса. Жизнь в Сил-Харборе состояла из удач и неудач, вот и все. Небольшая веселая толпа проводила нас до городских ворот и приветливо распрощалась с нами, когда мы отправлялись на юг.

Теперь – о «Ромео и Джульетте». Мы всегда просто раскалывались для этой пьесы, хотя из-за того, что наш театр имел занавес, который открывался лишь в одной стороне фургона, нам пришлось немного упростить декорации. Например, устройство балкона – весь открытый участок подмостков представлял собой балкон, а братец Ромео действовал с земли, что было хорошо – здоровый реализм – поскольку он помнил, что не должен связываться с колесом фургона в момент возбуждения и позволять всему проклятому балкону раскачиваться и скрипеть. Билли Труро, тип романтического тенора, обычно был Ромео, и он, бывало, немного увлекался, особенно когда приходилось выкрикивать нараспев ту фразу: «О, оставишь ли ты меня таким неудовлетворенным?» Отвечавшая «нет» на том, черт-бы-его-подрал, колесе, Минна постепенно удалялась от него, и он не мог ничего поделать, но зрители выражали ему сочувствие.

Что касается текста, папа обычно утверждал, что это, черт возьми, подлинный вариант; мадам Лора допускала, что он был прав. Среди ее книг не имелось текста, поэтому я никогда не читал всего произведения, пока не получил свободный доступ к тайной библиотеке еретиков в Олд-Сити. Действительно, в нашей постановке были незначительные коренные изменения, когда события в пьесе стремительно проскакивали в двух пятнадцатиминутных актах, изобилующих сценами боев на мечах, но это очень нравилось зрителям: мы старались удовлетворить их, а что еще, черт подери, должен делать артист? В качестве Джульетты Минна Селинг была абсолютно популярной, что приносило большие денежные сборы. В моих ушах все еще звучат слова в ее исполнении: «О, клянись, но только не луной, непостоянной луной, которая ежемесячно изменяется, вращаясь по своей круговой орбите, чтобы твоя любовь не оказалась такой же изменчивой». Часто она пропускала фразу с орбитой, так как могла чувствовать настроение толпы почти так же остро, как и папа Рамли, и определяла, были ли зрители такого типа, которых бы раздражало, если они услышат слово, незнакомое им, так что могли бы ее освистать и устроить скандал. Откровенно говоря, я не знаю, что любой из зрителей мог бы поделать с орбитой.

Ох, а эта маленькая Минна в вечернем платье, с темными волосами и затуманенными от слез большими глазами! – ну, она была Джульеттой, так как выглядела невинной, словно котенок, и, конечно же, простодушной и довольно хорошенькой, чтобы заставить плакать самого тупого из зрителей. Бонни обожала смотреть на ее исполнение. Вспоминаю, когда мы ставили «Ромео» в другой раз, на первой же остановке после Сил-Хабора. Это было где-то в Вэрманте, так как мы выбрали дорогу, проходившую по восточному склону гор, где бродячие комедианты не появлялись вот уже несколько лет. Мы с Бонни смотрели представление спереди – Бонни все еще была довольно нежна со мной после нашего небольшого любовного приключения в апреле – она выражала бурный восторг каждый раз, когда звучал голос Минны-Джульетты, сжимая рукой мой локоть и вполголоса восклицая, снова и снова: «Вслушайся в эти грудные ноты! О, Дэйви, мне хочется плакать… ооо-иии… о, она не сцыкуха!»

Та восточная горная дорога вскоре привела нас вниз и пошла вдоль западного берега прекрасной голубой реки Коникат^[86], и мы провели время в этой чудесной местности, переполненной селами, и все из них годятся для распродажи. Папа никогда, бывало, не объяснял, какая давняя неприятность заставляла его держаться подальше от Нуина: этот вопрос просто не задается. Но он родился в Нуине и прекрасно знал его историю, хотя неодобрительно относился к большей ее части. Помню день, когда мы ехали по дороге, проходившей вдоль реки, и приближались к небольшому городу-государству Холи Оук^[87], к северу от Ломеды. Старый Уилл Мун был слишком пьян, чтобы управлять мулами – у него имелся такой недостаток – и папа заменил его, пока тот отсыпался. Как бы то ни было, папа с удовольствием правил, продолжая непрерывную борьбу со Старой Молнией, левым задним мулом главного фургона. Тот, казалось, совсем на это не обращал никакого внимания, но обычно он мог определить по тону папиного голоса, когда было безопасно спать на ходу или тащиться так медленно, что его сосед по упряжке никогда не мог обнаружить обмана. В тот день Сэм сидел снаружи, на переднем сиденье, вместе со мной, папа свисал между нами, держа поводья, а великолепная голубизна реки Коникат создавала роскошную цветовую гамму под ласковым солнцем.

Само название Холи Оук заставило папу подшучивать над историей Нуина, такая тема всегда раздражала его. «Эта маленькая страна была частью Нуина», сказал он нам, «в древние времена Моргана Первого, Моргана Великого, как называли старого сукиного сына. Я полагаю, что она подготовилась к войне за независимость, после того, как он уснул вечным сном, и так же поступила Ломеда, и другие ничтожные страны, расположенные по эту сторону реки цер-черт-подери-ковные государства, как они называют себя. Морган Великий! – внемлите, джентльмены, вы, очевидно, не сможете поверить больше ничему услышанному, более того, вы никогда не смогли бы поверить, во всяком случае, только не о Моргане Великом. Утверждают, что вам больше никогда не посчастливится увидеть подобного ему, и, скажу я вам – это прекрасно. Считается, что он был выдающейся личностью. Предполагают, что эта маленькая страна, этот Холи Оук, была названа в честь дерева, которое посадил Морган Великий. Хорошо, я видел его – ничего особенно величественного нет в нем, дуб да и только, можете сказать, что здесь представлена небольшая занимательная история, но подождите-ка. Давайте продумаем до конца. Давайте посмотрим, о чем говорит история. Вы имеете какое-то представление о том, сколько е…ных дубовых деревьев, как предполагают, посадил тот старик в свою честь? Вот, послушайте, джентльмены, это печально – ну, рад был бы иметь столько волос на теле, сколько тот старик, как предполагают, посадил дубовых деревьев, я бы согнулся, джентльмены, я ходил бы на четвереньках, словно медведь, пока с меня не содрали бы кожу для коврика. Вы вполне можете спросить, почему он не мог пойти и посадить вишню или пекан^[88], или что-либо еще для перемены… пошевеливайся, Старая Молния, ты, жалкий окаменевший ублюдок, на три десятых состоящий из лошадиной задницы, живее, живее!.. вы вполне можете спросить, и я расскажу вам. Общественность, черт подери, не позволила бы ему, вот в чем причина – он должен был садить дубы или не садить ничего другого, и в этом выражалось его королевское достоинство.»

– Как бы то ни было, – сказал Сэм, – он называл себя президентом, а не королем, это всем известно.

– Да, – закричал папа, – и это представляет собой самую большую кучу собачьего дерьма, которое никогда не убиралось! – Ну, положим, Сэм, сказал это просто для того, чтобы поддержать папино оживление. – Президент моей славной отсиженной задницы! Он был королем, и это единственное оправдание для него. Я имею в виду, что он король, таким образом, он находится впереди всех и вынужден повелевать от рассвета до наступления темноты – сажать дубы, закладывать краеугольные камни и отыскивать предков по материнской линии у незаконнорожденных, ну, клянусь яйцами Авраама и Иисуса Св. Кор. Горниста Христа, тому человеку никогда не давали покоя… живее, Молния, божье проклятие, драное трусливое дерьмо, где твоя душа, я должен грубо говорить с тобой?.. совсем нет покоя. Каким образом он всегда находил время, чтобы повелевать другими, вот что я хочу знать. Послушайте, вот как это было, просто в обычный день, имейте в виду, когда этот несчастный старый сукин сын, этот Морган Великий, пытался обратиться к е…ному сенату по поводу жизни и смерти, или, во всяком случае, большого количества денег. Вы думаете, что он имел возможность соединить две фразы, одна за другой?.. внемлите, джентльмены! Нет, господь должен помогать, а сатане пое… нет… а почему? Потому что выскакивает министр по связям с общественностью или любой другой… «Простите, Ваше Величество, мы получили срочное послание относительно кровати, находящейся в Вустере^[89], в которой до сих пор никто не спит, так как это королевская привилегия, только Ваше Величество может в ней, вроде бы, немного поспать, поэтому следует помириться вовремя с Лоуэллом^[90], чтобы перебросить доллар через Мерримэк^[91], принимая во внимание, как об этом говорится здесь в книге, что вы сделали это 19-го апреля – более того, Ваше Величество, к нам прямо в эту минуту прибыла новая партия дубовых деревьев…», ну, господи, джентльмены, разве это жизнь – только не для великого человека. Становится как-то не по себе от кучи дел, не так ли? Разве можно ожидать, что парень захочет быть президентом, если он знает, что ему будут постоянно досаждать, досаждать в течение целого дня?.. ты, Молния, черт бы побрал навеки твою е…ную в задницу бессмертную душу, будешь шевелиться?..

Папе Рамли причиняла беспокойство не только история Нуина. Фактически ему не нравился ни один период в истории и ни одна личность в ней, кроме Клеопатры. Обычно он уверял, что сумел бы соблазнить эту, несомненно, привлекательную женщину, если бы смог встретить ее в ее родной Калифорнии, когда был немного моложе, и в его пенисе чувствовалось больше энтузиазма. Его никогда невозможно было убедить, как мадам Лора говорила, что Клеопатра не жила в Калифорнии. Иногда он вызывал у меня желание поинтересоваться этим самому.

Из Холи Оука мы продолжали путь через другие небольшие Низменные страны в Коникат, где все еще испытывали потрясение от «забастовки» бродячих комедиантов, о которой я вам рассказывал. Торговля велась очень оживленно, но мы добрались туда поздно, после многих других трупп, с точно такими же намерениями. Мы проследовали в Род, маленькую сказочную страну, вряд ли большую, чем Ломеда, где основным занятием населения является прибрежное рыболовство, а главным развлечением – пробные браки, это единственная страна, где святая мэрканская церковь признает развод по согласию сторон. Церковь называет Род «испытательным полигоном общества»; теперь у них там проводятся испытания пробных браков в течение пятидесяти с чем-то лет, и они усвоили лишь одно: что почти каждому нравится такое положение. Насколько я понимаю, церковь считает такие браки неуместными, поэтому там продолжаются испытания с надеждой получить больше опытных данных. Когда мы находились там – большую часть лета – я, естественно, проводил испытания столько, сколько было возможно: Бонни в то время постепенно отдалялась к постоянной связи с Джоу Далином, а Минна (как мне не хочется говорить об этом!) иногда становилась надоедливой. Испытания проходили прекрасно, и я не пришел к выводу, что мог бы от них уклониться.

Так как о Нуине не могло быть и речи, мы возвращались по собственным следам через Коникат и, перейдя через границу, прибыли в южную оконечность Леваннона и провели зиму в Норроке, где, большую часть времени, шум прибоя великого моря был тише, чем звук, который я слышал в более поздние годы в Олд-Сити – там, в Олд-Сити, мы с Ники уединенно прожили несколько лет в пределах досягаемости звуков гавани и сильных ветров. В Норроке, в ясные дни, мы могли смотреть – из нашего лагеря, расположенного на склоне горы, – на юг, на отдаленное расплывчатое пятно песчаного берега, это был Лонг-Айленд, о котором обычно рассказывал нам Джед Сивер; и все это, казалось, отошло далеко в прошлое, и такой же далекой казалась его смерть – и мои страстно-хладнокровные сношения с Вайлит – и памятные лучи золотисто-зеленого света, косо направленные на жаркую неподвижность моханской лесной глухомани. О, шум океанского прибоя звучит одинаково, где бы вы ни слышали его, независимо от вашего возраста, – в Олд-Сити, или Норроке, а может, на слепящем белым блеском песчаном пустынном побережье, протянувшемся на много миль в южном Кэтскиле, или в безмятежном спокойствии на этой песчаной отмели на Неонархеосе.

Весна 319 года настигла нас путешествующими снова на север по великой Лоулендской дороге Леваннона, но в этот раз мы проехали по ней не дальше Бекона, леваннонского портового города, отделенного морем Хадсона от Нубера, святого города, расположенного напротив. Бекон – это первая местность на нашем пути, где имеется надежная паромная переправа, с достаточно большим паромом, чтобы вместить фургоны бродячих комедиантов. Еще одна переправа имеется у Райбека, напротив кэтскильской столицы Кингстона^[92], но она нас не устраивала: в Кингстоне кто-нибудь мог бы узнать Сэма и сообщить новость его жене, которая вызвала бы полицейских и добилась победы над ним, по каждой статье свода законов. Даже военные могли придраться к нему, хотя к этому времени ничтожная мохано-кэтскильская война давно угасла. В Нубере не было большого риска, думал Сэм. Там мы поставили нравственное представление, одетые в длинные панталоны, ради прелестной праведности, одновременно изрядно нажившись на продаже из-под полы сексуально возбуждающих картинок, предназначенных скрасить личную жизнь церковной братии; где-нибудь в другом месте, продавая их почти открыто, мы не заработали бы никогда и половины тогдашней выручки.

Мы медленно продвигались от Нубера на юг, с частными остановками. Люди из кингстонского округа редко путешествуют в южную часть Кэтскила. Однако в этой стране был небольшой риск для Сэма; поэтому он не участвовал в продаже лекарства, а просто оказывал помощь везде, где бы она ни требовалась, – сдирал шкуры с мулов, менял декорации, помогал Графтону изготавливать упряжь, – и держался более или менее, подальше от общества.

Он получал особенно большое удовольствие, выполняя работу, которую мадам Лора называла «звуковым эффектом», в то время, когда она занималась предсказанием судьбы. У нее всегда имелась небольшая палатка, устанавливаемая для этой цели, с холщовой перегородкой посередине. В передней части не должно было быть ничего, кроме небольшого стола и двух стульев, – никаких хрустальных шаров, или ладана, или подобной бутафории. Но ей очень нравился хороший звуковой эффект. В задней половине палатки находилось несколько безделиц – коровий колокольчик, треснувший барабан, который Стад Дабни больше не использовал, – он мог создавать гнетущий шум, похожий на грохот, исходящий из кишечника быка в туманную ночь. Услышав сигнальное слово, Сэм работал для нее с этими предметами, или ударял еще во что-то, издавал иногда ужасающий протяжный вздох, который мадам Лора предупреждала его не применять слишком часто, потому что она сама с трудом могла его выдержать. Он, бывало, постепенно нагнетал шум, пока мадам Лора не кричала: «Ау-ты-салам-алейкум!»^[93] или «Умиротворись, беспокойный дух!» и что-то еще успокаивающее, и тогда шум на некоторое время прекращался. Простак никогда не мог быть до конца уверен, что холщовая перегородка внезапно не поднимется и не появится какое-то страшное привидение, такое, как Асмодей^[94], или четырехрогое огромное чудовище, или его теща. Сэм утверждал, что его работа годилась ему – вроде бы обеспечивала его связь с искусством, но без какой-либо, черт бы ее побрал, ответственности. Он так же иногда говорил, что стареет.

Этого не должно было быть, так как ему лишь перевалило за пятьдесят. Но, в какой-то степени, это соответствовало истине.

Южный Кэтскил совершенно не похож на суетливую северную часть страны. Призрачная, еле заметная земля – большие богатые фермы расположены в центральной части, только не на настоящем юге. Через сосновые пустоши проходят, извиваясь, небольшие песчаные дороги, как будто в бессмысленных поисках какой-то цели, о чем вы никогда не узнаете. Если такая дорога приходит к очевидному концу, вы чувствуете уверенность, что, должно быть, пропустили какой-то поворот, который являлся действительным продолжением дороги. Во многих местах, удаленных от моря, так же, как вблизи прекрасных белых пляжей, вместо стройных сосен расположена непролазная глушь, такая же густая, как и полутропические джунгли Пенна, которые я также видел. Говорят, в районах джунглей южного Кэтскила иногда встречаются группы лопоухих обезьян – такого же самого вида, который хорошо известен в Пенне – робкие, дикие, немного опасные.

В южном Кэтскиле не имеется городов, если вы не захотите дать такое название унылой гавани Вайлэнд на крайнем юге, в необъятном Делавэрском заливе; она вряд ли заслуживает этого и вряд ли достойна прилагаемых усилий, чтобы добраться до нее по длинной дороге через пустоши, джунгли и огромные болота. Вайлэнд некогда был пиратским городом и являлся центром управления флотом, который разорял прибрежную торговлю Пенна с северными странами. На этот раз Кэтскил и Пенн договорились на какой-то основе, объединив войска, чтобы очистить местность от налетчиков, как нам пришлось сделать в Нуине с мерзавцами из островов Код. Однако, пираты Вайлэнда не были такими раздражающими и развращенными, как пираты островов Код, а также не имели каких-либо островов для бегства: там произошла массовая резня. В настоящее время в Вайлэнде нет ничего интересного, кроме рыбных промыслов и монастырей, которые пахнут одинаково.

Там, в южном Кэтскиле, нет настоящих городов, но довольно много небольших сел, раскиданных далеко друг от друга, с прочным частоколом, их население относится к путешественникам с мрачным недоверием. У нас редко происходила действительно хорошая распродажа. У меня создалось впечатление, что они были носителями глистов нематод и болели малярией, возможно, имелись другие печальные условия жизни, которые угнетали их, и в этом не было их вины.

Одно село в том регионе я был вынужден запомнить. Мы подъехали к нему осенью 319 года, когда уже продвигались на северо-запад с целью переехать в Пенн возле их прекрасного города Филадельфии. Дело было в конце дня; передние и тыльные ворота села оказались закрыты, но не заперты. Мы катили по дороге с нашей обычной веселой суматохой, играли и пели «Я не пойду больше бродяжничать» – песню, с которой нас обычно ожидал наилучший прием. Когда мы остановились перед все еще закрытыми и безлюдными воротами, я заиграл на моем золотом горне, чтобы разъяснить еще убедительнее, что мы прибыли с дружественными намерениями. Но никто не открыл нам ворота. Это рассердило папу – ну вот, все лето в южном Кэтскиле так поступали. «Ну», сказал он, «чтоб меня поимел необрезанный, мы войдем в любом случае и деликатно спросим, почему они не открывают».