Текст книги "Дорога к замку"

Автор книги: Дзюнъити Ватанабэ

Соавторы: Ясуси Иноуэ,Кэндзи Маруяма,Синъитьиро Накамура,Такако Такахаси,Дзиро Икусима,Оока Сёхэй
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Дорога к замку
Современная японская новелла

Навстречу судьбе

Предлагаемый читателю сборник включает девять рассказов современных писателей Японии, широко известных в своей стране и за рубежом. Его составителем предпринимается достойная попытка представить различные направления и стили послевоенной японской прозы, хотя отбор произведений, мы хорошо это знаем, из их необъятного множества всегда сопряжён с субъективностью взгляда. Мудрые люди, однако, считают, что никогда не требуется строгой законченности, если она ведёт к высокой цели. Справедливый судья здесь – сам читатель, который вправе вынести своё окончательное суждение. Произведения сборника, с нашей точки зрения, представляют значительный этап развития послевоенной японской прозы.

Сборник выходит под названием "Дорога к замку". И тотчас возникает вопрос: почему небольшой по объёму рассказ, грустный, пожалуй даже мрачный, дал имя сборнику разных по стилю, манере и авторской интонации произведений?

Нет нужды доказывать, что название нашего сборника могло быть иным. Нередко выбор названия происходит вообще случайно, без особых на то причин. Но бывает и так, что какое‑то одно из отобранных произведений привлекает нас всего более какой‑то своеобычностью, несказанным настроением. В искусстве Синъитиро Накамура (род. в 1918 г.), автора рассказа "Дорога к замку", есть некая тайна, а это редкая и крайне существенная черта художественного творчества.

Описывая поиски некоего призрачного замка, которые поглощают целую жизнь японской семьи, Синъитиро Накамура прибегает к воспоминаниям собственного детства, воссоздаёт ощущение давно минувшей поры, вновь переживает раннюю потерю родителей. Перед нами художник, устремлённый к глубинам человеческой души. Только крупным мастерам дано так, не отступая от правды, открывать невидимые грани образа, те чувства, которые не могут нас не волновать. Только подлинное искусство способно иллюстрировать загадочность человеческого сознания и памяти, порой противоречивых и противоборствующих. >1 потому переживания героев здесь выходят за пределы собственного опыта автора, приобретая широкое общечеловеческое значение.

Образ замка воспринимается как аллегория счастья, жизненной цели – достижимой и недостижимой. Но главное – это совершаемый человеком путь, который, по сути дела, и есть сама жизнь. Людям свойственно мечтать, вынашивать надежды. Они всегда как бы накануне исполнения своих ожиданий. У одних вчерашняя мечта сегодня становится надеждой, а завтра – реальностью, другим достаются одни ожидания. До самой смерти, до конца земного существования. Они уходят из жизни вместе со своей мечтой. Не расстаются с ней, не утрачивают её. И пока у них есть надежда, они живы.

А смысл жизни – в стремлении к желанной цели, когда идущий обращён лицом вперёд, высматривая свой замок, существующий нередко лишь в его собственном воображении. Именно это ощущение постоянного поиска, устремлённости к мечте характерно и для других произведений, включённых в настоящий сборник. И хотя у каждого из семи представляемых авторов своя дорога в жизни и литературе, свой личный опыт, общее у них – смысл творческих исканий, стремление к постижению истинной сути человеческого бытия.

Синъитиро Накамура принадлежит к писателям так называемой "послевоенной группы" ("сэнгоха"), для творчества которой характерны мотивы разочарования в идеалах прошлого, связанного с поражением, жестокостями, неустроенностью человеческого существования. Его перу принадлежат романы "Под сенью смерти" (1946), "Дочери Сиона" (1948), "Бог любви и смерти" (1950), сборник пьес, стихотворений и литературоведческих эссе. На русском языке были изданы его повесть "Далёкое прошлое" и рассказ "Оживший страх" в сборнике "Японская новелла 1960—1970 годов". Синъитиро Накамура иногда причисляют к сторонникам "западного" направления в японской литературе. Сравнения всегда относительны. Подобно риторическим эксцессам абстрактного искусства. Известно, что некоторые художники–модернисты создают свои картины как бы по образу и подобию иероглифов. Им кажется, что они тоже умеют рисовать иероглифические письмена и даже вкладывать в них смысл. Но вскоре они сами не могут прочесть их и расшифровать. Изображение есть, но значение объяснить не может никто, в том числе и сами авторы. Часто критики оценивают произведения искусства с позиций известных художников, преимущественно европейских. Но подходить к другим искусствам с мерой Микеланджело не всегда оправданно и даже рискованно. Настоящее мастерство всегда неповторимо. Даже Страдивари делал свои скрипки каждый раз особенно – все созданные им инструменты отличаются звучанием, тембром, обладают своей индивидуальностью. Известно, что на творчество Синъитиро Накамура известное влияние оказал психологический метод Марселя Пруста, но по оригинальности своего стиля японский писатель остаётся художником самобытным и глубоко национальным.

Характерно это и для творчества Ясуси Иноуэ (род. в 1907 г.), талантливого продолжателя традиций японской классической прозы и едва ли не самого известного из живущих ныне прозаиков страны. Член Академии искусств, он начал печататься с 1930 года. Лауреат премии Акутагава, автор многих романов, в том числе "Чёрная бабочка" (1956), "Ледяная стена" (1960), "Ископаемое" (1966), повестей, рассказов, которые входят в собрание его сочинений в 32–х томах. На русский язык переведён его исторический роман "Сны о России", главы из которого печатались в журнале "Иностранная литература" (1974), а также новеллы и рассказы.

Рассказ "Потоп" относится ко времени увлечения Ясуси Иноуэ китайской и монгольской историей, когда им был создан цикл произведений о Западном Крае. Великий подвижник, Ясуси Иноуэ всегда в творческих поисках, умеет открывать новое даже в старинных сюжетах, смело следуя неизведанным путём. Он как бы говорит нам: прошлое, осмысленное и освоенное настоящим, способно пролить свет на будущее. В прошлом писателя всегда интересует "живая старина", то есть то из минувшего, что сохраняет самобытную свою ценность, воздействуя на современность, обусловливает будущее народа, его культуру, его духовную жизнь. Во время одной из наших токийских встреч Ясуси Иноуэ рассказал, что после длительного перерыва он вновь обратился к теме китайской старины. Писатель поделился со мной своим творческим замыслом – создать книгу о духовном мире конфуцианства, о гуманизме и просветительской роли великого мудреца древнего Китая – Конфуция.

На моё замечание, что тема эта столь же привлекательна, сколь и сложна, ибо нам очень немного известно о той глубокой старине, когда жил Конфуций, недостаёт многих реалий и подробностей быта, Ясуси Иноуэ тотчас ответил, что это не может служить ему помехой. Не слишком ли иные писатели, продолжал он, злоупотребляют деталями, стремясь не оставить ничего недосказанного? Попытка исчерпать все подробности действует утомляюще и оскорбительно на способного тонко чувствовать человека. Ведь речь идёт о художественном исследовании времени и человека с позиций современника, а не об учебнике древней истории.

Ясуси Иноуэ – художник самобытный, мастер психологических зарисовок. Лучшие образцы его произведений раскрывают нам утончённость души, изысканность облика, которые отличают его героев, притом что они часто наделены трагической судьбой. Во имя такого искусства слова – возвышающего, очищающего человека, помогающего ему выдерживать испытания – и существует литература.

Всего лишь несколько строк из древнего китайского канона "Шуцзин" ("Книга истории") о военачальнике по имени Со Май вдохновили Ясуси Иноуэ на создание прекрасной легенды–притчи. Перед её героем дважды возникал выбор между слабостью и силой, эгоизмом и любовью, предательством и верностью. Первый раз полководец победил во внутренней борьбе с самим собой, во второй – проиграл, и тотчас наступило возмездие.

Искусство слова этого писателя завораживает своей красотой, нескончаемо льющейся мелодией, трепетной, одухотворённой жизнью с бесконечным количеством тончайших нюансов. Произведения Ясуси Иноуэ уносят нас в дальние дали, в мир мечтаний, гармонии, прекрасного.

Рассказ совершенно иного плана – "Засада" – принадлежит писателю старшего поколения Сёхэй Оока (род. в 1909 г.), в годы второй мировой войны служившему в японских оккупационных войсках на Филиппинах. Он сражался с высадившимися там американцами, был в плену. Пережитое в те годы оказало воздействие на весь творческий путь писателя. Военная тема стала его доминантой. Подлинное произведение искусства, художественные откровения – все это не сразу рождается в душе писателя, вынашивается годами, прежде чем увидеть свет. Роман "Огни в поле", посвящённый описанию боев на Филиппинах, считается самым значительным произведением Сёхэй Оока. Ему принадлежат и такие романы и повести, как цикл "Записки пленника", "Кислород", "Госпожа Мусасино", "Тэнсюгуми", "Сёмонки", а также автобиографические повести "Детство" и "Отрочество".

В рассказе "Засада" описывается небольшой эпизод – смерть японского солдата, подстреленного партизанами. Автору удалось добиться яркого художественного обобще–ни я, через одну человеческую судьбу отобразив трагедию миллионов людей. Художественная мысль, стремясь стать вровень с трагическим материалом реальности, находит главную ддя себя работу в его глубине.

"Да здравствует император!" – выкрикивает смертельно раненный рядовой первого разряда Кобаяси, и в этом символически отражено отчаяние всего японского народа, одурманенного монархическим угаром и брошенного в пучину агрессивной войны, чуждой его интересам. Искусство слова есть память народная, и из этой памяти, как из песни, слова не выкинешь. Мы видим, что, обращаясь к опыту недавнего прошлого, японские художники слова стремятся не потерять линию горизонта в перекошенном и сдвинутом с привычных опор мире. Рассказ, написанный на основе личного опыта автора, имеет резко выраженную антивоенную направленность.

Трагической теме смерти посвящены две новеллы – *<Течение лета" и "В снегах" – наиболее молодого из авторов нашего сборника, Кэндзи Мару яма (род. в 1943 г.). Он вошёл в литературу в 1966 году, когда ему было двадцать три года, написав новеллу "Течение лета". В ней затронута многосложная проблема: как надлежит поступить с теми, кто преступил последнюю черту, нарушил главный из человеческих законов? Должно ли общество предавать таких людей казни? Действие разворачивается в отделении смертников. Выразителями двух противоположных точек зрения являются двое из тюремных охранников – Сасаки и Накагава. В своё время это небольшое произведение вызвало бурный отклик у читателей и критики, оно было отмечено премией Акутагава, и с тех пор в японскую литературу вошёл новый и интересный автор, ныне впервые представляемый советскому читателю.

Кэндзи Маруяма принадлежат также повести "Полдень" (1969), "Дыра и море" (1969), "Завтрашний рай" (1969), "Дом, освещённый солнцем" (1971), сборники рассказов и эссе, романы "Умереть в расцвете" (1982) и "Горная чайка" (1983).

В рассказе "В снегах" описывается восприятие мальчиком смерти близкого человека – бабушки. Плачет мать, плачут родственники, но трагизм происшедшего не осознается ребёнком – он слишком увлечён интересным и многообразным миром, который только начинает познавать. Необратимость ухода человека из жизни ему ещё непонятна. Будут и другие утраты, но эта первая потеря, сейчас не осознанная мальчиком, отложится в его памяти навсегда.

Важная отличительная черта стиля Маруяма – достоверность в передаче тончайших нюансов человеческой психологии, идёт ли речь о взрослом или о ребёнке или об описаниях природы и жизненных ситуаций. Отличает этого писателя и подлинный гуманизм, боль за человека. Особенно остро эта тема звучит в рассказе "Наш выходной" – о воскресном дне четырёх молодых людей, приехавших из деревни на заработки в большой город. Сами по себе они – ни хорошие, ни плохие. Но могут быть и хорошими, и плохими. И дерзкими, и смиренными. Могут заботиться о заболевшем товарище – и допускать хулиганские выходки, честно зарабатывать на жизнь – и стащить то, что плохо лежит. Герои Кэндзи Маруяма отдают себе отчёт в своём поведении, способны объяснить и даже мотивировать свои поступки, но это не меняет сути вещей. Они бессильны что‑либо сделать, изменить собственный образ жизни и поведение. Трагедия их – бездуховность. И некому вложить в эти души "разумное, доброе, вечное". "Так всю жизнь и прожить? Но ведь надо что‑то с этим делать!" – говорит один из героев рассказа. Другой же обречённо отвечает ему: "Ничего ты не сделаешь". Бездуховность – трагедия не только молодого поколения, но всего современного буржуазного общества. В этом социальный смысл рассказа "Наш выходной".

Примечательным, с нашей точки зрения, является творчество Дзюнъити Ватанабэ (род. в 1933 г.). Как и многие известные писатели разных стран, он пришёл в литературу из медицины. Уж не существует ли нечто взаимосоединяющее врачевание тела с литературой, задача которой – лечить человеческую душу? Жанр записок врача неизменно пользуется популярностью у японского читателя. И, конечно, не только японского.

С 1968 года Дзюнъити Ватанабэ живёт литературным трудом. Лауреат премии Аока, он является автором повестей "Сияние и тьма" (1970), "Двойное сердце" (1971), "Снежный вихрь" (1973), сборников рассказов, романов "Бестеневая лампа" (1976), "Божественный закат" (1981) и других. На русском языке издан роман "Бестеневая лампа".

Проблема человеческого страдания, сражение за спасение души человеческой никого не могут оставить равнодушным. И рассказ Дзюнъити Ватанабэ, включённый в наш сборник, представляет собой образец современной японской прозы. "Фонендоскоп" – это одновременно комичное и грустное повествование о начале врачебной карьеры молодого хирурга. Подобно другим произведениям Ватанабэ, смысловой акцент, авторская интонация – в заключительных строках, которые придают развлекательной манере повествования серьёзность и значительность.

Следует сказать также о довольно распространённом направлении в современной японской литературе, которое в той или иной мере соединяет в себе черты национальной традиционной лирической повести с влиянием идей экзистенциализма. В нашем сборнике направление это представлено рассказом "Любовь к кукле" современной писательницы Такако Такахаси (род. в 1932 г.). Можно, пожалуй, сказать, что это произведение с двойным дном. По крайней мере, воспринимается оно двояко. На первый взгляд, это произведение сюрреалистическое: видения, превращение сна в реальность, таинственная связь с иной, нереализованной жизнью героини. Постепенно, однако, замысел автора становится все более явственным. В сущности, ничего сверхъестественного в рассказе не происходит. В действительности героиня, испытавшая потрясение в связи с самоубийством мужа, все более погружается в бездну безумия, все дальше отрывается от мира реальности, спасаясь в мире иллюзий, где есть все то, чего нет и, верно, уже не будет в земном её существовании. Не будет тихого домика с кустами алых роз, нежной любви, счастливого семейного уюта. Но, как это часто происходит в литературе и жизни, круг иллюзий замыкается, воображаемое сливается с действительным. Иными словами, реальность неотвратима. Лишь она и есть правда.

Рассказ "Таксист" создан одним из наиболее читаемых современных писателей, Дзиро Икусима (род. в 1939 г.), лауреатом премии Аока. Его перу принадлежат сборники рассказов и повести "Израненный город" (1964), "Преследование" (1970), "Обрывки зла" (1983), роман "Жёлтые пороги" (1967). На русский язык этот автор переводится впервые.

Популярность произведений Икусима объясняется тем, что в них сочетаются занимательность сюжета, неожиданные повороты фабулы с постановкой социальных проблем, близких каждому японцу. "Таксист" – характерное для Икусима произведение, в котором, развлекая читателя, автор одновременно заостряет его внимание на больных вопросах японского общества. В данном случае это судьба людей старшего поколения, получающих в Японии мизерную пенсию либо выходное пособие, быстро поглощаемое инфляцией. Рёскэ Ханаи стал похитителем такси отнюдь не от скуки и безделья – надо оплачивать обучение в колледже единственной и любимой дочери. Но дело не только в этом: он – "таксист до мозга костей" и уже не может жить без этой работы, с которой его, ещё здорового и вполне трудоспособного, заставили уйти, "чтобы не создавать прецедента" для других стариков.

Рассказ – нужно ли об этом говорить – жанр трудный, сжатость формы предъявляет повышенные требования к глубине содержания. В японской литературе рассказ пользуется особыми правами, особым уважением. Ведь он даёт писателю возможность добиваться высоко ценимого японским искусством эффекта образов и идей при удивительной лаконичности, когда нет ничего лишнего, декоративного, когда остаётся только самое существенное.

Семь имён, включённых в сборник, – это семь художественных методов, семь творческих судеб, стилей, направлений. Словом, семь дорог, на которых каждый из писателей ищет свой заветный Замок.

Н. Т. Федоренко

Кэндзи Маруяма

Течение лета

I

Было всего пять утра, но лучи яркого летнего солнца уже проникали в щель между шторами. Я натянул одеяло на лицо. Ночная прохлада исчезла без следа, день опять обещал быть жарким. Решив, что пора вставать, я отшвырнул ногами одеяло и откинул полог противомоскитной сетки ядовито-зеленого цвета. Протянул руку за сигаретами. В лучах утреннего солнца табачный дым казался фиолетовым. От первой затяжки натощак закружилась голова.

Было слышно, как носятся по дому сыновья. Жена уже встала и чем‑то гремела на кухне.

– Проснулся? – прокричала она оттуда.

– Угу, – ответил я не сразу. Дети с топотом ворвались за полог кровати. Старший, которому недавно исполнилось семь, уцепился мне за шею. Второго, пятилетнего, я посадил к себе на колени и стал подбрасывать вверх.

Жена сказала, входя в комнату:

– Перестаньте возиться, сетку порвёте.

Она отодвинула сетку, застелила кровать и широко распахнула стеклянную дверь. Мы с сыновьями уселись на подоконник и выглянули наружу. Небо было ярко–синим и почти безоблачным. Океан, видневшийся между тюремной стеной и подножием горы, спокойно катил белые волны. В одноэтажных коттеджах, где жили семьи служащих тюрьмы, все уже встали. Утренний воздух звенел от стрекота цикад.

– Опять жара будет, – сказал я.

– Конечно, – ответила жена, вытирая пыль, – лето же.

Это лето было необычайно жарким, дождя не выпадало уже много дней. Все вокруг высохло, и я подумал о предстоящем дне со вздохом.

Сыновья побежали в прихожую за газетами. Жена, закончив уборку, раздвинула складной стол и занялась приготовлением завтрака. Я посмотрел на её живот. Он стал заметно больше. Потом отправился на кухню чистить зубы. За ночь вода в трубах остыла, и умываться было приятно. Дети прибежали следом. Заметив, что я смотрюсь в узкое настенное зеркало, они засмеялись. Я состроил рожу, и они опять радостно загоготали.

Весь завтрак жена только возилась с детьми.

– Не можешь есть? – спросил я её.

– Утром – никак.

– Все‑таки съела бы что‑нибудь.

– Когда родишь? – спросил один из сынишек, оторвавшись от чашки чая. Это было так неожиданно, что мы с женой рассмеялись.

– Через три месяца, когда снег выпадет.

– Хорошо бы девчонку, – сказал старший сын.

– Да, неплохо бы. – Жена взглянула на меня. – Ты как думаешь?

– Чего говорить без толку.

– Да я просто так… Ты, конечно, хочешь мальчика.

– Ага, – ответил я, – мальчика. Возни меньше.

– Так есть уже двое. Хочу теперь дочку… Ты слушаешь?

– Слушаю.

– У вас кто‑нибудь новый? – спросила жена, заглядывая мне через плечо в газету. Дети тоже стали рассматривать фотографии.

– Никого. – Я сложил газету.

– А как там тот, которого привезли в прошлый раз? – опять спросила жена.

– Кто это?

– Ну, который убил мать с ребёнком. Здоровый такой.

– А, этот! Тихо сидит.

– Да? Значит, все ему как с гуся вода. Ведь ребёнка же убил, негодяй!

– Так‑то оно так.

– Не человек он!

– Человек, человек. Ну ладно, я пошёл.

Мне стало скучно её слушать, и я встал из‑за стола. Из тюрьмы донёсся вой сирены, извещающий о подъёме. Дети выбежали во двор.

Я открыл шкаф, надел светло–коричневую форменную рубашку и завязал галстук. Рубашка пропахла потом – я надевал её второй день подряд. Жена сняла с вешалки брюки и слегка прошлась по ним щёткой.

– Фуражку надень, – напомнила она.

– Только не сейчас. Мне и так в ней целый день торчать. Я вышел в прихожую и надел башмаки. Жена сложила большой белый платок и засунула мне его в задний карман.

– Счастливо, – сказала она.

– Угу. Ты себя нормально чувствуешь?

– Все хорошо.

– Если что – иди к врачу.

– Да знаю я, знаю. Не в первый раз.

Когда я вышел из дома, в переулке на меня налетели сыновья и вцепились в обе руки.

– Только до угла! – крикнула сзади жена.

Детишки, повиснув у меня на руках, болтали ногами, и от немощёной дороги поднимались клубы пыли.

– Когда на рыбалку возьмёшь? – спросил старший, глядя на меня снизу вверх.

– Скоро.

– Когда "скоро"?

– Когда в школу пойдёшь.

– Тогда на море, ладно?

– На море, на море, – подхватил второй.

– Ладно, на море пойдём.

– Когда?

– Через выходной.

– А почему в следующий нельзя?

– Иду на рыбалку. Ну, сыпьте назад. Дальше я один.

– Ещё, ещё!

– Нельзя, бегите домой.

Мы вышли на широкую заасфальтированную улицу. Машин ещё не было.

– Смотрите не уходите далеко от дома.

– Ага. – И мальчишки побежали назад, к новым играм. Я надел фуражку и зашагал по широкой дороге, которая вела к тюремным воротам. На асфальте отпечатались следы шин и ног, но пока он ещё был твёрдым.

С моря задул ветерок. Рядом с дорогой, там, где шло строительство административного здания, присели покурить плотники. Когда я приблизился, они замолчали и не произнесли ни слова до тех пор, пока я не прошёл мимо. Я спиной чувствовал их взгляды.

Дорога кончилась. Передо мной были высокие стены и широкие кирпичные опоры ворот. В одной из опор была устроена проходная. Из‑за стены доносился треск цикад. Красные от ржавчины ворота были закрыты. Поверхность грязной, застоявшейся воды во рву, расцвеченная масляными пятнами, беспрерывно вздувалась пузырьками поднимающегося со дна газа.

Я прошёл по подъёмному железному мостику и поздоровался с охранником:

– Привет.

– Здравствуйте. Опять жара будет, – лениво ответил толстый охранник. Он открыл мне дверь, и я вошёл внутрь. Здесь был совсем иной мир. Деревья криптомерий образовывали целую рощу, оттуда и звенели цикады. Впрочем, в отличие от обычной рощи здесь не было ни подлеска, ни какой-либо иной растительности, и стволы просматривались до самой земли. Я пошёл дальше по старой, мощённой кирпичом дорожке. Людских голосов не было слышно, навстречу мне никто не попался. Дорожка поднялась на невысокий холм и спустилась вниз – там, за деревьями, белели высокие бетонные стены. Я вышел на спортплощадку. Она была ухоженной, приятно зеленел широкий газон.

Со всех сторон площадку окружали насыпи, и видно было лишь небо над головой и траву под ногами.

Как всегда срезая путь, я направился прямо по газону к крайнему зданию. Я дошёл уже до середины площадки, когда из прорытого в одной из насыпей прохода показалась группа заключённых обычного режима, человек пятьдесят. Недавно обритые головы отливали белизной. Все были в майках и закатанных до колен штанах, в руках мокрое, только что отстиранное белье.

Раздался короткий свисток охранника. Следуя ему, заключённые, как муравьи, рассыпались по газону и стали раскладывать белье на траве. Ветер никогда не проникал в котловину, поэтому можно было не опасаться, что белье разлетится. Четверть газона стала белой от разложенного белья. Заключённые снова построились и по свистку отправились той же дорогой работать в поле.

Когда я наконец пересёк площадку, у меня по лицу и по спине уже стекали струйки пота. Поднявшись по каменным ступеням, я вышел к кирпичному зданию, обведённому двойной чертой розового цвета. Здесь были расположены камеры смертников. Вокруг не росло ни одного дерева и ни одной травинки. Дежурные охранники по очереди подметали белый песчаный плац два раза в день – утром и вечером. Тут же находились караульное помещение и смотровая вышка, покрашенная коричневой антикоррозийной краской. На вышке никого не было, там стояли зачехлённый прожектор и четыре динамика.

В караулке сидел незнакомый мне молодой охранник. Здесь было тесно, крыша не спасала от солнечных лучей, отражаемых белым песком. Увидев меня, охранник спрятал поглубже носовой платок, подложенный под фуражку, и отсалютовал мне:

– Доброе утро.

– Ну и жара!

– Так точно, жарко.

– Тебя во сколько сменяют?

– В три.

– Самое пекло.

– Да.

– И всегда ты в эту смену?

– Так точно.

– М–да, нелегко тебе приходится.

– Служба есть служба.

– Я скажу, чтобы тебе вентилятор поставили.

– Спасибо, очень выручите.

– А где‑нибудь сейчас, наверное, идёт снег…

– Что вы сказали?

– Нет, ничего. Ты вытирайся платком‑то.

– Спасибо.

Я прошёл по раскалённому песку к единственному входу в здание – маленькой железной двери – и нажал на кнопку звонка. Через некоторое время открылось зарешеченное оконце, в нем показалось чьё‑то потное лицо. Оконце тут же закрылось, послышалось звяканье ключей, и дверь отворилась. В дверном проёме стоял Хорибэ.

Закрыв за мной дверь и вынув из скважины ключ, он весело сказал: "Привет". У Хорибэ всегда хорошее настроение.

– Ну и жара! – сказал я.

– Да? А внутри ничего, – ответил он, оглядев меня. Я вытащил из кармана брюк платок, снял фуражку и вытер пот с лица.

По тёмному коридору мы прошли в помещение для охранников. Мне нравилась эта комната, чистая и прохладная.

Здесь никого не было – все на дежурстве. Плотные зеленые шторы защищали комнату от солнечных лучей, под потолком мягко шуршал новый вентилятор.

– Хочешь ячменного чаю? – спросил Хорибэ.

Я взглянул на стол.

– Остался от ночной смены, – пояснил он.

– Давай.

– Жаль только, льда нет.

Хорибэ взял со стола, покрытого голубой клеёнкой, термос и налил мне чашку чая. Я залпом проглотил тёплый горьковатый напиток. Хорибэ налил мне ещё и сам тоже выпил.

– Давай в следующий раз поднимемся повыше, – сказал он.

– Ты о чем?

– О рыбалке, ясное дело. О чем нам с тобой ещё разговаривать?

– На нынешнем месте нормально клюёт.

Я поставил недопитый чай на стол и сел на диван.

– Так‑то оно так, да только ловится мелочь всякая, неинтересно. Даром что много.

– Ты что сделал с прошлым уловом?

– Половину съел, остальное – в холодильник.

Хорибэ тоже уселся на диван напротив меня.

– Испортится быстро. Лето ведь.

– Уже начало. Если б были дети, как у тебя.

– Да ну их, надоели до смерти.

– Ничего, это хорошо, когда надоедают. Скоро прибавление в семействе?

– Да–а, третий ребёнок…

– Завидую. Подари хоть одного, – засмеялся Хорибэ.

– У тебя ещё свои будут.

– Нет, я уж не надеюсь.

– Так думаешь выше подняться?

– Только на мушку там не возьмёшь.

– Такие крупные?

– Ага, я ходил смотрел.

– Тогда я захвачу червей.

В коридоре раздались чьи‑то шаги.

– Знаешь, кто это? – взглянул на меня Хорибэ.

– Понятия не имею.

– Это Накагава.

– Почему ты так думаешь?

– Он всегда ноги приволакивает.

Шаги стихли, отворилась дверь, и вошёл Накагава.

– Вы уже здесь? – сказал он, увидев нас.

– Ну как, привыкаешь помаленьку? – с улыбкой спросил его Хорибэ.

– Да… понемногу, – ответил Накагава, принимая от меня чашку с остатками ячменного чая.

– Ничего, не переживай, – сказал Хорибэ. – Они такие же, как все. Главное – не бери в голову.

– Да, но все же…

– Что "все же"?

– …все же у них такое выражение глаз, когда они на меня смотрят…

– Какое "такое"?

– Ну, не такое, как у обычных заключённых.

– Это тебе кажется.

– Вы думаете?

– Точно.

Хорибэ помолчал, потом спросил:

– А что, что‑нибудь случилось?

– Да нет, ничего особенного…

– Наверное, тот?

– Да.

– Кто это "тот"? – спросил я.

– Ну тот, новенький.

– Вытворяет что‑нибудь? – Я вспомнил свой утренний разговор с женой про этого нового заключённого, приговорённого к смертной казни.

– Ты на таких поменьше внимания обращай, – посоветовал Хорибэ. – Если он поймёт, что ты его боишься, он тебе на шею сядет.

Накагава, не ответив, отстегнул кобуру и дубинку и повесил в застеклённый шкаф на крючок, где была табличка с его именем.

– Слушай, Накагава, хочешь пойти с нами на рыбалку? – спросил я.

– Правильно. Пойдём с нами, – поддержал меня Хорибэ.

– На рыбалку?

– Ну да.

– Но у меня и удочки нет.

– А мы тебе дадим.

– У тебя что, какие‑нибудь другие планы?

– В общем, нет.

– Тогда пошли с нами.

– Спасибо.

– Вот и отлично. Ничего с собой не бери. Пожрать мы возьмём. А, Сасаки? – Хорибэ, засмеявшись, посмотрел на меня.

Раздался вой сирены, цикады умолкли. Накагава вышел. Он снимал комнату в городе.

– Точно, – сказал я, – немного приволакивает.

– Я ж тебе говорил.

Мы поднялись, взяли из шкафа оружие, зарядили его и прицепили к ремням. Хорибэ взглянул в зеркало и немного поправил фуражку на голове. Я выключил вентилятор, и мы вышли.

В коридоре одна из ламп собиралась перегореть – то вспыхивала, то гасла. Пройдя в самый конец, мы постучали в зарешеченную дверь, нам открыли, и мы вошли внутрь.

– Спасибо.

– Жарко на улице?

– Ужас!

Поболтав с охранниками, мы приняли у них смену. Двое отдежуривших отправились домой.

Отделение смертников было просторным. Крыши над центральным проходом не было. По обе стороны от него в два яруса располагались одиночки, к которым вели разъёмные железные лестницы. Пол покрывали стальные плиты. Здание специально было спроектировано так, чтобы все камеры просматривались из любой точки.

Мы поднялись по правой лестнице. Остальные охранники неподвижно стояли на своих местах. Я встал у одного выступа стены, Хорибэ прислонился спиной к другому. Делать было нечего – только смотреть друг на друга да время от времени вытирать пот платком. Однако мы с Хорибэ давно привыкли к неподвижности. Хоть глаза у нас и открыты, до тех пор, пока никакой посторонний предмет не появится в нашем поле зрения, каждый думает о своём. Как только мой взгляд упёрся в стену, он сразу стал невидящим, и мысли потекли своим ходом. Прежде всего – о рыбалке. В последнее время я всегда начинал с размышлений о рыбалке.

Обычно мы ловили рыбу под большим тополем – там было тихо и прохладно. Я попробовал представить себе места выше по течению. До тех пор, пока Хорибэ не предложил переместиться туда, мне и в голову это не приходило. Странно, что мне не надоедало удить всегда в одном и том же месте. Ладно, попробуем подняться повыше. Может, там и правда рыба покрупнее, как утверждает Хорибэ. Значит, в этот раз с нами идёт Накагава. Вот только пойдёт ли он? Он вроде бы не большой любитель рыбачить. Лучше бы он все‑таки сходил. Там хорошо, прохладно, и нервы успокаивает. А Накагаве расслабиться просто необходимо. Вот именно – расслабиться. Правильно, надо обязательно его вытащить…