Текст книги "Дэйви"

Автор книги: Эдгар Пэнгборн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Ты называешь их Джед и Вайлит, вместо «Джексон».

– О, да. Я же не обращался к ним непосредственно.

– Я понимаю. Я хорошо тебя понимаю, как бы не так!

Сэм положил руку на мою голову и толкнул вниз – не сильно, но вот я уже сижу на земле. Взъерошил мне волосы; мне оставалось одно – рассмеяться, и мне стало хорошо.

– Джексон, сказал он, – если бы ты не был большим серьезным умницей, прямо таким, как я, я не беспокоил бы себя объяснением. Видишь ли, в этом мире человеку нужно помочиться, скажем, против ветра, а то никто и не узнает, что он есть на белом свете. Слышь, будь я паршивое, гадкое, обыкновенное старое высохшее дерьмо собачье в горной долине, если я, действительно, не свалял дурака, – ну, скажи мне, дерьму собачьему, этого достаточно?

– Ты просто любезно уложил меня на траву.

– Твоя правда! Точно, так оно и бывает. Ты никогда разве не знал дерьма собачьего, во всяком случае, старого, высохшего дерьма, которое встает на задние лапки и называет людей «Джексон», как будто не знает их настоящих имен, к тому же, они вовсе этого не желают. Итак, теперь я ответил на твой вопрос честно и справедливо, какого черта ты держишь в этом мешке? Весь день о нем беспокоишься.

Я мог бы еще тогда рассказать ему всю историю о золотом горне – как сделал это несколько месяцев спустя, когда мы случайно оказались одни, но возвращались Джед и Вайлит. Так или иначе, это было не для них – все осложнялось бы объяснением, почему я не убил мутанта, да и другие трудности. Однако, Джед услыхал вопрос Сэма и, когда увидел, что я не желаю отвечать, а также мою подавленность, он немного потрындел мне о том, что с тех пор, как господь свел нас вместе, мы должны стараться быть все за одного и один за всех, что означало делиться всем и не иметь секретов друг от друга. Поэтому, было бы духовно добродетельно для меня рассказать о том, что я держу в мешке, – не то, чтобы он предполагал, хотя бы на минуту, что там находилось что-либо, чего мне не следовало иметь, но… да, а тем временем старый Сэм держался в стороне, не делая ничего, чтобы освободить меня от этого обязательства, просто заботился об очаге, насаживал оленину на палки, чтобы жарить, и, время от времени, бросал на меня невыразительный взгляд, который мог означать: «Вперед, будь дерьмом собачьим».

– Джед, – спросил я, – не подержишь ли ты это изображение снова, так чтобы я мог смотреть на него во время рассказа?

– Ну, конечно! – Он действительно был встревожен и очень обрадовался моим словам. Вайлит села рядом, положив короткую и широкую ладонь мне на спину. Привязанность была ее естественным свойством, совпадающим с ее сексуальным призывом, хотя это и не одно и то же. Ей нравилось касаться, подталкивать локтем и лизаться, теплое присутствие ее тела ощущалось без суетливого возбуждения, тогда как в другой раз она могла сказать, всего лишь надув губки или качнув бедром: «Давай разочек!»

– Истинная правда, – сказал я, глядя на глиняное изображение, – о том, как получилось, что я случайно убил того человека. – Сначала ведь этот поднадоевший идол, действительно, чуть беспокоил меня. Но так или иначе, я намеревался честно рассказать, как я перелез обратно через скоарский частокол и сцепился с тем часовым. – И когда я продолжал, упустив даже упоминание об Эммии, и заверил, что вернулся через частокол в лес сразу же, лишь только убедился, что часовой был мертв – о, это лицо, позорящее лжеца, не выразило возражения.

– Бедный Дэйви, – сказала Вайлит и пощекотала меня под набедренной повязкой, где Джед не видел ее руки. – Так сразу же и вернулся в лес, а? А имел ли ты девушку в Скоаре, сладкий малыш?

– Ну, я имел какую-то, только…

– Что ты имеешь в виду под «какой-то»? Не дала бы и задницы кузнечика за «какую-то» девушку, Дэйви.

– Ну, я хотел сказать «одну» из девушек. Но давайте расскажу, что же произошло в тот день в лесу, до того, как я случайно убил того. Вы когда-нибудь встречали отшельника?

– Да, однажды, – сказал Джед. – В пещере на склоне горы, недалеко от Кингстона, он искусно излечивает наложением рук.

– Именно такого отшельника я и имею в виду, – сказал я, – обитающего в лесу. Я слонялся в тот день без дела, хотя и не имел никакого права бросить работу. Как бы то ни было, я набрел на этого старого отшельника. Под травяным навесом, никакой пещеры. Не считаете ли вы, что он был настоящий святой и жил там очень давно?

– Господь охраняет своих близких, аллилуйя. Тот отшельник из кингстонской пещеры не имел ничего. Держал там коз.

Сэм поинтересовался:

– Там сильно воняло?

– Немного, – сказал Джед. – Должен же отшельник присматривать за чем-то во службу божию.

Так и есть, но к черту его отшельника, я должен был заинтересовать их моим.

– Он тогда выглядел ужасно старым и странным. Когда я впервые увидел его, меня это так огорчило, что я чуть было не наступил на большую гремучую змею. Но он заметил ее, приказал мне не двигаться и сделал знак колеса, и вот!

– Что и «вот»?

– Ну, я хочу сказать, она просто уползла, не причинив вреда. Старик-отшельник сказал, что это было знамение, растолковав, что змея представляла проклятие, мою величайшую вину – которой он не мог узнать, кроме как по второму знаку, потому что я не совершил там ничего такого, достойного проклятия, можете мне поверить.

Это дошло до Джеда так, как я и предполагал.

– Слава господу, именно так это и происходит! Тебя вело, тебе было предназначено встретить того святого человека. Продолжай, сынок!

– Ну… Он был не только старый, он был при смерти.

– О, подумать только! – сказала Вайлит. – Бедный старый сук… бедный старый отшельник!

– Да. Он выглядел таким спокойным, что я бы никогда не догадался, но он сказал мне. Он сказал: «Пришло мне время помереть, парень Дэйви» – нет-нет, это другой знак, он знал мое имя, но я не называл его. Я был ошеломлен, и это, действительно, так. Я полагаю, это было второе знамение.

– Я тоже считаю, что так и было. Продолжай, Дэйви!

– Да, он сказал, что я был первым, кто проходил мимо за длительное время и оказал ему любезность, только, черт побери – я хотел сказать, слава богу – я не делал ничего такого, но сел рядом и слушал. Он указал мне, где копать под навесом, и взять то, что я найду там и держать у себя всю жизнь. Сказал, что это реликвия Древнего Мира, и он знал, что злые духи были изгнаны из нее молитвой, он сделал это сам. – Помню, что испугался, увидев огромные размеры этого прекрасного духового инструмента – испугался до такой степени, что мой голос задрожал. Джед и Вайлит отнесли это на счет моего благоговения – если между страхом и благоговением действительно есть различие. Старик-отшельник сказал, – продолжал я, что бог привел меня для этого, имея в виду, что предмет из Древнего Мира предназначен именно для меня, если я научусь, вы-знаете-чему, брошу ругаться и так далее.

– Да святится имя Твое, Господи! И ты был приведен также и к нам, и мы все поможем тебе перестать ругаться и никогда больше не делать этого. Итак, что случилось потом?

– Потом он… умер.

– Ты, действительно, присутствовал при кончине святого?

– Да. Он благословил меня, указал мне снова, где копать и испустил дух… э-э… у меня на руках. – Я посмотрел на густой лес, сдержанно и храбро, и вздохнул: в конце концов, впервые мне приходилось убивать отшельника. – Итак… итак, затем я с трудом вырыл для него могилу и… – я остановился, внезапно почувствовав прилив тошноты, вспомнив дождь и все, что произошло на самом деле. Но вскоре – в таких случаях иногда кажется, что время остановило свой бег – я почувствовал, что солдат (который теперь жил во мне и нигде больше) был бы рад посмеяться там, за моими глазами, вместе со мной над моим дурацким проклятым отшельником, а почему бы и нет? Поэтому я снова был в состоянии продолжать: – Взял то, что нашел там, и ушел, вот и все.

Потом я показал им мой горн, но не осмелился подуть в него вблизи от дороги. Джед и Вайлит были в слишком сильном благоговении, чтобы прикоснуться к нему, но Сэм подержал его в руках и сказал, немного спустя:

– Молодой человек мог бы поиграть на этом.

Позже, во время еды, я спросил:

– В батальоне – не в вашей роте, но среди солдат, которые участвовал в том бою, что я видел утром, – помните ли вы парня, может, лет семнадцати или около того, темноволосого, сероглазого, с мягким произношением?

– Может, с пару десятков, – ответил Сэм, а Джед пробормотал что-то с тем же самым успехом. – Не знаешь его имени?

– Нет. Нашел его после боя, и мы немного поговорили. Ничего не мог сделать для него.

Вайлит спросила:

– Он был сильно ранен? Умер?

– Да. Я не успел узнать его имя.

– Он умер верующим? – спросил Джед.

– Мы не говорили о религии. – Джед выглядел печальным и потрясенным: я сразу не понял почему. – Я не успел узнать его имя.

– Джексон, – позвал Сэм и молча швырнул мне еще один кусок оленины – именно тогда, когда был задан вопрос. Позже, ночью, во время первого караула с Сэмом я, действительно, понял, что подразумевал Джед своим вопросом, и память моего детского обучения навалилась на меня еще одним бременем темноты.

За заветами святой мэрканской церкви, верующий, находясь при смерти, должен сделать то, что священники называют исповедью, если он еще может говорить, иначе навсегда попадет в ад. Если он упустит это из-за боли и беспамятства, присутствующие должны напомнить ему. Мне часто говорили об этом, как и всем детям; почему это не пришло мне в голову, когда солдат умирал? У меня были сомнения, конечно, особенно на счет ада, но…, а что, если ад существует? Все остальные принимают это на веру.

Перед нами горел костерок, а за спиной возвышалась стена оврага. Даже имея Сэма рядом, мне было страшновато видеть, как Джед и Вайлит исчезли в кустарнике, возле которого мы расположились, хотя я знал, что они были недалеко, и, вероятно, не спали. Я представил себе моего сероглазого друга скрюченным в яме с дегтем, мозги закипают в его черепе, что отец Кланс так прекрасно описал; и он выкрикивает мне: «Почему не помог?»

Где-то в болоте слабое кваканье лягушек было таким длительным, что слилось с тишиной; пронзительно кричали квакши, нет-нет, да и нарушали покой голоса сов. Когда, наконец, взошла луна, она была окутана красноватой дымкой, которую мы заметили при заходе солнца, – возможно, это был отдаленный дым от последствий войны. Неожиданно я почувствовал, что в моей голове возник вопрос: А каким образом кто-либо знает об этом?

Сошел ли кто когда-либо на седьмой круг ада и видел собственными глазами, как изменников-супругов вешают за мошонку, чтобы отец Кланс, вращая глазами, потея и вздыхая, мог позже объяснить нам, как это делалось? Откуда в самом деле он знал?

И разве не видел я людей, получавших удовлетворение и власть над другими, просто зная, или делая вид, что они знают то, чего не знают другие? Боже милостивый, да не проделал ли я только что сам такое же надувательство с моим проклятым отшельником?

Мог ли кто-либо доказать мне, что идея о пребывании в аду или на небесах не была лишь грандиозным обманом? Может, при этой мысли я вздрогнул или заерзал. Сэм прошептал:

– В чем дело?

Цвет луны переменился в белый, и стало видно его лицо. Я знал, что он не сделает мне ничего дурного и не рассердится, но, все же, задал вопрос с робостью:

– Сэм, есть ли люди, которые не верят в ад?

– Джексон, ты уверен, что именно этот вопрос хочешь задать? Я не очень-то умудрен в таких делах.

Конечно, мой вопрос был не по существу: дело заключалось в перекладывании на него груза моих тягостных размышлений.

– Видишь ли, Сэм, сам я искренне больше не верю в это.

– Видел много ада на земле, – сказал тот немного погодя. – Но это не то, что ты имел в виду.

– Нет.

– Ну, что касается церкви – я встречал лишь тех, кто действует так, словно хочет верить в это, людей, считающих себя благополучно избранными для царствования небесного. Возьми старину Джеда, ничто не страшит его больше, чем ад. Верит основательно, но сам прекрасно устраивается, чтобы забывать об этом. Есть сомнения, Джексон?

– Да.

Он молчал довольно долго, что побудило меня снова немного испугаться.

– Что касается меня, я всегда имел их… Ты ведь не боишься, что я мог бы сообщить об этом священнику?

– Откуда ты знаешь, что не боюсь?

– Просто знаю – и все тут, Джексон. Во всяком случае, если бы я был на твоем месте, вместо того, чтобы убиваться от мысли, что солдат жарится там из-за непроизнесенных слов, ну, я бы осмелился задать себе вопрос: а что если священники выдумали всю эту чушь, будь она неладна? Итак, он так доверился мне, что я больше не сомневался: мы с Сэмом были ужасными еретиками и с этим ничего не поделаешь. Помню, я подумал: Если бы сжигали Сэма, то должны сжечь и меня вместе с ним. И у меня возникло желание сказать что-либо подобное вслух. Но потом мне пришло в голову, что ведь он знал так много моих мыслей, безо всяких усилий с его стороны, и, вероятно, не пропустит и эту.

13

То, о чем я написал до сих пор, произошло в течение нескольких дней в середине марта. К середине июня мы находились всего лишь на несколько миль дальше, так как нашли славное место, где прожили отшельниками три месяца. Там окончательно зажила рана на Сэмовой голове после причинявшей беспокойство инфекции. Мы бездельничали, а я преодолевал первые этапы обучения игре на золотом горне. Мы вели длительные беседы и строили тысячу планов, а я тем временем взрослел.

Нашим жилищем стала прохладная широкая пещера на склоне горы, чем-то похожая на мою, там, на Северной горе, но эта находилась низко на скалистой стене, на четырнадцать футов над уровнем земли. Из нее мы не имели дальнего обзора, но глядели на расположенный ниже лес, как в обширную и тихую комнату. Пещера была затенена от полуденного солнца, и никакого поселения не было поблизости, чтобы беспокоить нас. Для изучения окружающей местности надо было лишь взобраться на ближайшую сторожевую сосну и глянуть оттуда. С высоты я никогда не видел людей, за исключением струек дыма от уединенного сельца в шести милях к востоку. Северо-восточная дорога лежала в двух милях по другую сторону от этого села, названия которого мы так и не узнали. Это не был Уилтон Вилидж – мы проскользнули мимо него, прежде чем случайно наткнулись на нашу пещеру.

Единственным доступом в наше убежище была свисавшая дубовая ветвь – Джеду было трудно влезть по ней, а единственным жителем, которого мы побеспокоили, оказался толстый дикобраз, его мы стукнули по голове и съели, так как это было проще, чем научить его не возвращаться и не прижиматься к нам, когда мы спали.

В течение двух недель Сэм находился в плохом состоянии из-за инфекции в ране, у него был жар и его мучили головные боли. Джед чудесно ухаживал за ним – у него это получалось лучше, чем у Вайлит или меня – и даже позволял Сэму проклинать всех на чем свет стоит. Мы с Вайлит добывали пищу, пока Сэм болел, а Вайлит еще и отыскивала дикорастущие растения, чтобы приготовить какие-то целебные снадобья для него. Ее мать была сборщицей лекарственных трав в горах южного Кэтскила, говорила Вайлит, а также повивальной бабкой. Она была переполнена историями о старухе и лучше всего рассказывала их, когда Джеда не было поблизости. Сэм довольно терпеливо относился к ее травяным снадобьям, но через какое-то время выглядел, когда она приходила, как человек, ожидающий, что следующее дерево, вырванное с корнем в бурю, сорвет и крышу. Затем, к концу своей болезни, когда Вайлит достала его снадобьем, которое, как она сама допустила, выгонит медведя из берлоги и тот пустится наутек, Сэм сказал:

– Джексон, я не возражаю, чтобы извилистыми путями моего желудка прошла молния, и, полагаю, мог бы привыкнуть к ощущению, что мне придется разродиться огромным трехрогим чудовищем, но я никоим образом не могу выносить этого топота ног.

– Топота ног? – спросила Вайлит.

– Вот именно. Эти микробы и все эти бациллы внутри, которые бегают по моим внутренностям, стараясь убежать к чертям собачьим от твоих лекарств. Их нельзя обвинять, понимаешь, ведь они там поселились со своими ногами, только я не могу вытерпеть этого, и, поэтому, с твоего разрешения, постараюсь больше не болеть.

* * *

Чуть больше месяца мы проживаем на острове Неонархеос. «Морнинг Стар» отплыл два дня назад, чтобы исследовать регион к востоку от нас, в котором на старой карте нанесены другие острова. Капитан Барр намеревается совершить не более, чем двухдневное путешествие и затем вернуться. Он взял с собой только восемь человек – достаточно, чтобы управлять шхуной.

Мы не называем Дайона правителем, еще нет, потому что он достаточно ясно дал понять, что не хочет этого. Однако, мы все считаем естественным, что важные решения – такие, как посылать или не посылать капитана Барра в это путешествие, – должен принимать, главным образом, Дайон, и вскоре, я полагаю, большинство колонистов захочет оформить это официально. Хотя наша группа небольшая, нам потребуется нечто вроде конституции и писанных законов.

Там, в Нуине и в тех других странах, с наступлением сезона зимних дождей холодает; здесь мы не замечаем почти никакой перемены. Мы соорудили двенадцать простых домов: из травы, растущей на берегу ручья, получается хорошая крыша, хотя лишь с наступлением сильных дождей сможем испытать ее. Семь построек расположены на холме и размещены так, что из всех их имеется вид на отлогий морской берег и небольшой залив, и один из семи домов – наш с Ники. Еще одна постройка выросла на морском берегу, три – расположены вдоль ручья, а Адна-Ли Джейсон с Тедом Маршем и Дэйном Грегори выбрали себе место для постройки дома далеко на горе, где берет начало наш ручей. Этот любовный союз начался в Олд-Сити задолго до нашего отплытия; они нуждаются в нем, так же, как мы с Ники нуждаемся в нашем, более естественном браке, но Адна-Ли в последнее время была такая счастливая, какой я никогда не знал ее в прежние времена.

На борту «Морнинг Стар» мы все узнали немного о том, как, вероятно, приходилось обитать в переполненных городах и пригородах в последние дни Древнего мира. Я только теперь прочитал ужасный отрывок в книге Джона Барта: «Наши государственные деятели периодически открывают основную цель войны. Они, бедные божки, словно фермеры в затруднительном положении: что бы такое предпринять, если у тебя тридцать свиней и только одно ведерко помоев в день…? И, в финальном результате, апокалиптическое безрассудство, это совместное самоубийство, называемое ядерной войной, для них не более, черт побери, чем главное затруднительное положение. Их единое, испытанное временем, регулирование численности населения полностью отпало». В нескольких дальнейших разделах он, мимоходом, замечает, что, конечно, регулирование рождаемости стало практически решаться после XIX столетия, за исключением того, что церковники сделали рациональное его применение невозможным даже позднее, в XX веке, когда время стало истекать. Что написал бы он о нашем теперешнем состоянии, обратном мрачной проблеме перенаселенности его времен.

Хочу сказать, что никакая цивилизация никогда полностью не погибает. Имеется, по крайней мере, поток физической наследственности и, возможно, какое-то слово, произнесенное тысячелетие назад, может оказывать неузнаваемое воздействие на то, что ты сделаешь завтра утром. Если вообще выжила только одна книга – любая книга, любая жалкая горсть страниц сбереглась тем или иным образом: похороненная, запертая в подвале или пещере, – Древний Мир не погиб. Но ни одна цивилизация не может вернуться к каким-нибудь из ее прежних свойств. Могут вспомниться фрагменты – ведь память содержит больше, чем мы осознаем, резонанс Древних Времен звучит в разговоре отца с сыном. Но мир Древних Времен не может ожить снова таким, каким он был, об этом не следует даже мечтать.

* * *

Вайлит часто уходила со мной на охоту и рыбалку, тогда как Джед оставался ухаживать за Сэмом. С первого же дня я почувствовал согласие между нами – сначала невысказанное, выраженное случайными прикосновениями и взглядами, например, когда она шла в нескольких ярдах впереди меня, в благодатной лесной тишине, и поворачивалась, чтобы, не улыбаясь, взглянуть на меня через плечо. Думаю, Вайлит время от времени с удовольствием выслушивала страшные таинственные истории от других, подобные моей наглой лжи об отшельнике, но была не из тех, кто создает их сам. В такой момент, проходя по тропе, она могла, с таким же успехом, произнести вслух: «Меня можно поймать, если немного пробежать».

Мы были удачливы в тот день, поймав пару упитанных кроликов, а потом нашли хорошую заводь для рыбалки, примерно в миле от нашей пещеры. На поросшем травой берегу, под солнцем, было так тихо, будто ни один человек не беспокоил эти места в течение веков. Мы установили рыболовные снасти, и, когда она стала на колени поправить свою лесу, ее рука скользнула вокруг моих бедер.

– Думаю, ты имел девушку, раз или два.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что ты на меня так смотришь. – В следующий миг она уже выпрямилась и стаскивала через голову свое потрепанное платье. – Пришло время, чтобы ты действительно узнал кое-что, – сказала она. – Я не молодая и не красавица, но я знаю, что нужно делать. – Обнаженная и ничуть не деликатная (как вы и подумали), самоуверенная и слегка улыбавшаяся, двигая бедрами, чтобы взволновать меня, она выглядела великолепной женщиной. – Снимай свои тряпки, сладкий малыш, – сказала она, – и попробуй взять меня. Тебе придется потрудиться.

Я трудился, и сначала долго боролся с ней изо всех сил, совсем без передышки, пока борьба не разгорячила ее до настоящей услады. Потом, внезапно, она стала целовать и ласкать меня, вместо того, чтобы отбиваться, смеясь вполголоса и пробормотав несколько похотливых слов, которых я не знал в то время; вскоре она сжала руками свои колени, и я вошел в нее стоя, радостно попирая сзади, у меня даже и мысли не было, что причиняю ей какой-либо вред. Когда я выдохся, она ткнула меня кулаком в плечо, а потом обняла. – Сладкий малыш, ты молодец. – То, что у меня было с Эммией, казалось очень давним и далеким.

У нас были еще встречи, их оказалось не так уж много, потому что у Вайлит имелись и другие слабые места: очень подавленно настроение, что-то вроде отчаянных угрызений совести; религиозная часть ее естества принадлежащая Джеду, навсегда омрачила ее дальнейшую жизнь. Часто (она однажды рассказала мне) ей снилось, что она продавала свою душу дьяволу, а тот, в виде огромной серой скалы, обрушивался и раздавливал ее. Она не всегда могла быть хорошим партнером для борьбы, когда мы уединялись и имели такую возможность, но изредка в такие моменты ей хотелось поговорить со мной. Кажется, в такое время, у пруда, где мы снова ловили рыбу, и, может, через неделю после нашей первой любовной игры, она рассказала мне кое-что о своих отношениях с Джедом Сивером. Когда бы Сэм или я ни упоминали о Джеде, если он отсутствовал, я, бывало, замечал что-то вроде спокойного предупреждения на ее любезном непроницаемом лице, подобно животному, напрягшему все силы для защиты, если это понадобится. Она не желала слышать никакой критики в его адрес. На рыбалке у пруда, поймав немного рыбы на ужин, мы окунулись в воду, чтобы смыть усталость от жаркого дня, но она предупредила, чтобы я не играл с ней, да я и сам был не в форме; мы просто лениво сидели у пруда и высыхали, и она поделилась со мной: – Я постигла, Дэйви, я имею в виду, нравственное понимание греха. Я не рассказывала Джеду о том, чем мы занимались, это не настоящий грех, который мог бы отяготить его печалью, и, во всяком случае, у меня было так много грехов в прошлом, от которых следует освободиться, этот грех – незначительный. Дэйви, он такой добродетельный, этот Джед! Он сказал, что я должна продумывать прежние грехи и убедиться, что я искренне раскаиваюсь в них, потому что, понимаешь, нельзя избавиться от всех них одним большим великолепным раскаянием, следует отбрасывать их по одному, сказал он. Поэтому, понимаешь, я успешно продвигалась до сих пор, но еще не добралась до конца. Я хочу сказать, миленький, если я совершу не более, чем один грех в день, или, скажем, максимум два, и потом, скажем, раскаюсь в этот же день в трех прошлых грехах, ну, я имею в виду, что через какое-то время я наверстаю упущенное. Только иногда становится очень печально, когда вспоминаешь их всех. Я разделаюсь с ними, к тому времени, когда мы доберемся до Вэрманта. А Джед, он сказал, что это, слишком много, пытаться покончить с грехами раз и навсегда, слишком трудно^[58], что господь никогда не подразумевал подобного.

Я спросил:

– Джед ужасно добродетельный, не так ли?

– О, он святой! – И продолжала говорить, какой он щедрый и заботливый и как объяснил все пути к Аврааму; когда они будут иметь свой маленький дом в Вэрманте, они рассчитывали, что к ним каждый день будут приходить грешники, чтобы слышать Слово Божие, абсолютно каждый, любой свободный человек, который придет. Дорогая Вайлит, мрачное настроение покинуло ее, она раскраснелась от мысли об этом, сидя там, у пруда, голая как сойка, время от времени похлопывая меня по колену, но не пытаясь возбудить, потому что это не был наш день для любви. – У Джеда, понимаешь, у него тоже очень много беспокойств с грехом. Почти каждый день он вспоминает о чем-то из своего прошлого, что возвращает его назад, потому что нуждается в покаянии. Как, например, вчера он вспомнил: когда ему было пять лет, почти шесть, он только что узнал об удобрениях, понимаешь? Итак, у его матери была клумба желтых настурций, о которых она очень заботилась, а он хотел сделать что-то, действительно, благородное, чтобы они сразу же стали вдвое больше и красивее, поэтому он все время мочился на них, особенно на большую настурцию старого дедушки, которая торчала довольно дерзко… ну, я хочу сказать, к тому времени, когда он все понял, как раз оказалось, что было слишком поздно, он не мог остановиться, пока не опорожнится, – Вайлит всплакнула, одновременно смеясь. – Итак, клумба стала настоящим болотом, лепестки опали на землю, а так как он не признался, посчитали виновником пса, а тот не скажет.

– О, – заметил я, – эта проклятая настурция просто напрашивалась на неприятность.

– Да-а, я тоже смеялась, когда он рассказал мне, да и он сам, только чуть-чуть, однако это серьезно, Дэйви, потому что легко согласовывается с настоящим грехом, совершенным им в девять лет, бедный парень. Он совершил грех по отношению к маленькой соседской девочке, а его мама поймала их на ягодной грядке. Девочку она просто отшлепала по заднице и с криком отправила домой, но она не наказала Джеда. Он сказал, что, он знает, его мать была величайшей святой, которая когда-либо жила на белом свете, так как все, что она делала, – только плакала и повторяла ему, что он сильно огорчил ее, и это после того, как она родила его в муках и пытается вырастить из него что-то путное. И, поэтому, с тех пор он никогда не имел сношений с женщиной, кроме одного раза.

– Что он…? Он никогда…?

– Кроме одного раза. С проклятой кингстонской проституткой, о которой он рассказывал, после своей проклятой рыбацкой поездки… Ну, как бы то ни было, как бы то ни было, теперь он святой, и единственное, чего он вечно хочет от меня – чтобы я сняла свое платье и потопталась на нем немного, и обзывала его плохими словами – он говорит, что это очищает его и, таким образом, является угодным богу, подобно бичеванию, только он не заставлял меня делать этого в последнее время, особенно с тех пор, как мы ушли из армии. – Она вздохнула и прекратила плакать. – Он такой добрый, Дэйви! И он также всегда понимает, как мне трудно, поэтому, иногда он как бы помогает мне своей рукой или подобным образом, он говорит, что это только малый грех и, так или иначе, мы оба все более укрепляемся в господе, теперь все время. Называет меня своей малышкой, чудом спасенной от верной гибели, и я знаю, что это выражение из книги заветов Авраама, но ты поймешь, что он имеет в виду – ну, иногда он может держать меня в объятиях всю ночь напролет и совсем не возбуждается, это ли не чудо?

Недели, проведенные в пещере, были также благоприятными для моего обучения игре на горне. Я отводил этому, по крайней мере, один час каждый вечер – от глубоких сумерек до полной темноты. Днем была слишком большая опасность, что услышит бродячий охотник и незаметно приблизится, тогда как даже бандиты не высунут носа из своего лагеря после сумерек в моханских лесах. Я играл на горне и принимал участие в составлении наших планов.

Имелся и мой план о Леванноне и кораблях, но когда я узнал, что даже Сэм был огорчен моей идеей, чтобы я нанялся на корабль, я прекратил разговоры об этом, и, хотя идея не погибла, никто о ней больше не услышал.

Имелся план Джеда и Вайлит о ферме в Вэрманте. Они были уверены насчет паломничества грешников, но вносили уточнения в остальной домашний скот. В один дождливый день Вайлит предложила завести коз, тогда как Джед отстаивал кур: началось все шутки ради, но он вдруг испугался и забеспокоился и оборвал обсуждение, сказав, что козы – слишком сладострастны, словом, которого Вайлит не знала, поэтому она замолчала.

Сэм, когда выздоровел, стал более озабочен ближайшими планами. Мы не сможем куда-либо пойти, твердил он, если только нам придется путешествовать в изодранной кэтскильской униформе, платье такого же темно-зеленого цвета и серой набедренной повязке моханского крепостного слуги. Он заявил, что мог бы найти два хороших способа приобретения подходящей одежды, оба нечестные, и лишь один честный, который себя не оправдает, и, несомненно, приведет, по крайней мере, одного из нас в тюрьму или к повешению.

– Нечестно, – сказал Джед, – это грех, Сэм, а ты не нуждаешься в том, чтобы я напоминал тебе об этом. Какой честный способ?

– Один из нас пойдет в ближайшее село и купит немного одежды. Должен идти совершенно голым. Сразу же будет привлечен к суду за появление в неприличном виде. Я не рекомендую этот способ.

– Я мог бы сказать, что потерял одежду в каком-то месте, – предложил Джед. Было похоже на то, что он считал само собой разумеющимся, что это он должен быть тем, кто подставит свою шею, чтобы ему отрубили голову. – Я мог бы оправдаться перед Создателем, что это невинная ложь.

– Но не перед лавочником, – сказал Сэм. – Так или иначе, ты не выглядишь похожим на человека, который случайно потерял бы свою одежду – ты очень крупный и имеешь важный вид. А я – у меня слишком жалкий вид.