Текст книги "Толкователь болезней"

Автор книги: Джумпа Лахири

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Господин Капаси, идите к нам! – окликнула его миссис Дас. Она посадила Тину к себе на колени и настояла, чтобы гид присоединился к ним. И так все вместе они пили бутылочный манговый сок и ели сэндвичи, и луковые кольца, и картофель в кляре из пшеничной муки грубого помола. Покончив со вторым сэндвичем, мистер Дас сфотографировал всю компанию за трапезой.

– Сколько еще ехать? – спросил он господина Капаси, когда менял пленку.

– Приблизительно полчаса.

Дети уже выскочили из-за стола и побежали смотреть на обезьян, обосновавшихся на дереве поблизости, так что миссис Дас с господином Капаси сидели теперь на почтительном расстоянии друг от друга. Мистер Дас поднес фотоаппарат к лицу, закрыл один глаз и высунул кончик языка.

– Нет, так не пойдет. Мина, сядь поближе к господину Капаси.

Женщина придвинулась. Он ощутил запах ее кожи, напоминавший смесь виски и розовой воды. Внезапно господин Капаси заволновался, что она может почувствовать запах его пота, выступившего под синтетическим материалом рубашки. Он одним глотком осушил бутылку мангового сока и пригладил седые волосы. Сок капнул ему на подбородок. Заметила ли это миссис Дас?

Не заметила.

– Какой у вас адрес, господин Капаси? – вопросила она, копаясь в соломенной сумке.

– Вы хотите записать мой адрес?

– Чтобы прислать вам снимки, – объяснила она. – Фотографии.

И передала ему клочок бумаги, поспешно оторванный от страницы журнала про кино. Чистого места было мало, поскольку узкую полоску почти полностью занимали строчки статьи и крошечный кадр, на котором герой и героиня какого-то фильма обнимались под эвкалиптовым деревом.

Когда господин Капаси записал свой адрес аккуратным, разборчивым почерком, обрывок бумаги свернулся. Миссис Дас начнет писать ему, интересуясь, как прошел день в лечебнице, и он станет ей красноречиво отвечать, выбирая только самые увлекательные истории, над которыми она будет хохотать в своем доме в Нью-Джерси. Со временем она признается, что разочаровалась в своем браке, а он напишет о своей несчастливой семейной жизни. И из-за этого их дружба станет расти и крепнуть. У него будет их фотография – они вдвоем сидят под пурпурным зонтом и едят жареный лук, – и он уже решил, что спрячет снимок между страницами справочника по русской грамматике.

Предаваясь мечтам, господин Капаси ощутил внутри легкий приятный толчок. Это чувство походило на то, которое он испытывал много лет назад, когда после долгого и кропотливого обращения к словарям наконец мог прочитать фрагмент из французского романа или итальянский сонет, где понимал слово за словом без каких-либо усилий. В такие минуты господин Капаси верил, что мир устроен правильно, что все старания вознаграждаются, а совершенные ошибки в конечном итоге обретают смысл. Обещание, которое сейчас он услышал в словах миссис Дас, наполнило его той же верой.

Господин Капаси отдал ей клочок бумаги со своим адресом, но сразу же забеспокоился, что неправильно написал имя или случайно поменял местами цифры почтового индекса. Он с ужасом представил, что письмо потеряется, фотография никогда не дойдет до него, застрянет где-нибудь в Ориссе, близкая, но совершенно недосягаемая. Он хотел попросить миссис Дас позволить взглянуть на адрес еще раз, но она уже бросила обрывок бумаги в кавардак своей сумки.

В Конарак они приехали в половине третьего. Храм, построенный из песчаника, оказался массивной пирамидальной постройкой, по форме напоминающей колесницу. Он посвящен великому властителю жизни, Солнцу, которое на своем ежедневном пути по небосводу касается трех сторон здания. В цоколе с северной и южной сторон вырезаны двадцать четыре гигантских колеса. Все сооружение как будто тянут за собой семь коней, мчащихся по небу. Когда туристы подъехали к храму, господин Капаси объяснил, что памятник построен в 1243–1255 годах усилиями тысячи двухсот мастеров по указу прославленного правителя из династии Гангов, царя Нарасимхадевы I, в память победы над армией мусульман.

– Тут написано, что храм занимает около ста семидесяти акров земли, – сообщил мистер Дас, читая путеводитель.

– Здесь как в пустыне, – заметил Ронни, бегая глазами по песку, окружающему храм со всех сторон.

– Когда-то в полутора километрах к северу отсюда текла река Чандрабхага. Теперь она пересохла, – глуша мотор, объяснил господин Капаси.

Они вышли из машины, направились к храму и остановились сфотографироваться у двух львов, стоящих у подножия лестницы. Затем господин Капаси повел их к одному из высеченных в камне колес высотой больше человеческого роста и диаметром три метра.

– «Колеса символизируют круговорот жизни, – читал мистер Дас. – Они изображают цикл творения, сохранения и познания». Прикольно. – Он перевернул страницу. – «Каждое колесо имеет восемь толстых и восемь тонких спиц, означающих деление дня на восемь одинаковых частей. Ободы украшены фигурами птиц и животных, а медальоны на спицах изображают женщин в разнообразных эротических позах».

Действительно, цоколь украшали бесчисленные орнаменты в виде нагих переплетенных тел, занимающихся любовью в различных позах; женщины уцепились за шеи мужчин и навечно обвили ногами бедра любовников. Кроме того, здесь имелись разнообразные картины из бытовой жизни – сцены охоты, торговли; человек, стреляющий из лука в оленя; строй воинов с мечами в руках.

Войти в храм было невозможно – внутренность давно завалило битым камнем, – но семья Дас, так же как и все туристы, которых привозил сюда господин Капаси, любовалась сооружением снаружи, медленно обходя его со всех сторон. Мистер Дас плелся позади родных и делал фотографии. Дети бежали впереди, указывая пальцами на фигуры обнаженных людей. Особенно их заинтересовала пара Нагамитуна – полулюдей-полузмей, которые, по преданию, как рассказал господин Капаси, жили в самой глубине моря. Господин Капаси был рад, что экскурсантам понравился храм, и особенно доволен, что памятник произвел впечатление на миссис Дас. Она то и дело останавливалась и молча разглядывала фигуры любовников, шествие слонов или нагих по пояс музыкантш, бьющих в двухсторонние барабаны.

Хотя господин Капаси бывал здесь множество раз, только теперь, глядя на обнаженных женщин, он подумал, что никогда не видел свою жену полностью раздетой. Даже когда они занимались любовью, она не расстегивала блузку и не снимала нижнюю юбку. Он никогда не любовался ее голыми ногами, как сейчас засматривался на ноги миссис Дас, разгуливающей, словно для его удовольствия, в одиночестве. Конечно, гид повидал много женских ног – американки и европейки, которых он сопровождал в поездках, их не скрывали. Но миссис Дас была особенной. В отличие от других женщин, которые интересовались только храмом и зарывались носом в путеводитель или не отрывали глаз от видоискателя фотоаппарата, миссис Дас проявляла интерес именно к нему.

Господин Капаси мечтал остаться с ней наедине, продолжить разговор, и все же, шагая рядом с этой женщиной, он чувствовал беспокойство. Она не снимала темных очков, игнорировала просьбы мужа позировать для очередного снимка и проходила мимо своих детей, словно не знала их. Опасаясь потревожить ее, господин Капаси прошел вперед, чтобы, как обычно, насладиться видом трех бронзовых статуй бога солнца Сурьи в человеческий рост; каждая расположена в нише на одном из фасадов храма и приветствует солнце на рассвете, в полдень и на закате. Изваяния в замысловатых головных уборах, удлиненные глаза томно закрыты, на голой груди висят резные цепи и амулеты. У серо-зеленых ног рассыпаны лепестки гибискуса – подношение от посетителей. Последняя фигура на северной стене храма нравилась господину Капаси больше всего. Этот Сурья с усталым выражением лица сидел верхом на лошади, утомленный тяжелой дневной работой. Даже конь его задремал. Вокруг него были изображены парами женщины, виляющие бедрами.

– Кто это? – спросила миссис Дас. Господин Капаси вздрогнул, увидев, что она стоит рядом с ним.

– Астачала-Сурья, – объяснил он. – Заходящее солнце.

– Значит, скоро здесь сядет солнце? – Она вытащила ногу из туфли и потерла пальцами икру другой ноги.

– Совершенно верно.

Она приподняла очки и снова посадила их на нос.

– Клево.

Господин Капаси точно не знал, что означает это слово, но ему показалось, что это благосклонный ответ. Он надеялся, что миссис Дас прониклась красотой Сурьи, ощутила его силу. Возможно, они обсудят это в письмах. Он объяснит ей самобытность Индии, а она ему – Америки. В некотором смысле переписка станет исполнением его мечты осуществлять с помощью перевода посредничество между государствами. Он взглянул на соломенную сумку в восторге, что его адрес уместился среди прочего ее содержимого. Представив миссис Дас за тысячи километров, он испытал такую тоску, что ему нестерпимо захотелось заключить ее в объятия и застыть так хоть на мгновение у подножия своего любимого Сурьи. Но миссис Дас уже шла дальше.

– Когда вы возвращаетесь в Америку? – спросил он как можно равнодушнее.

– Через десять дней.

Господин Капаси прикинул: неделя на то, чтобы после отпуска жизнь вернулась в привычную колею, неделя – чтобы напечатать фотографии, несколько дней – чтобы написать письмо, две недели – чтобы оно дошло до Индии. Итак, по его подсчетам, учитывающим и возможные задержки, он должен получить весточку от миссис Дас приблизительно через полтора месяца.

Когда господин Капаси около половины пятого вез семейство назад в отель «Песчаная вилла», все молчали. Дети крутили в руках миниатюрные гранитные колеса, купленные в сувенирном киоске. Мистер Дас продолжал читать путеводитель. Миссис Дас расчесала щеткой спутанные волосы Тины и разделила их на два хвостика.

Господина Капаси ужасало сознание того, что путешествие заканчивается. Он не готов был начать шестинедельное ожидание письма прямо сейчас. Украдкой поглядывая в зеркало заднего вида на миссис Дас, которая завязывала волосы Тины резинками, он размышлял, как можно продлить экскурсию. Обычно он мчался назад в Пури кратчайшей дорогой, торопясь вернуться домой, тщательно вымыть руки и ноги сандаловым мылом и посидеть за газетой и чашкой чая, которую молча принесет ему жена. Мысль об этом молчании, с которым он давным-давно смирился, теперь угнетала его. И тогда он предложил Дасам посетить холмы в Удаягири и Кхандагири, где в скалах на противоположных сторонах долины вырублены монашеские кельи. Это далеко, но посмотреть стоит, сказал господин Капаси.

– О да, путеводитель упоминает о них, – подхватил мистер Дас. – Они построены царем джайнов или что-то в этом роде.

– Так поедем? – спросил господин Капаси. Он остановился у поворота. – Тогда надо свернуть налево.

Мистер Дас обернулся к жене. Оба пожали плечами.

– Налево, налево! – оживились дети.

Господин Капаси свернул с дороги почти в бреду от счастья. Он не знал, что сделает и что скажет миссис Дас, когда они приедут к холмам. Может быть, заметит, что у нее очаровательная улыбка. Или похвалит футболку с клубникой, в которой, по его мнению, она неотразима. Возможно, даже возьмет ее за руку, когда мистер Дас прильнет к фотоаппарату.

Однако волновался он напрасно. Когда они добрались до холмов, разделенных крутой дорогой, которую окружала густая зелень, миссис Дас отказалась выходить из машины. Вдоль дороги на камнях и на ветвях деревьев сидели стаи обезьян. Они вытягивали ноги вперед, поднимали до уровня плеч, руки их при этом лежали на коленях.

– Я устала, – проговорила миссис Дас, утопая в кресле. – Останусь здесь.

– Зачем ты надела эти дурацкие туфли? – спросил мистер Дас. – Теперь тебя не будет на фотографиях.

– Представь, что я там.

– Но мы хотели послать один из снимков друзьям на Рождество. У храма Солнца мы не сфотографировались всей семьей. А сейчас господин Капаси мог бы нас снять.

– Не пойду. К тому же у меня от этих обезьян мороз по коже.

– Но они безобидные. – Мистер Дас повернулся к господину Капаси. – Правда ведь?

– Они не столько опасны, сколько голодны, – подтвердил гид. – Не дразните обезьян едой, и они не станут надоедать вам.

Мистер Дас с детьми двинулся вверх по дороге, мальчики шли рядом, а девочку отец нес на плечах. Господин Капаси увидел, как они встретились с парой японцев, мужчиной и женщиной, – единственными другими туристами здесь. Те остановились, чтобы сделать последнюю фотографию, потом сели в машину и укатили. Когда автомобиль скрылся из виду, несколько обезьян загомонили, издавая мягкие гикающие звуки, а затем кинулись вверх по тропе и окружили мистера Даса и детей. Тина завизжала от восторга. Ронни бегал кругами вокруг отца. Бобби поднял с земли толстую палку и выставил ее вперед. Одна обезьяна приблизилась к нему, схватила палку и ударила ею о землю.

– Я, пожалуй, пойду с ними, – сказал господин Капаси, открывая дверцу. – Надо рассказать им о пещерах.

– Нет, останьтесь, – попросила миссис Дас. Она выскользнула с заднего сиденья и села рядом с господином Капаси. – Радж захватил свой дурацкий путеводитель.

Вместе они наблюдали через ветровое стекло, как Бобби и обезьяна передавали друг другу палку.

– Храбрый мальчик, – заметил господин Капаси.

– И не удивительно, – ответила миссис Дас.

– Почему?

– Он не от него.

– Простите?

– Бобби не сын Раджа.

По телу господина Капаси пробежал холодок. Он вынул из кармана рубашки баночку бальзама с маслом лотоса, которую всегда носил с собой, смазал зельем палец и тронул им лоб в трех местах. Он знал, что миссис Дас смотрит на него, но не повернулся к ней лицом, а глядел, как удаляются, взбираясь по крутой тропе, мистер Дас и дети, время от времени останавливаясь, чтобы сделать фотографии в окружении все растущего числа обезьян.

– Вы удивлены?

То, как она это сказала, заставило его тщательно подбирать слова.

– Обычно такое в голову не приходит, – медленно проговорил господин Капаси и опустил баночку с бальзамом в карман.

– Конечно. И, разумеется, никто об этом не знает. Ни одна душа. Я держала это в тайне целых восемь лет. – Миссис Дас смотрела на господина Капаси, как-то странно повернув подбородок, словно взглянула на него по-новому. – Но теперь вот рассказала вам.

Господин Капаси кивнул. Внезапно у него пересохло во рту, лоб запылал и слегка онемел от бальзама. Он хотел попросить у миссис Дас глоток воды, но передумал.

– Мы встретились совсем юными. – Покопавшись в сумке, она вытащила пакетик с воздушным рисом. – Хотите?

– Нет, спасибо.

Она бросила в рот горсть риса, откинулась на кресле, отвернулась от господина Капаси и уставилась в окно со своей стороны.

– Мы поженились в колледже. А предложение Радж сделал еще в старших классах. Конечно же, мы поступили в один колледж. Тогда мы и мысли не допускали, чтобы разлучиться хоть на день, хоть на минуту. Наши родители жили в одном городе и были лучшими друзьями. Всю свою жизнь я видела Раджа каждые выходные, то в их доме, то в нашем. Родители отправляли нас играть в детскую и шутили, что мы жених и невеста. Только представьте! Нас ни разу не застукали, хотя в каком-то смысле, я думаю, все было более или менее подстроено. Ужас, что мы вытворяли вечерами по пятницам и субботам, пока родители пили чай в гостиной… Я могу многое вам порассказать, господин Капаси…

Поскольку все свободное время в колледже она проводила с Раджем, продолжала миссис Дас, то не обзавелась близкими друзьями. Ей некому было довериться в трудную минуту, поделиться наболевшим или рассказать о своих тревогах. Родители теперь жили на другом конце света, да она никогда и не откровенничала с ними. Выйдя замуж слишком рано, она была ошеломлена тем, что на нее навалилось, – скорым рождением ребенка и заботой о нем. Она подогревала бутылочки с молоком и проверяла их температуру, прикладывая к запястью, а тем временем Радж, облачившись в джемпер и вельветовые брюки, каждый день ходил на работу, рассказывал ученикам о горных породах и динозаврах. Муж никогда не раздражался, не падал от утомления и не толстел, тогда как она после первых родов раздалась.

Всегда уставшая, она отклоняла предложения немногочисленных университетских подруг вместе пообедать или прошвырнуться по магазинам на Манхэттене. В конце концов приятельницы перестали звонить ей, и она осталась одна в доме с ребенком, окруженная игрушками, о которые спотыкалась и на которые постоянно садилась, вечно измотанная и раздраженная. После рождения Ронни они лишь изредка выходили в свет и еще реже принимали гостей. Раджа такое положение дел устраивало; он торопился с работы домой, чтобы посмотреть телевизор и покачать Ронни на коленях. Когда он сообщил жене, что друг-пенджабец, которого она видела лишь однажды и даже не запомнила, поживет у них неделю, пока будет посещать собеседования в Нью-Брансуике, она пришла в ярость.

Бобби был зачат днем на диване, забросанном игрушками-грызунками, под надрывный плач Ронни, желающего выбраться из манежа. В тот день друг-пенджабец получил предложение от лондонской фармацевтической компании. Она не возражала, когда гость дотронулся до ее поясницы в то время, как она варила кофе, и прижал ее к своему гладкому темно-синему костюму. Он овладел ею быстро, молча, с искусством, которого она никогда не знала, без многозначительных восклицаний и улыбок, какими неизменно одаривал жену Радж после соития. Назавтра Радж отвез друга в аэропорт Кеннеди. Позже отец Бобби женился на пенджабской девушке; они жили в Лондоне; каждый год Радж и Мина обменивались с ними рождественскими открытками, и обе пары вкладывали в конверт семейные фотографии. Он не знал, что Бобби его сын. И никогда не узнает.

– Простите, миссис Дас, но зачем вы мне все это рассказываете? – спросил господин Капаси, когда она закончила свое повествование и снова повернулась к нему лицом.

– Ради бога, бросьте называть меня миссис Дас! Мне двадцать восемь лет. У вас наверняка дети моего возраста.

– Не совсем. – Господина Капаси неприятно царапнуло упоминание о том, что он намного старше. Чувство, которое он к ней испытывал, которое заставляло его то и дело посматривать на себя в зеркало на протяжении пути, стало понемногу затухать.

– Я рассказала вам это из-за вашего таланта. – Миссис Дас положила воздушный рис в сумку, не закрыв пакета.

– Не понимаю, – ответил господин Капаси.

– Что тут непонятного? Восемь лет я не имела возможности открыться никому – ни друзьям, ни, разумеется, Раджу. Он ни о чем не подозревает, думает, я все еще люблю его. Что вы об этом скажете?

– О чем?

– О том, что только что услышали. О моей тайне, о том, как я от этого страдаю. Я неизменно чувствую боль, когда смотрю на своих детей, на Раджа. Мне в голову лезут ужасные мысли, господин Капаси, – бросить все к чертовой матери. Однажды мне захотелось выкинуть все, что у меня есть, из окна: телевизор, детей, все остальное. Вы считаете, это признак нездоровья?

Он хранил молчание.

– Господин Капаси, вы можете что-то сказать? Я думала, это ваша работа.

– Моя работа – показывать достопримечательности, миссис Дас.

– Не эта. Другая. Толкователь болезней.

– Но мы говорим на одном языке. Переводчик тут не нужен.

– Я не это имела в виду, иначе я бы ни за что не рассказала вам правду. Вы хоть представляете, как тяжело мне было сознаться вам?

– Что все это значит?

– Это значит, что я устала нести в себе этот груз. Восемь лет, господин Капаси, я страдаю целых восемь лет… Я надеялась, что вы поможете мне снять камень с души, скажете нужные слова, порекомендуете какое-нибудь лекарство.

Он смотрел на эту женщину в красной клетчатой юбке и футболке с клубникой. Ей еще нет тридцати, но она не любит ни мужа, ни детей и уже разлюбила жизнь. Ее исповедь привела господина Капаси в уныние, и он огорчился еще больше, когда подумал о мистере Дасе: представил, как тот наверху тропы с Тиной на плечах фотографирует высеченные в скалах старинные монастырские кельи, чтобы показать снимки своим ученикам в Америке, и даже не подозревает, что один из сыновей на самом деле не его ребенок. Господина Капаси оскорбила просьба миссис Дас истолковать ее пошлый, банальный маленький секрет. Она не была похожа на пациентов, с которыми он сталкивался в лечебнице, – на тех, кто приходил с остекленевшим взглядом, в отчаянии, кто не мог спать, или дышать, или безболезненно мочиться, да вдобавок еще был не в силах объяснить свой недуг. И все же господин Капаси считал своим долгом помочь этой женщине. Посоветовать ей признаться во всем мужу? Объяснить, что всегда лучше поступать честно? Честность, безусловно, поможет ей снять камень с души, как она выразилась. Может, предложить свои услуги в качестве посредника? Чтобы докопаться до сути вещей, он решил начать с самого очевидного вопроса:

– Вы уверены, что испытываете боль, а не вину, миссис Дас?

Она обернулась к нему и сердито зыркнула; на перламутрово-розовых губах осталась кайма горчичного масла. Она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но тут ее озарила какая-то новая мысль, и она остановилась. Господин Капаси был раздавлен: в этот миг он понял, что недостоин, с ее точки зрения, даже оскорбления.

Миссис Дас вышла из машины и начала подниматься по тропе, покачиваясь на квадратных деревянных каблуках и выуживая из соломенной сумки горсти воздушного риса. Рис сыпался сквозь пальцы, оставляя зигзагообразный след, и одна обезьяна спрыгнула с дерева и жадно накинулась на маленькие белые зерна. В жажде новой порции угощения она последовала за миссис Дас. К ней присоединились другие сородичи, и вскоре американку сопровождала целая ватага обезьян, тащивших за собой по земле бархатистые хвосты.

Господин Капаси вышел из машины. Он хотел окликнуть миссис Дас, предостеречь ее, но побоялся, что, увидев плетущихся за ней животных, она разнервничается. И даже потеряет равновесие. А обезьяны станут тянуть ее за сумку или за волосы. Подняв упавшую ветку, чтобы разогнать преследователей, он побежал вверх по дороге. Миссис Дас, ничего не замечая, шла дальше, оставляя дорожку из риса.

Почти на самом верху холма, перед кельями, отгороженными рядом грузных колонн, мистер Дас припал на одно колено, настраивая объектив. Дети стояли на галерее, то появляясь, то скрываясь из виду.

– Подождите меня! – крикнула миссис Дас. – Я с вами!

Тина запрыгала на месте:

– Мамочка пришла!

– Отлично, – не поднимая головы, произнес мистер Дас. – Как раз вовремя. Попросим господина Капаси сфотографировать нас впятером.

Господин Капаси ускорил шаг, размахивая веткой, и обезьяны, потеряв рисовый след, удрали в другом направлении.

– Где Бобби? – остановившись, спросила миссис Дас.

Мистер Дас оторвался от видоискателя.

– Не знаю. Ронни, где Бобби?

Мальчик пожал плечами.

– Был здесь.

– Где он? – резко повторила миссис Дас. – Куда вы смотрели?

Все стали метаться вверх-вниз по тропе и звать Бобби, поэтому не сразу услышали пронзительный крик мальчика. Нашли его чуть выше на тропе – он стоял под деревом в окружении большой группы обезьян, которые длинными черными пальцами тянули его за футболку. Воздушный рис, рассыпанный миссис Дас и уже смешавшийся с пылью, был разбросан у него под ногами. Ребенок молча застыл на месте, по его испуганному личику быстрыми ручьями текли слезы, голые ноги запылились. Одна из обезьян методично колотила мальчика палкой, оставляя на коже царапины.

– Папа, обезьяна обижает Бобби! – воскликнула Тина.

Мистер Дас вытер ладони о шорты. В нервном возбуждении он случайно нажал на затвор; жужжание фотоаппарата взбудоражило обезьян, и та, что держала палку, принялась лупить Бобби с еще большим усердием.

– Что нам делать? А если они набросятся на нас?

– Господин Капаси! – заголосила миссис Дас, заметив стоявшего поблизости гида. – Ради бога, сделайте что-нибудь!

Господин Капаси разогнал часть обезьян своей веткой, зашикал на тех, что остались, и затопал ногами, чтобы нагнать на них страху. Животные лениво отступили, неохотно подчинившись, но не испугавшись. Господин Капаси взял Бобби на руки и отнес туда, где стояли его родители, брат и сестра. По пути он испытал искушение прошептать мальчику на ухо тайну его рождения. Но Бобби был ошеломлен, дрожал от ужаса, ссадины на ногах слегка кровоточили. Когда господин Капаси отдал его родителям, мистер Дас стряхнул с футболки мальчика грязь и поправил на нем козырек. Миссис Дас откопала в сумке пластырь и заклеила рану на колене сына. Ронни предложил брату жвачку.

– Он цел. Просто слегка струхнул. Да, Бобби? – сказал мистер Дас, потрепав мальчика по голове.

– Господи, пойдемте отсюда скорее, – устало произнесла миссис Дас. Она сложила руки на груди поверх клубники. – У меня от этого места мурашки по спине.

– Да, определенно пора ехать в отель, – согласился мистер Дас.

– Бедный Бобби, – вздохнула миссис Дас. – Подойди ко мне. Мама тебя причешет. – Она снова полезла в соломенную сумку, достала расческу и начала водить ею вокруг прозрачного козырька.

Когда миссис Дас вытаскивала расческу, ветер подхватил клочок бумаги с адресом господина Капаси и унес его прочь. Никто, кроме гида, этого не заметил. Он проследил взглядом, как обрывок поднимался все выше и выше к ветвям деревьев, где сидели обезьяны, меланхолично наблюдавшие за суетившимися внизу людьми. Господин Капаси тоже наблюдал за семейством Дас, зная, что эта картина навечно запечатлеется в его памяти.

НАСТОЯЩИЙ ДУРВАН

Бури-Ma, уборщица лестницы, не спала две ночи. На утро третьего дня она принялась вытряхивать насекомых из своей постели. Встряхнула стеганые одеяла сначала под почтовыми ящиками, где она жила, потом у входа в переулок, распугав ворон, пиршествующих овощными очистками.

Поднимаясь на крышу четырехэтажного дома, Бури-Ма держала руку на колене, распухавшем в начале каждого сезона дождей. Ведро, одеяла и связку тростника, служившую метлой, приходилось нести одной рукой. В последнее время Бури-Ма стало чудиться, что ступени сделались круче, – все равно что взбираешься по приставной лестнице. Ей исполнилось шестьдесят четыре года, узел волос на затылке был не больше грецкого ореха, тело стало худым как щепка.

Казалось, единственным осязаемым свойством во всем облике Бури-Ma остался голос: ломкий от горя, резкий как гудок и пронзительный словно нож. Этим голосом она дважды в день, пока мела лестницу, перечисляла подробности бедствий и лишений, которые претерпела из-за депортации в Калькутту после раздела Индии. К тому времени, утверждала Бури-Ма, мятежные бури уже разделили ее с мужем и четырьмя дочерьми, выгнали из двухэтажного каменного особняка с гардеробом из палисандрового дерева и множеством сундуков, ключи от которых она и поныне носила вместе со своими сбережениями, завязанными в свободном конце сари.

Кроме своих мытарств, Бури-Ma любила повествовать о лучших временах. И когда достигала площадки второго этажа, то уже доводила до сведения всех жителей дома меню свадебного стола на бракосочетании своей третьей дочери.

– Мы выдали ее за директора школы. Рис варили в розовой воде. Был приглашен мэр. Гости омывали пальцы в оловянных чашах. – Здесь она останавливалась, переводила дух, переставляла ведро, смахивала таракана с перил лестницы и продолжала: – Креветки в горчичном соусе дымились на банановых листьях. Стол ломился от деликатесов. И для нас это не было роскошью. По будням мы ели козлятину дважды в неделю. В саду у нас имелся пруд, полный рыбы.

К этому времени Бури-Ma уже видела свет, падавший с крыши в лестничный проем. В восемь часов утра солнце поднималось уже высоко и нагревало самые нижние цементные ступени под ее ногами. Здание было очень старым, с бочками для воды, окнами без стекол и примыкающей к нему кирпичной уборной.

– Наши финики и гуавы снимал с деревьев специальный сборщик фруктов. Садовник подстригал гибискус. Да, вот то-то была жизнь!.. А здесь я ем из котелка. – В этом месте повествования уши Бури-Ма начинали гореть, а в колено вгрызалась боль. – Я говорила, что перешла границу только с двумя браслетами на руке? А ведь когда-то мои ноги ступали лишь по мрамору. Хочешь верь, хочешь не верь, а такая роскошь вам и не снилась.

Никто точно не знал, была ли в россказнях Бури-Ма хоть доля правды. Начать с того, что каждый день размеры ее бывших владений увеличивались вдвое, также как и содержимое гардероба и сундуков. Никто не сомневался в том, что она беженка, – об этом красноречиво свидетельствовал бенгальский акцент. И все же жильцы многоквартирного дома не могли увязать болтовню Бури-Ma о прежнем богатстве с более правдоподобной историей о том, как она с тысячами других людей пересекла восточно-бенгальскую границу в кузове грузовика между мешками с пенькой. При этом в иные дни она утверждала, что приехала в Калькутту в телеге, запряженной волами.

– Так все-таки в грузовике или в телеге? – иногда поддразнивали ее дети, игравшие в переулке в полицейских и воров.

На это Бури-Ma отвечала, тряся свободным концом сари, чтобы зазвенели ключи от сундуков:

– Какая разница? Одна холера! Хочешь верь, хочешь не верь, а я хлебнула такого горя, что вам и не снилось.

В общем, Бури-Ma здорово привирала. Противоречила сама себе. Немало прибавляла для красного словца. Но тирады ее представлялись столь убедительными, а переживания столь неподдельными, что отмахнуться от нее не хватало духу.

Возможно ли, чтобы бывшая землевладелица стала уборщицей? Эта мысль неизменно занимала господина Далаля с третьего этажа, когда он проходил мимо Бури-Ma по дороге в офис и из офиса, где служил счетоводом у оптового торговца, продающего резиновые шланги, трубы и клапаны на Колледж-стрит.

Увы, скорее всего, она сочиняет небылицы, оплакивая потерю семьи, – дружно решило большинство живущих в доме женщин.

А старый господин Чаттерджи приговаривал: «Жизнь жестоко обошлась с Бури-Ma, но она жертва коренных перемен». Он не выходил со своего балкона и не открывал газет со времени обретения Индией независимости, но, несмотря на это, а может быть, и благодаря этому его мнение весьма уважали.

И в конце концов жильцы рассудили, что, видимо, Бури-Ma когда-то работала на Востоке прислугой у зажиточного заминдара и потому приукрашивала свое прошлое со знанием дела. Громогласные фантазии самозванки никому не мешали. Все соглашались, что это увлекательнейшее представление. В качестве платы за место под почтовыми ящиками она содержала извилистую лестницу в безукоризненной чистоте. В основном жильцам нравилась Бури-Ma, которая каждую ночь спала у входа с раздвижными решетками, охраняя спокойствие обитателей дома.

Воровать в доме было нечего. Телефон имелся только на втором этаже у вдовой госпожи Мисры. И все же жильцы были благодарны Бури-Ma за то, что она следит за порядком в переулке, отсеивает разносчиков, продающих расчески и головные платки, может мгновенно вызвать рикшу, а также обратить своей метлой в бегство подозрительных типов, которые сворачивают в переулок, чтобы плюнуть, помочиться или еще как-нибудь напакостить.