355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Э. Джонстон » Убежать от зверя (ЛП) » Текст книги (страница 7)
Убежать от зверя (ЛП)
  • Текст добавлен: 23 мая 2017, 17:00

Текст книги "Убежать от зверя (ЛП)"


Автор книги: Э. Джонстон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– В конце концов, ублюдок сдаст образец, – говорит она.

А затем она плачет.

Глава 16

В понедельник утром, когда папа привозит меня на тренировку перед занятиями, там припаркована машина полиции Онтарио. В первый момент, пока я принимаю решение, я слегка напугана. Все знают, что не было собрано никаких биологических образцов. Это практически первое, что мне сказала Полли, когда я пришла в себя. Если вдруг полиция объявит, что у них что-то есть, кто-то обязательно сделает подсчеты, и тогда сарафанное радио снова заработает. Я не уверена, что могу справиться с этим. Полли сможет как-нибудь объяснить это, как только мы с ней увидимся. Ее молчаливой оценки достаточно, чтобы укрепить мою уверенность. Я киваю, и мы молча переговариваемся.

– Все входите, – говорит Кэлдон, когда мы добираемся до спортзала, мы все рассаживаемся перед ней, вместо того, чтобы начать нашу тренировку. – Вы все знакомы с констеблем Форестом, – она указывает на офицера в форме. Либо у него ранняя служба, либо это из-за особого случая.

– Доброе утро, ребята, – произносит Форест небрежно. – Я знаю, что вы все заняты на своей тренировке, поэтому я хочу сразу перейти к делу. Вам известно, что пару недель назад в лагере Manitouwabing на одного из членов вашей команды напали и изнасиловали.

Каждый в комнате, за исключением Полли, вздрагивает от этих слов. Ну, похоже, я тоже вздрогнула. На самом деле, я больше поражена, чем что-либо еще. Никто никогда не приходил и не говорил об этом напрямую. Это освежает.

– Также вам известно, – продолжает констебль, – что биологические образцы не были собраны. Однако я рад сообщить вам, что второстепенные образцы позволили нам добиться результатов, что означает, сейчас у нас есть образец для сравнения, который мы можем использовать для установления личности преступника.

Он смотрит прямо на парней, каждый из которых смотрит на свою обувь. А затем Дион встает.

– Что вам нужно для этого? – спрашивает он. Остальные парни встают рядом с ним с различной степенью дискомфорта. Я в какой-то степени горжусь ими.

– Только немного клеток со слизистой щеки, – говорит констебль Форест. – Я бы предпочел, чтобы вы добровольно сделали это, но если по какой-то причине, вы считаете, что нуждаетесь в родителях или адвокате, тогда, конечно, вы имеете право отказаться.

Никто из парней не отказался. Они выстроились в линию, мазки были взяты, и некоторое время спустя у констебля Фореста появилась коллекция запечатанных пробирок, каждая из которых содержит образец ДНК. Я практически уверена, что никто из них не произвел расчеты. Дион и Камерон оба выглядят так, будто у них гора с плеч упала сразу после того, как их образцы пополняют коллекцию. Кларенс, отдав свой образец, жует нижнюю губу. Эрик становится ярко красным. Тиг и Лео стоят с непроницаемыми лицами, но не думаю, что это чувство вины. Тиг, вероятно, еще не полностью проснулся, а Лео до сих пор смотрит на свою обувь. В первое время я принуждала себя не забывать, что это мог быть и он. Я готовлюсь к привычному приступу тошноты, который незамедлительно последует, но ничего не происходит. Я знаю Лео слишком долго, храню слишком много его секретов, пусть даже и не уверена, что я такого сделала, чтобы заслужить быть у него на первом месте. У нас был ряд недопониманий, но не настолько же. Я не знаю, откуда во мне такая уверенность – все, что я могу вспомнить, это голос парня – но я знаю, что это был не он.

– Благодарю всех вас, – говорит констебль Форест, а затем направляется к выходу из спортзала. Он проходит прямо под рядом плакатов, датированных серединой семидесятых годов, когда Палермо Хейтс были лучшими в спорте, а не в черлидинге. Плакат, занимающий половину двери, посвящен мужской команде старшеклассников по баскетболу, а констебль Форест был начинающим форвардом в тот год, когда они победили. Конечно, он уезжал из города, чтобы учиться в полицейской академии, но он вернулся. Множество людей возвращаются. И я понимаю, что не собираюсь быть одной из них.

– Подъем, девушки, – говорит Кэлдон, – время тренировки.

Мы бежим. Кэлдон внимательно за мной наблюдает. Я чувствую то же самое, что и в пятницу, что и прежде. Я не чувствую каких-либо эволюционных изменений в моем теле. Возможно, слова офицера полиции и были для парней достаточно туманными, но Кэлдон обо всем догадалась. Я надеюсь, что не так много таких проницательных людей, как она.

Мы бегаем и растягиваемся, а затем занимаемся хореографией, пока Кэлдон не отпускает нас на занятия.

Все отправляются принять душ, но я иду в противоположном направлении, туда, где Кэлдон хранит конусы, которые мы используем, чтобы делать разметки на полу для формаций.

– Мы с Полли пропустим все тренировки до пятницы, – говорю я ей. Я не спрашиваю. Пропуск тренировок не всегда проходит гладко с Кэлдон. Но не теперь.

– Я буду работать вместе с тобой, – говорит она. Ага, определенно, она знает. И она знает, что я собираюсь сделать.

– Хотя, после этого, я должна буду наверстать упущенное время, – говорю я. Я гадаю, всегда ли какая-то часть меня будет стараться быть таким здоровым, уравновешенным человеком, который сел три недели назад в автобус. Мне интересно, является ли это частью исцеления. Я определенно должна поскорее позвонить психотерапевту.

– Не переусердствуй, – говорит она. Хотя я практически уверена, что она имеет в виду совершенно противоположное.

– Могу я задать вам сугубо личный вопрос? – спрашиваю я.

–Да, – отвечает она. Улыбка на ее лице добрая, в отличие от тех, которые я когда-либо видела раньше. – И нет, отец Флори никогда не был частью ее жизни. Я с самого начала это знала, и я знала, какие у меня были варианты. Было сложно, но я сделала это, и я рада, что так поступила.

Я застываю. Она выглядит такой уверенной. Она никогда не рассказывает о себе, хотя и мирится с огромным количеством слухов от эгоцентричных учащихся. Я знаю, что у нее степень медицинских наук, и я знаю, что она преподавала в колледже, потому что она учитель, но помимо этого, наш тренер – загадка, единственная, которая провела большую часть времени, подталкивая меня быть той, кем я являюсь сегодня.

– Это не одно и то же, – она держит кучку конусов в руке и отклоняется назад на сцену, глядя на меня очень серьезно. – Ты и я, мы не одно и то же. Даже близко. Я сказала да, а у тебя даже не спрашивали об этом. В ближайшем будущем много людей будут говорить тебе некоторые по-настоящему тупые вещи, и если ты случайно ударишь кого-нибудь из них по лицу в моем присутствии, я никак на это не отреагирую.

– Спасибо, – говорю я. – И я сделаю все возможное, чтобы быть уверенной, что в пятницу будет последняя тренировка, которую я пропущу.

– Хорошо, – отвечает она. – Сейчас тебе лучше записаться, или я выпишу тебе бланк опоздания.

Я добираюсь до кабинета истории только после звонка, и на следующий час мы с головой погружаемся в тему, считалась ли война 1812 года победой британцев или досадной ничьей. Обычно мне бы понравились эти вопросы-ответы. Учитель играет роль адвоката дьявола и удерживает задаваемые вопросы с целью объединения с американцами, но на самом деле ее сердце принадлежит другой стороне, и поэтому мы никогда особо не преодолеваем «если вы атакуете и ничего не добиваетесь, вы проигрываете».

На химии у нас лабораторная работа, о которой я абсолютно забыла, и кое-как мы с Тигом заканчиваем ее. Мы оба бьемся вокруг горелки Бунзена, пока стараемся ничего не пролить или взорвать.

– Так что, нам позволено все еще оставаться друзьями, или как? – спрашиваю я, когда он проводит больше двадцати минут без саркастических комментариев о том, что, поскольку я забыла о лабораторной работе, мне придется привязать сзади свои волосы к стрингам.

– Ты имеешь в виду, что раз я добровольно сдал анализ ДНК, это определенно снимает с меня подозрения? – спрашивает он.

– Нет, Боже, нет, – протестую я. – Я имею в виду, поскольку твой лучший друг и я очень публично бросили друг друга в тот день во время ланча.

– Ох, это, – говорит Тиг. – Я думаю, парни немного отличаются от девушек, когда дело доходит до этого.

– И Лео не порвет с тобой дружбу, если ты будешь со мной общаться? – спрашиваю я.

– У нас очень прочные взаимоотношения, – говорит он, снова звуча как обычно. – Мы можем пережить маленькие разногласия социальной среды. И, эй, разве не я выбрал тебя быть моим партнером по лабораторной работе?

– Я думаю, это было больше связано с тем, что мы оба здесь в одно и то же время, – возражаю я, но в любом случае чувствую себя лучше. Тиг был кретином в одной из самых важных основных частей моей жизни, по крайней мере, в школе.

– Ты говоришь помидор, я говорю помидор, – говорит он, вытягивая обе буквы «о». —Теперь ты хочешь поговорить о наших чувствах? Потому что мне следует поставить на стол кислоту, если я собираюсь поплакать.

– Не будь придурком, – отвечаю я.

Правда в том, что я на самом деле хочу поговорить о своих чувствах. Я точно уверена, что никто вокруг не услышит нас. Все заняты и переговариваются со своими партнерами по лабораторной. В отличие от лабораторных работ в девятом классе, где мы были запакованы как сардины в бочке, в этом классе мы комфортно располагаемся на скамейках. Пока я смогу держать себя в руках, возможно, мы сможем поговорить о чем угодно.

– Хорошо, будь придурком, – говорю я. – Только скажи мне: Лео на самом деле считает, что я не была изнасилована?

– Я бы врезал ему по морде, – все тело Тига неподвижно, когда он говорит это, что непохоже на него, и я понимаю, что он более серьезен, чем я когда-либо видела его на протяжении всей своей жизни. – Прямо по морде. Но в нем говорит ревность, и он немного расстроен из-за того, сколько времени ты провела с другими парнями в те недели. Как ты всегда находишь время на Полли, но не на него. Будто он чувствует, что если бы ты с ним танцевала, как должна была, ни с кем из вас ничего бы не произошло.

– Как должна была? – я понижаю свой голос до шепота, предотвращая писк, и несколько студентов смотрят в нашу сторону. Я стреляю в них взглядом, и они отворачиваются обратно к своим рабочим местам.

– Успокойся, – говорит Тиг, что делает меня еще более злой, но он в чем-то прав. – Я не сказал, что он прав, и, откровенно говоря, я думаю, это своего рода идиотская позиция, которую он выбрал, но это было в его голове, и ты об этом спросила.

Я включаю газ, и горелка начинает светиться. Мы устанавливаем мензурку в крепление для кипячения, и делаем шаг назад, ожидая результата. Я проверяю термометр, и понимаю, что когда Тиг собирал материалы, он взял один не с того ряда.

– Следи за мензуркой, – говорю я и направляюсь к шкафу с материалами.

Там стоит Лео. Должно быть, он по тому же вопросу. Он смотрит на меня, и вся злость и беспомощность, которую я чувствовала в кабинете врача, на кладбище, в своей спальне, в раздевалке, и в остальных местах, где я была с тех пор, как вернулась в Палермо, вырывается из меня. Он думает, что я сама на себя навлекла это. И он думает, что это хорошая причина, чтобы отвернуться от меня.

Он отводит взгляд в сторону, и я протягиваю руку, чтобы ухватиться за дверцу шкафчика. А затем, помимо своей воли, я даю ему пощечину, так сильно, как только могу, и выхожу из кабинета.

Глава 17

В клинике, в которой я забронировала место на аборт в надежде избежать пристального внимания местных жителей, потребовали от меня быть на четвертой неделе беременности к моменту, когда я приеду на процедуру. Это означает, что я и мое тело проведем следующую неделю в чистилище в ожидании возможности догнать остальной мир. Это стремительно становится моим любимым занятием. Ну, это, и еще ощущения, которые я испытываю каждое утро, когда просыпаюсь, а на первом месте – воспоминания о том, что со мной произошло.

Так что после школы я начала бегать. Я не одеваюсь в свою тренировочную форму или другую одежду школы Палермо Хейтс. И я рада, что сейчас достаточно прохладно, чтобы длинные рукава и колготки не казались странными. К концу четвертой недели, я успеваю оббежать все улицы Палермо, но такое ощущение, что я бегаю на месте, я и мое тело все еще ждем возможности догнать остальной мир.

* * *

Когда я прошу преподобного Роба не молиться за меня, я не совсем уверена, что делаю или на что рассчитываю.

– Ты не думаешь, что это поможет? – спрашивает он. Его тон абсолютно беспристрастен. Я очень впечатлена.

– Ох, я уверена, что поможет, – отвечаю я в спешке. – Но, – и я не уверена, будет ли в этом смысл, – я не смогу справиться с тем, чтобы быть публичным объектом для жалости. Если вы попросите их молиться, они будут молиться, и они будут об этом помнить. Мне бы хотелось иметь возможность гулять по главной улице и при этом смотреть людям в глаза. Я не думаю, что это произойдет, пока каждую неделю им будут напоминать об этом.

– Я понимаю, – произносит он. – Я упоминал о тебе в наших молитвенных обращениях на протяжении прошлых нескольких недель, но я прекращу это, – он замолкает и наблюдает за мной. На его лице до сих пор безмятежный покой. – И у тебя есть еще одна просьба, да? Какую услугу я должен оказать?

– Я надеюсь, что вы будете молиться за меня, – говорю я. – Я не уверена, о чем именно. Полагаю, чтобы я держалась? Или, возможно, начала разваливаться в нужное время?

– Конкретику я оставлю для Бога и помолюсь о твоем душевном спокойствии, – заверяет он.

Это кажется справедливым.

– Чтобы избежать недомолвок и потому что я не думаю, что люди должны специально приукрашивать себя перед Богом, вы должны знать – я собираюсь на аборт, – говорить об этом громко, как ни странно, с каждым разом дается все легче. – Если это что-то изменит.

Долгое время он ничего не говорит, понимая, что, на самом деле, ему нечего ответить на такое заявление. Он не может сказать «Да, так лучше для тебя», потому что это неправильно. Он не может сказать «Нет, не делай этого», потому что это также было бы неправильным. Просто в этом вообще нет ничего правильного. Хоть преподобный Роб и не перестает смотреть на меня, чего не скажешь о большинстве людей. Выражение его лица лишено жалости и осуждения. Конечно, не лишено сострадания, но с этим я могу справиться. Кроме того, это то, за что ему платят.

– Это ничего не изменит, – говорит он.

Я выдыхаю, до этого момента не осознавая, что задерживала дыхание.

– Вы можете помолиться и за моих родителей? – добавляю я. – Они также на половину причастны и не уверены, что будет правильным в этой ситуации.

– Конечно, – отвечает он, – и за Полли, и за офицеров полиции, которые работают над твоим делом.

– Спасибо вам, —говорю я.

– Ты собираешься делать аборт за городом? – спрашивает он. Преподобный Роб не вздрагивает и не колеблется, произнося это слово.

– Да, – отвечаю я. – Я имею в виду, я могу сделать это здесь, в госпитале. Мне бы понадобилось разрешение от родителей, но они бы дали его. Я просто хочу сделать это где-нибудь, где я не стану предметом сплетен. Я не стыжусь. Я просто…

– Ты просто хочешь вернуть назад свою жизнь, – говорит он. – Как и должна поступить. Это между тобой и Богом, и тем, кого ты выберешь сама. Моя дверь, по крайней мере, метафорически, всегда открыта. Если кто-то начнет разбрасываться глупыми фразами типа «Это подарок» или «Это Божий умысел», ты придешь прямо сюда, и я найду для тебя десяток противоположных фраз.

Я задумываюсь, как так получилось, что я знала преподобного Роба всю свою жизнь и никогда не понимала, что он был супергероем. Похоже, я вытягиваю наружу лучшее в людях. Офицер Плуммер, Тиг, Дион, черт, даже Полли. Это очень досадно. Тупая серебристая облицовка, мрачность, которую, если на то пошло, я никогда не хотела замечать. Я надеюсь, мне не должно становиться от этого лучше. Честно говоря, иногда это все, что я могу делать, чтобы не свернуться в комочек от гнева по поводу всего происходящего. Мне больше нравится, когда я выстраиваю свою команду для приветствия. Это предсказуемый путь, легко осуществимый и веселый. Этот же путь слишком затратный, и в нем нет ничего для меня. Я скучаю по тем дням, когда была тем человеком, который мог игнорировать или быть снисходительным, и при этом все еще чувствовать себя хорошо.

– Темнеет, – говорит преподобный. – Твои родители будут переживать.

Ему удается сказать это так, как если бы он сказал это любому ребенку на улице после заката. Ему удается обращаться со мной, будто я все еще нормальная. Возможно, это тот путь, где я могу снова стать нормальной. У меня есть список людей, которые относятся ко мне так, как мне этого хочется. Возможно, пришло время изменить свою жизнь.

– Я вышла на пробежку, – говорю я.

– Я бы никогда не догадался, – говорит он с абсолютно честным выражением лица, принимая во внимание мою одежду для бега и спутанные волосы. – Хочешь, чтобы я тебя подвез?

– Нет, я просто побегу домой, – отказываюсь я. – Но, возможно, вы сможете позвонить им и сказать, что я на пути домой?

– Пожалуй, им это понравится, – соглашается он и открывает свою записную книжку. – Запомни, Гермиона, в любое время. Не только в девять тридцать вечера в воскресенье.

– Я знаю, – говорю я. – И еще раз спасибо.

Всю дорогу до дома я бегу, но впервые с того момента, как начала бегать, я не чувствую, будто пытаюсь убежать от чего-то. Это ощущается, будто я просто люблю бегать.

Глава 18

В среду вечером у меня состоялся худший разговор с мамой, который когда-либо был. Я знала, что все так и будет, пусть даже ей и необязательно было это делать, и почему-то мне показалось все таким несправедливым. Но как сказала Полли, в том, что произошло, все несправедливо. И мне необходимо продолжать держаться.

– Мам, – говорю я, понимая, что не так просто сделать это. – Я хочу, чтобы завтра со мной поехала Полли.

Мы находимся в гостиной. Я смотрю телевизор, а мама складывает постиранные вещи. Или, по крайней мере, так бы мы выглядели, если бы нас внезапно сфотографировали. На самом деле, я сижу на диване и пялюсь в стену, а мама снова и снова складывает несколько наволочек. Папа на этой неделе работает в вечернюю смену. Вокруг тишина.

– Все в порядке, милая, – говорит она. Наконец-то мама оставляет в покое наволочку и начинает складывать что-то еще. – Мы подберем ее по пути.

– Нет, мам, – говорю я. – Только Полли.

Стопка выстиранного белья возвышается, и мама просто смотрит на меня. Она не понимает.

– Если поедешь ты… – было намного проще, когда я репетировала эту небольшую речь в своей голове. Для начала, она сидит слишком далеко, чтобы дотянуться до нее, взять ее руку и положить мне на колено. Между нами сейчас та дистанция, о которой я просила. – Если ты поедешь, то будешь держать меня за руку, будешь сидеть там, будешь любить и поддерживать меня, и ты будешь потрясающей в этом. Но я не могу. Мне требуется друг. Мне нужна Полли. Потому что мне нужно, чтобы ты была моей мамой, когда я вернусь домой, и если ты будешь там, когда это произойдет, все это не сработает. Мне нужно, чтобы ты была моей мамой.

Я вижу, как она анализирует сказанное мной, и могу представить ее разговор с отцом, когда он придет домой. Он тихо зайдет в их спальню, стараясь не разбудить ее, но она проснется, как всегда это делает. А затем мама расскажет ему о том, что я сказала, и они оба расплачутся. Наутро они будут вести себя так, будто ничего не произошло.

– Хорошо, Гермиона, – я точно знаю, что это убивает ее. Вероятно, это должно убивать и меня, но я просто не могу позволить себе такой роскоши. Стоит только начать, и я никогда не остановлюсь. – Полли может отвезти тебя.

Стопка постиранного белья увеличивается, все аккуратно сложено и разглажено, рассортировано по стопкам согласно владельцам вещей. Это было бы успокаивающе, если бы успокоение не побуждало во мне желание кричать. Я возвращаюсь к осмотру стены, пока не наступит время, когда можно будет идти спать, не доставляя при этом еще больше беспокойства родителям, чем я уже причинила. Затем я пялюсь в потолок, пока не проваливаюсь в сон.

* * *

Я медленно просыпаюсь до того, как сработает будильник, что ужасно. Если быстро щелкнуть по кнопке до сигнала, мгновенно проснуться и сидеть на кровати, пальцами сжимая простынь, то не получится отрицать произошедшее. Медленный подъем, как сегодня утром, пробуждение в тепле и в коконе из одеяла дает мне достаточно времени, чтобы забыть, а затем вспомнить. Этого времени достаточно, чтобы ворвались воспоминания или не ворвались, как в тот первый момент в госпитале, когда я заставила Полли рассказать мне все в деталях, ничего не приукрашивая. Не хочу, чтобы так начинался каждый мой день, такое начало похоже на исключительно плохой знак. Я делаю четыре глубоких вдоха и заставляю себя игнорировать все это. Я не могу ничего есть, ну, как минимум, я не хочу, чтобы меня рвало, и я методично подготавливаю себя к наступившему дню, держа себя в руках до тех пор, пока снова не заключу мир со своей жизнью.

Полли заезжает за мной рано утром. Я согласилась на клинику в Торонто, что означает, что мы должны выехать пораньше, чтобы избежать пробок. Когда я забираюсь в машину, Полли делает громче радио, так что мы не разговариваем. Мама стоит на крыльце, пока мы отъезжаем. Я не оглядываюсь назад, но знаю, что она не зайдет в дом, пока мы не свернем за угол.

* * *

В течение двух часов мы едем в тишине. Были и другие клиники, находящиеся ближе, но я выбрала клинику с лучшей репутацией. Одновременно я выбрала ее и потому, что она находится ближе к лаборатории, где будут тестироваться образцы ДНК, которые получат из эмбриона. Офицер Плуммер не сказала, что это было необходимостью, но когда я рассказала ей, где у меня назначена встреча, она ответила, что я сделала хороший выбор. Когда мы минуем аэропорт Миссиоссоги, я включаю навигатор, указывая Полли направление, пока она виляет в пробке машин, выискивая выезд. Наконец, мы заезжаем на стоянку, и Полли паркует машину.

– Ты уверена, что это то место? – спрашиваю я.

– А ты ожидала, что здесь будет огромный знак и мигающие огоньки? – иронизирует Полли. И сразу же виновато смотрит на меня. – Я не это имела в виду. Хотя не, это, но не имела в виду это так, как оно… прозвучало.

– Полли, если ты собираешься выбрать день, чтобы быть самой собой, я бы высоко оценила, если бы ты выбрала именно этот день, – отвечаю я. – И здесь есть табличка. Она крошечная, но она прямо здесь.

Табличка маленькая и серая, практически сливается со стеной серого здания. Там написано угрожающими буквами «ЖЕНСКАЯ КЛИНИКА». На парковке стоит шесть других машин, но людей вокруг нет. Полли запирает дверь машины, и я вешаю свою сумку на плечо. Я уже одета в длинную юбку, как было написано на сайте. Это единственная юбка, которая у меня есть. Я не надела ничего получше в дорогу, чтобы не чувствовать себя принаряженной. Я не помню, зачем купила ее или когда, но я никогда не забуду день, когда, вероятно, испорчу ее. У меня есть сменная одежда и другие принадлежности, которые они порекомендовали упаковать с собой. Я чувствую себя очень, очень маленькой.

– Пойдем, – говорит Полли и берет меня за руку. Мы вместе пересекаем парковку, и Полли нажимает на звонок.

– Имя и количество человек, – звучит женский голос. Не беспристрастный, но также и не совсем обнадеживающий.

– Гермиона Винтерс, – говорит Полли. – И нас двое.

– Поднимайтесь, – говорит голос, и дверь с жужжанием открывается.

Внутри клиника выглядит как офисное здание. Серые стены с зелеными полосками, нарисованными на уровне пояса. Мы проходим через лестничный пролет в открытую приемную, чтобы зарегистрироваться. Здесь растения и много естественного света. Я концентрируюсь на дыхании и на том, чтобы переставлять ноги. Секретарь – та женщина, голос которой мы слышали по интеркому. Пока она узнает у меня необходимую информацию и протягивает мне планшетку для заполнения анкеты, она впускает еще двоих человек.

Полли направляет меня в комнату ожидания. Здесь уже находятся две группы людей. В одной женщина, очень худая, она выглядит очень голодной. Она не совсем с группой, потому что на самом деле она сама по себе. Клиника не рекомендует садиться за руль по дороге домой, но рядом есть метро. Мне бы не хотелось пользоваться транзитом, но, возможно, у нее не было выбора. Другая группа – это индийская семья, очень милая девушка в превосходном сари сидит между своими родителями. Они все очень напряжены на своих сиденьях. Я фокусируюсь на планшетке.

В девять часов, когда ученики Палермо Хейтс занимают свои места, чтобы послушать национальный гимн, низенькая медсестра заходит в комнату ожидания и называет мое имя.

– Я люблю тебя, – говорит Полли, когда я уже практически около двери.

– Я знаю, – отвечаю я.

Мы делаем все, что в наших силах, чтобы не хихикать. Это было бы действительно неуместно, но когда я прохожу мимо худой девушки, она улыбается.

Медсестра не дотрагивается до меня, но она приводит меня в комнату со странной формы креслом, и рассказывает, что мне нужно сделать.

– Вы следующая, – говорит она. – Но я сделаю это быстро.

– Спасибо, – благодарю я, и она улыбается, как мне кажется, обнадеживающе, но я не обращаю на это внимание.

– Ты здесь по своей собственной воле? – спрашивает она.

Я киваю.

– Ты должна сказать это громко, – настаивает она.

– Я здесь по своей собственной воле, – говорю я.

– И ты понимаешь, что решила прервать беременность? – спрашивает она.

– Понимаю, – отвечаю я.

– Ты в здравом уме и предоставила нам свою полную медицинскую историю? – спрашивает она.

– Я в своем уме, и да, – говорю я.

– У тебя есть какие-нибудь вопросы? – задает она очередной вопрос.

– Полицейский офицер должна получить после аборта ткани эмбриона, – говорю я. Я могу воспользоваться коротким путем, но говорю все целиком, чтобы убедиться. – Она здесь?

– Да, – говорит медсестра. – Она здесь, и доктор соберет образцы.

Медсестра, вероятно, самый тактичный человек, которого я когда-либо встречала. Мне интересно, она сама по себе такая чуткая или научилась этому. Мне интересно, плачет ли она, когда приходит вечером домой, или, уходя с работы, она умеет оставлять все эти эмоции здесь. Определенно, она знает о моем случае, но не ведет себя покровительственно.

– Ты готова? – спрашивает она.

– Да, – заверяю ее. – Я готова.

Она нажимает на кнопку, и входит доктор. Согласуется анестезия, и в последний раз излагаются этапы процедуры. Я точно уверена, что в данный момент смогла бы пересказать все. У доктора с собой специальная сумка для сбора анализов. Это обычный, ничем не примечательный медицинский контейнер, но на нем наклеена эмблема полиции провинции Онтарио. Возможно, мой эмбрион и не сможет стать человеком, но чертовски ясно, что все произошедшее с ним будет официальным.

Анализ крови показал, что мне не нужен снимок, и затем они дали мне веселящий газ. Доктор исключила местную анестезию потому, что побоялась, что я могу запаниковать, потеряв чувствительность. Вероятно, она не ошиблась. Спать в последнее время было странно, и большую часть времени я была тихо помешанной. По крайней мере, если это веселящий газ, я буду в хорошем настроении. Хотя, как только мой организм начинает реагировать на газ, я паникую. Медсестра тут же берет меня за руку, не позволяя мне двигаться.

– Шшш, милая, – успокаивает она. – Помни, ты согласилась на это.

Я не знаю, откуда она знает, что именно мне нужно услышать. Может, в дополнение к тому, чтобы всегда оставаться чуткой, она также читает мысли. В любом случае, сейчас я убеждена, что Бог отправил ее на эту землю, чтобы она выполняла его работу, и я надеюсь, что позже она заработает отличную прибавку к своей карме.

– Сейчас ты ощутишь небольшую судорогу, – говорит доктор, и она появляется, а затем исчезает.

Хотя сумка для сбора анализов мне и не очень видна, но я абсолютно уверена, что сейчас она заполнена, чего не было ранее. Хотя я и не способна ни на что реагировать нормально. Газ сделал все нечетким. Но я помню, что я выбрала это. Я сказала «да». И я не паникую, не плачу или еще что-нибудь в этом роде.

– Хорошо, Гермиона, – говорит медсестра. – Нам просто надо пройти короткий путь до послеоперационной палаты.

Я иду. Ну, ковыляю. Медсестра помогает мне переодеться, потому что из-за газа тяжелее справляться с кнопками и шнурками, и к тому моменту, когда я сижу в кресле, я выгляжу как пациент стоматологического кабинета, который только что принял веселящий газ, чтобы лечить зубы.

– Я принесу тебе немного воды, – говорит медсестра. – А затем мне нужно вернуться обратно в комнату ожидания. Если я тебе понадоблюсь, нажми на звонок около своего кресла, хорошо?

– Спасибо, – снова благодарю я, наклоняясь вперед. – На самом деле, спасибо.

– Не за что, – отвечает она, передавая мне стакан, а затем я остаюсь одна.

У меня появляется достаточно времени, чтобы снова начать думать, и это не закончится хорошо, но дверь открывается и входит худая девушка. После нее, спустя десять минут, заходит индийская девушка. Затем девушка, покрытая татуировками. Затем девушка, которая выглядит так, будто не улыбалась десятилетиями. Затем девушка. Затем еще девушка. И мы все сидим здесь, уставившись в пол.

– Когда я приеду домой, – говорит девушка с тату, – я достану такое холодное пиво, которое только можно себе представить.

– Я куплю мороженое, – признается худая девушка.

– Тебе нужно достать «Бейлис», – говорит девушка, которая не улыбается.

– Я попросила, чтобы мне показали, – говорит индийская девушка. – Просто, чтобы убедиться. Это не было похоже на человека. Даже отдаленно. Не так, как говорят те религиозные люди. Я поступила правильно.

– Конечно, милая, – говорит девушка с тату. – Мы все поступили правильно.

Я никогда раньше не встречала этих девушек, и после сегодняшнего дня никогда больше не увижу никого из них снова. Я не знаю их имен, и никто из них не знает моего имени. Я была членом команды, в клубе всю свою жизнь, окруженная людьми, объединенными общей целью, и я никогда не чувствовала ничего, подобного этому. Возможно, это газ, но до этого момента я никогда не чувствовала такого родства с людьми, которые, на самом деле, мне не близки. Я люблю каждого человека в этой комнате, и я точно уверена, если они попросят, я сделаю для них все, что угодно.

Что угодно, кроме ребенка.

Часть 3

К нашему неудовольствию сейчас зима.

Глава 19

Доктор Малкольм Хатт каждую среду приезжает из Лондона, чтобы встретиться со мной у нас дома. Наша первая встреча произошла через неделю после аборта, на следующий день после моего обследования в госпитале. Я здорова и не беременна, и поэтому решаю, что пришло время для беседы с психотерапевтом. Доктор Хатт был лучшим в коротком списке кандидатов. Я не ожидала, что он будет свободен и сможет приехать сам, да еще и так быстро, равно как и не ожидала звонка домой, но, вероятно, он своего рода светило, которое приближается к уходу на пенсию и ищет пациентов. Это просто великолепно. Для него.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю