Текст книги "Толкователь болезней"

Автор книги: Джумпа Лахири

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– По воскресеньям он выдергивает волосы из ее подбородка. Деньги они держат в холодильнике под замком. – Чтобы ее слышали и в соседних домах, Биби принимала важную позу и кричала; с каждым новым откровением ее аудитория росла. – В ванне она посыпает руки нутовой мукой, чтобы они выглядели бледнее. У нее нет среднего пальца на правой ноге. Сиеста у них всегда затягивается, потому что ее невозможно ублажить.

Чтобы угомонить сестру, Хальдар дал в местной газете брачное объявление из одной строки: «Девушка, неуравновешенная, рост 152 сантиметра, ищет мужа». Личность потенциальной невесты не представляла секрета для жителей города, и ни одна семья не выражала желания идти на такой откровенный риск. Можно ли их винить? Повсюду ходили слухи, что Биби разговаривает сама с собой шибко, но совершенно бессвязно и не видит снов. Даже одинокого беззубого вдовца, который чинил на рынке наши сумочки, не удалось убедить сделать ей предложение. Тем не менее, чтобы отвлечь Биби, мы начали обучать ее женским премудростям.

– Если будешь хмуриться как туча, ничего не выйдет. Мужчины любят, чтобы женщина ласкала их взглядом.

Чтобы подготовиться к встрече с возможным женихом, мы велели Биби заводить разговоры с окрестными мужчинами. Научили ее спрашивать «Как поживаете?» у водоноса, приходившего в конце дня, чтобы наполнить бак для кипячения воды в ее чулане. Советовали ей улыбнуться и сделать замечание о погоде, когда угольщик разгружает свои корзины на крыше. Вспоминая собственный опыт, подготовили ее к смотринам.

– Скорее всего, жених приедет с одним из родителей в сопровождении дедушки или бабушки и тети или дяди. Тебя будут разглядывать, задавать вопросы. Осмотрят твои ступни, проверят толщину косы. Попросят назвать имя премьер-министра, прочитать стихотворение, полюбопытствуют, как ты накормишь десяток голодных пятью яйцами.

Прошло два месяца, а на объявление никто не откликнулся. Хальдар с женой злорадствовали:

– Теперь-то вы видите, что она не создана для брака? Теперь понимаете, что ни один мужчина в здравом уме к ней не притронется?

Пока был жив ее отец (мать умерла в родах), жизнь Биби складывалась не столь плачевно. В последние свои годы старик, учитель математики в начальной школе, бдительно наблюдал за течением болезни Биби, надеясь усмотреть в ее хворобе какую-то закономерность. «Каждая задача имеет решение», – говаривал он, когда мы интересовались, как идут дела. Он подбадривал Биби. Какое-то время он подбадривал нас всех. Он писал письма врачам в Англию, по вечерам читал в библиотеке истории болезней других пациентов, перестал есть мясо по пятницам, чтобы умилостивить домашнего духа. В конце концов отец оставил преподавание и занимался только репетиторством на дому, чтобы никогда не упускать Биби из виду. Но хотя в юности он получал призы за способность извлекать квадратные корни в уме, ему не удавалось разгадать тайну болезни дочери. Все сделанные записи лишь привели его к выводу, что припадки у Биби случаются чаще летом, чем зимой, и что в общей сложности она пережила приблизительно двадцать пять острых приступов. Он составил таблицу симптомов с указаниями, как с ними справиться, и раздал ее жителям района, но эти листки в конце концов пропали – или дети сделали из них кораблики, или родители подсчитывали на обороте расходы на продукты.

Потому, чтобы облегчить положение Биби, мы могли лишь составить ей компанию, утешить ее в невзгодах и приглядывать за ней. Никто из нас не способен был постигнуть такую степень отчаяния. Иногда после сиесты мы причесывали ее, не забывая время от времени немного изменять место пробора, чтобы волосы там не редели. По просьбе Биби мы пудрили ей пушок над верхней губой и на подбородке, придавали карандашом выразительность бровям и водили ее на берег рыбного пруда, где наши дети играли после обеда в крикет. Биби все еще не теряла надежды обольстить мужчину.

– Не считая редких припадков, я здорова совершенно, – твердила она, усаживаясь на скамью у дорожки, по которой рука в руке прохаживались влюбленные парочки. – У меня в жизни не было простуды. И желтухой я не болела. И никогда не страдала от колик или несварения желудка.

Порой мы покупали Биби початок копченой кукурузы, сбрызнутый лимонным соком, или карамель за два пайса.^[14] Мы утешали ее; если она была уверена, что мужчина присматривается к ней, мы ее не разубеждали. Но Биби находилась не на нашем попечении, и наедине с собой каждая из нас благодарила за это судьбу.

В ноябре мы узнали, что жена Хальдара беременна. В то утро Биби плакала в чулане.

– Она сказала, я заразна, как чума! Сказала, я испорчу ребенка! – Биби тяжело дышала, уставившись в облупленное пятно на стене. – Что будет со мной? – Объявление в газете так и не принесло плодов. – Того мало, что я одна это проклятие несу? Так теперь меня обвиняют, что я других заражаю?

Разлад с родственниками усугубился. Жена брата, убежденная, что Биби может навредить нерожденному ребенку, стала оборачивать округлившийся живот шерстяной шалью. Биби выдали отдельное мыло и полотенце. По словам кухарки, тарелку ее теперь мыли отдельно от остальных.

И вдруг однажды днем как гром среди ясного неба это произошло снова. На берегу пруда Биби упала на дорожку. Ее трясло. Она жевала губы. Бившуюся в судорогах девушку сразу же окружили люди, готовые помочь. Торговец газировкой прижимал к земле ее дергающиеся конечности. Продавец огурцов попытался разжать ей пальцы. Одна из нас побрызгала недужную водой из пруда. Другая вытерла ей рот платком, смоченным одеколоном. Продавец джекфрутов держал голову Биби, которая металась из стороны в сторону. А человек, крутивший пресс для тростника, обмахивал ее лицо веером, которым обычно отгонял мух.

– Есть среди присутствующих врач?

– Следите, чтобы она не заглотила язык.

– Кто-нибудь сообщил Хальдару?

– Да она вся горит!

Несмотря на наши усилия, конвульсии продолжались. Борясь со своим жестоким недугом, корчась в мучениях, Биби скрипела зубами и дергала коленями. Прошло больше двух минут. Мы с тревогой наблюдали за девушкой и терялись в догадках, что делать.

– Кожа! – вдруг закричал кто-то. – Ей надо понюхать кожу!

Тогда мы вспомнили: в предыдущий раз больной поднесли к носу сандалию из воловьей кожи, и это в конце концов освободило ее из зловещих когтей припадка.

– Биби, что случилось? Расскажи нам, – попросили мы, когда она открыла глаза.

– Меня в жар бросило, а потом как будто огнем объяло. Туман поплыл перед глазами. Потемнело все. Не видели вы разве?

Наши мужья проводили ее до дому. Сумерки сгущались, священники трубили в раковины, и воздух налился запахом благовоний. Биби что-то бормотала, пошатывалась, но ничего не говорила. На щеках тут и там виднелись синяки и ссадины. Волосы были спутаны, на локтях запеклась грязь, краешек переднего зуба откололся. Мы шли позади на безопасном, как нам представлялось, расстоянии и вели детей за руки.

Биби нуждалась в одеяле, компрессе, успокоительных. Ей требовалась забота. Но когда мы вошли во двор, Хальдар и его жена отказались пустить ее в квартиру.

– Будущей матери опасно находиться рядом с истеричкой, – уперся Хальдар.

Ту ночь Биби провела в чулане.

Ребенок, девочка, родился при помощи наложения щипцов в конце июня. К тому времени Биби уже снова ночевала в квартире, но раскладушку выставили в коридор и не позволяли девушке прикасаться к младенцу. Каждый день ее отправляли на крышу вести учет товара до обеда, ко времени которого Хальдар приносил сестре чеки с утренней продажи и миску желтого колотого гороха. Вечером она ужинала молоком с хлебом на лестничной клетке. Очередной приступ и еще один Биби перенесла в одиночестве.

Когда мы выказали озабоченность, Хальдар заявил, что это не наше дело, и попросту отказался обсуждать этот вопрос. Чтобы выразить свое возмущение, мы перестали делать покупки в его лавке – только так мы могли поквитаться с ним. Неделями товары в лавке Хальдара впустую пылились на полках. Этикетки выцвели, одеколоны выветрились. По вечерам, проходя мимо, мы видели скучавшего Хальдара, который давил моль сандалией. Жены его вообще не было видно. По словам кухарки, она все еще не вставала с постели – роды, по-видимому, были тяжелыми.

Пришла осень, приближались октябрьские праздники, и город забурлил – жители приобретали подарки, строили планы. Репродукторы на деревьях ревели песнями из кинофильмов. Пассажи и рынки работали круглосуточно. Мы покупали детям шарики, цветные ленты и килограммы лакомств, разъезжали в такси навещать родственников, которых не видели целый год. Дни становились короче, вечера прохладнее. Мы застегивали кофты и натягивали носки. Когда установились холода, начались простуды. Мы заставляли детей полоскать горло теплой соленой водой и оборачивали им шеи шерстяными шарфами. Но заболел в конце концов только ребенок Хальдаров.

Посреди ночи у девочки поднялась температура, и родители вызвали врача.

– Спасите ее! – умоляла доктора жена Хальдара. Ее истошный плач перебудил весь дом. – Мы отдадим вам все что угодно, только вылечите мою девочку!

Врач прописал глюкозу и толченый аспирин и велел потеплее закутать малышку в одеяла.

Прошло пять дней, а температура еще держалась.

– Это все Биби! – причитала мать. – Это она, мерзавка, заразила наше дитя! Не надо было пускать ее на порог. Гнать ее взашей!

И Биби снова стала спать в чулане. По требованию жены Хальдар даже перенес туда раскладушку вместе с жестяным сундуком со всеми пожитками сестры. Накрытую дуршлагом миску с едой ставили ей на верхнюю ступеньку.

– Так лучше даже, – говорила нам Биби. – Подальше от злыдней этих. Так я могу собственное хозяйство завести.

Она распаковала сундук и разложила на пустых полках свой скарб: несколько халатов, портрет отца в рамке, швейные принадлежности и множество отрезов ткани. К концу недели ребенок пошел на поправку, но Биби назад не пригласили.

– Не беспокойтесь, ведь не прикована я к этой конуре, – успокаивала она нас. – Мир начинается за порогом этого дома. Теперь я свободна и могу жить, как мне хочется.

Но в действительности она вообще перестала выходить из дома. Когда мы приглашали Биби прогуляться к пруду или посмотреть, как украсили храм, она отказывалась, ссылаясь на то, что шьет новую занавеску, чтобы повесить у входа в чулан. Кожа ее приобрела пепельный цвет. Ей нужен был свежий воздух.

– А как же поиски мужа? – пытались мы увещевать Биби. – Разве можно кого-нибудь очаровать, сидя взаперти?

Но ничто не могло убедить ее.

В середине декабря Хальдар снял с полок лавки непроданные товары, сложил в коробки и затащил их наверх в чулан. Наш протест основательно подорвал его бизнес. К концу года семейство съехало, оставив на пороге чулана конверт с тремя сотнями рупий. Больше о Хальдарах никто не слышал.

У кого-то из нас сохранился адрес родственников Биби в Хайдарабаде, и мы написали им, объяснив положение. Письмо вернулось нераспечатанным со штемпелем «Адресат не найден». Перед наступлением самых сильных холодов мы починили в чулане ставни и приделали к дверному проему кусок железа, чтобы Биби могла хотя бы закрываться в комнате. Кто-то пожертвовал керосиновую лампу, другой отдал ей старую москитную сетку и пару дырявых на пятках носков. При каждом удобном случае мы напоминали девушке, что мы ее друзья и она всегда может обращаться к нам за советом или помощью. Некоторое время мы отправляли детей играть на крышу, чтобы они могли позвать нас, если у Биби случится очередной припадок. Но на ночь мы оставляли ее одну.

Прошло несколько месяцев. Биби погрузилась в глубокое длительное молчание. Мы по очереди приносили ей тарелку риса и стакан чаю. Она пила совсем чуть-чуть, ела еще меньше, и лицо ее стало приобретать старческое выражение. В сумерках она один-два раза обходила крышу вдоль парапета, но никогда не спускалась вниз. После наступления темноты закрывалась за железной дверью и ни за что не выходила из чулана. Мы ее не беспокоили. Кое-кто из нас предположил, что Биби умирает. Другие пришли к выводу, что она лишилась рассудка.

Однажды утром в апреле, когда вернулась жара и можно было сушить на крыше чечевичные вафли, мы заметили, что кого-то вырвало у бака с водой. Увидев то же самое и на следующее утро, мы постучали в дверь к Биби. Никто не ответил, и мы сами открыли дверь, поскольку замка в ней не было.

Биби лежала на раскладушке. Она была приблизительно на четвертом месяце беременности.

Она сказала, что не помнит, как все произошло. И не назвала виновника. Мы приготовили ей манную кашу с горячим молоком и изюмом, но и тогда она не раскрыла нам имени мужчины. Тщетно мы искали свидетельства изнасилования или следы чужого вторжения – комната была чисто прибрана и выметена. На полу возле раскладушки валялся журнал учета, открытый на странице со списком имен.

Биби выносила ребенка положенный срок, и однажды сентябрьским вечером мы приняли у нее роды. На свет появился мальчик. Мы научили ее, как кормить, купать и баюкать младенца, купили ей клеенку и помогли сшить одежду и наволочки из тканей, которые она копила годами. После родов Биби оправилась в течение месяца и на деньги, оставленные ей Хальдаром, побелила чулан и поставила замки на дверь и на окно. Затем она протерла полки, расставила на них остатки притирок и лосьонов и стала сбывать залежалый товар из лавки Хальдара за полцены. Нас она попросила распространить известие о продаже дешевой парфюмерии, и мы так и сделали. У Биби быстро расхватали мыло и сурьму, расчески и пудру, а когда она распродала все запасы, то взяла такси, поехала на оптовый рынок и на полученную прибыль купила новую партию косметики и парфюмерии. Таким образом она растила мальчика и вела коммерцию в чулане, а мы помогали чем могли. По прошествии нескольких лет мы задумались, кто в городе мог обесчестить ее. Приступали с расспросами к нашим слугам, заводили разговоры у чайных палаток и на автобусных остановках, обсуждали тех, на кого падало подозрение, и отметали все предположения. Но в расследовании не было нужды. По всей видимости, Биби исцелилась.

ТРЕТЬЯ И ПОСЛЕДНЯЯ ЧАСТЬ СВЕТА

Я покинул Индию в 1964 году с дипломом специалиста по коммерции и с десятью долларами за душой. Три недели я плыл на итальянском грузовом судне «Рома» в каюте возле двигателя через Аравийское, Красное, Средиземное моря и наконец прибыл в Англию. Я жил в Северном Лондоне, в районе Финсбери-парк, в доме, который населяли исключительно неимущие бенгальские холостяки вроде меня, человек двенадцать, иногда больше, стремившиеся получить образование и обустроиться за границей.

Я посещал занятия в Лондонской школе экономики и, чтобы свести концы с концами, работал в университетской библиотеке. Мы жили по трое-четверо в комнате, пользовались одним промерзшим туалетом, по очереди готовили карри из яиц и все вместе ели его руками за столом, покрытым газетами. Кроме работы, других обязанностей у нас не было. В субботу и воскресенье мы слонялись по дому босыми в пижамных брюках, распивали чай, курили «Ротманс» или отправлялись на стадион «Лордс» смотреть крикет. В иные выходные в дом набивалось еще больше бенгальцев, с которыми мы знакомились у зеленщика или в метро, и мы готовили еще больше карри из яиц, включали на бобинном магнитофоне «Грундиг» записи Мукеша^[15] и замачивали грязную посуду в ванной. Время от времени кто-то женился и уезжал, поскольку семья в Калькутте подбирала ему невесту.

В 1969 году, когда мне было тридцать шесть лет, родственники устроили мой брак. Приблизительно в то же время я получил полноценную работу в Америке, в отделе обработки данных библиотеки МТИ – Массачусетского технологического института в пригороде Бостона. Достаточно щедрая зарплата позволяла содержать жену, к тому же я был польщен предложением от всемирно известного учебного заведения, поэтому справил себе грин-карту шестой категории и приготовился к дальнейшему путешествию.

К тому времени у меня хватало денег на авиабилет. Я полетел сначала в Калькутту, где присутствовал на своей свадьбе, а неделю спустя отбыл в Бостон, чтобы приступить к новой работе. В полете я читал «Путеводитель по Северной Америке для студентов», справочник в мягкой обложке, который купил перед отъездом из Лондона за семь шиллингов шесть пенсов на Тоттенхэм-Корт-роуд, – хотя обучение я уже закончил, в средствах все еще был ограничен. Я узнал, что в Америке правостороннее движение, что лифт там называют подъемником, а квартиру – апартаментом. «Ритм жизни в Северной Америке отличается от британского, в чем вы очень скоро убедитесь, – сообщал путеводитель. – Каждый считает своим долгом пробиться к самым вершинам. Так что не рассчитывайте на английское чаепитие». Когда самолет начал снижаться над Бостонской бухтой, пилот сообщил погоду, местное время, а также поведал о том, что президент Никсон объявил общегосударственный праздник: два американца высадились на Луне. Несколько пассажиров разразились восторженными возгласами.

– Боже, благослови Америку! – воскликнул один из них.

Сидевшая через проход от меня женщина молилась.

Первую ночь я провел в Кембридже,^[16] в здании ИМКА^[17] на Сентрал-сквер, в недорогом хостеле, рекомендованном путеводителем. Оттуда до МТИ было рукой подать, а буквально в нескольких шагах располагались почта и супермаркет под названием «Высшая проба». В комнате находились койка и стол, на стене висел маленький деревянный крест. Знак на двери оповещал, что готовить пищу строго запрещено. Пустое окно выходило на Массачусетс-авеню – крупную магистраль с оживленным движением в обоих направлениях. Гудели машины, пронзительно и подолгу перекрикивая друг друга. Сирены скорой помощи возвещали о бесчисленных чрезвычайных происшествиях, и целый парк автобусов погромыхивал в ночи, с могучим шипением открывая и закрывая двери. Шум был неотвязным, иногда удушливым, он отдавался в ребрах, совсем как яростный гул двигателя на «Роме». Но здесь не было ни палубы, куда можно сбежать, ни сияющего океана, от которого захватывало дух, ни ветра, освежающего лицо, ни доброго собеседника. Я слишком устал, чтобы вышагивать по мрачному коридору в пижаме. Поэтому сел на стол и стал смотреть в окно на городскую ратушу Кембриджа и ряд небольших магазинов.

Утром я отправился в Библиотеку Дьюи, бежевое, похожее на форт здание у Мемориал-драйв, и сообщил о своем прибытии. Также я открыл счет в банке, арендовал почтовый ящик и купил в «Вулворте» – магазине, известном мне еще по Лондону, – пластмассовую миску и ложку. Потом пошел в «Высшую пробу», прогулялся туда-сюда по галерее, переводя унции в граммы и сравнивая цены с английскими. В конце концов приобрел пакет молока и коробку кукурузных хлопьев. Это была моя первая трапеза в Америке. Я ел у себя в комнате за столом. Такой скромный обед я предпочел гамбургерам и хот-догам – единственному, что мог позволить себе в кафетериях на Массачусетс-авеню, – и кроме того, тогда я еще только намеревался включить в свой рацион говядину. Даже нехитрая задача покупки молока была мне в новинку; в Лондоне бутылки каждое утро доставляли к нашей двери.

Через неделю я более или менее освоился. Днем и вечером ел хлопья с молоком, для разнообразия крошил в миску бананы, разрезая их краем ложки. В дополнение я купил чай в пакетиках и флягу, которую продавец в «Вулворте» называл термосом (фляга, просветил он меня, используется для виски – еще один продукт, который я никогда не употреблял). За цену одной чашки чая каждое утро по пути на работу я наполнял в кафетерии термос кипятком и в течение дня выпивал четыре чашки чая. Покупал большой пакет молока и приспособился оставлять его в тенистом месте на подоконнике, как делали другие обитатели хостела.

По вечерам я читал «Бостон Глоб» на первом этаже в просторном помещении с витражными стеклами. Прочитывал каждую статью и рекламу, чтобы познакомиться с местными особенностями, а когда глаза уставали, поднимался в свою комнату и засыпал. Спал я, однако, плохо. Каждую ночь из-за нестерпимой духоты приходилось широко распахивать окна, и в комнату врывался чудовищный грохот. Я затыкал уши пальцами, но стоило задремать, руки опускались, и шум с улицы снова будил меня. На подоконник заносило голубиные перья, и однажды вечером, наливая в хлопья молоко, я обнаружил, что оно прокисло. Тем не менее я решил остаться в хостеле ИМКА на шесть недель, пока не будут готовы паспорт и грин-карта для моей жены.

После ее приезда я должен был снять пристойную квартиру, поэтому время от времени изучал соответствующие рубрики в газетах или в обед заходил в жилищный отдел МТИ посмотреть, не подвернется ли какой-нибудь доступный мне по цене вариант. Именно так я и наткнулся на предложение о срочной сдаче комнаты в доме на тихой, как было сказано в объявлении, улице за восемь долларов в неделю. Я записал номер телефона в путеводитель и позвонил из автомата, перебирая все еще незнакомые мне монеты – меньше и легче, чем шиллинги, тяжелее и ярче, чем пайсы.

– Кто говорит? – требовательным крикливым голосом спросила женщина на том конце провода.

– Добрый день. Я звоню по поводу комнаты.

– Гарвард или Техноложка?

– Простите?

– Вы из Гарварда или из Техноложки?

Сообразив, что «Техноложка» означает Массачусетский технологический институт, я ответил:

– Я работаю в Библиотеке Дьюи. – И на всякий случай добавил: – В Техноложке.

– Я сдаю комнаты только ребятам из Гарварда или Техноложки!

– Я вас понял, мадам.

Женщина продиктовала мне адрес и назначила встречу в тот же вечер в семь часов. За полчаса до назначенного времени я, освежив дыхание листерином, с путеводителем в кармане отправился в названный район. Повернул на обсаженную деревьями тенистую улицу, проходящую перпендикулярно к Массачусетс-авеню. Редкие травинки пробивались в трещинах пешеходной дорожки. Несмотря на жару, я был в пиджаке с галстуком, поскольку относился к этой встрече как к собеседованию; раньше я жил только в домах, принадлежавших индийцам. Одноквартирный дом, окруженный забором из проволочной сетки, был грязно-белого цвета с темно-коричневыми элементами. В отличие от оштукатуренного здания в ленточной застройке, в котором я жил в Лондоне, это строение покрывала дранка, а со всех сторон его облепили густые заросли форзиции. Я позвонил, и дама, с которой я разговаривал по телефону, крикнула, казалось, прямо из-за двери:

– Минуту, пожалуйста!

Спустя некоторое время дверь отворила крохотная, невероятно старая женщина. Белоснежные волосы были собраны на затылке в маленький пучок. Когда я вошел в дом, хозяйка села на деревянную скамью, стоявшую у подножия узкой, покрытой ковром лестницы. Устроившись поудобнее на скамье в небольшом пятне света, она с предельным вниманием воззрилась на меня снизу вверх. Старушка была в черной юбке до пола, похожей на палатку, и накрахмаленной белой блузе с оборками вокруг шеи и на манжетах. Руки с длинными бледными узловатыми пальцами и грубыми желтыми ногтями она сложила на коленях. Годы не пощадили черт ее лица, сделав их почти мужеподобными: острые глаза с дряблыми веками и глубокие морщины по обеим сторонам носа. Губы, выцветшие и потрескавшиеся, почти исчезли, а бровей не было совсем. И тем не менее женщина имела весьма суровый вид.

– Заприте дверь! – командным голосом крикнула она, хотя я стоял в паре шагов от нее. – Накиньте цепочку и сильно нажмите на кнопку ручки! Это первое, что вы должны сделать, как только войдете. Понятно?

Я запер дверь, как было велено, и окинул дом взглядом. Около скамьи, на которой сидела женщина, стоял круглый столик, ножки которого, как и у хозяйки, тоже были скрыты кружевной юбкой. На столике находились лампа, транзистор, кожаный кошелек с серебряной застежкой и телефон. К краю стола прислонилась крепкая деревянная палка, покрытая пылью. Справа от меня располагалась гостиная с книжными шкафами по стенам, уставленная потертой мебелью с ножками в виде звериных лап. В углу я увидел рояль с опущенной крышкой, заваленный бумагами. Банкетки рядом с инструментом не было; видимо, именно на ней сидела сейчас пожилая дама. Где-то в глубине дома часы отбили семь раз.

– Вы пунктуальны! – провозгласила хозяйка. – Надеюсь, платить вы будете так же исправно.

– У меня есть письмо, мадам. – В кармане моего пиджака лежал документ, подтверждающий, что я работаю в МТИ. – Доказательство, что я из Техноложки.

Старушка уставилась в бумагу, потом аккуратно вернула ее мне, держа пальцами так, словно это была тарелка с едой. Очков она не надевала, и я усомнился, что она прочитала хоть слово.

– Предыдущий постоялец постоянно запаздывал с оплатой! И остался мне должен восемь долларов! Гарвард уже не тот, что прежде! В моем доме только Гарвард и Техноложка! Ну как там Техноложка?

– Очень хорошо.

– Вы проверили замок?

– Да, мадам.

Она похлопала по скамье возле себя и велела мне сесть. Некоторое время старушка молчала, а затем возвестила так, словно она одна знала об этом:

– Американский флаг на Луне!

– Да, мадам.

До этой минуты я не особенно задумывался о полете человека на Луну. Конечно, газеты беспрерывно трубили об историческом событии. Я читал, что астронавты высадились у моря Спокойствия, совершив самое далекое путешествие в истории нашей цивилизации. Несколько часов они изучали поверхность Луны. Собирали камни в карманы, описывали ландшафт (величественная пустошь, по словам одного из астронавтов), говорили по телефону с президентом и установили в лунном грунте флаг. Высадка на Луну была провозглашена высочайшим достижением человечества. Я видел в «Глоб» фотографии на целую полосу, изображавшие астронавтов в дутых костюмах, и читал о том, что делали рядовые граждане из Бостона непосредственно в момент прилунения, воскресным днем. Один человек рассказал, что управлял лодкой-лебедем,^[18] прижав к уху радиоприемник; какая-то женщина пекла булочки для внуков.

Старушка громыхала:

– Флаг на Луне, ну надо же! Я слышала по радио! Восхитительно, правда?

– Да, мадам.

Но мой ответ ее не удовлетворил, и она скомандовала:

– Скажите «восхитительно»!

Меня озадачило и даже немного покоробило это требование. Оно напомнило мне, как в детстве меня учили таблице умножения – в нашей школе в Толиганже мы сидели на полу по-турецки, без обуви, без карандашей и повторяли числа за учителем. А еще я вспомнил свою свадьбу, где повторял за священником стихи на санскрите, – смысла этих стихов я не понимал, но они связали меня с моей женой. Я промолчал.

– Скажите «восхитительно»! – снова гаркнула старушка.

– Восхитительно, – пробормотал я. Но чтобы она меня услышала, мне пришлось крикнуть это слово во все горло. Вообще я говорю тихо, и уж особенно мне не хотелось повышать голос на пожилую женщину, с которой я только что познакомился, но старушка, похоже, не обиделась. Наоборот, мой ответ понравился хозяйке, потому что следующим ее приказом было:

– Идите посмотрите комнату!

Я встал со скамьи и поднялся по узкой, покрытой ковром лестнице. В таком же узком коридоре было пять дверей: по две с каждой стороны и одна в противоположном конце. Только одна из них была приоткрыта. В комнате со скошенным потолком находились односпальная кровать, овальный коричневый ковер, раковина с оголенной трубой и комод. Одна выкрашенная белой краской дверь вела в гардеробную, другая – в ванную с туалетом. Стены были оклеены обоями в серую и кремовую полоску. Окно было распахнуто, ветер шевелил тюлевые занавески. Я отодвинул их и оценил вид: небольшой задний двор с несколькими фруктовыми деревьями и пустой бельевой веревкой. Мне понравилось. С первого этажа раздался требовательный голос:

– Так что вы решили?

Когда я спустился в прихожую и сказал, что согласен, старушка взяла со стола кожаный кошелек, открыла застежку, пошарила внутри пальцами и вынула ключ на тонком проволочном кольце. Она сообщила, что в задней части дома есть кухня, куда можно пройти через гостиную, и позволила мне пользоваться плитой при условии, что я буду содержать ее в чистоте. Постельное белье и полотенца она даст, но стирать их я должен сам. Деньги оставлять по пятницам утром на пюпитре рояля.

– И никаких женщин!

– Я женат, мадам. – В первый раз я кому-то сказал об этом.

Но хозяйка не услышала.

– Никаких женщин! – настаивала она. Представилась пожилая дама как миссис Крофт.

Мою жену звали Мала. Наш брак устроили мой старший брат и его супруга. Я рассмотрел предложение без возражений, но и без энтузиазма. Женитьба считалась долгом каждого мужчины. Мала была дочерью школьного учителя из Белегаты. Мне сообщили, что она умеет готовить, вязать, вышивать, рисовать пейзажи и читает наизусть стихи Рабиндраната Тагора, но все эти таланты не могут восполнить того факта, что у нее светлое лицо, и по этой причине девушку отверг целый ряд женихов. Ей исполнилось двадцать семь лет, и родители начали опасаться, что она никогда не выйдет замуж, поэтому решились отправить дочь на другой конец света, чтобы уберечь от судьбы старой девы.

Мы спали в одной кровати пять ночей. Каждый вечер, после того как Мала мазала лицо кольдкремом, заплетала волосы в косу и завязывала ее на конце черным хлопковым шнурком, она отворачивалась от меня и плакала: скучала по родителям. Хотя через несколько дней я должен был уехать из страны, обычай предписывал, чтобы она, как член моей семьи, осталась с моим братом и его женой, и следующие шесть недель Мале предстояло жить в их доме, готовить, убирать, потчевать гостей чаем и сластями. Чем я мог утешить ее? Я лежал на своей стороне кровати, читал при свете фонарика путеводитель и предвкушал путешествие. Временами я думал о крошечной комнатушке за стеной, принадлежавшей моей матери. Теперь комната почти пустовала; деревянная кровать, на которой она когда-то спала, была завалена сундуками и старыми матрасами. Примерно шесть лет назад, перед тем как уехать в Лондон, я видел, как она умирала на этой кровати, а в последние дни обнаружил ее копавшейся в собственных испражнениях. Прежде чем мать кремировали, я вычистил каждый ее ноготь шпилькой для волос, а во время похоронного обряда, поскольку мой брат не мог этого вынести, взял на себя роль старшего сына и поднес факел к ее виску, чтобы выпустить исстрадавшуюся душу в небеса.

Следующим утром я переехал в комнату в доме миссис Крофт. Открыв дверь, я увидел, что хозяйка сидит на банкетке для рояля точно так же, как накануне вечером. Она была в той же черной юбке, той же самой накрахмаленной белой блузе и точно так же, как вчера, держала руки сложенными на коленях. В ее облике совершенно ничего не изменилось, и я даже подумал, уж не провела ли миссис Крофт здесь всю ночь. Я отнес чемодан наверх, наполнил термос кипятком на кухне и направился на работу. Когда вечером я пришел из университета, старушка сидела на том же месте.