Текст книги "Толкователь болезней"

Автор книги: Джумпа Лахири

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Это еще грустнее, чем ваш Бетховен, согласен? – произнесла она.

В другой раз она поставила кассету, на которой люди разговаривали на ее родном языке, – прощальный подарок семьи, объяснила она Элиоту. Миссис Сен узнавала голос каждого человека:

– Дядя, двоюродная сестра, отец, дедушка.

Один из родственников исполнил песню. Другой прочитал стихотворение. Последней говорила мать миссис Сен. Голос ее звучал тише и серьезнее, чем у других. Между предложениями она делала длинные паузы, и в это время миссис Сен переводила для Элиота:

– Цена на коз выросла на две рупии. Манго на рынке не очень сладкие. Колледж-стрит затопило. – Она выключила запись. – Все это произошло в тот день, когда я покинула Индию.

Назавтра она снова поставила ту же самую кассету. На этот раз, когда говорил ее дедушка, миссис Сен выключила пленку. Она сказала, что на выходных получила письмо: дедушка умер.

Через неделю миссис Сен снова начала готовить. Однажды, когда она сидела на полу в гостиной и шинковала капусту, позвонил мистер Сен. Он хотел отвезти жену и Элиота на побережье. По такому случаю миссис Сен надела алое сари, накрасила губы пунцовой помадой, нанесла на пробор свежий слой порошка и заново заплела волосы. В завершение она завязала под подбородком шарф, водрузила на макушку солнечные очки и положила в сумочку маленький фотоаппарат. Выезжая с парковки, мистер Сен положил руку на спинку пассажирского сиденья, как будто обнимал миссис Сен.

– У тебя очень легкое пальто, – заметил он в какой-то момент. – Уже холодает. Надо купить тебе что-нибудь потеплее.

В магазине они приобрели макрель, масляную рыбу и сибас. На этот раз мистер Сен пошел вместе с ними, и именно он интересовался свежестью рыбы и просил нарезать ее определенным образом. Набрали так много, что один пакет пришлось нести Элиоту. Сложив покупки в багажник, мистер Сен объявил, что голоден, миссис Сен сказала, что тоже, и они втроем перешли улицу и подошли к ресторану, где еще работало окно, продающее еду навынос. Сели за столик на улице и съели две корзинки пирожков с устрицами. Миссис Сен щедро макала свои в соус табаско и посыпала черным перцем.

– Вроде бы похоже на пакору.^[9] – Лицо ее пылало, помада пожухла, и миссис Сен смеялась всему, что говорил муж.

За рестораном находился небольшой пляж, и, доев, они немного прогулялись вдоль берега; дул такой сильный ветер, что идти приходилось спиной вперед. Миссис Сен указала на воду и изрекла, что в определенный момент каждая волна похожа на сари, которое развесили на веревке сушиться.

– Это невозможно! – крикнула она наконец, смеясь и поворачивая назад; в глазах ее блестели слезы. – Я не могу двинуться с места! – Она сфотографировала Элиота и мистера Сена, стоящих на песке. – Теперь сними нас. – Она прижала Элиота к своему клетчатому пальто и передала мужу фотоаппарат. Потом его вручили Элиоту.

– Смотри, чтобы руки не тряслись, – предупредил мистер Сен.

Мальчик прильнул к окошечку видоискателя и подождал, пока мистер и миссис Сен прижмутся друг к другу, но они не стали этого делать. Они не держались за руки и не обнимали друг друга за талию. Оба улыбались с закрытыми ртами и щурились от ветра. Выглядывавший из-под пальто край сари миссис Сен трепетал на ветру, как пламя.

В машине, наконец оказавшись в тепле, наевшиеся до отвала пирожков и уставшие бороться с ветром, все трое любовались дюнами, плывущими вдали кораблями, видом на маяк, персиково-лиловым небом. Через некоторое время мистер Сен замедлил машину и остановился у обочины.

– В чем дело? – спросила миссис Сен.

– Ты сама поведешь машину домой.

– В другой раз.

– Нет, сегодня. – Мистер Сен вышел из автомобиля и открыл для жены дверцу.

Неистовый ветер ворвался в салон вместе с рокотом прибоя. Наконец миссис Сен пересела на водительское сиденье, но принялась бесконечно долго поправлять сари и очки. Элиот обернулся и стал смотреть в заднее стекло. Дорога была пуста. Миссис Сен включила радио, салон наполнился скрипичной музыкой.

– Этого не нужно, – сказал мистер Сен, выключая его.

– Это помогает мне сосредоточиться, – возразила она и снова включила радио.

– Включи поворотник, – давал указания муж.

– Я знаю, что делать.

Километра полтора миссис Сен проехала благополучно, хотя и много медленнее, чем другие водители, обгонявшие ее. Но ближе к городу, когда впереди замаячили висящие светофоры, она и вовсе поползла как черепаха.

– Перестраивайся, – велел мистер Сен. – На развязке надо будет свернуть налево.

Миссис Сен и не подумала.

– Перестраивайся, тебе говорят! – Он выключил радио. – Слушаешь ты меня или нет?

Засигналила одна машина, потом другая. Миссис Сен вызывающе загудела в ответ, остановилась и, не включая поворотник, съехала на обочину.

– Хватит! – выдохнула она, уронив голову на руль. – Ненавижу. Ненавижу водить. Дальше не поеду.

После этого миссис Сен за руль не садилась. Когда в следующий раз позвонили с рыбного рынка, она не стала перезванивать мистеру Сену на работу, а решила попробовать выйти из положения иначе. Городской автобус ходил между университетом и побережьем каждый час по расписанию. После университета он делал еще две остановки – сначала у дома престарелых, потом на торговой площади без названия, на которой располагались книжный, обувной и музыкальный магазины, а также аптека и зоомагазин. На скамейках под портиком сидели парами пожилые женщины в полупальто с огромными пуговицами и жевали пастилки.

– Элиот, – обратилась миссис Сен к мальчику, когда они ехали в автобусе, – ты отправишь маму в дом престарелых, когда она состарится?

– Может быть, – ответил тот. – Но я буду навещать ее каждый день.

– Это ты сейчас так говоришь. Вот увидишь: когда ты станешь мужчиной, то отправишься в такие края, о которых еще даже не знаешь. – Она что-то посчитала по пальцам. – У тебя появятся жена, дети, и все они захотят ехать в разные места одновременно. Даже если они будут добрыми людьми, все равно однажды станут тяготиться визитами к твоей матери, и тебе это тоже прискучит, Элиот. Пропустишь один день, другой, и ей тоже придется тащиться на автобусе, чтобы купить себе пакетик пастилок.

На рыбном рынке емкости со льдом стояли почти пустые, так же как и аквариумы с омарами, где сквозь воду виднелись ржавые пятна на дне и стенках. Объявление гласило, что в конце месяца рынок закрывается на зиму. За прилавком трудился один только незнакомый миссис Сен юноша, который вручил покупательнице отложенный на ее имя товар.

– Надеюсь, рыбу помыли и почистили? – поинтересовалась миссис Сен.

Парень пожал плечами.

– Хозяин ушел пораньше. Он просто сказал отдать вам этот пакет.

На стоянке миссис Сен посмотрела расписание. Следующий автобус отправлялся через сорок пять минут, поэтому они перешли через улицу и купили пирожки с устрицами в окошке уже известного им ресторана. Сесть было некуда. На столах стояли вверх ногами скрепленные между собой скамьи.

По пути домой в автобусе за ними наблюдала какая-то старушка, переводя глаза с миссис Сен на Элиота, а потом на испачканный пятнами крови пакет между их ногами. Она была в черном пальто и бесцветными узловатыми руками держала на коленях белый шуршащий пакет из аптеки. Кроме нее, в салоне находились еще только два пассажира – студенты колледжа, парень и девушка, в одинаковых фуфайках, развалившиеся, рука в руке, на заднем сиденье. В тишине миссис Сен и Элиот доели последние пирожки. Миссис Сен забыла взять салфетки, и в уголках рта у нее остались крошки жареного теста. Когда подъехали к дому престарелых, пожилая дама встала, буркнула что-то водителю и вышла из автобуса. Шофер повернул голову и взглянул на миссис Сен.

– Что у вас в пакете?

Миссис Сен вздрогнула и взглянула на него.

– Говорите по-английски?

Автобус снова тронулся, и водитель теперь смотрел на миссис Сен и Элиота в огромное зеркало заднего вида.

– Да, говорю.

– Так что в пакете?

– Рыба, – ответила миссис Сен.

– Запах беспокоит других пассажиров. Пацан, открой там окно, что ли.

Через несколько дней в доме миссис Сен после обеда зазвонил телефон. В продажу поступил превосходный палтус. Не желает ли миссис Сен приобрести? Она позвонила мистеру Сену, но того не оказалось на месте. Она позвонила второй раз, потом третий. В конце концов пошла на кухню и вернулась в гостиную с ножом, баклажаном и газетами. Не дожидаясь приглашения, Элиот уселся на диван и стал смотреть, как няня срезает с овоща хвостик стебля. Она разрезала его на длинные тонкие полоски и принялась рубить на кубики, меньше и меньше, пока они не приобрели размер кусочков сахара.

– Добавлю его в очень вкусное рагу из рыбы и зеленых бананов, – объявила миссис Сен. – Только придется обойтись без бананов.

– Мы пойдем за рыбой?

– Обязательно.

– А мистер Сен отвезет нас?

– Надевай кроссовки.

И, не убрав с пола обрезки и газеты, они вышли из дома. На улице было так холодно, что у Элиота мерзли даже зубы. Они сели в машину, и миссис Сен несколько раз проехала по асфальтовой петле. Каждый раз она останавливалась у сосен, чтобы оценить движение на большой дороге. Элиот подумал, что она просто практикуется в ожидании мистера Сена. Но потом няня включила поворотник и свернула.

Авария не заставила себя ждать. Проехав примерно полтора километра, миссис Сен повернула налево прежде времени, и, хотя водителю встречной машины удалось уклониться с ее пути, миссис Сен так испугалась гудка, что потеряла управление и врезалась в телефонный столб на противоположном углу. Прибыл полицейский и попросил у нее права, но ей нечего было предъявить ему.

– Мистер Сен преподает математику в университете, – вот и все, что она могла сказать в свое оправдание.

Ущерб был невелик. Миссис Сен разбила губу, Элиот пожаловался на легкую боль в ребрах, но она скоро прошла, а на крыле автомобиля осталась вмятина. Полицейский предположил, что миссис Сен разбила голову, но это была не кровь, а киноварь. Прибыл мистер Сен – его подвез коллега – и долго разговаривал с полицейским, заполнял какие-то бумаги. Когда он вез жену и Элиота домой, то не произнес ни слова. Выйдя из машины, мистер Сен потрепал мальчика по голове.

– Полицейский сказал, что ты счастливчик. Попал в аварию – и ни царапины.

Сняв сандалии и поставив их на этажерку, миссис Сен убрала нож, все еще лежавший в гостиной на полу, выбросила в мусорное ведро очистки от баклажана и газеты. Потом намазала печенье арахисовым маслом, поставила тарелку на журнальный столик и включила телевизор, чтобы Элиот не скучал.

– Если он не наестся, дай ему фруктовый лед из морозилки, – сказала она мистеру Сену, который уселся за пластиковый стол разбирать почту. Потом няня ушла в спальню и закрыла дверь.

Когда без четверти шесть приехала мама Элиота, мистер Сен рассказал ей подробности происшествия и предложил чек, возмещающий плату за октябрь. Выписывая чек, он извинился от имени миссис Сен. Он сказал, что жена отдыхает, но когда Элиот ходил в туалет, то слышал, как она плачет. Мать была удовлетворена компенсацией и отчасти, призналась она Элиоту по пути домой, почувствовала облегчение.

Это был последний день, проведенный Элиотом с миссис Сен и вообще с няней. Мать дала ему ключ, который он носил на шее на тесемке. С тех пор он самостоятельно возвращался из школы в дом на берегу и открывал дверь, а в случае надобности мама велела звать соседей. В первый же день, как раз когда он снимал пальто, раздался звонок – это звонила с работы мама.

– Ты теперь большой мальчик, Элиот, – сказала она. – Все хорошо?

Элиот выглянул из кухонного окна, посмотрел на серые волны, убегающие от берега, и ответил, что все отлично.

БЛАГОСЛОВЕННЫЙ ДОМ

Первую они обнаружили в шкафу над плитой, около нераскупоренной бутылки солодового уксуса.

– Угадай, что я нашла. – Искорка вошла в гостиную, уставленную от порога до противоположной стены заклеенными скотчем картонными коробками, вертя в одной руке бутылку уксуса, а в другой – белую фарфоровую статуэтку Христа примерно такого же размера, как бутылка.

Санджив поднял глаза. Он стоял на коленях на полу и приклеивал рваные кусочки стикеров на участки плинтуса, которые следовало подкрасить.

– Выброси!

– Что именно?

– И то и другое.

– Но уксус можно добавлять в пищу. Бутылку даже не открывали.

– Ты же никогда не используешь уксус.

– Я найду какой-нибудь рецепт в кулинарных книгах, которые нам подарили на свадьбу.

Санджив повернулся назад к плинтусу и переклеил обрывок стикера, упавший на пол.

– Проверь срок годности. И по крайней мере, избавься от этой идиотской фигурки.

– А вдруг она пригодится? – Искорка перевернула статуэтку вверх ногами и погладила указательным пальцем миниатюрные застывшие складки на одеянии Христа. – Приятная вещица.

– Мы не христиане, – заметил Санджив. С недавних пор он стал замечать, что вынужден объяснять жене самые очевидные вещи. Накануне, во время расстановки мебели, ему пришлось растолковать ей, что, если она не приподнимет свой конец комода, а будет тащить его по полу, на паркете останутся царапины.

Искорка пожала плечами.

– Ну да, не христиане. Мы добрые индуисты. – Она поцеловала Христа в маковку и поставила фигурку на каминную полку, с которой, как заметил Санджив, не мешало бы стереть пыль.

К концу недели пыль на каминной полке все еще не была стерта, зато там выстроился плотный ряд христианской атрибутики. Объемная открытка с фигурой Франциска Ассизского, выполненной в четырех цветах, которую Искорка нашла приклеенной к задней стенке шкафчика с лекарствами; брелок в виде деревянного креста, на который Санджив наступил босой ногой, прибивая полки в кабинете жены. Нарисованная по трафарету картина в рамке, изображающая трех волхвов на черном бархатном фоне, обнаруженная в бельевом шкафу. А также кафельная подставка под горячее со светловолосым безбородым Иисусом, произносящим проповедь на вершине горы, оставленная в ящике встроенного буфета в гостиной.

– Наверно, предыдущие хозяева были раскаявшимися грешниками, – предположила Искорка, освобождая на следующий день место для найденного за трубами кухонной раковины сувенирного снежного шара со сценой Рождества внутри.

Санджив расставлял на полке в алфавитном порядке книги по инженерному делу, которые читал во время учебы в Массачусетском технологическом институте, хотя у него уже несколько лет не было необходимости обращаться к ним. Получив диплом, он нашел работу в фирме под Хартфордом и переехал в Коннектикут, а недавно узнал, что его прочат на место вице-президента. В тридцать три года у него были личная секретарша и больше десяти подчиненных, которые охотно снабжали его любой необходимой информацией. И все же присутствие в комнате университетских книг напоминало ему о том времени, которое Санджив вспоминал с нежностью, – когда каждый вечер он ходил через Гарвардский мост, чтобы заказать курицу муглай со шпинатом в любимом индийском ресторане на другом берегу реки Чарльз, и возвращался в общежитие, чтобы переписывать задачи набело.

– А может быть, это попытка обратить в веру других людей, – размышляла Искорка.

– Что в твоем случае явно сработало.

Она пропустила его замечание мимо ушей и потрясла пластиковым куполом, отчего снег закружился над яслями.

Он с недоумением рассматривал предметы на каминной полке: все это были глупости, причем каждая вещь глупа по-своему. Им явно недоставало сакрального содержания. Еще больше его озадачило, что Искорку, вообще-то обладающую хорошим вкусом, эти побрякушки так очаровали. Для нее эти безделицы имели значение, для него же нет. Его они раздражали.

– Надо позвонить риелтору. Пусть заберет всю эту чепуховину.

– О, Сандж, – охнула Искорка. – Пожалуйста, не надо! Я не смогу их выбросить со спокойной душой. Предыдущие жильцы явно ими очень дорожили. Это будет, я не знаю, кощунство, что ли.

– Если это такие уж ценные вещи, почему их распихали по всему дому? Почему не взяли с собой?

– Должно быть, мы нашли не все, – сказала Искорка. Ее глаза шарили по голым грязно-белым стенам комнаты, словно другие предметы были спрятаны под штукатуркой. – Как ты думаешь, что мы еще отыщем?

Но распаковав коробки и развесив зимнюю одежду и картины на шелке с изображением слонов, купленные во время медового месяца в Джайпуре, они, к разочарованию Искорки, больше ни на что не наткнулись. Только через неделю, в субботу днем, за батареей в гостевой спальне обнаружился свернутый трубочкой плакат больше человеческого роста с акварельным Христом, плачущим прозрачными слезами размером с арахис и щеголяющим в терновом венце. Санджив поначалу подумал, что это жалюзи.

– О, мы просто обязаны повесить его на стену. Какая живописная картина! – Искорка зажгла сигарету и с удовольствием закурила, размахивая ею вокруг головы Санджива, словно дирижерской палочкой, под звуки Пятой симфонии Малера, доносившиеся на предельной громкости из стереомагнитофона с нижнего этажа.

– Послушай, я готов смириться – пока – с твоим библейским паноптикумом в гостиной. Но этого, – он щелкнул пальцами по нарисованной гигантской слезе, – в нашем доме не будет.

Искорка пристально взглянула на мужа, безмятежно выдыхая две тонкие синеватые струйки дыма. Она медленно свернула плакат и закрепила эластичной резинкой – она всегда носила несколько штук на запястье, чтобы завязывать густые непослушные волосы, местами тронутые хной.

– Повешу у себя в кабинете, – уведомила она. – Тогда тебе не придется смотреть на него.

– Но ведь мы собираемся праздновать новоселье. Гости захотят увидеть все комнаты. Я пригласил сотрудников.

Она закатила глаза. Санджив отметил про себя, что симфония – теперь исполнялась третья часть – достигла крещендо, поскольку музыка пульсировала выразительным ритмом тарелок.

– А я повешу картину за дверью, – не растерялась Искорка. – Тогда, если они и заглянут, то не заметят ее. Доволен?

И она вышла из комнаты со своим плакатом и сигаретой. Санджив проводил ее взглядом. Там, где она стояла, остались крошки пепла. Он наклонился, взял его пальцами и положил в сложенную лодочкой ладонь. Началась нежная четвертая часть симфонии, «Адажиетто». За завтраком Санджив прочитал на вкладыше диска, что Малер сделал предложение своей будущей жене, отправив ей эту часть партитуры. Хотя в Пятой симфонии наличествуют элементы трагедии и напряженность, говорилось дальше, это преимущественно музыка любви и счастья.

Он услышал звук смываемой в унитазе воды.

– Между прочим, – раздался голос Искорки, – если хочешь произвести на людей впечатление, такую музыку включать не стоит. Я сейчас усну.

Санджив направился в туалет выбросить пепел. Окурок еще качался на воде, но бачок наполнялся, так что Сандживу пришлось немного подождать, чтобы смыть снова. В зеркале шкафчика для лекарств он изучил свои длинные ресницы – словно девчоночьи, как любила дразнить его Искорка. Хотя он отличался плотным телосложением, щеки были пухлыми; он опасался, что эта особенность, вместе с длинными ресницами, портит его точеный, как он надеялся, профиль. Роста Санджив был среднего и с юности жалел, что не вырос еще хоть на пару сантиметров. По этой причине он раздражался, когда Искорка не могла отказаться от высоких каблуков, как намедни вечером, когда они ужинали на Манхэттене. То были первые выходные после переезда в новый дом; к тому времени каминная полка уже ломилась от всяческих бирюлек, и по пути в город новоселы из-за этого поцапались. Но потом Искорка пропустила четыре стаканчика виски в безымянном баре в Алфавитном городе^[10] и забыла про ссору. Она затащила мужа в крошечный книжный магазинчик на Сент-Маркс-плейс, где около часа листала книги, а когда они наконец вышли, то заставила его танцевать танго на тротуаре на глазах у изумленных прохожих.

После этого Искорка повисла на руке Санджива и пошатывалась, слегка возвышаясь над ним в замшевых леопардовых лодочках на восьмисантиметровых каблуках. Таким манером они прошли мимо бесконечных кварталов к крытой автостоянке на Вашингтон-сквер – Санджив слышал уйму рассказов о том, какие ужасные вещи случаются с машинами на Манхэттене.

– Но я ведь целыми днями сижу за столом, – ворчала Искорка в машине по пути домой, после того как Санджив заикнулся, что туфли жены кажутся неудобными и, может быть, ей не стоит их носить. – Не могу же я надевать каблуки, когда печатаю.

Он не стал возражать, хотя доподлинно знал, что за столом Искорка проводит не так уж много времени; вот хотя бы в тот самый день он вернулся с пробежки и обнаружил, что она без всяких причин лежит в постели и читает. Когда он спросил, почему она валяется в такой неранний час, жена ответила, что ей скучно. Он хотел сказать ей: «Могла бы распаковать коробки. Могла бы подмести чердак. Могла бы покрасить подоконник в ванной, а потом предупредить меня, чтобы я не клал на него часы». Вся эта неустроенность ее ничуть не волновала. Искорка брала первую одежду, на которую падал глаз в шкафу, читала первый попадавшийся под руку журнал и никогда не крутила ручку радиоприемника в поисках подходящей песни – ее не только удовлетворяло, но и увлекало то, что подвернулось случайно. И вот теперь все ее любопытство сосредоточилось на том, чтобы обнаружить следующий занятный предмет.

Через несколько дней, когда Санджив вернулся с работы, Искорка, попыхивая сигареткой, болтала по телефону с подружкой из Калифорнии, несмотря на то что цена на междугородние переговоры в это время суток зашкаливала.

– Ужасно набожные люди! – восклицала она, то и дело останавливаясь, чтобы выдохнуть дым. – Каждый день – как поиск сокровищ. Серьезно. Ты не поверишь! Даже выключатели в спальнях оформлены сценами из Библии. Ну, знаешь, там, Ноев ковчег и все такое прочее. Три спальни, но в одной мы устроили мой кабинет. Санджив сразу побежал в хозяйственный за новыми выключателями. Представляешь, заменил все до единого!

Теперь пришла очередь подруги говорить. Искорка кивала и, опустившись на пол и прислонившись к стене напротив холодильника, нащупывала зажигалку. Одета она была в черные брюки со штрипками и желтый шенилловый джемпер. Санджив унюхал что-то ароматное на плите и осторожно пробрался мимо длиннющего спутанного телефонного шнура, валявшегося на мексиканской терракотовой плитке. Он открыл крышку кастрюли с каким-то красновато-коричневым соусом, яростно бурлящим и вытекающим наружу.

– Это рыбное рагу. Я добавила уксус, – объяснила Искорка мужу, прерывая подругу и скрещивая пальцы. – Извини, что ты говоришь?

Вот такой она была – легко приходила в возбуждение и восторгалась мельчайшими пустяками, скрещивала на удачу пальцы перед любым действием, исход которого был в той или иной степени непредсказуемым, например когда пробовала новый вкус мороженого или опускала письмо в почтовый ящик. Санджив этого не понимал и потому чувствовал себя глупцом, как будто мир таил множество чудес, которые он не мог предвидеть или рассмотреть. Он вглядывался в ее лицо, казавшееся ему ничуть не взрослым: безмятежные глаза, приятные черты, словно бы не до конца сформировавшиеся, как будто они еще только должны приобрести какое-то постоянное выражение. Получив прозвище в честь детской песенки, Искорка должна была все же излучать ребячью нежность. Теперь, на втором месяце их брака, некоторые вещи выводили его из себя: порой, говоря что-то, она плевалась слюной или, раздевшись на ночь, бросала белье в ногах кровати, а не в корзину для грязной одежды.

Они познакомились всего четыре месяца назад. Ее родители, которые перебрались в Калифорнию, и его родители, живущие в Калькутте, давно дружили и, общаясь через океан, в то время когда Санджив был в Пало-Алто^[11] в командировке, организовали вечеринку в честь шестнадцатилетия девушки из их круга, где представили друг другу Искорку и Санджива. В ресторане их посадили рядом за круглым столом с вращающейся тарелкой со свиными ребрышками, блинчиками с начинкой и куриными крылышками, и они сошлись во мнении, что все блюда одинаковы на вкус. Совпали они также в юношеской, но с годами не ослабевающей любви к произведениям Вудхауза и в нелюбви к ситару, а позже Искорка призналась, что ее очаровало то, как добросовестно Санджив подливал ей чай во время разговора.

И начались телефонные звонки, беседы длились все дольше, потом они стали ездить друг к другу – сперва он приехал в Стэнфорд,^[12] потом она в Коннектикут, после чего Санджив стал сохранять в пепельнице, оставленной на балконе, раздавленные окурки сигарет, которые Искорка курила на протяжении выходных, до следующего ее визита и потом пылесосил квартиру, стирал постельное белье, даже протирал от пыли листья растений – и все в ее честь. Искорке было двадцать семь лет, и, как он смог заключить, ее недавно бросил один американец, безуспешно пытавшийся стать артистом; Санджив жил одиноко, имел невероятно большой для холостяка доход и прежде никогда не влюблялся. По настоянию родителей они поженились в Индии, в присутствии сотен доброжелателей, которых Санджив едва помнил с детства, в период непрерывных августовских дождей, в красно-оранжевом шатре, увешанном гирляндами с разноцветными фонариками.

– Ты подмела чердак? – спросил Санджив Искорку позже, когда она складывала бумажные салфетки и подтыкала их под тарелки. Чердак был единственным помещением в доме, которое они еще не убирали после переезда.

– Нет пока. Подмету, обещаю. Надеюсь, это вкусно, – проговорила она, водружая дымящуюся кастрюлю на подставку с Иисусом. На столе красовались корзинка с итальянским хлебом, салат айсберг, тертая морковь с салатной заправкой и крутонами и бокалы с красным вином. Искорка не стремилась никого поразить своими кулинарными талантами. Она покупала в супермаркете готовую курицу и подавала ее с бог весть когда приготовленным картофельным салатом, продающимся в пластиковых контейнерах. С индийской едой, жаловалась она, много возни. Искорка терпеть не могла резать чеснок, чистить имбирь и не умела пользоваться блендером, поэтому не она, а Санджив по выходным добавлял в горчичное масло палочки корицы и гвоздику, чтобы приготовить съедобное карри.

Однако он должен был признать, что сегодня жена состряпала нечто необычайно вкусное и даже на вид аппетитное, с белыми кусками рыбы, перьями петрушки и свежими помидорами, блестящими в темном красно-коричневом бульоне.

– Как тебе удалось?

– Проявила фантазию.

– И что именно ты сделала?

– Просто побросала разные продукты в кастрюлю, а в конце добавила солодовый уксус.

– Много?

Она пожала плечами, отломив кусок хлеба и обмакнув его в свою тарелку.

– Как же ты не знаешь? Надо записать. Вдруг тебе придется снова это приготовить, например для вечеринки.

– Я запомню. – Искорка накрыла корзинку с хлебом кухонным полотенцем, на котором – она только сейчас это заметила – были напечатаны Десять заповедей. Она широко улыбнулась мужу и слегка пожала его колено под столом. – Признай уже: это благословенный дом.

Новоселье запланировали на последнюю субботу октября и пригласили около тридцати гостей. Все они были знакомые Санджива – сотрудники и некоторые индийские пары, живущие в Коннектикуте; многих из них он едва знал, но в холостяцкие времена они часто приглашали его по субботам на ужин. Санджив всегда недоумевал, зачем эти люди ввели его в свой круг. У него не было с ними ничего общего, но он всегда посещал эти собрания, чтобы поесть пряный нут и котлетки из креветок, послушать сплетни и поговорить о политике, поскольку у него редко случались другие дела.

Никто из прежних приятелей пока не был знаком с Искоркой. Когда они стали встречаться, Санджив не хотел тратить быстро пролетавшие выходные, которые влюбленные проводили вместе, чтобы навещать людей, связанных в его сознании с одиночеством. Кроме Санджива и своего бывшего парня, того самого неудавшегося актера, работавшего, насколько ей было известно, в гончарной мастерской в Брукфилде, Искорка никого не знала в штате Коннектикут. Магистерскую работу, посвященную ирландскому поэту, о котором Санджив никогда не слышал, она писала в Стэнфорде.

Перед свадьбой Санджив сам выбрал дом по выгодной цене в районе с хорошими школами. На него произвели большое впечатление элегантная винтовая лестница с коваными перилами, обшитые темными деревянными панелями стены, терраса с видом на кусты рододендрона, кряжистые латунные цифры 22 – число, случайно совпавшее с датой его рождения, – на фасаде с мотивами тюдоровского стиля. Кроме того, тут имелись два камина в рабочем состоянии, гараж на две машины и чердак, который можно превратить в третью спальню, если, как заметил агент по недвижимости, потребности возрастут. К тому времени Санджив уже принял решение, преисполнившись уверенности, что они с Искоркой должны жить здесь вместе до конца своих дней, и потому не обратил внимания, что выключатели покрыты наклейками с библейскими сюжетами, а на окне хозяйской спальни красуется прозрачная переводная картинка с Девой Марией в полураковине, как любила называть это Искорка. Когда они въехали, в попытках отодрать ее он поцарапал стекло.

В выходные перед вечеринкой они сгребали листья на лужайке, и вдруг Санджив услышал пронзительный крик Искорки. Он ринулся к жене с граблями в руках, опасаясь, что она нашла мертвое животное или змею. Свежий октябрьский ветер покусывал его уши, пока кроссовки шуршали по коричневым и желтым листьям. Когда он добежал, Искорка сидела на траве и почти беззвучно смеялась. Позади разросшегося куста форзиции стояла гипсовая Дева Мария высотой им по пояс, с раскрашенным синим капюшоном, покрывавшим голову, как у индийской невесты. Искорка принялась подолом футболки стирать грязь со лба статуи.

– Полагаю, ты хочешь поставить ее в ногах нашей кровати, – пробурчал Санджив.

Она в изумлении взглянула на мужа. Живот ее оголился, и он увидел гусиную кожу вокруг пупка.

– О чем ты говоришь? Конечно, нельзя тащить ее в спальню.

– Нет?

– Нет, дурашка. Она предназначена для улицы. Для лужайки.

– О боже, Искорка, только этого еще не хватало!

– Но иначе никак. Если мы ее уберем, то навлечем на себя беду.

– А что подумают соседи? Они решат, что мы с приветом.

– Почему? Что плохого в статуе Девы Марии? Да в этом районе у каждого дома стоит такая же. Мы хорошо впишемся в общую картину.

– Но мы не христиане.

– Ты не устаешь напоминать мне об этом. – Искорка послюнила кончик пальца и стала сосредоточенно тереть особенно упрямое пятно на подбородке Богоматери. – Как ты думаешь, это грязь или плесень?

Ну просто сладу нет с этой женщиной, которую он знал всего четыре месяца и с которой теперь был связан брачными узами и делил жизнь. Санджив с мимолетным сожалением подумал о фотоснимках потенциальных невест, что мать раньше присылала ему из Калькутты, – те девушки умели петь, и шить, и сдабривать приправами чечевицу, не сверяясь с кулинарной книгой. Санджив размышлял, кого из них выбрать, даже составил шкалу предпочтений – какая нравилась больше, какая меньше, – но потом встретил Искорку.