Текст книги "Дэйви"

Автор книги: Эдгар Пэнгборн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Они направлялись в Нубер, святой город, подобно почти каждой группе паломников, которых, вероятно, можно встретить к западу от моря Хадсона; по их чисто-белому одеянию, вместе с черным – отца Фэя – можно было четко определить их на расстоянии видимости, и никакие солдаты любой из воюющих сторон не осмелились бы беспокоить их.

После того, как мы с Сэмом улеглись и собирались спать, а Джед и Вайлит занимались тем же в своем номере, я слышал, как Джери принимал ванну. Его мама, очевидно, добилась, чтобы гостиничная прислуга принесла жестяную лохань и воду для этой цели. Он наслаждался водой, подняв невероятный шум, орал и плескался, выкрикивал, пререкался – ох, уж эти чертовы дурацкие вопли – можно было подумать, что бедная леди пыталась помыть бандитского короля. Потом с нижнего этажа поднялся папа; на мгновение стало страшно тихо, прекрасный крепкий удар по мокрой заднице – и с этого момента Джерри стал ужасно хорошим мальчиком.

Что же касается нас с Сэмом, то после первых попыток уснуть, наши койки в результате боевых действий оказались очень смятыми, окровавленными и непригодными для использования. Мы отказались от них и разостлали потрепанные одеяла на полу, надеясь, что вражеские силы потеряют достаточно времени в поисках, и дадут нам немного отдохнуть.

Воздух этой ночью был насыщен резким запахом тигра, прежде чем мы услышали его рев. В густой темноте середины лета раздавались трели и резкие нестройные звуки, издаваемые насекомыми и лягушками, но ни лиса, ни дикая кошка не посылали никаких звуков из своего логова. В гостинице, перенасыщенной другими устойчивыми запахами, я не мог отличить смрада тигра, но я чувствовал его присутствие. Снова и снова представлял я его себе на скале, освещенного поздним солнечным светом, и знал, что он был там, снаружи, в темноте, возможно, недалеко.

Когда он, в самом деле, наконец подал голос, даже звуки насекомых резко затихли, как будто каждое крикливое безмозглое существо содрогнулось в оболочке крошечного тела. «Что – это – было?»

Его рев был резкий, короткий, грубый. Он не кажется очень громким, но имеет сильную несущую силу. Рев совсем не продолжительный, и он не скоро повторяет его. Может, он издает рев, чтобы вогнать дичь в предательскую дрожь. Рев слишком всепроникающий, слишком низкий, басовой, слишком мучительно и дрожаще отдается в твоем мозгу, чтобы дать настоящее представление о его местонахождении. Когда я слышал его в ту ночь, тигр мог быть в полумиле оттуда или в самом селе, бредя одной из темных улиц с огромным спокойствием и готовностью уничтожать. Я тихо прокрался к окну, как будто даже внутри этого здания мой собственный шум мог подвергнуть меня опасности. Из темноты раздался голос Сэма:

– Звучит так, словно старый сукин сын не слишком далеко отсюда. – Я слышал, как он подвинулся и оперся на локоть, прислушиваясь к ночи – так же, как и я.

Тигр не подавал больше голоса, но в соседней комнате, за закрытой дверью, я услышал, как Вайлит неожиданно произнесла: «О, Джед! О… о…» – и последовал ритмичный скрип койки и тяжелые удары, словно в стену били деревянным каркасом; с минуту или две я также слышал, как Джед стонал, словно раб, избиваемый кнутом, а Сэм сказал вполголоса:

– Неужели, черт возьми…

Вскоре там опять стало спокойно, по крайней мере, никакого звука не проникало через дверной проем. Сэм подошел к окну и, немного погодя, пробормотал:

– Странно… я не думал, что он может.

– Вайлит рассказала мне, что он занимался этим только один раз. Только один раз, с той кингстонской проституткой, о которой он говорит так часто.

– Да, рассказывала и мне то же самое. – Я чувствовал, что он ласково и созерцательно смотрел на меня в темноте. Потом высунулся из окна, его тускло освещенное звездами лицо уставилось вниз на неосвещенное село.

– Смиздюлька ублажает тебя, Джексон?

– Да. – Я полагаю, мое тупоумное замешательство было результатом приютского воспитания, смесью отвратительной притворной стыдливости и благочестия, тем липким дегтем, которым человеческая раса обмазывает своих детей, чтобы потом обвалять их в перьях.

Мы с Сэмом могли слышать где-то вдалеке, в селе, крик ребенка, вероятно, напуганного ревом тигра; это был настойчивый беспомощный плач, который пытался утешить усталый и ласковый голос женщины. Я слышал, как она говорила – где-то, бестелесная, будто слова висели в темноте… «Да-а полно, он не сможет забрать тебя, малютка…»

Когда я одевался утром, мне пришло в голову, хотя я подозревал об этом во время ужина прошлым вечером – разговляющего ужина в пятницу, после захода солнца, что продвижение в племянники длинноногого «мистера» для дворового крепостного мальчика-слуги, самого низкого по положению, не считая раба, – не просто удовольствие, которое ничего не значило. Я достиг этого чуда сам, конечно, но помнил, что в этом было мало утешения. Для лиц, выдающих себя за аристократов, существуют тяжелые наказания, как и для крепостного слуги за ношение белой набедренной повязки свободного человека. Мне пришлось пробормотать Сэму об удивительной силе простой белой набедренной повязки, но он был больше заинтересован в практической стороне вопроса, чем в чертовски-дурацком разглагольствовании об этом.

– Мне кажется, Джексон, что ты должен следить за некоторыми, будь они прокляты, незначительными деталями, такими как: не ковырять в носу, не вытирать его так шумно тыльной стороной руки, по крайней мере, не во время еды. Это пришло мне в голову вчера вечером, во время ужина, но я не хотел ничего говорить при этих паломниках, чавкавших прямо под рукой у нас.

– Ну, сказал я, – у меня был насморк, и, кроме того, я видел, что так поступают джентльмены в «Быке и оружии».

– Старая поговорка гласит, что чин имеет свои привилегии, но племянник мистера вовсе не такой уже значительный, Джексон. И еще одно – манера разговаривать. Например, когда вчера вечером принесли эту, забытую богом, копченую треску, которая пахла, будто вдруг незаконно проникла куча заплесневелых предков, ну, аристократ, конечно, приказал бы им унести ее, и произнес бы что-то, действительно, яркое, что надолго запомнилось бы им, но – при группе святых паломников за соседним столом, Джексон, он вряд ли бы отворачивался и вопил: «Что это за дерьмо на моей тарелке?» Он просто не сделал бы этого, Джексон.

– Извини, – угрюмо оправдывался я – я не выспался. – Я не знал, что паломники тоже отказались.

– Дело не в этом, Джексон. Фактически, я думаю, они не отказались, образно говоря. Но чертовски-дурацкий ужас в том, что ты должен учитывать свое влияние на юношу, черт-бы-его-побрал. Ты оказываешь влияние на юного Джерри. В следующий раз, когда его мама велит ему кушать что-то, чего ему не хочется, спроси его сам, что он собирается делать, и скажи – так чтобы его папа не услышал. Просто спроси сам.

– Понимаю, что ты имеешь в виду. Хотя он не такой уж и сцыкун!

– Да. – Но я не мог увести Сэма от обсуждения существа вопроса, раз уж он почувствовал себя воспитателем. – И ты пердишь, Джексон. Обычные люди, как мы с тобой, на самом деле не обращают на это никакого внимания: или засмеются, или еще что-то, но если ты собираешься быть племянником мистера, следует поступить немного иначе. Если ты громко перднул, то не должен говорить: «Ну, как я дал?» Нет, сэр, ты должен сделать печально-мечтательное выражение лица и разглядывать остальных присутствующих, будто тебе никогда бы и в голову не пришло, что они могли поступить так грубо.

Тогда в нашу комнату вошли Джед и Вайлит, и Сэм отцепился от меня. Джед выглядел плохо, с темными кругами под глазами, как будто он совсем не спал, его неуклюжие руки дрожали, и, поэтому Вайлит, естественно, беспокоилась о нем. Сэм вежливо поинтересовался насчет клопов по ихнюю сторону стены, но Джед, не слушая, перебил его:

– Я молился всю ночь, но слово господне не прозвучало.

– Послушай, Джед… – сказала Вайлит, нежно поглаживая его руку, в то время, как он просто стоял там, двестифунтовый меланхолик, огромный безвредный бык, в каком-то замешательстве, без всякого задора.

– Я должен оставить вашу компанию, – сказал Джед, – такой безнадежный грешник, как я. – Он тяжело и устало сел на мою койку; я помню, как он посмотрел вниз; казалось, он смутно поразился, обнаружив, что его рука лежала на моем мешке, на выпуклости золотого горна, и отдернул руку, словно не имел права касаться предмета, принадлежащего святому отшельнику. – И господь сказал: «Я изрыгну тебя» – вот что он сказал, это написано где-то в книге. И это не все…

– Послушай, Джед, милый…

– Нет, замолчи, женщина. Я должен воззвать к вашему разуму; вот что сказал апостол Симон: «Господь сказал, но я отвернулся». Помните? Вот что он сказал, после того, как отрекся от Авраама, а пророк умирал, висел на колесе на рыночной площади в Нубере. «И повели Симона на рыночную площадь…» – все по порядку, помните?.. – «на рыночную площадь и Симон сказал: Я не знаю этого человека. И его спросили снова, но он ответил: Я не знаю этого человека». И тогда, вы помните, позже, когда Симона повесили на дыбу в тюрьме Нубера, он сказал еще раз те слова, которые я упомянул: «Господь сказал, но я отвернулся»^[69]. Я в таком же положении, друзья. Господь сказал, но я отвернулся. Молния отыщет вас тоже, если я буду с вами, когда она ударит. Я не хочу покидать вас, так как вы так добры ко мне и мы всегда были настоящими друзьями, но вот что я должен сделать, и…

– Ты не должен, – заплакала Вайлит, – не должен рассчитывать, что мы оставим тебя, никто из нас – ни я, ни Сэм, ни Дэйви.

– Я недостойный, – скорбно сказал Джед. – Погряз в грехе.

– Но ты не грешил, – сказала Вайлит. – Все, что ты сделал – это засунул на пару минут, и мне понравилось, меня не беспокоит то, что ты сказал – такой святой человек, как ты, делает это, но это никак не будет грехом, это нечестно, во всяком случае, если это и грех, – именно мне следует гореть в огне…

– О, замолчи, женщина! Твои грехи будут прощены тебе, учитывая, что твоя душа невинна, но не моя, я получил все, данные богом, знания добра и зла и нет мне прощения.

– Хорошо, сойдем завтракать, прежде чем ты примешь решение.

– О, я ничего не могу есть.

Все еще плача, Вайлит сказала:

– Сойдешь вниз и позавтракаешь, черт подери!

17

Паломники уже завтракали яичницей с беконом, ни фига себе! – и, благодаря сбережениям, которые Вайлит носила в своей сумке, мы были в состоянии позволить себе то же самое. Она также настаивала на этом, имея в виду Джеда, так как разделяла мнение, очень популярное среди женской касты, что все печали мужчин на девяносто процентов от пустого желудка.

Столовая в «Черном принце» была такой маленькой, что можно было переплюнуть через нее, и, судя по виду стен, многие прежние постояльцы так и поступали. Там было только пять столов. Трясущийся от старости хозяин гостиницы имел двух-трех рабов для помощи на кухне, но, очевидно, не доверял им прислуживать за столом и занимался этим сам. Воспоминание о хорошо пахнущем, опрятном, просторном «Быке и оружии» побуждало меня с легкостью презирать эту таверну, словно я в самом деле был аристократ.

Таверна «Бык и оружие», в то время еще прекрасное кирпичное здание, существовала, по крайней мере, сто лет. Рассказывали, что вокруг нее, когда ее строили, было намного больше расчищенной земли, и отец старого Джона распродал большую ее часть с огромной выгодой, после того, как воздвигли новый частокол, чтобы приспособиться к расширению города, и стоимость земли возросла. В «Быке и оружии» наверху имелось не менее пятнадцати спальных номеров для постояльцев, не считая комнат для старого Джона с мадам и Эммии, где я оставил свое детство. Внизу располагалась грандиозная кухня с двумя кладовыми и прекрасным погребком, с баром, и огромной столовой с дубовыми угольно-черными балками и столами, свободно вмещавшими тридцать человек. Наверно, лучше всего я помню прохладный бар и произведение искусства над ним, настоящую картину, написанную вручную, переполненную людьми в странной одежде, некоторые оседлали железнодорожные поезда, толпы других ехали в автомобилях или разбрасывали бомбы, но все они собрались вокруг, поклоняясь ужасно громадной обнаженной фигуре с выпученными глазищами и громадной грудью, похожей на выступ под подбородком. Она сидела там, поджав ноги по-турецки, скаля свои огромные белые зубы, и ей поклонялись, – поэтому вы догадались, что это было изображение фестиваля св. Бра в Древнем Мире. На картине намалеван разрешающий церковный знак колеса, иначе старый Джон не мог бы демонстрировать ее. Церковь не возражает против произведений искусства такого толка в надлежащих местах, при условии, что картина приличная, благоговейная и разоблачает Древний Мир как переполненный, скабрезный притон.

Но в «Черном принце» в Восточном Перкенсвиле, черт возьми, единственной настенной фреской в столовой было пятно, размером с мою голову, на стене, где алебастр отпал и ни у кого никогда не было достаточно раствора, чтобы восстановить его. Я хочу сказать, единственная приличная фреска. У них имелись, конечно, другие виды картин в уборной во дворе. В одной нашей книге из Древнего Мира упоминаются некоторые подобные картины, найденные в раскопанных развалинах Помпеи: стиль нисколько не изменился.

Паломников было семеро, как обычно – думают, что число семь счастливое: у Авраама было семь апостолов – в неделе насчитывается семь дней – и так далее. К северу от моря Хадсона группы паломников часто направляются в места, менее святые, чем Нубер, – обычно это гробницы, отмечающие места, которые, как говорят, посетил Авраам и где он проповедал, и эти группы, особенно в Нуине, многочисленнее, часто оживленные и полны веселья. К ним присоединяются странствующие студенты, ради озорства и компании, и подобная толпа может, в самом деле, произвести радостную суматоху на дорогах. Группа в «Черном принце» была не такой – несомненно, на первом месте у них была религия, у всех, кроме Джерри, но по виду его родителей создавалось впечатление, что на него снизойдет хоть какая-то святость, когда они доберутся до Нубера. Другие паломники остались в моей памяти почти безликими – три женщины и один мужчина. Одна из женщин была молодой и довольно хорошенькой, но все, что всплывает в памяти, – это впечатление робости и слишком белое лицо; думаю, одна из двух старших женщин являлась ее матерью или тетей.

– Развалины, принадлежащие городу Древнего Мира, называвшемуся Олбани, которые мы видели несколько дней назад возле современного села с таким же названием, – сказал отец Фэй, – это последнее, что встретим на нашем пути в Нубер. – Он также хорошо справлялся с беконом, как на такого кроткого человека. – В этом регионе, который мы сейчас пересекаем, в древние языческие времена, говорят, в основном располагались фермерские хозяйства, поэтому нельзя ожидать никаких значительных памятников. – Баритон^[70] отца Фэя, низкий, плавный, удивительно сильный, побуждал меня думать о незагустевшем меде, капающем на сдобную булочку, и когда я взглянул снова, чтоб меня поимели, если они не ели булочек, настоящих кукурузных булочек, только что вынутых из печи, так как я видел поднимавшийся пар, когда Джерри разрезал булочку и шлепнул на нее масло. – По-настоящему гористая территория Кэтскил была оставлена в древние времена, как и теперь, более или менее в своем естественном состоянии.

– Я часто задаю себе вопрос, сэр, – сказал отец Джерри, – об источнике процветания Кэтскила. Трудно ожидать благосостояния в горной стране.

Сэм пробормотал мне:

– Леваннонец – замечаешь по акценту?

– Все богатство – от южных областей, – ответил отец Фэй. – Богатые фермерские земли, на юг от гор, повсюду, до устья великой реки Делавэр, которая, я думаю, представляет собой всю границу между Кэтскилом и Пенном… Меня мучит совесть. Боюсь, что я, возможно, забыл указать на некоторые поучительные особенности развалин Олбани, так как меня всегда глубоко трогает их печальное великолепие… – Джерри корчился от недовольства и наблюдал за мной как-то странно, широко раскрытыми глазами… – и также, конечно, величие древней разрушенной архитектуры, видимое при отливе… ах, а также при лунном свете!

– Мама, – позвал Джерри.

– К счастью, мы были там в время полнолуния. Часто чувствуется, как небесная сила направляет паломников.

– Мама!

– Эта дверь вон там… ты прекрасно знаешь…

– Нет, мне не хочется. Я хочу…

– Джерри, святой отец говорит.

– Все в порядке, мадам Джоунас, – сказал отец Фрэй с привычным терпением. – Что мальчик хочет?

– Мама, я не хочу булочку. – (Почему он должен хотеть?.. он уже съел две-одну, когда никто не смотрел, кроме меня). – Могу ли я отдать ее ему, вон там?

Буду проклят, если он имел в виду не меня. Я почувствовал, как мое лицо покраснело под цвет моих волос, но это прошло. Я почти понял, что маленький дьявол не был просто милостивым принцем, благосклонным к скромному подданному, на самом деле ему понравился мой вид и его тянуло ко мне одним из тех фантастических приливов детского чувства.

– Ну, – сказал отец Фэй, – мадам Джоунас, это начало расцвета, о котором я говорил, настоящего мэрканского духа. – И отец Фэй подмигнул мне беспомощно, открыто призывая сделать вид, что я согласен, тогда как Джерри выпадал из его системы.

Официальное признание его святости смутило Джерри и сильно ударило по его стилю, но, так или иначе, он принес булочку очень изящно, тогда как все собравшиеся уставились на нас. Всякий раз, когда просыпаешься на пастбище коров, обнаруживаешь, что животные, образовав вокруг тебя круг, стоят, посматривая и поглядывая, жуя и жуя, как будто ты напоминаешь им о чем-то, о чем они не могут себе представить, но они припомнят это через минуту. Я взял булочку и выразил огромную благодарность, и Джерри удалился, безмолвный, с сияющим лицом. Паломница, которая, я уверен, была чьей-то тетей, сказала:

– О, не прекрасно ли это! – Мы с Джерри могли тогда обменяться взглядами искреннего сочувствия, так как мы никак не могли убить ее.

– Осматривая такие развалины, – продолжал отец Фэй, – и особенно при лунном свете, всегда говоришь себе: ах, имелась ли только божья воля, что им следовало быть чуть мудрее, проявить чуть больше готовности, чтобы обратить внимание на предупреждения. Такие чудесные сооружения и такие безбожные, такие порочные существа!

– Отец Фэй, – спросила хорошенькая молодая женщина, – это правда, что они делали те огромные здания с плоским верхом, торчащие в воде, для… э-э… человеческих жертвоприношений?

– Ну, Клодия, конечно, ты должна понимать, что здания тогда не были погруженными в воду.

– О, да, я понимаю, но… э-э… совершали ли они…

– Мы вынуждены, к несчастью, прийти к такому заключению, моя дорогая Клодия. Действительно, часто… – Я думаю, он вздохнул и съел еще одну булочку; я тоже покончил с моей под суровым и благоговейным взглядом Сэма – часто те здания не просто квадратные или продолговатые, но имеют определенную форму креста, который, как мы знаем, был символом человеческих жертвоприношений в древние времена. Это печалит, да, но мы можем еще раз утвердиться в мысли, что теперь есть церковь… – он сделал знак колеса на своей груди, и мы все сделали то же самое – которая может предпринять подлинное изучение истории в свете божьего слова и современной исторической науки, так что ее причастникам нет необходимости нести бремя древних грехов, трагедий и страшных безумий прошлого…

Снаружи, в подернутом утренней дымкой горячем воздухе, возможно, все еще в пределах лесных теней, но, конечно, очень близко к нашему слабому, созданному человеком, частоколу, взревел тигр.

Все в столовой я думаю, кроме Джеда посмотрели, прежде всего, на Сэма Лумиса, когда этот оглушающий голос снаружи пронзил нас до мозга костей. Они, вероятно, даже не сознавали, что сделали это, и, конечно, у них не было осознанного представления, что он мог защитить их: они просто повернулись, словно дети, к самому сильному взрослому в критическом положении. Даже Вайлит; даже отец Фэй.

Сэм встал и допил чай.

– Тогда, если с вами все в порядке, – сказал он, обращаясь к воздушному пространству между отцом Фэем и трясущимся от старости хозяином гостиницы, – я ненадолго выйду, чтобы оглядеться вокруг. – Не допускаю, чтобы они просили так много от него, поскольку все понимали. Он побрел к двери и вышел наружу.

Я сказал – кому, не знаю, может, Вайлит…

– Мой лук наверху. – Джед тогда стоял тяжеловесно, он кивнул мне головой. Не думаю, что он хоть что-то произнес с тех пор, как мы сошли позавтракать. Не дожидаясь, чтобы понять его, я стремглав бросился в нашу комнату. Когда я вернулся с луком и колчаном со стрелами, все немного толпились. Я увидел, что Джед что-то вполголоса говорил отцу Фэю, священник слушал растерянно и недоверчиво, одновременно наблюдая за своей паствой и качая головой. Я не мог слышать, что говорил Джед. Джерри находился у фасадного окна, его мама не отходила от него ни на шаг, иначе он, вероятно, был бы уже на улице. Отец Фэй неодобрительно поглядывал на мой лук, когда я проскользнул мимо него и Джеда, но ничего не сказал и не пытался остановить меня, когда я улизнул вслед за Сэмом.

Сэм просто стоял снаружи, на солнечной и пыльной улице, с несколькими людьми. Я видел, как редкие пылевые вихри поднимаются, закручиваются и оседают, когда знойный ветерок пробегал мимо с нехорошим поручением.

Пожилой сельский священник – я слышал, как один из жителей села назвал его отец Делюн – вышел из дома приходского священника, расположенного рядом с небольшой церковью, и тоже стоял на улице, вытягивая шею, чтобы видеть колокольню. Он закричал – нам, я полагаю, так как мы находились ближе всех…

– Йен Вайгоу полез наверх, чтобы вести наблюдение. Мы не хотим, чтобы на улице находилось слишком много людей. Это, может быть, иллюзия. – Голос его был приятный, испуганный, дружелюбный и граничил с контролируемым страхом. – Они должны оставаться внутри и молиться, чтобы это оказалась иллюзия. – Сэм кивнул, но смотрел он на меня. В этот момент через вентиляционное окно колокольни выкарабкался худосочный парень и подтянулся вверх, широко расставив ноги на знаке колеса, добрых десяти футов в диаметре, из которого поднимался шпиль. Наверно, он находился в тридцати футах над землей и, вероятно, мог просматривать село через частокол на все четыре стороны. Помню, я подумал, что Йену это удавалось довольно хорошо.

Я подошел к Сэму, думая, что он захочет отправить меня обратно в дом. Но я принес лук; он не захотел вернуть меня обратно. Он только сказал:

– Ты слышишь то, что слышу я, Джексон?

Я действительно слышал, стоя возле ворот, где караульный, впустивший нас вчера, снова стоял на посту. Сегодня он был в легких военных доспехах – шлеме, бронзовом нагруднике, кожаных щитках на бедрах и на промежности – все это вряд ли поможет против тигра – разве что укрепит дух. Он держал тяжелое копье вместо дротика – это в самом деле имело смысл, а его нелгущие руки передавали дрожь наконечнику копья, как будто он был в критической стадии малярии; он он оставался на своем посту. Звук, который имел в виду Сэм, был легким пощелкиванием или постукиванием в сочетании с порывами мягкого сопящего дыхания, словно гигантские мехи дули на невидимый огонь. Вероятно, вы замечали, как у небольшой домашней кошки без причины дрожат челюсти, когда она видит птицу, летящую вне досягаемости над головой или опустившуюся на высокую ветку и бранящую ее; непроизвольно двигая челюстями, она издает громкий хриплый крик, что-то вроде раздраженного взрыва, не совсем фырканье или рычание, а простое напряжение мышц, которое произошло бы, если бы она схватила птицу. Однако этот звук за воротами частокола был в пятидесяти футах от нас с Сэмом и я слышал его отчетливо.

Караульный у ворот крикнул:

– Я вижу его тень через щели!

Сэм сказал:

– Джексон, ты… допустим, ты пойдешь и скажешь этим людям, чтобы они оставались внутри.

Я неуверенно двинулся было к двери гостиницы, когда отец Делюн хладнокровно прошел мимо нас к воротам. Мне пришлось остановиться, оглянуться и узнать, что же намеревался делать священник. Он стоял прямо напротив бревен и молился, его руки распростерлись, словно он хотел защитить все село своим коренастым старым телом, и его голос мелодично звенел на жаркой улице. Ветерок, ясно доносивший до меня слова, также донес и запах тигра. «Поэтому, если ты слуга сатаны, либо антихрист, или ведьма, или чародей в зверином облике, мы заклинаем тебя уйти во имя Авраама, святой девы Матери Кары, во имя святого Андрея Западного, покровителя этого села, во имя всех святых и сил, которые обитают при дневном свете, уходи, уходи прочь! Но если ты слуга Бога, если послан взыскать искупление с одного из нас, неизвестного, тогда даруй нам знак, слуга Бога, чтобы мы распознали грешника. Или, если наказание должно свершиться, приди к нам, слуга Бога, и его воля исполнится! Аминь!»

Голос Йена Вайгоу прервал молитву:

– Он уходит прочь!.. может быть. – Его указующая рука следовала за движением тигра, который, очевидно, отошел от частокола и попал в поле зрения Йена. – Отошел на дорогу. Отец! Это самец, старый самец.

– Уходи! Во имя Авраама, уходи прочь!

– У него слева темное пятно, Отец, похожий на того, который напал на Хэннэбэг в прошлом году… Просто стоит там.

Потом – поручение оказалось мне не по силам – Джед вышел из гостиницы, и отец Фэй с ним, и, хотя я что-то пробормотал, ни один, казалось, не заметил меня. Вайлит стояла позади, у входа, уставившись на Джеда, а паломники в белых одеждах образовали за ней подвижное облако. Тогда отец Фэй отчетливо произнес:

– Нет, сын мой, я не могу согласиться, не могу благословить на такое дело, и ты не должен вмешиваться в деятельность моей паствы, которая обязана молиться. – Потом все паломники – Джерри и его отец и мать, и белолицая девушка, и пожилые люди вышли на улицу, и, прежде чем я смог задержать их, прошли бы сквозь меня, не отступи я в сторону.

– Отец, – сказал Джед, – если не хочешь ты, я должен попросить другого слугу Бога. – И он подошел к воротам, к отцу Делюну, проходя мимо Сэма, будто не замечая его.

Вайлит крикнула мне:

– Дэйви, он совсем не слушает, что я говорю. Не позволяй ему сделать это, Дэйви! – Что сделать? – я не понял. У меня было впечатление, словно мы все двигались в тумане, никто не слышал других – если бы малыш Джерри, вон там, в своей белой одежде, прекратил смутно улыбаться и сказал мне что-то, я, наверно, увидел бы только его открытый рот и не услышал бы ничего, кроме отраженного рева тигра и этого несуразного постукивания зубов.

Йен Вайгоу снова закричал вниз:

– Он уходит на запад. Не могу видеть – дом Кэйтона закрывает обзор. – Для того парня, там, вверху, на церковной колокольне, это был, вероятно, самый значительный день в его скучной жизни; вы могли бы услышать в его голосе веселье, как танцевальную музыку с другой стороны двери. Я недалеко ушел еще от детского воображения, чтобы не заметить зависть также и у Джерри, взглянувшем на колокольню.

Отец Делюн отошел от ворот, слушая Джеда. Несколько минут мы бесцельно толпились на улице – отец Делюн, Сэм, Джед, я и безымянный мужчина с улицы. Я не видел никого, кто был бы похож на настоящего охотника, не говоря уже о егере. Я свободно просматривал главную улицу на всю ширину до ее дальнего конца, где меньшие ворота были обращены к дикой местности. Дом егеря должен быть там, снаружи тех ворот.

Внезапно Джед упал на колени перед отцом Делюном.

– Так должно быть, Отец! Благослови меня выйти туда и навлечь его на себя, так чтобы спасти село и снять мое собственное бремя греха. Я никоим образом не испугаюсь, если смогу пойти с твоим благословением.

Сэм резко прервал его:

– Ты не больший грешник, чем любой другой, находящийся здесь.

Но отец Делюн остановил его морщинистой рукой, поднятой, чтобы попросить всех успокоиться и дать ему подумать.

– Это не годится, – сказал он. – Я никогда не слыхал о таком поступке, он неблагоразумный. В этом может быть греховная гордыня – мой дорогой сын, кто ты такой?

– Меня звать Джед Сивер, ужасно грешил всю мою жизнь, и кто скажет, что я не навлек тигра на село своими грехами. Отец, благослови меня выйти к нему. Я хочу умереть в надежде на прощение у трона Авраама.

– Нет, хотя… ну, мы все грешим, с момента рождения, но я не могу подумать, что ты такой, такой… – и отец Делюн посмотрел пытливо, обеспокоенно на Сэма, даже на меня, я думаю, желая получить что-то вроде поддержки от нас, но вряд ли осознавая, что мы могли дать и как просить нас об этом. – Грех, Джед Сивер, можно сказать, он сам написан на лице. Вы, незнакомцы, друзья этого человека?

– Это муж моей кузины, – сказал Сэм, – и добрая душа, самый лучший, Отец, но чрезмерно усердный. Его совесть…

– Ты не понимаешь, – сказал Джед. – Не обращайте на него внимания, Отец. Он не может видеть грех в моей душе. Зверь не уйдет, пока я не выйду. Я знаю об этом, я чувствую это.

– Ну, вот, – сказал отец Делюн, – может, он уже ушел и нет необходимости во всем этом.

– Где ваш егерь, сэр? – спросил Сэм.

– Ушел. Три дня охотится с нашими лучшими людьми.

Тигр взревел где-то за беспорядочной кучей старых домов на западной стороне села. Я услышал грохот, приглушенную вибрацию и треск ломаемого дерева. Сэм закричал вверх на колокольню:

– Парень, он внутри?

– Нет. – Высокий, словно девичий, голос Иена Вайгоу долетел к нам. – Думаю, он зацепил лапой за обвязку и что-то сломал, но его нет внизу. – Вайгоу имел в виду крепления, которые удерживали бревна частокола – кожаные ремни, их связывали мокрыми и, после высыхания, они усели, сделав крепление тугим. Только процветающие города могли позволить себе железные болты или проволоку. – Он движется в обход и направляется к тыльным воротам.

– Отец, благослови меня и позволь идти!

Я набрался храбрости и сказал:

– Отец, я метко стреляю из этого лука. Могу ли я попытаться с одной из крыш?

– Нет, сын, нет. Только поранишь его, и он полностью разрушит село.

Это было неверно, и я об этом знал. Тигр – всего лишь большая кошка. Если кошке неожиданно причинить боль, она убежит и совсем не будет драться, если не зажать ее в угол или если она не сможет убежать. Но я также знал, что бесполезно поучать священника. Я увидел, что паломники отца Фэя стали все вместе на колени на улице перед церковью. Несмотря на здравый смысл, я сделал еще одну попытку.

– Отец, я обещаю вам, что мог бы попасть одной из стрел ему в глаз. Я упражнялся попадать в дырки от сучков в досках с пятидесяти ярдов…