Текст книги "Дорога к замку"

Автор книги: Дзюнъити Ватанабэ

Соавторы: Ясуси Иноуэ,Кэндзи Маруяма,Синъитьиро Накамура,Такако Такахаси,Дзиро Икусима,Оока Сёхэй
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Со Май отдал приказ, и воины с готовностью подчинились. Всем было понятно, что, если не начать действовать, отряд погибнет.

Загремели барабаны, раздался боевой клич. Войско разделилось на две колонны. Первую возглавил Чжан, вторую – сам Со Май. Сначала с холма в атаку пошла колонна Чжана. Солдаты разом бросились вперёд. Вскарабкались на соседний холм, побежали по его склону вниз. Со Май смотрел им вслед, и ему казалось, что атака бессмысленна. Атакующая колонна и водяной вал быстро двигались навстречу друг другу. Вот они столкнулись у подножия холма, и в ту же минуту колонны Чжана не стало. Поток проглотил её шутя, в один миг.

Со Май приказал остатку войска идти в атаку. Он задыхался от ярости и ненависти к этому врагу, сильнее которого встречать ему не приходилось. Размахивая копьём, военачальник поскакал впереди своих воинов. От шума наводнения дрожала земля, он заглушил все остальные звуки. Со Май увидел перед собой водяной вал, только что накрывший один из холмов и несущийся ему навстречу. Высоко подняв копьё, полководец направил коня прямо на трехметровую стену воды. В один миг ни от Со Мая, ни от следовавших за ним людей и животных не осталось и следа.

Над пустыней, превратившейся в безбрежное море грязной воды, осталось только серое небо, на краю которого повис кроваво–красный круг солнца, тусклого, как во время затмения. Грохот наводнения заполнил весь мир. И не было у потопа ни минуты передышки. Ему надо было проглотить ещё многое на своём пути.

Дзюнъити Ватанабэ

Фонендоскоп

I

Есть у меня друг по имени Кохэй Ясухара. Ему сорок два года, он доктор медицинских наук, работает главным хирургом в одной из столичных клиник.

Когда Ясухара, усатый и солидный (рост – 175 см, вес – 78 кг), в белоснежном халате, проходит с важным видом, как и подобает главному, по своей клинике, оборудованной в соответствии с последним словом техники, трудно поверить, что некогда, в самом начале своей врачебной карьеры, он был щуплым юнцом с детски наивным выражением лица, у него даже прозвище было Детка.

Тогдашний Ясухара был необычайно робок и застенчив для хирурга. Я до сих пор помню, как на одном из практических занятий в операционной, когда привезли ребёнка с ожогами третьей степени, Ясухара отвернулся и все время смотрел в сторону.

Теперь, глядя на него, невозможно даже и представить, что когда‑то такое было. Уверенные разрезы скальпелем, чёткие указания ассистентам во время операций – кажется, что он хирургом родился.

Почему Ясухара выбрал именно хирургию? Обычно он отвечает на этот вопрос так.

– Просто я считаю, – говорит он, – что наиболее широкие возможности для работы медику предоставляет именно хирургия.

Но месяц назад, когда мы с ним, встретившись после долгой разлуки, сидели вдвоём за бокалом вина, он открыл мне истинную причину своего выбора и рассказал немало забавного о начале своей врачебной деятельности. С высоты своего нынешнего положения он мог позволить себе посмеяться над печальным опытом давно минувших дней.

Так я узнал, что Ясухара решил стать хирургом по одной–единственной причине: у него совершенно не было слуха.

И действительно, хоть я знаком с Ясухара уже лет двадцать, я ни разу не слышал, чтобы он пел. Мне случалось видеть, как на вечеринках он вместе со всеми хлопал в ладоши в такт песне, но сам не столько пел, сколько рот открывал. Я думал, что он просто не любит петь, но мне и в голову не приходило, что ему, как говорится, медведь на ухо наступил. Это, кажется, действительно было нечто феноменальное: Ясухара рассказал, что, когда на уроках пения в школе учительница вызывала его, весь класс заранее начинал покатываться со смеху.

Вполне естественно, что из‑за отсутствия музыкального слуха Ясухара с большой неприязнью относился к фонендоскопу. Незнающие люди скажут: ну и что, при чем здесь музыкальный слух, были бы уши, да и ладно. Так вот, для их сведения замечу, что выслушивание сердца – это не просто слушать, есть "тук–тук" или нету. В этом самом "тук–тук" следует различать фазу, тоны, их наполненность, звуки, идущие из сосудов, дополнительные шумы в зависимости от положения сердца и тому подобное.

Когда Ясухара ещё в его бытность студентом давали выслушать больного с таким выраженным пороком сердца, что это понял бы и неспециалист, он не мог уловить никакого различия с биением здорового сердца. Ставить каждый день диагнозы, пользуясь одним фонендоскопом, Ясухара никак не улыбалось, и поэтому он решил специализироваться по какой‑нибудь отрасли медицины, где можно обходиться без этого инструмента. В той или иной степени к таким отраслям относились хирургия, оториноларингология и офтальмология, вот Ясухара и остановил свой выбор на хирургии, показавшейся ему наиболее из них интересной.

Действительно, редко увидишь хирурга с фонендоскопом на шее. Ему сей инструмент необходим лишь при измерении кровяного давления да для общего прослушивания грудной клетки, причём когда измеряешь давление, достаточно просто слышать пульсацию крови, не вникая особенно в природу этого звука. Очень важно, конечно, уметь хорошо выслушивать сердце и лёгкие, но, если даже и не удастся что‑то определить, хирургу такое простительно, да и вообще это дело можно поручить терапевту.

Правда, сейчас Ясухара считает, что его решение стать хирургом из‑за одного лишь отсутствия слуха было несколько необдуманным. Дело в том, что в наши дни, с развитием техники ЭКГ и рентгена, необходимость выслушивать сердце и лёгкие фонендоскопом практически отпала даже и для терапевтов. Теперь можно обходиться вообще без фонендоскопа – для постановки диагноза достаточно уметь читать ЭКГ и рентгеновские снимки.

Врача привыкли представлять себе с фонендоскопом или стетоскопом в руке, но медицина идёт вперёд, и это традиционное представление начинает устаревать.

Особенно же поражает Ясухара то, что теперь выпускают даже пластинки с записью работы сердца и лёгких.

Ставишь, например, пластинку под названием "Работа сердца здорового мужчины 25 лет" и слышишь запись: "тук-тук, так–тук, тук–тук". Стоит прослушать такую пластинку, и уже будешь иметь представление о том, что такое нормальная работа мужского сердца. Или, допустим, пластинка, озаглавленная: "Работа сердца женщины 23 лет с недостаточностью митрального клапана". Здесь и ритм и тоны будут совсем другими: "тук–тук–так, тук–тук–так".

Существуют пластинки со "звучанием" разных болезней: туберкулёза лёгких, астмы, недостаточности аортальных клапанов и многих других. Если приобрести комплект таких пластинок, можно, не вставая с дивана, изучить особенности "звучания" любого заболевания. То есть студенту, например, вполне можно обойтись без практических занятий.

В этом смысле Ясухара было учиться куда как трудней. Тогда студенты буквально дрались между собой из‑за того, чтобы прослушать какого‑нибудь больного с пороком сердца. Ведь чем больше прослушаешь больных, тем легче будет сдать экзамен. Однако терпение больного, которого со всех сторон облепили студенты–медики с фонендоскопами, не безгранично. Больного приходилось упрашивать, чтобы он дал себя послушать ещё разок. Если выражаться категориями спроса и предложения, больные с пороком сердца были острым дефицитом. Среди студентов попадались даже практичные молодые люди, которые делали больным подарки в обмен на возможность не спеша их послушать.

А теперь купил пластинку и лежи себе на диване, закрыв глаза, – занимаешься, как будто музыку слушаешь.

"Тук–так, тон–тон, так–так–тук, так–так" – незнающему человеку может показаться, что студент наслаждается какой‑то своеобразной современной мелодией.

Когда воспитанный в старых традициях Ясухара видит такую картину, он сразу же выходит из себя. Ему хочется крикнуть:

– Нельзя так относиться к науке! Особенно к той, которая занимается здоровьем человека!

Недавно он накричал на молодого врача, который в ночь дежурства, лёжа в кабинете на кушетке, слушал такую пластинку:

– Врач должен всему учиться сам, на собственном опыте! Разве у пластинки чему‑нибудь научишься?

Напуганный неожиданным криком молодой врач аж подскочил на месте.

– Учиться надо у постели больного, – продолжал кипятиться Ясухара, – иначе все твои знания гроша ломаного не стоят. Одной теории врачу недостаточно!

Под тяжёлым взглядом главного хирурга молодой человек, не понимая, почему нельзя слушать медицинские пластинки, раз уж существует такая удобная штука, был вынужден выключить проигрыватель.

Конечно, в словах Ясухара много правды. Если, пользуясь пластинками, пропускать практические занятия, это удобство, несомненно, выйдет студенту боком. Однако на мой взгляд, нет ничего плохого в том, что врач в ночь дежурства, когда нет работы, слушает медицинские записи. Во всяком случае, кричать тут нечего. Когда я заметил это Ясухара, он согласился со мной и сказал:

– Ну что ж, расскажу тебе всю правду.

И вот что он мне поведал.

II

Оказывается, с фонендоскопом у Ясухара были свои счёты. Как я уже говорил, в студенческие годы Ясухара совершенно не мог выслушивать сердце. Казалось бы, давно уйдя в хирургию и став одним из главных врачей крупной клиники, он не должен был столь болезненно к этому относиться, но в те уже далёкие времена врачу с таким недостатком действительно работалось очень нелегко. Это теперь кажется пустяком, а тогда Ясухара, очевидно, немало выстрадал от сознания своей неполноценности.

Весьма неприятное воспоминание, связанное с фонендоскопом, относится к тому времени, когда Ясухара первый год работал врачом.

Тем летом он был послан в одномесячную командировку в К. К. – это небольшой приморский городок в провинции Босо с населением тысяч двадцать. Ясухара работал там в городской больнице, где кроме него было ещё три врача: двое – главный врач–хирург и терапевт – когда‑то окончили тот же колледж, что и он, да ещё гинеколог, который приезжал из Тиба три раза в неделю.

Ясухара очень тогда важничал и до сих пор не может вспоминать об этом без стыда. Он только что стал полноправным врачом и приехал в провинциальную больницу из столичной университетской клиники. Конечно, если врач работает в большой клинике, это ещё не означает, что он – светило, но тем не менее Ясухара очень гордился местом своей службы. Эта‑то гордость его и подвела.

Как‑то раз, примерно через неделю после приезда, во время его ночного дежурства одна женщина принесла в больницу 12–летнюю девочку. Лицо девочки было бледным, она тяжело хватала воздух ртом и сжимала грудь руками. В истории болезни значилось, что ребёнок уже третий год лечится от бронхиальной астмы. У неё и раньше часто бывали приступы, в какой‑то степени и мать и дочь успели к ним даже привыкнуть. Лечащий врач рекомендовал в случае приступа колоть девочке глюкозу и неофилин.

В эту ночь вместе с Ясухара дежурили две медсёстры старшая – старая дева 42 лет и младшая – 22–летняя девушка. Обе они, похоже, хорошо знали девочку. Ясухара не был терапевтом, в болезнях такого рода не разбирался и решил последовать предписанию лечащего врача. Однако нельзя же назначить укол, не осмотрев пациента. Правда, и болезнь и метод лечения известны, но для того и существует врач, чтобы осмотреть больного и самому решить, что с ним делать. Да и как бы не пострадал престиж столичного врача, приехавшего из университетской клиники, если он обойдётся без осмотра. Руководствуясь подобными соображениями, Ясухара приказал:

– Разденьте девочку.

Старшая сестра возразила:

– Доктор, девочке плохо. Ей нужно поскорее сделать укол. Ведь диагноз известен, зачем же осмотр?

– Что–о?!

Юный Ясухара решил, что над ним издеваются, и настоял на своём:

– Поменьше разговаривайте и принесите фонендоскоп.

Лицо старшей сестры на секунду исказилось от злости, потом она резко повернулась и пошла в соседний кабинет, где в чемоданчике лежали инструменты.

Ясухара начал сам расстёгивать платье на груди у девочки. Однако время шло, а сестра не возвращалась. Ясухара сидел рядом с задыхающейся от кашля девочкой и ждал.

Надо сказать, что в то время он сильно задавался. Хоть опыта у него никакого и не было, он ни на минуту не забывал, что приехал из большой токийской больницы. Однако для старшей сестры, которая проработала в больнице, пусть и провинциальной, больше двадцати лет, он, конечно, был просто молокососом.

Когда она наконец вернулась, Ясухара буквально вырвал у неё из рук фонендоскоп, откашлялся, как подобает опытному врачу, и не спеша приставил трубку к тощей груди ребёнка.

Матери девочки хотелось не столько этого осмотра, сколько того, чтобы дочери сделали побыстрее укол, – тут сестра была права. Но с врачом мать спорить не стала и только обняла девочку покрепче. Старшая сестра демонстративно повернулась к Ясухара спиной, весь её возмущённый вид говорил: "О господи, ну и врач!"

Из‑за упрямства обоих мучилась прежде всего девочка. Ясухара, дабы не пострадал его престиж, выслушивал её слишком долго, хотя, конечно, разобрать ничего не мог.

Когда он наконец закончил осмотр и уже собирался дать сестре указание сделать укол, обозначенный в истории болезни, та спросила у него:

– Ну, доктор, как дела у Митико? – Так звали девочку.

Ясухара лишь неопределённо мотнул головой и ничего не ответил. По правде говоря, возможно, из‑за того, что девочка все время кашляла, он вообще ничего не расслышал. То, что больной кашляет или, допустим, плачет, конечно, не может служить врачу оправданием. Тогда педиатры, наверное, и вовсе не способны были бы выслушивать своих пациентов. Притом, что касается прослушивания лёгких, то, чем больше пациент кричит или плачет, тем больше он втягивает воздуха, и, значит, лёгкие, наоборот, должны прослушиваться лучше.

– Неважно все‑таки с сердцем, да?

Спрашивала сестра вроде бы вежливо, но было в её голосе и какое‑то ехидство. "Занимался–занимался чепухой, Да так ничего и не разобрал", – звучало в нем.

Ясухара хотел проигнорировать её вопрос, но она спрашивала как бы не от своего имени, а от имени матери девочки. И действительно, та с беспокойством смотрела в лицо Ясухара, ожидая ответа. Тут уж ему деваться было некуда.

– Да, сердце сильно ослаблено, есть и порок…

Загнанный в угол Ясухара, заглядывая в историю болезни, с грехом пополам пересказал диагноз лечащего врача. Неспециалистам термины по большей части ничего не говорят, так что ему удалось кое‑как этим отделаться. Смысл его слов, в общем, сводился к тому, что ничего нового обнаружить не удалось. Мать, похоже, удовлетворилась этим и кивнула – ребёнку пришлось пострадать несколько лишних минут, но зато доктор ещё раз осмотрел его.

Только тут Ясухара сказал сестре:

– Пятипроцентную глюкозу и неофилин.

Но к пущей его досаде, не успел он договорить, как увидел, что сестра уже держит в руках шприц на 20 миллилитров.

Значит, не дожидаясь, пока Ясухара закончит осмотр, она, зная, что он скажет, приготовила шприц заранее. С одной стороны, это говорило о её высоком профессиональном уровне, но с другой – о том, что она врача–молокососа ни в грош не ставит.

Увидев в руках сестры готовый шприц, Ясухара во второй раз буквально задохнулся от ярости, но поскольку все было сделано правильно, жаловаться ему было не на что, да и каждая секунда промедления продлевала страдания ребёнка.

Всем своим видом демонстрируя, что все идёт как надо, Ясухара указал матери на кушетку:

– Положите девочку.

Через десять – пятнадцать минут после укола девочка затихла. При астме после окончания приступа всегда наступает апатия.

Мать и дочь поблагодарили врача и сестёр, поклонились и вышли из кабинета. Провожая их, старшая сестра ласково сказала:

– Всего доброго. Теперь все будет хорошо, Митико сразу сейчас уснёт.

От её самоуверенного тона Ясухара опять разозлился.

Шаги матери и дочери удалились, сестра стала промывать шприц. Оставшись с ней вдвоём, Ясухара очень хотел сделать ей какое‑нибудь замечание, но сколько он ни думал, придраться было не к чему. Сестра делала все, что он велел: принесла фонендоскоп, сделала укол, и приступ у девочки благополучно прошёл.

Тут сестра, то ли почувствовав настроение Ясухара, то ли просто так, спросила его:

– Плохо у девочки с сердцем, доктор?

– М–да, плоховато, – важно ответил он.

– А в какой стадии порок сердца?

– Порок выражен довольно сильно.

Поскольку прослушивание ничего Ясухара не дало, ему ничего не оставалось, как отвечать расплывчато.

– А как вы думаете, есть у неё возможность вылечиться?

– Вряд ли.

Отвечая на вопросы, Ясухара чувствовал, что сестра его как будто экзаменует. Ей наверняка все это было давно известно от лечащего терапевта и матери девочки. Так что расспрашивать о болезни молодого хирурга не было никакой необходимости.

Опытные медсёстры любят подшутить над начинающим врачом, это называется у них "приласкать" новичка. Ясухара показалось, что старшая медсестра именно этим сейчас и занимается. Ему хотелось крикнуть:

– Прекрати надо мной издеваться! Думаешь, если я молод, я позволю себя дурачить?!

Однако сестра казалась совершенно невозмутимой: напевая модную песенку, она промыла шприц и положила его в стерилизатор. К сожалению, придраться было совершенно не к чему. А если обрушиться на неё ни за что ни про что, сразу будет видно, как мало у него уверенности в себе.

Ясухара проглотил гневные слова, спрятал фонендоскоп ^вкарман халата и, всем своим видом изображая недовольство, вышел из кабинета.

Увы, сестра "приласкала" его сильнее, чем он думал.

Чтобы успокоиться, Ясухара зажёг сигарету, пару раз затянулся и, вспомнив вдруг, как он курил прежде через фонендоскоп, засунул сигарету в трубку. Студенты–медики часто ради озорства курили таким образом, затягиваясь через ушные отверстия. Можно втягивать дым через оба отверстия, а можно через одно, если другое зажать пальцем. Резиновая трубка превращается в своеобразный кальян, никотиновая горечь исчезает, и дым легко тянется. Ясухара часто курил таким способом, тем более что особой любви к фонендоскопу он не испытывал. Раз он не может пользоваться фонендоскопом по назначению, считал он, у него хоть будет особая курительная трубка, пусть несколько дороговатая.

Но сколько Ясухара ни втягивал воздух, дым почему‑то в рот ему не попадал. Торчащая из трубки сигарета тлела, но не горела. Не понимая, в чем дело, он внимательно осмотрел тройник фонендоскопа, но ни трещин, ни проколов нигде не было. И все равно, как он ни пытался затянуться, ничего не выходило. Значит, что‑то не в порядке внутри трубки. Ясухара заглянул в ушные отверстия и с удивлением обнаружил плотно загнанные туда кусочки ваты. Тут, конечно, втягивай не втягивай, затяжки не получится. О, проклятье! И во время прослушивания, значит, тоже ничего не было слышно!

– Ах, стерва…

Ясухара топнул ногой от ярости, но теперь уже ничего не исправишь. Сестра принесла ему фонендоскоп, заткнутый ватой. А он, не зная этого, с важным видом прослушивал девочку. Как же, наверное, потешалась над ним медсестра! А ведь она ещё почтительно спрашивала его о результатах осмотра, и он отвечал, как будто действительно что‑то слышал! Ну конечно, задавая вопросы, она в глубине души покатывалась со смеху.

Ясухара готов был кинуться в сестринскую и закатить ей сцену. "Приласкать" не "приласкать", но это уже переходит все границы. Ведь практически был сорван осмотр пациента! Нет, с любой точки зрения старшая сестра была виновата.

– Чёртова баба!

Побледневший от злости Ясухара накинул халат и уже взялся за ручку двери, но тут же замер на месте. Рассудок, хоть и охваченный гневом, успел шепнуть ему: ты ведёшь себя глупо. Ворваться в сестринскую и накричать на виноватую ничего не стоит. Раз она совершила такой злонамеренный поступок, никто его не осудит. Но это только поверхностная сторона дела. Конечно, никто вслух его не упрекнёт, и престиж его, казалось бы, не пострадает. Но если он накричит на сестру да ещё, чего доброго, стукнет её, она наверняка устроит истерику. И тогда уж точно младшая сестра разнесёт по всей больнице невероятную весть о том, как новый врач обидел старшую сестру. Тогда солоно придётся Ясухара. Хоть он и полноправный врач, но не свой, а командированный, из Токио. Служащие больницы внешне ведут себя почтительно, но для них он чужак – ведь через месяц и след его здесь простынет. Так что на их сочувствие и поддержку рассчитывать не приходится. Кроме того, ему не поздоровится, когда все узнают, как он опозорился с прослушиванием больной девочки. Для молодого врача это означало бы полностью подорвать свой авторитет.

Нет, так поступать нельзя. Нужно побороть гнев и придумать что‑нибудь получше.

Через десять минут Ясухара позвонил и велел сестре зайти к нему в кабинет дежурного врача.

– А что случилось?

Нечистая совесть заставила сестру насторожиться.

– Относительно той девочки…

История с фонендоскопом действительно имела отношение к девочке, так что Ясухара не солгал.

– Может быть, прислать Эгава? – попыталась она подослать вместо себя младшую сестру.

– Нет, мне нужны вы. И немедленно.

Через несколько минут сестра постучалась в дверь кабинета. Ясухара открыл ей, держа фонендоскоп в правой руке.

– Вы неплохо сегодня потрудились.

Главное – выдержка. Подавляя злость, Ясухара старался говорить как можно мягче.

– Исправьте‑ка вот это, пожалуйста.

Он протянул сестре фонендоскоп, и та, окончательно смутившись, опустила глаза.

– Не мог же я вытаскивать из него вату перед пациентами. Ну и в положение вы меня поставили!

Сказав это, Ясухара негромко рассмеялся и закрыл дверь.

– Ну и что было потом? – спросил его я.

Ясухара, усмехнувшись, ответил:

– Она мне до сих пор новогодние открытки присылает.

III

Был и ещё один случай, которого Ясухара до сих пор не может простить фонендоскопу.

Это произошло на второй год после окончания университета. Его послали в командировку в городок С., что в пяти километрах от Кофу, в городскую больницу. Там так же, как и в К., было трое врачей, окончивших тот же колледж, что и Ясухара: хирург и два терапевта.

К этому времени Ясухара работал врачом второй год и уже не считался новичком – теперь у него были и более молодые коллеги, выпущенные на год позже. Говоря армейским языком, погоны у него украсились ещё одной лычкой, и он уже считался среди врачей не рядовым, а ефрейтором. Год назад на пятиминутках он внимал профессору с самого последнего места, а сейчас благодаря появлению молодых врачей он мог лицезреть начальство с более близкого расстояния.

Не так давно он сам учился тому, как следует писать справки и мыть руки перед операцией, и вот он уже учит этому других.

Сложные операции ему пока ещё не доверяли, но аппендицит, даже осложнённый перитонитом, он уже оперировал вполне уверенно. Да и вообще по сравнению с тем временем, когда старшая сестра так ловко "приласкала" его в К., уверенности в своих силах у Ясухара стало гораздо больше.

Так обстояли дела, когда он прибыл в больницу города С.

Было, впрочем, у Ясухара ещё одно слабое место. Дело в том, что, к счастью или к несчастью, ему ни разу не приходилось сталкиваться с летальным исходом.

Встреча со смертью для врача – это вопрос удачи. Если везёт, то сталкиваешься с ней по нескольку раз в месяц, а если нет – можно, как Ясухара, проработать год, ни разу её вблизи не увидев.

Уж, казалось бы, о каком везении может идти речь, когда дело касается смерти человека, но для молодого врача, которому поскорее надо набраться опыта, наблюдать смертельный исход очень важно.

Конечно, Ясухара, работая в университетской клинике, да к тому же в хирургическом отделении, неоднократно видел, как люди умирают. Когда в дневное время кому-либо из больных становится плохо, в комнате медперсонала поднимается шум, по коридору начинают бегать медсёстры с кислородными подушками и капельницами, так что сразу ясно: где‑то по соседству появился кандидат на тот свет. Достаточно последовать за медсёстрами, и, если это даже и не твой больной, можешь сколько угодно наблюдать, как он умирает. Однако должного опыта так не приобретёшь, это все равно что следить за ходом операции со стороны. Нет, нужно, чтобы ты сам боролся за жизнь больного, а когда все средства исчерпаны, услышал, как остановилось его сердце, и констатировал смерть.

В больших больницах врачу во время ночного дежурства нередко приходится заниматься умирающими в одиночку. Поэтому новичков начинают назначать в ночь только где‑то через полгода после поступления на работу. Поначалу, если в отделении есть тяжелобольные, кто‑нибудь из старших коллег подменяет молодого врача или дежурит вместе с ним, но, естественно, это не может продолжаться до бесконечности; когда‑то надо пробовать и самому.

И вот однажды ночью, когда в палатах все тихо и молодой врач спокойно сидит в дежурном кабинете, у кого‑то из больных вдруг резко ухудшается состояние или на "скорой" привозят умирающего, и новичку приходится "выносить". Во врачебном жаргоне "выносить" означает "констатировать смерть", произошло это от выражения "выносить носилки с телом".

Когда именно молодому врачу доведётся впервые столкнуться со смертью пациента – никому не известно. И своего‑то часа человек предугадать не может, а уж в больнице, где больных видимо–невидимо, предсказать, когда именно будешь "выносить", и вовсе невозможно.

В больнице в любое время суток обязательно есть дежурный врач. В госпиталях покрупнее – по врачу на каждое отделение, в маленьких – на всю больницу один или двое, хирург и терапевт. Дежурный отвечает за все, что происходит в больнице за время его дежурства, и обязан принимать все необходимые меры.

Такое дежурство – первое серьёзное испытание для новичка. Пока с больными все в порядке, дежурный может отдыхать. С точки зрения молодого врача, работка не бей лежачего, да и неопытности проявиться негде. Но если все ночные дежурства будут проходить спокойно, опыта у врача так никогда и не появится – где не за что отвечать, там вряд ли чему‑нибудь научишься. Поэтому для молодого врача дежурство без происшествий даже вредно. С точки зрения совершенствующегося медика, пусть лучше дежурство будет хлопотным, если хлопот, конечно, не слишком много.

Когда в госпитале есть больной, который не сегодня-завтра может "кончиться", лечащий врач обычно оставляет дежурному свои указания на случай резкого ухудшения.

На медицинском жаргоне под словом "кончиться" подразумевается "окончить свой земной путь".

Например, если в больнице лежит раковый больной, которому жить осталось считанные дни, в истории болезни будет записано следующее: "В случае нарушения дыхания дать кислород, измерить давление, подключить капельницу, затем сделать инъекции того‑то и того‑то". Дежурный врач во всем следует этому предписанию, хотя членам семьи умирающего, если они присутствуют, кажется, что он действует по собственной инициативе.

Если случится что‑нибудь непредвиденное, всегда можно позвонить лечащему врачу или кому‑нибудь из старших коллег, живущих поблизости. Молодому врачу известно, что если в ночь дежурства он один с чем‑то справиться будет не в состоянии, то должен позвонить тому, кто в этот день его "страхует". В общем, это напоминает связь машиниста электропоезда с диспетчером.

"Страхующего" вызывают, например, если в больницу неожиданно поступает больной в тяжёлом состоянии – в шоке или с внутренними повреждениями – и дежурный врач видит, что без помощи ему не обойтись.

Но если состояние пациента безнадёжно и ясно, что больше нескольких дней ему все равно не протянуть, дежурный врач, как правило, не считает нужным обращаться за помощью. Претензии в таких случаях возникают редко, потому что если не сам больной, то его семья уже в какой‑то степени смирилась с неизбежным.

Когда врач констатирует смерть, самое трудное – объявить горестную весть семье умершего, ибо определённого "протокола" на этот счёт не предусмотрено.

Представьте себе такую картину: у постели больного сидит врач и пристально следит за его лицом, приставив ^кгруди фонендоскоп. Вокруг, затаив дыхание, теснятся Родственники. Атмосфера напряжённая, как всегда у постели умирающего. Вот дыхания уже нет, сердце остановилось. Как должен врач сообщить о смерти родственникам?

Прежде всего он непроизвольно убирает от груди умершего фонендоскоп. Уже этот жест повергает членов семьи в трепет. Они смотрят со страхом врачу в лицо и видят, как оно мрачнеет, как на лбу собираются морщины. "Конец", – думают родственники, но врач пока ещё ничего не сказал. Вся семья не сводит с него глаз, и он кожей ощущает на себе этот коллективный взгляд.

Тут многие врачи обычно сворачивают фонендоскоп и просто молча склоняют перед покойником голову. Одни при этом засовывают фонендоскоп в карман халата, другие продолжают держать его в руке – это неважно. Главное, что при этом не произносится ни единого слова.

Родственникам, уже достаточно напуганным тем, что врач перестал выслушивать сердце больного, все становится ясно, когда они видят этот безмолвный поклон. "Значит, все…" Их взгляды опять возвращаются к лицу умершего, и в следующее мгновение они припадают к его телу.

– Отец!

– Папа, папочка!

– Милый!

Голоса родственников сливаются в общий стон, а человек на кровати лежит недвижим и безмолвен.

Убедившись, что члены семьи заняты умершим, врач одними глазами велит сестре принять необходимые меры и, поклонившись покойнику ещё раз, удаляется из палаты.

Таков первый способ сообщения о смерти. Не знаю, как с точки зрения родственников, но для врача он наиболее удобен, потому что никаких слов произносить не приходится. Достаточно просто свернуть фонендоскоп и молча склонить голову. Ну и, естественно, не следует забывать о выражении лица.

Впрочем, об этом вряд ли можно забыть, когда у тебя на глазах умирает человек. В такие моменты никому из врачей не придёт в голову: "Ну вот и чудесно, теперь можно спокойно поспать до утра". Если об этом и подумаешь, то уже позднее, когда возня с покойником закончена, а в миг смерти мрачное выражение на лице врача появляется самым естественным образом.

Второй способ извещения о горестном событии предусматривает какое‑либо высказывание со стороны врача. Хорошо, если члены семьи все поняли без слов, но нередко встречаются и такие, до которых смысл молчаливого поклона не доходит. Они начинают недоумевать, почему врач вдруг убрал фонендоскоп:

– В чем дело, доктор, что‑нибудь случилось?

А иногда, совсем растерявшись от горя, кто‑нибудь из родственников спрашивает:

– Он ещё живой или уже нет?

Тогда врач, чтобы разрешить все сомнения, провозглашает:

– Уже ничего нельзя было сделать.

Тут уж какими бы тупыми или взволнованными ни были члены семьи, до них доходит, что человек умер.