Текст книги "Дэйви"

Автор книги: Эдгар Пэнгборн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Порох запрещен законом и религией^[60], это, может быть, также обоснованно, потому что ружья, в которых он используется, тоже запрещены из-за недостатка стали, отсутствия технологии, способной разрабатывать и производить их, а теперь еще и отсутствия веры, что такие орудия когда-либо существовали. Так как в Древние Времена было создано огромное количество художественной литературы, удивительно, как церковь в наше время может заклеймить что-либо нежелательное в уцелевших фрагментах древних книг, называя это выдумкой.

Мы должны были помнить, что, говорят, по дикой местности бродят какие-то бандитские шайки, и хотя восточная Моха не имеет слишком плохой репутации на этот счет, зато южный Кэтскил кишмя кишит ими. Эти, объявленные вне закона, банды совершенно безразличны к законам и государственным границам; они живут далеко в глуши и, время от времени, собирают дань с сельских жителей. Безжалостные души – ходят слухи, что они убивают своих стариков и допускают новых членов только после диких испытаний. Банды небольшие – в Мохе или Нуине вы никогда не услышите, что банда напала на любой по важности город или крупный караван^[61], даже о набегах с последующим отходом. Считается общепризнанным, что пираты островов Код начинали с бандитской шайки, которая научилась обращаться с небольшими военными кораблями, а затем выросла чуть ли не в государство. В Коникате я слыхал историю о разгроме целого армейского батальона парой десятков бандитов, которые посчитали, что солдаты вторглись к ним. Эта история была модной в довольно отдаленном прошлом; стоявшие на углах нищие рассказчики предпочитали версию, по которой у бандитов были группы обученных черных волков, помогавших им, под руководством совершенно необычной личности, называвшейся Робин, или Роберт, Гуд.

Я пережил несколько грустных минут, когда мы навсегда уходили из пещеры в то утро. Прежде всего, я понимал, что будет мало возможностей для развлечений с Вайлит; почувствовав, что теряю ее я даже вообразил было, что влюблен в нее, – ее здравый смысл позаботился бы об этом, если бы я признался ей в любви; поэтому, я не признался, мой собственный рассудок был обязан управиться с этим, и поступил довольно хорошо. Уход из пещеры был прощальным и во многих других отношениях…

Я знаю: так случается в любой момент. Что произошло с человеком, который дышал с тобой одним воздухом пять минут назад? – или вас это не беспокоит?

Большую часть дня мы потратили на осторожное путешествие через лес, пока не убедились, что очутились далеко за пределами села, которое оказалось таким добрым, что снабдило нас достойной уважения одеждой. Мне, в самом деле, хотелось узнать, что произошло там, когда ворвалась Луретт с пронзительными воплями об изнасиловании и пожаре, но я никогда не узнаю, поэтому, какого черта, пишите эту историю сами, если вы люди, в конце концов. Потом мы изменили наш курс и вышли на северо-восточную дорогу там, где она поднималась на значительную высоту, однако более длинная и крутая часть все еще находилась впереди нас. Солнце стояло за нами на западе: все застыло в горячей яркой тишине. Мы увидели несколько разбросанных столбов дыма в южных, отдаленных селах. Ничто не двигалось по дороге, когда мы вышагивали там в нашей хорошей одежде – белых набедренных повязках свободных людей, приличных коричневых рубашках, Вайлит – в перешитом желтом платье. И мы ничего не слышали – ни голоса, ни скрипа тележных колес, ни звуков скота, лошади или человека. С той стороны подъема, впереди нас, могло находиться кое-что.

Джед спросил:

– Что сегодня за день?

Буду проклят, если мы знали. Я сказал, что четверг, но Джед не был уверен и начал раздражаться, что он, вероятно, пропустил специальные молитвы в утро пятницы. Он был за то, чтобы прочитать их тогда, там, у дороги, но я сказал:

– Стойте, прекратите болтовню на минуту – я хочу прислушаться. Я хотел чего-то большего, жестом приказал им остановиться на месте и прошел немного вверх по дороге, чтобы очиститься от человеческого запаха и понюхать ветер. Даже тогда я не был уверен.

Хорошо бы, если какой-нибудь человек мог бы присоединиться к нам, но жаркий полдень был спокойный, как сон, Джед оказался прав – в тот день была пятница, день, когда бог, говорят, отдыхал от трудов творения, и все, кроме самых необходимых, путешествия запрещены или, по крайней мере, не одобряются. Фактически все еще велась война, отпугивающая от путешествий, хотя ничто в летнем воздухе не побуждает тебя думать об этом. Наконец, было довольно позднее время дня и чувствительный путешественник, вероятно, будет думать об отдыхе за стенами частокола.

Когда я снова присоединился к остальным, Сэм встревоженно спросил меня:

– Ты учуял его?

– Думаю, что да. – Я заметил, что Джед не понял. – Лучше всего нам двигаться прямо вперед, держаться теснее вместе, пока не придем в поселок. Мне кажется, я слышал запах тигра.

Какой крутой был тот, освещенный солнцем, склон, какой длинный! Я хотел, чтобы мы взбирались по нему тихо, и Сэм тоже настаивал на этом, но, по мнению Джеда, лучше всего поможет молитва, и, когда Сэм просил его не создавать шума и помалкивать, Джед просто снисходительно смотрел и продолжал молиться, тут уж ничем не поможешь.

Возникала иллюзия, что дорога кончается в небе. Вы можете всегда почувствовать это там, где дорога поднимается в гору и вы представляете себе падение в бездну или внезапную смерть. Если бы я мог вернуться к тому отрезку дороги сегодня и пройти по нему без тревоги, без ощущения слабого аммиачного запаха существа, которое бесшумно пребывало где-то рядом, я считаю, что это оказалось бы обычным восхождением. Она не была такой уж крутой, чтобы бык в одиночку не смог протащить тяжелую телегу до вершины – я хочу сказать, что она была стандартной и отвечала требованиям дорожного строительства в большей части Мохи. Однако всякий раз, когда казалось, что запах усиливался, или я воображал какой-то намек на рыжевато-коричневое мелькание слева от меня, я ощущал себя бескрылым клопом, лезущим вверх по стене.

На самом деле этот участок дороги вовсе не был очень длинным – возможно, четверть мили, а то и меньше. Солнце опустилось не слишком низко, когда мы достигли гребня подъема – мы действительно достигли его, все четверо из нас живы – и посмотрели вниз и увидели то, что могло бы спасти нас от тигра или не спасти.

Мы увидели огражденное частоколом село, стены сделаны довольно хорошо, оно круто расположилось у кромки дороги, не просто убежище в дикой местности, но цивилизованное, респектабельное, значительное по полагающемуся ему праву. Оно лежало достаточно далеко внизу, в долине, так что мы могли видеть все, кроме его северного конца, скрытого лесной растительностью, близко подступавшей к частоколу. За частоколом мы увидели изящный церковный шпиль, обычную конструкцию из вертикальной стойки, поднимающейся от колеса, и аккуратный строй верхушек крыш, включая крыши немногих двухэтажных домов. По соседству с дорогой, на нашей стороне, находился большой участок расчищенной земли с кукурузными делянками и черными пятнами на тех местах, где ночью устраивались сторожевые костры, чтобы охранять свои насаждения от уничтожения оленем, бизоном, лесным буйволом и мелкими животными. Далеко внизу, почти в полумиле и даже дальше; пока мы не достигнем кукурузных посадок, деревья и заросли все еще будут создавать тайну слева от нас.

Когда мы начали спускаться, Джед Сивер, вероятно, не смотрел ни на одну из сторон дороги, не смотрел ни на деревья, ни вдаль, на прекрасный солнечный свет и зеленые склоны южной стороны. Он доверял инстинкту передвижения ногами и смотрел вверх в направлении своего бога, прося прощения за грехи всех нас. Он также просил, что если зверь нападет, пусть заберет его первым и не трогает ни одного из его друзей – так как он, хотя даже более несчастный грешник, возможно, вне всякой надежды на спасение, был, тем не менее, более подготовлен морально для грядущего осуждения и гнева. «И если такова будет твоя воля, – говорил он, – пусть их грехи будут на мне, Авраам, избранник бога, его представитель, спаситель, а не на них, но пусть они очистятся моей кровью^[62], ныне и присно и во веки веков, аминь».

Джед также старался, чтобы бедняжка Вайлит шла подальше от него, другой, вероятно, более безопасной стороной дороги, а сам шел ближе всех к лесному покрову, пот катился с его лба, словно слезы. Его большие руки праздно раскачивались и совершенно не были готовы к применению меча.

Я вспоминаю, какое огорчение принесла мне его молитва, несмотря на собственный страх и настороженность. Мне казалось, особенно при моем недавнем, приведшем к такой растерянности знакомстве с ересью, что если бы это было возможно, прежде всего, я не мог бы позволить никому другому нести вместо себя единственную ношу – мои грехи. Сегодня я не могу обнаружить никакого греха ни в чем, кроме жестокости и ее разновидностей, и по причинам, которые не имеют ничего общего с религией, но в тот день я был, все-таки, очень далек от такого мнения.

Когда мы продолжали спуск по другую сторону той возвышенности, запах тигра уменьшился. Наверное, произошло какое-то изменение едва ощутимых потоков воздуха. Он присутствовал, но не напал. Мы двигались вниз по дороге – прошли мимо лесного покрова слева от нас, достигли кукурузных посадок, миновали их, приблизились к открытому месту и городским воротам, а он не напал.

От села долетел мелодичный перезвон тройных колоколов. Часто их изготавливают из лучшей бронзы, привозимой из Кэтскила или Пенна – церковь может позволить себе это – и литейщики стараются отливать каждую группу таким образом, чтобы она звучала основным трезвучием с пятой басовой нотой. Третий, ударяемый последним, плывет высоким дискантом^[63] к спокойствию, имеющему сходство с тишиной, а обертоны^[64] переливаются сотней радуг. Эти сельские колокола извещали, что наступило пять часов: Время бросать работу, молиться и ужинать.

Джед довольно решительно прекратил читать молитвы. Я, все-таки, взглянул позади себя, как я часто делал, когда деревья находились слева от нас, но тигр не напал, тогда не напал. Я не увидел его, только не тогда…

Главные ворота такого села в дневные часы обычно открыты, при условии, что присутствует караульный, но не по пятницам, когда считается, что лучше всего держать народ в пределах легкой досягаемости богом. Поэтому в тот день тяжеловесные бревенчатые ворота были закрыты, но я посмотрел через трещину между бревенчатыми брусьями и увидел караульного в его травянисто-соломенном укрытии, он не спал, но лежал очень спокойно, растянувшись на своей койке и перекинув ноги через согнутое колено, а полицейская фуражка лежала на лице, прикрывая глаза. Он вскочил довольно быстро, когда я окликнул:

– Эй!

Ну, когда приближаешься к незнакомому селу, ты кое-что делаешь и говоришь, а чего-то не делаешь и не говоришь. Я попал впросак при моей, обычно такой быстрой, манере действовать, слишком быстрой для Сэма или Вайлит, чтобы они успели меня остановить, что я понял, когда с важным видом подошел караульный, держа копье наперевес. Я прошептал Сэму:

– Сделай вид, что ты «мистер», думаю, ты смог бы.

Он кивнул и стал передо мной, к тому времени, когда караульный открыл ворота и начал орать на меня за то, что я потревожил тишину в пятницу – никакого воспитания, так или иначе, что меня беспокоило?.

Сэм сказал:

– Уважаемый, прошу извинить за поспешную речь моего племянника. Я мистер Сэмюэл Лумис из Канхара, позже проживал в Ченго, а леди – моя кузина. Это ее муж, мистер Джедро Сивер, также недавно из Ченго, но юридически житель Мэнстера в Вэрманте – можешь обращаться к ней мадам Сивер, когда будешь извиняться за свое собственное плохое воспитание – Сэм слегка одернул рубашку, чтобы была видна рукоятка его ножа в ножнах, потирал давно ороговевшим большим пальцем взад-вперед вдоль костяной его рукоятки и смотрел вниз на этот палец через свой узкий нос не так, словно ему наплевать, а просто печально, спокойно и задумчиво.

– Мадам, я, мадам Сивер, я, мадам, я.

Это могло продолжаться долгое время. Сэм оборвал его, деликатно спросив:

– Удовлетворяет тебя извинение, кузина? А Джексона?

– О, совершенно, – сказала Вайлит, немного переигрывая, но не очень, и я со своей стороны с важным видом пробормотал какую-то любезность, а Сэм бросил ему монету в двадцать пять центов, чтобы подсластить пилюлю. Сэм испугал меня так же сильно, как и караульного – я никогда не предполагал, что он знал, как разговаривать в аристократической манере. Может быть, Дайон смог бы найти у него ошибку, но только не я. Он напомнил мне то, о чем я имел представление: о некоторых прекрасных исторических личностях, о которых я учил в школе, в том, что называется «Краткое изложение истории Древнего Мира». Искренне говоря, Сэм был таким же хладнокровным, величественным и высокомерным, как и самые лучшие из них – Сократ, Юлий Цезарь, Карл Великий или тот великолепный сукин сын, через минуту всплывет в моей памяти его имя, который разбил баронов, датчан, римлян и прочих, выгнал их из старой доброй Англии и освободил весь Делавэр^[65], до того, как удовлетворился их уходом – Магнум Картер^[66], – вот кто это был.

– Ну, уважаемый, – сказал Сэм, – сможем ли мы найти что-нибудь в этом селе, нечто вроде приличного пристанища?

– О, да, сэр, в таверне «Черный принц» есть отличные комнаты, я знаю там слуг и…

– Далеко ли отсюда до Хамбер-тауна?

– Около десяти миль, сэр. Завтра должен быть дилижанс из Скоара в Хамбер-таун, проезжающий мимо – раз в неделю, по субботам, и, конечно, всегда останавливается здесь, хотя в связи с войной и…

– Да, остальные из нашего каравана ожидают этот дилижанс в последнем селе, где мы останавливались, какое-то захолустье с ночным горшком в земле, я даже не побеспокоился узнать его название.

– Перкенсвил, – подсказал караульный с торжественным удовлетворением. В маленьком селе вряд ли можно сбиться с истинного пути, коль скоро будешь чернить репутацию соседней кучи мусора.

– Я догадываюсь. Мы устали ожидать дилижанс. Что это за город?

– Это Восточный Перкенсвил.

– Прекрасное место. Между прочим, вон там тигр бродит… много ли их обычно бывает поблизости?

– Ну, что вы! Нет, сэр, вряд ли.

Джед высказался в первый раз, но с укоризной:

– Почему нет, уважаемый? Рыжий тигр подобен божественному пламени, который сжигает там, где будет его воля.

Караульный поклонился, как сделали бы и вы, услышав молитвенные слова, но остался непреклонен.

– Сэр, я могу сказать вам, что рыжий тигр никогда не ходит вблизи этого города. Мы не спрашиваем у бога объяснений за такую особую милость, но это действительно так.

Я заметил, что каждому селу необходим источник гордости, хотя бы и единственный в своем роде. Это может быть заявление, что никто в селе никогда не болел оспой, или что все младенцы рождаются с темными волосами, либо, что средства местной знахарки, усиливающие половое влечение, – самые лучшие в пределах ближайших сорока миль. В Восточном Перкенсвиле, полагаю, на памяти старейшего жителя не было случая, чтобы тигр перепрыгивал через частокол, поэтому село было уверено, что бог устроил так, что тот никогда не придет. Сэм изящно поклонился и сказал:

– Вам оказана замечательная милость, несомненно, это проявление благосклонности.

– Да, сэр, вполне возможно. – Сейчас часовой был явно дружелюбнее, так же, как и почтительнее. – Да, сэр. Я прожил здесь всю жизнь и за двадцать шесть лет даже никогда не видал этого зверя.

Тут вмешалась Вайлит:

– Тогда взгляните вон туда!

Теперь мне ни разу не представляется такой случай. Если бы я выговорил эти слова, зверь, вероятно, совсем исчез бы из вида, прежде чем кто-либо повернул голову. Догадываюсь, что Вайлит также никогда не имела много возможностей на этот счет, так как позже, когда мы все четверо устроились в наших комнатах в «Черном принце», она рассказала о виденном три или четыре раза и каждый раз это приводило ее в прелестную пылкую взволнованность:

– «Тогда посмотрите на него вон там!» Я сказала совсем напрямик, только на секунду сказала о нем, и не был ли он похож мордой, ну чисто тебе рыба, которую сжимаешь, чтобы снять с крючка? – о, господи! – И она вскакивает, шлепает себя по ноге и рассказывает снова.

Я, должно быть, повернулся, когда она сказала, так же быстро, как и все остальные, однако у меня было ощущение, как будто что-то препятствовало повороту моей головы, я не был готов увидеть существо, которого боялся всю жизнь, и в то же время страстно желал увидеть. Почувствовав запах на дороге, я узнал запах зверя, так как запомнил его однажды в горной местности к западу от Скоара. Он более зловонный, чем запах пумы, и, кажется, тяжелее висит в воздухе. В тот, предыдущий раз запах просто не соответствовал запаху пумы, и я взобрался на дерево и провел там, дрожа, долгую ночь, чувствуя его запах и думая, что я еще ни разу не слышал и не видел его. Утром я с колебанием слез вниз и обнаружил его огромные следы на земле, на голом месте, глубокие, как будто он мог стоять там какое-то время, наблюдая за мной в темноте, старый «Огненный Глаз», и, может быть, думал: Хорошо, подожду, пока Рыжий не станет чуть больше и толще…

Теперь я увидел его.

На небольшом расстоянии вниз от гребня возвышенности, откуда мы спустились, находилась высокая скала с плоской вершиной, в тридцати футах от дороги с ее открытой стороны, по другую сторону от леса. Вершина была слегка отклонена от дороги, поэтому, когда мы проходили мимо, она выглядела как простая грань, ничто не указывало на наклонную платформу. Наблюдал ли он за нами, проходившими мимо, или только именно теперь прибыл туда? Может, он не был голодным, или его сдерживало то, что нас было четверо? А может, он знал, что мой лук означает опасность? Я представил себе, как он забавлялся ложными рывками, с дрожавшими от напряжения задними лапами, резвясь и наслаждаясь кошачьей игрой в откладывание решения, и, наконец, по своим собственным причинам, позволил нам следовать дальше. Теперь по своей непосредственной прихоти, он стоял во весь рост, и я видел его в отдаленном темно-золотистом сиянии на фоне темневшего неба середины лета.

Он пристально глядел вниз на нас или, более вероятно, вдаль за нами. Должно быть, он знал или чувствовал, что для полета стрелы из моего лука расстояние было очень большим, если он имел опыт в таких делах. Он плавно повернулся на своей высокой скале, без всякой спешки, чтобы взглянуть в другом направлении, далеко на юг через долину, возможно, безразлично наблюдая за дымом из человеческих жилищ, расположенных там.

Он сел и поднес изогнутую лапу к морде, чтобы полизать ее и потереть по верхушке головы. Потом он вылизал бок и задрал по-кошачьи заднюю лапу, поэтому смог склониться, и стал лизать себе между задними лапами. Он забавно потерял равновесие из-за уклона скалы, восстановил его с комической легкостью, улегся на спину и стал кататься, а его лапы мелькали в воздухе. Когда он устал от этого, он зевнул и спрыгнул вниз, и побрел через дорогу в лес и вскоре исчез.

16

Впервые я находился внутри села. С тех пор я видел больше, чем могу отчетливо помнить, так как, когда я был с бродячими комедиантами труппы Рамли, мы посетили одно за другим многие села повсюду: в Леванноне, Бершаре, Коникате, Кэтскиле, больше года находились в Пенне; окружающая среда и люди, может, сильно отличались, но общий стиль во многом был одинаков во всех странах. Где бы вы ни обнаружили их, такие села предназначены для одной основной цели: предоставить небольшой общине немного безопасности в мире, где род человеческий больше не многочисленный, не богатый и не упитанный, как в Древнем Мире, не мудрый и не очень храбрый.

Они обычно расположены квадратом в таких местах, где река пересекает довольно пологую территорию. Питьевая вода поступает с верхнего течения реки, а остальная часть реки считается сточной канавой – избавляет от закапывания отбросов. Главная улица, проходящая по середине села, будет довольно широкой и обыкновенно прямой, так что, когда вы войдете через центральные ворота, то все время будете смотреть вдоль нее; остальные улицы будут узкими, кроме участка, не всегда называемого улицей, образующего расчищенное место прямо внутри частокола. Часто лужайка занимает центр села и обращена к основной улице, она обычно оборудована эстрадой для оркестра, местом для порки, колодками, позорным столбом и, может еще прекрасным мелким бассейном для детей. Вы заметите, что один квартал домов выглядит лучше остальных – обширнее дворы, может, будут цветочные клумбы вместе с необходимой грядкой для овощей, даже хижина раба с тыльной стороны, рядом с уборной, что наглядно показывает, что семья владеет слугой или двумя, вместо того, чтобы брать их напрокат из бараков для рабов, расположенных в городе, в нижнем течении реки. В этой низменности, рядом с бараками, вы можете найти то, что люди иногда называют «фабрикой», настоящим складом для сельской промышленности – домашнее ткачество, плетение корзин, столярные работы, или что-то еще. На этой стороне будет полицейский участок и тюрьма, общественная конюшня, легальный бардак, кузница, вероятно, яма для травли зверей собаками, если село может себе позволить содержать ее; и на этой же стороне будет несколько кварталов, где все дома уныло покосились, пьяные скорее будут спать снаружи, в своих палисадниках, чем внутри дома, будучи независимыми свободными людьми, а если какие-либо свиньи от преуспевающих соседей соберутся искать отбросы в эту часть города, они предпочитают ходить парами.

Между этими крайностями расположены кварталы, населенные представителями среднего класса, которые идеальны, если вновь обратиться к Древним Временам, где все дома были в точности похожие, все дворы и садики – такие же, и все, и все уборные – тоже, с небольшими полукруглыми окнами точно таких же размеров, выделяющие такой же самый аромат общественно-значимого единства душ.

Теперь, когда я сделал Сэма «мистером», в моей торопливой манере, он не мог избавиться от этого, и считал, что мог бы с таким же успехом выпрямить спину и наслаждаться этим. Он все еще держался так, как любимый советник бога, когда мы внезапно появились в «Черном принце». В результате худосочный пожилой администратор блошатника раболепствовал перед нами, взяв в два раза большую плату за два из его лучших номеров, которые, в какой-то мере, сделали бы честь свиноводческой ферме: Сэм хотел торговаться, но испугался, что это могло подорвать представление о нас, как слегка высокопоставленных особах. Он сказал позже, что случившееся очень опечалило его, фактически происходившего из родовитой династии знаменитых похитителей кур. Он наверстал упущенное на сделке с бродячими комедиантами труппы Рамли. Я слышал, как папа Рамли сказал, что Сэм мог бы выторговать бороду у пророка, а он имел в виду самого Иеремию, что было почти самой превосходной похвалой, которой папа Рамли мог удостоить человека. Вы знаете, какая привязанность у пророков к своей бороде, а Иеремия был энергичным типом, который развернул такую бурную деятельность в горестных жалобах и стенаниях, что его противники, чтобы избавиться от него, втиснули его в лодку и отправили вниз по реке, кишащей огромными крокодилами.

Группа паломников с севера уже заняла самые лучшие номера в «Черном принце», выходящие окнами на главную улицу; думаю, наши два были на втором месте после ихних, каждый с узким окном, обращенным на север; я очень не хотел бы увидеть самых худших номеров. Вдобавок к расшатанным койкам, которые они называют кроватями, на стенах красовались темные мазки, рассказывающие о столкновениях между человеческой расой и родом ее ближайших, самых искренних почитателей. И, сверх всего, как святое благословение, стоял запах капусты.

Клоп, насколько я понимаю его, не выражает ни следа радости или милосердия из любви. Даже их восхищение человечеством основано на глубоко укоренившейся жадности. Несомненно, они имеют интеллект – как еще они знали бы точный момент, когда вы собираетесь заснуть, и выбирают этот момент для укуса? Дайон сказал, что клопы руководствуются инстинктом. Я спросил его: «Что такое инстинкт?» Он ответил: «О, пошел к черту!» Потом Ники вставила пояснение, что когда ты делаешь что-то уединенно-искусно, без понятия обо всем этом, это инстинкт. Но я, все-таки, считаю, что они имеют интеллект, и они, вероятно, очень долго размышляют, прежде чем переменить позицию и напасть, ибо отмечу следующее: я никогда не встречал клопа, который проявлял ко мне хоть малейшую симпатию или уважение, несмотря на то, что я делал ему. Презрение, вот что они выказывают, презрение. Я встречал клопа, который смотрел мне прямо в глаза, моя кровь капала из его рта, и любой мог бы определить по его кислой морде, что он сравнивает меня с другой пищей, которую он ел прежде, и придирался ко всему – слишком соленая, слишком с душком, нужно больше пряностей, чего-то там еще. Он не похвалил бы меня, если бы я приправил специями мою задницу и намазал ее маслом. Поэтому я справедливо презираю их взаимно. Я ненавижу клопов. Проклятый клоп.

Существенный философский смысл, который я стараюсь вдолбить вам в голову через туман вашего непонимания, заключается вот в чем: если человеческая раса должна совершенно погибнуть, что станет с клопами? Мне жаль, что я проклинал их. Как говорится, мы должны платить добром за зло.

В эволюционном смысле они, должно быть, развивались вместе с нами, и теперь не могут обойтись без нас. С блохами все в порядке. Блохи не нуждаются в нас. Они съедят все, что угодно, даже сборщика налогов. Но клоп зависит от нас, он наш подопечный. Мы создали его таким, какой он есть. Он взывает к нам: «Старайтесь выжить, иначе мы тоже погибнем!» Поэтому, давайте^[67]…

* * *

Я собирался отвлечься в любом случае, прежде чем заметил, что перебродивший раствор заманчивого винограда, растущего диким здесь, на острове Неонархеос, имеет побочный эффект, а именно: интоксикацию. Согласно самой лучшей информации, которую я мог собрать, это случилось прошлой ночью; сейчас утро следующего дня, отчасти поздно – теперь я надеюсь, что начну думать о том, что смогу выжить.

Капитан Барр вернулся вчера – этот день стал одним из тех дней, которые мы празднуем – после плавания дальше, чем он намеревался. Его частично задержало в пути, сказал он, нежелание верить в то, что он обнаружил.

Больше нет никакого сомнения, что этот остров, где мы поселились, наименьший и самый западный из архипелага, который в Древнем Мире назывался Азорскими островами. Все острова – конечно, меньшие и другие по очертаниям из-за подъема уровня моря, – находились там, где они должны были быть, как показано на древней карте. И нигде, во всей группе островов, капитан Барр не мог обнаружить никакого признака человека. Козы, дикие овцы, обезьяны: на одном острове промелькнула группа людей, которые выглядели как дикие коричневые собаки – они преследовали оленя. Птицы были везде, а в бухте, где стоял на якоре «Морнинг Стар», на мелководье, резвились огромные морские змеи, существа, описания которых я не могу найти ни в одной из древних книг. Ни одной человеческой фигуры, ни одного дымка на фоне неба. Во время стоянки на якоре в ночные часы – ни одного огонька на земле, ни одного звука, кроме звуков, издаваемых насекомыми, лягушками и ночными птицами, и шума прибоя на песке. В лучших естественных гаванях до уреза воды растут джунгли, скрывая развалины всего, что человек мог бы построить там в Древние Времена.

На нашей старинной карте показаны морские и воздушные маршруты, сходящиеся в этой, очевидно, промежуточной станции между Европой и Америками. Мы знаем, что там должны были находиться гавани, аэропорты, города.

Никакая бомба, вероятно, не упала сюда во время, которое Джон Барт называет «взрывом одного дня». Упало очень мало бомб, пишет он, и те, которые упали, уцелевшие правительства назвали «несчастными случаями» – он добавляет, что уничтожение более двадцати миллионов нью-йоркцев и москвичей могло бы, возможно, считаться «достаточно большим несчастным случаем». Возможно, разрушения на этих островах произошли от последствий, которые были результатом войны. Джон Барт на страницах своей книги задает вопрос, как много болезней было непосредственно создано человеком и как много появилось случаев вирусных или бактериальных мутаций, и приходит к обоснованному выводу, что никто никогда не сможет узнать об этом. Или, могло быть, что на этих островах происходило более длительное, тихое, почти упорядоченное вымирание вследствие бесплодия – естественная смертность превышала скудную рождаемость – населения, так долго приученного к тому, что о нем заботилась передовая технология, так что оно больше не умело ухаживать за собой, пока, в конце концов, старики не умирали где-то среди дикорастущих растений и некому было даже вырыть могилу.

В конце концов, на нашей собственной родине многие нечеловеческие виды вымерли по той или иной причине. Я никогда не видел маленькой певчей птички с голубой окраской спины^[68].

* * *

Группа паломников состояла из приятных людей, бывших на попечении кроткого худого священника. У него были длинные желтые волосы, которые он, вероятно, мыл каждый день в ванной, и некрасивое несуровое лицо. Казалось, его нос суживался в неправильном направлении, так как кончик был маленький, а расстояние между его молочно-голубыми глазами – очень широким, поэтому складывалось общее впечатление, как от мыши. Мне он понравился. Когда человек носит бесформенную, длиной до пола, рясу священника, трудно определить ходит ли он на цыпочках, но отец Фэй, казалось, действительно, ходил, во всяком случае его походка была гарцующей и подпрыгивающей, с плавным приподниманием при каждом шаге его привлекательных белых рук, а большую часть времени на лице расцветала мышиная задумчивая улыбка. Все паломники уважали его, включая даже десятилетнего Джерри, который доставил отцу Фэю много неприятных минут, не из-за неуважения, но просто потому, что десятилетние мальчики все такие.

Я заметил Джерри еще до того, как мы вошли в «Черный принц». Паломники выходили из церкви – когда мы приблизились к гостинице – организованным строем с отцом Фэем, машинально подпрыгивавшим впереди, а Джерри каким-то образом умудрился сойти в хвост так, что его папа и мама не заметили. И, что же еще оставалось ему делать, как не отступить еще дальше и прыгать, кривляясь, в своем хорошеньком белом одеянии паломника, длинные вьющиеся волосы торчали на его затылке такой копной, что сами ангелы не смогли бы их расчесать. Сначала он выпячивал зад и шел сутулясь, имитируя жалкую старую леди, бывшую в составе паломников; потом он выпрямился и подтянул повсюду свое одеяние до пупа и так шествовал с голым задом, прекрасно исполняя роль отца Фэя, шедшего на цыпочках, с божественной улыбкой, светившейся среди веснушек, а его маленький нос колыхался при каждом шаге, словно крошечный флаг на ветру. Ужасное святотатство, но, я помню, даже Джед не мог хихикнуть.