Текст книги "Толкователь болезней"

Автор книги: Джумпа Лахири

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Короче говоря, с годами Бури-Ма взяла на себя обязанности дурвана, то есть привратника. Хотя это считалось неженской работой, она ревностно исполняла данную роль и стояла на часах с не меньшим усердием, чем швейцары на Нижней Кольцевой дороге, или в Джодхпур-парк, или в любом другом богатом районе.

На крыше Бури-Ma развесила одеяла на бельевой веревке, натянутой по диагонали с одного угла парапета до другого. Они загородили вид на телевизионные антенны, рекламные щиты и своды моста Ховра вдалеке. Бури-Ма обозрела горизонт со всех четырех сторон. Потом повернула кран в основании бака с водой, вымыла лицо, ополоснула ноги, потерла двумя пальцами зубы. После этого начала тщательно выбивать одеяла метлой. Время от времени она останавливалась и, прищурившись, разглядывала цемент крыши, надеясь обнаружить виновников своей бессонницы. Это занятие так ее поглотило, что она не сразу заметила госпожу Далаль с третьего этажа, которая пришла выставить поднос с солеными лимонными корками сушиться на солнце.

– Какие-то твари, живущие в этих одеялах, не дают мне спать по ночам, – сообщила Бури-Ма. – Вы кого-нибудь видите?

Госпожа Далаль весьма благоволила Бури-Ма; иногда она приносила ей имбирную пасту, чтобы добавлять в рагу.

– Я ничего не вижу, – через некоторое время сказала госпожа Далаль. У нее были прозрачные веки и очень тонкие пальцы ног, все в кольцах.

– Значит, у них есть крылья, – заключила Бури-Ма. Она стучала метлой по ткани и изучала облака пыли. – Разлетаются, паршивцы, пока я их не раздавила. Только посмотрите на мою спину! На ней, наверно, живого места нет от укусов.

Госпожа Далаль приподняла ткань сари Бури-Ма – дешевый белый материал с каймой цвета грязного пруда. Она осмотрела кожу над и под блузой такого фасона, который давно не продается в магазинах. А потом сказала:

– Бури-Ма, ты все выдумываешь.

– Говорю вам, эти насекомые поедают меня живьем.

– Наверно, это просто потница, – предположила госпожа Далаль.

Бури-Ma потрясла свободным концом сари, погремев ключами, и возразила:

– Я знаю, как выглядит потница. Это не она. Я уже три, а то и четыре ночи без сна. Как тут сосчитаешь? Раньше я спала в чистой постели. У нас было белье из муслина. Хочешь верь, хочешь не верь, а москитные сетки были мягкими, как шелк. Такая роскошь вам и не снилась.

– Действительно, не снилась, – повторила госпожа Далаль. Она опустила свои прозрачные веки и вздохнула. – Я об этом и мечтать не могу, Бури-Ма. Я живу в двух обветшалых комнатах с мужем, который торгует запчастями для унитазов.

Госпожа Далаль отвернулась, взглянула на одеяло и пробежала пальцами по строчке. Потом спросила:

– Бури-Ma, сколько времени ты спишь на этой постели?

Бури-Ма приложила палец к губам и ответила, что не помнит.

– Так почему ты ничего не говорила? Думаешь, мы не в состоянии подарить тебе новые одеяла? Или клеенку, если уж на то пошло? – Она, казалось, оскорбилась.

– Это ни к чему, – ответила Бури-Ма. – Они теперь чистые. Я выбила всех букашек метлой.

– Не вздумай отказываться, – настаивала госпожа Далаль. – Тебе нужна новая постель. Одеяла, подушка. Шерстяное покрывало на зиму. – Она пересчитывала необходимые вещи, касаясь большим пальцем подушечек пальцев на другой руке.

– По праздникам мы кормили в доме бедняков, – произнесла Бури-Ма. Она наполняла ведро углем из кучи на другом конце крыши.

– Я поговорю с господином Далалем, когда он придет с работы, – крикнула госпожа Далаль, спускаясь по лестнице. – Загляни ко мне попозже. Я дам тебе соленых огурцов и целебный порошок для спины.

– Это не потница, – повторила Бури-Ма.

Во время сезона дождей на коже действительно часто высыпала потница. Но Бури-Ма предпочитала искать причину напасти – туловище и лысеющую голову жгло как огнем, она из ночи в ночь ворочалась в постели, лишившись сна, – в менее очевидных явлениях.

Уборщица размышляла над этим, подметая лестницу, – она всегда наводила чистоту сверху вниз, – когда пошел дождь. Ливень зашлепал по крыше, как мальчишка в слишком больших чеботах, и смыл лимонные корки госпожи Далаль в желоб. Пешеходы не успели еще открыть зонты, как вода хлынула за воротники, в карманы, в обувь. Во всех окрестных домах люди захлопнули скрипучие ставни и прикрепили их завязками от нижних юбок к оконным решеткам.

Бури-Ма в это время сосредоточенно мела площадку второго этажа. Она взглянула на крутой марш лестницы и, когда ее оглушил звук падающей воды, поняла, что ее одеяла превращаются в желе.

Но, вспомнив обещание госпожи Далаль, она продолжила как ни в чем не бывало сметать со ступеней пыль, окурки и обертки от леденцов, пока не достигла почтовых ящиков на первом этаже. Чтобы защититься от ветра, Бури-Ма порылась в корзинах, выудила оттуда газеты и заткнула ими ромбовидные отверстия в раздвижных решетках. Потом поставила вариться обед – готовила она на ведре с углем, раздувая огонь веером из пальмового листа.

Днем, подремав минут двадцать на временном ложе, сделанном из газет, Бури-Ма, по своему обыкновению, причесалась и по новой уложила узел волос на затылке, потом развязала свободный конец сари и пересчитала сбережения. Дождь закончился, и над переулком низко висел кислый запах, поднимавшийся от манговых листьев.

В иные дни Бури-Ма навещала соседей. Ей нравилось ходить из одной квартиры в другую. Жильцы, в свою очередь, уверяли Бури-Ма, что всегда ей рады, и никогда не задвигали засов на двери, кроме как на ночь. Они занимались своими делами, бранили детей, или подсчитывали расходы, или перебирали рис. Иногда Бури-Ма предлагали стакан чаю и печенье, и она помогала детям загонять фишки в лузы во время игры в карром. Зная, что нельзя садиться в кресла и на стулья, она опускалась на корточки в дверном проеме или в передней и наблюдала за жестами и повадками так же, как человек обычно следит глазами за движением транспорта в иностранном городе.

В этот день Бури-Ма решила принять приглашение госпожи Далаль. Спина все еще зудела, даже после того, как уборщица вздремнула на газетах, и ей захотелось все-таки позаимствовать немного порошка от потницы. Бури-Ма взяла метлу – без нее она чувствовала себя не в своей тарелке – и уже начала было подниматься по лестнице, когда к раздвижным решеткам подкатил рикша.

Приехал господин Далаль. За годы работы счетоводом под глазами у него образовались лиловые полукружия. Но сегодня он смотрел бодрым взглядом. Кончик языка плясал между зубами, а ногами он придерживал две небольшие керамические раковины.

– Бури-Ма, у меня есть поручение для тебя. Помоги мне отнести эти раковины наверх.

Он промокнул сложенным носовым платком лоб и шею, дал рикше монету и вместе с Бури-Ма отнес раковины на третий этаж. Только войдя в квартиру, он наконец объявил госпоже Далаль, Бури-Ма и нескольким соседям, увязавшимся за ними из любопытства, потрясающую новость. Он больше не будет вести бухгалтерию у торговца резиновыми шлангами, трубами и клапанами. Работодатель жаждет переехать на свежий воздух, его прибыль увеличилась вдвое, и он открывает второй филиал в Бурдване. И вот, памятуя о его многолетней усердной службе, торговец назначил господина Далаля управляющим филиала на Колледж-стрит. В восторге от этой новости, по пути домой господин Далаль купил две раковины.

– И куда нам две раковины в двухкомнатную квартиру? – вопросила госпожа Далаль. Она была не в духе из-за пропажи лимонных корок. – Слыханное ли дело! Я готовлю на керосинке! Ты отказываешься подключать телефон! И я все еще не вижу холодильника, который ты обещал купить, когда мы поженились! И ты думаешь, две раковины могут все это заменить?

Разразившийся вслед за этим скандал гремел на всю лестницу, до самых почтовых ящиков. Супруги ругались долго, громко, перекрывая шум дождя, снова зарядившего после наступления темноты. Крики даже отвлекали Бури-Ма, когда она мела лестницу сверху донизу второй раз за день, и по этой причине уборщица не рассказывала ни о своих невзгодах, ни о лучших временах. Ночь она провела на газетах.

Раздор между господином и госпожой Далаль теплился еще и следующим утром, когда команда босоногих рабочих явилась устанавливать раковину. Проведя ночь в беспокойном хождении туда-сюда по квартире, господин Далаль решил поставить одну раковину в своей квартире, а другую – на лестнице, на площадке первого этажа.

– И тогда все смогут ею пользоваться, – объяснял он, обходя соседей.

Жильцы были в восторге; много лет они чистили зубы, полоща рот налитой в чашку водой из бочки.

Тем временем господин Далаль думал: раковина на лестнице, безусловно, произведет впечатление на посетителей. Теперь, когда он стал управляющим, кто знает, каких гостей ему следует ожидать?

Рабочие корпели над установкой несколько часов. Бегали вверх-вниз по лестнице и ели свой обед, присев на корточки возле перил. Стучали, орали, плевали и сквернословили. Вытирали пот концами тюрбанов. Одним словом, убирать лестницу в этот день было невозможно.

Чтобы убить время, Бури-Ма удалилась на крышу. Она шаркала вдоль парапета, но бока болели после ночи, проведенной на газетах. Обозрев горизонт со всех четырех сторон, она разорвала то, что осталось от ее одеял, на несколько тряпок и вознамерилась позже надраить ими перила.

К вечеру жильцы собрались полюбоваться плодами дневного труда. Даже Бури-Ма настойчиво предложили ополоснуть руки под струей воды. Она фыркнула:

– Мы принимали ванну с лепестками цветов и розовым маслом! Хочешь верь, хочешь не верь, вам такая роскошь и не снилась.

Господин Далаль продемонстрировал различные достоинства раковины. Он открыл до упора и закрыл каждый кран. Потом включил оба крана одновременно, чтобы показать разницу в напоре воды. Поднял рычажок между кранами, чтобы набрать воду в чашу, если нужно.

– Последний писк моды, – заключил он.

– Красноречивое свидетельство перемен, – веско уронил господин Чаттерджи со своего балкона.

Однако среди жен вскоре начало зреть недовольство. Стоя по утрам в очереди, чтобы почистить зубы, каждая досадовала, что нужно ждать, протирать всякий раз краны, что нельзя оставить на узком бортике раковины свой кусок мыла и тюбик зубной пасты. У Далалей собственная раковина. Почему у остальных одна на всех?

– Неужто нам раковина не по карману? – выпалила наконец одна из женщин как-то утром.

– Неужели только Далали способны благоустраивать этот дом? – подхватила другая.

Поползли слухи. Якобы господин Далаль, чтобы умиротворить жену после ссоры, купил ей два литра горчичного масла, кашмирскую шаль, дюжину кусков сандалового мыла; будто бы господин Далаль подал заявку на установку телефона, а его супруга только и делает, что целыми днями моет руки в своей раковине. Словно этого было мало, на следующее утро в переулок зарулило такси и увезло Далалей на станцию Ховра – супруги укатили на десять дней в Шимлу.

– Бури-Ма, я не забыла свое обещание. Мы привезем тебе одеяло из овечьей шерсти, сшитое в горах, – проговорила госпожа Далаль через открытое окно такси. На коленях у нее лежала кожаная сумочка, сочетающаяся с бирюзовой каймой сари.

– Даже два! – крикнул господин Далаль, сидевший рядом с женой и проверявший наличие бумажника в кармане.

Из всех жильцов дома лишь Бури-Ма вышла к раздвижным решеткам проводить их и пожелать счастливого пути.

Как только Далали уехали, остальные женщины начали планировать собственный вклад в ремонт дома. Одна из них решила расплатиться своими свадебными браслетами за побелку стен в подъезде. Другая намеревалась заложить швейную машинку и вызвать дезинсектора. Третья задумала отнести ювелиру серебряные формы для пудинга, чтобы выручить деньги на покраску ставен в желтый цвет.

Теперь рабочие суетились в здании с утра до ночи. Чтобы не мешаться под ногами, Бури-Ма перебралась спать на крышу. Через вход с раздвижными решетками в дом и из дома сновали толпы людей, в переулке всегда царила толчея, так что уследить за приходящими было немыслимо.

Через несколько дней Бури-Ма перенесла на крышу свои корзины и котелок для приготовления пищи. Пользоваться раковиной на первом этаже не было необходимости, поскольку уборщица могла легко умыться, как всегда, из бака. Она все еще собиралась отполировать перила тряпками, которые нарвала из своих одеял. Спать она продолжала на газетах.

Снова пришли дожди. Под протекающим навесом, прикрыв голову газетой, Бури-Ма сидела на корточках и наблюдала, как муравьи строем шагают по бельевой веревке, неся в челюстях яйца. Влажный ветер ласкал спину. Запас газет подходил к концу.

Утра тянулись долго, дни еще дольше. Бури-Ма забыла, когда последний раз пила чай. Она уже не вспоминала ни о мытарствах, ни о лучших временах, а думала только о том, когда наконец вернутся Далали и привезут ей новую постель.

На крыше становилось все более неуютно, и, чтобы размять ноги, Бури-Ма стала гулять днем по окрестностям. С метлой в руке, в испачканном отпечатками газетного шрифта сари, она бродила по рынкам и начала тратить сбережения на маленькие радости: сегодня пакетик воздушного риса, завтра горсть кешью, в другой раз стакан тростникового сока. Однажды она дошла до книжных киосков на Колледж-стрит. На следующий день забралась еще дальше – на продуктовый рынок в районе Боубазар. Там она стояла, обозревая торговые ряды с джекфрутом и хурмой, и вдруг почувствовала, как кто-то дергает свободный конец ее сари. Опустив глаза, она увидела, что остатки сбережений и ключи от сундуков пропали.

Когда в тот день Бури-Ма вернулась к подъезду с раздвижными решетками, ее поджидали жильцы дома. Гневные крики разносились по подъезду, гулко повторяя одну и ту же новость: раковину с лестницы похитили. В недавно побеленной стене красовалась огромная дыра, и оттуда торчало переплетение труб и резиновых шлангов. На площадке валялись куски штукатурки. Бури-Ма крепче вцепилась в свою метлу и не произнесла ни слова.

В горячке негодования жильцы практически на руках подняли Бури-Ма по лестнице на крышу, посадили у одного конца бельевой веревки, а сами, сгрудившись у другого, стали кричать на нее.

– Это все она! – вопил один, указывая на Бури-Ма. – Вот кто навел воров! Где она была, вместо того чтобы охранять вход?

– Уж сколько дней Бури-Ма слоняется по улицам и разговаривает с незнакомцами, – доложил другой.

– Мы дали ей пристанище, делились углем. Как она посмела так подло надуть нас? – желал знать третий.

Хотя никто из них не обращался напрямую к Бури-Ма, она ответила:

– Поверьте мне, поверьте, я не общалась с ворами!

– Мы годами выслушивали твое вранье, – заявили жильцы. – И теперь ты ждешь, что мы тебе поверим?

Упреки посыпались вновь. Как они объяснят кражу Далалям? В конце концов обратились за советом к господину Чаттерджи, сидевшему на балконе и наблюдавшему за дорожным затором.

Один из жильцов второго этажа сказал:

– Бури-Ма навлекла на наш дом опасность. У нас есть ценные вещи. У вдовы Мисры имеется телефон, а она живет одна. Как нам поступить?

Господин Чаттерджи взвесил доводы. Раздумывая, он поправил шаль, наброшенную на плечи, и окинул взглядом леса из бамбука, выстроенные вокруг его балкона. Ставни за его спиной, которые, сколько он себя помнил, стояли некрашеные, теперь сияли свежей желтой краской. Наконец он изрек:

– Жизнь жестоко обошлась с Бури-Ма. Но это давно известно. Зато наш дом преобразился. И такому зданию требуется настоящий дурван.

И тогда жильцы сбросили ведро и тряпье, корзины и тростниковую метлу с лестницы к почтовым ящикам и вышвырнули все это через ворота с раздвижными решетками в переулок. Вслед за вещами выкинули и саму Бури-Ма. Все горели желанием начать поиски настоящего дурвана.

Из кучи скарба Бури-Ма взяла только свою метлу.

– Поверьте, поверьте!.. – повторяла она, удаляясь.

Бури-Ма потрясла свободным концом сари, но он был пуст.

СЕКСИ

Это был худший кошмар любой замужней женщины. Лакшми рассказала Миранде, что после девяти лет брака муж ее двоюродной сестры встретил другую. Он сидел рядом с ней в самолете из Дели в Монреаль и, вместо того чтобы лететь домой к жене и сыну, вышел с новой знакомой в Хитроу. Оттуда он позвонил супруге и сообщил, что у него состоялся разговор, изменивший его жизнь, и что ему требуется время, чтобы разобраться в себе. Сестра Лакшми слегла.

– И немудрено, – сказала Лакшми. Она взяла горсть острой смеси, которую постоянно жевала; Миранде эта закуска из нутовой лапши, орехов и изюма напоминала пыльные оранжевые хлопья для завтрака. – Представь себе: англичанка, вдвое моложе его.

Лакшми, ненамного старше Миранды, уже вышла замуж. К перегородке ее рабочего места, располагавшегося рядом с ячейкой Миранды, была прикреплена фотография, изображающая их с мужем на белой каменной скамье на фоне Тадж-Махала. Лакшми не меньше часа висела на телефоне, пытаясь успокоить сестру. Никто этого не заметил; они работали на общественной радиостанции в отделе привлечения финансирования, и все вокруг проводили день в телефонных разговорах с потенциальными спонсорами.

– Ребенка жалко, – добавила Лакшми. – Он уже много дней из дома не выходит. Сестра говорит, что не может даже отвезти сына в школу.

– Ужас, – согласилась Миранда.

Обычно болтовня Лакшми по телефону – в основном с мужем: что приготовить на ужин? – отвлекала Миранду от составления писем или обращений к подписчикам с просьбой увеличить годовой взнос в обмен на холщовую сумку или зонтик с логотипом радиостанции. Через тонкую стенку, разделявшую их столы, она отлично слышала Лакшми, которая то и дело сдабривала речь индийскими словами. Но в тот раз Миранда не слушала. Она сама беседовала по телефону с Девом, договариваясь о вечерней встрече.

– С другой стороны, несколько дней дома ему не навредят. – Лакшми взяла еще горсть закуски и убрала пакет в ящик стола. – Он вроде вундеркинд. Мать у него пенджабка, отец бенгалец, а в школе мальчик учит английский и французский, так что уже сейчас говорит на четырех языках. Кажется, он перескочил через два класса.

Дев тоже был бенгальцем. Поначалу Миранда думала, что это вероисповедание. Но затем он показал ей на карте, опубликованной в журнале «Экономист», область Индии под названием Бенгалия. Дев специально принес журнал к ней домой, поскольку у Миранды не было ни атласа, ни других книг с картами. Показал город, в котором родился, и другой, где родился его отец. Один из городов был обведен рамкой, призванной привлечь внимание читателей. Когда Миранда спросила, что значит эта рамка, Дев, свернув журнал в трубочку, произнес: «Тебе не стоит этим заморачиваться», – и в шутку шлепнул ее по голове.

Перед уходом он выбросил журнал в мусорное ведро вместе с тремя окурками – во время своих визитов он всегда выкуривал три сигареты. Но после того как его машина скрылась в дали авеню Содружества, направляясь к дому в пригороде, где он жил с женой, Миранда извлекла журнал, стряхнула с обложки пепел и завернула в обратном направлении, чтобы разгладить. Она легла в постель, все еще измятую после страстного свидания, и принялась изучать границы Бенгалии. Южнее располагался залив, а севернее – горы. Карта прилагалась к статье о каком-то Грэмин-банке. Миранда перевернула страницу, надеясь увидеть фотографию города, где родился Дев, но обнаружила только графики и таблицы. И все же она стала всматриваться в них, думая тем временем о Деве, о том, как всего пятьдесят минут назад он клал ее ноги себе на плечи, прижимал ее колени к груди и говорил, что никогда не сможет насытиться ею.

Они познакомились неделю назад в универмаге «Файлинс». Во время обеда Миранда заглянула в цокольный этаж купить колготки со скидкой, после чего поднялась на эскалаторе в отдел косметики, где мыла и кремы сияли на витрине, как драгоценные камни, а тени для век и пудра переливались, подобно засушенным бабочкам за стеклом. Хотя Миранда никогда не покупала ничего, кроме губной помады, девушке доставляло удовольствие гулять по узкому тесному лабиринту, который был знаком ей лучше, чем весь остальной Бостон. Ей нравилось проталкиваться мимо топчущихся на каждом шагу женщин, которые брызгали духи на полоски картона и водили ими в воздухе; иногда она находила сложенные полоски в кармане пальто через несколько дней, и подвыветрившийся сочный аромат согревал ее, когда холодным утром она ждала автобуса.

В тот день, остановившись, чтобы понюхать одну из благовонных полосок, Миранда заметила стоявшего у прилавка мужчину. Он держал в руках кусок бумаги, исписанный аккуратным женским почерком. Продавщица бросила взгляд на записку и начала открывать ящики. Достала мыло в продолговатой черной коробочке, увлажняющую маску, масло для омоложения кожи лица и два тюбика крема. Мужчина был смуглым, в нежно-розовой рубашке, темно-синем костюме и пальто верблюжьего цвета с блестящими кожаными пуговицами. Расплачиваясь, он снял перчатки из свиной кожи и вынул из бумажника винного цвета хрустящие банкноты. Фаланги пальцев поросли черными волосами, обручального кольца не было.

– Что вам предложить? – спросила продавщица Миранду. Она смотрела поверх очков в оправе, раскрашенной под черепаховый панцирь, оценивая цвет лица покупательницы.

Миранда не знала, чего хочет. Знала только, что не хочет, чтобы мужчина уходил. А тот как будто медлил, ожидая вместе с продавщицей, что скажет девушка. Она уставилась на флаконы, низкие и высокие, расставленные на овальном подносе и похожие на семью, позирующую перед фотоаппаратом.

– Крем, – в конце концов изрекла Миранда.

– Сколько вам лет?

– Двадцать два.

Продавщица кивнула и открыла флакон матового стекла.

– Он может показаться вам слишком жирным, но я бы советовала применять этот крем уже сейчас. К двадцати пяти уже появятся морщины, и дальше они будут только углубляться.

Мужчина стоял рядом и наблюдал, как продавщица наносит каплю крема на лицо Миранды. Пока консультантша рассказывала покупательнице, как пользоваться кремом – втирать быстрыми движениями от низа шеи вверх, – незнакомец крутил стойку с помадой. Нажал на дозатор антицеллюлитного геля и размазал средство по тыльной стороне кисти. Открыл какую-то баночку и склонился над ней так низко, что испачкал кремом нос.

Миранда улыбнулась, но продавщица в это время водила большой кисточкой по ее лицу.

– Это румяна номер два, – сказала она. – Они придадут коже здоровый цвет.

Миранда кивнула, взглянув на свое отражение в одном из наклонных зеркал, расставленных вдоль прилавка. У нее были серебряные глаза и бледная, как бумага, кожа, контрастирующая с блестящими кофейно-черными волосами, благодаря чему все считали ее если не красивой, то эффектной. Вытянутая яйцеобразная голова, очень тонкое лицо и такие узкие ноздри, что казалось, их сжали бельевой прищепкой. Теперь лицо словно светилось, щеки розовели, под бровями лежали дымчатые тени, губы переливались.

Незнакомец тоже посмотрел в зеркало и быстро смахнул крем с носа. Миранде стало интересно, откуда он родом. Может быть, испанец или ливанец? Когда он открыл другую баночку и произнес, ни к кому не обращаясь: «Пахнет ананасом», – то обнаружил лишь едва различимый акцент.

– Что-нибудь еще для вас? – осведомилась продавщица, беря кредитную карту Миранды.

– Нет, спасибо.

Женщина завернула покупку в несколько слоев красной бумаги.

– Вам очень понравится этот крем. – Когда Миранда подписывала чек, рука ее слегка дрожала. Мужчина не пошевелился.

– Я положила пробник нового геля для кожи вокруг глаз, – добавила продавщица, передавая Миранде пакетик с покупкой. Прежде чем отдать карту, она прочитала имя на ней. – Всего хорошего, Миранда.

Миранда отошла от прилавка и быстро направилась к выходу. Затем, заметив дверь, ведущую к торговому кварталу Даунтаун-Кроссинг, замедлила шаг.

– У вас отчасти индийское имя, – сказал незнакомец, догоняя ее.

Возле круглого стола, заваленного джемперами в окружении сосновых шишек и бархатных бантиков, она остановилась, он тоже.

– В самом деле? И какая же часть индийская?

– Мира. Мою тетку зовут Мира.

Он представился: Дев. Работает в инвестиционном банке в той стороне – он наклонил голову в направлении Южного вокзала. Он был первым мужчиной с усами, которого Миранда находила привлекательным.

Вместе они пошли к станции метро «Парк-стрит» мимо киосков, торгующих дешевыми ремнями и сумками. Злой январский ветер лохматил Миранде волосы. Когда она полезла за жетоном в карман пальто, взгляд ее упал на его пакет с покупками.

– А это для нее?

– Для кого?

– Для тети Миры?

– Нет, для жены. – Дев произнес эти слова медленно, не отводя взгляда от Миранды. – Она собралась в Индию на пару недель. – Он закатил глаза. – Эти мазилки для нее важнее хлеба.

Раз супруга была в отъезде, связь с женатым мужчиной почему-то не казалась предосудительной. Поначалу Миранда и Дев проводили вместе каждую ночь. До утра он не оставался – объяснял, что жена звонит из Индии ежедневно в шесть, у них там в это время четыре часа дня. Поэтому Дев уходил от Миранды в два, в три, а частенько и в четыре часа утра и ехал в свой дом в пригороде. В течение дня он звонил ей каждый час: или с рабочего, или с мобильного телефона. А когда изучил распорядок дня Миранды, то стал каждый вечер, в половине шестого, пока она ехала в автобусе домой, оставлять ей сообщение на автоответчике, чтобы, по его словам, она могла услышать его голос, как только переступит порог. «Я думаю о тебе, – говорил Дев на записи. – Не могу дождаться нашей встречи». Он уверял, что любит бывать в ее квартире с кухонным столом не шире разделочной доски, с исцарапанными неровными полами, со звонком, который при нажатии издает звук, вызывающий смущение. Он восхищался тем, что она переехала в Бостон, где никого не знала, а не осталась в Мичигане, где выросла и окончила колледж. Когда Миранда сказала ему, что восхищаться здесь нечем, что она приехала в Бостон именно по этой причине, он покачал головой.

– Я знаю, что такое одиночество, – проговорил он неожиданно серьезно, и Миранда почувствовала, что Дев ее понимает – понимает, как грустит она вечерами, когда возвращается домой в автобусе после того, как ходила одна в кино или в книжный магазин полистать журналы или сидела в баре с Лакшми, которой всегда через час-другой надо было встречаться с мужем на станции «Эйлвайф». В более игривом разговоре Дев признался: ему нравится, что ноги у нее длиннее туловища, – он заметил это, как только Миранда прошла по комнате голой.

– Впервые вижу женщину с такими длинными ногами, – сказал он, любуясь ею с кровати.

Прежде Миранде никто ничего подобного не говорил. В отличие от парней, с которыми она встречалась в колледже и которые, кроме роста и возраста, мало чем отличались от ее школьных кавалеров, Дев всегда расплачивался за двоих, придерживал для нее дверь и в ресторане тянулся к ней через стол и целовал руку. Он был первым, кто подарил ей такой огромный букет цветов, что пришлось распределить их по всем шести стаканам, имевшимся в доме, и первым, кто беспрестанно шептал ее имя во время секса. Уже через несколько дней после знакомства Миранде захотелось, чтобы на стенке ее ячейки, так же как у Лакшми, висела их совместная фотография. Она не рассказывала коллеге о Деве. Никому не рассказывала. Вообще она раздумывала, не посвятить ли Лакшми в свою тайну, но только потому, что та тоже была индианкой. Однако Лакшми в последнее время постоянно висела на телефоне, утешая двоюродную сестру, – та все еще не вставала с постели, ее муж оставался в Лондоне, а сын так и не ходил в школу. «Тебе надо поесть, – увещевала Лакшми. – Ты подорвешь здоровье». Наговорившись с сестрой, она звонила мужу, беседа длилась меньше и заканчивалась спором о том, что готовить на ужин – курицу или баранину. «Прости, – в конце концов извинялась она. – Я от всей этой истории с ума сойду».

Миранда и Дев ни о чем не спорили. Они ходили в кино в «Никлодеон» и без устали целовались. На площади Дэвиса они ели рваную свинину с кукурузным хлебом, Дев при этом закладывал бумажную салфетку за воротник. Потягивали сангрию в баре испанского ресторана под усмехающейся свиной головой. В Музее изящных искусств они купили репродукцию картины с кувшинками и повесили у Миранды в спальне. Однажды в субботу после концерта в Симфоническом зале Дев показал ей свое любимое место в городе – Маппариум в Центре христианской науки, где они стояли внутри громадного глобуса из ярких цветных стекол, но казалось, что смотрят на него снаружи. Посередине помещения размещался прозрачный мост, так что создавалось впечатление, будто стоишь в сердцевине мира. Дев указал на Индию – карта страны была красного цвета и гораздо более подробная, чем в «Экономисте». Он объяснил, что многих государств, например Сиама или Итальянского Сомали, больше не существует: названия этих территорий изменились. Океан, синий как грудь павлина, был двух оттенков, в зависимости от глубины воды. Дев показал Миранде самое глубокое место в Мировом океане, рядом с Марианскими островами, – одиннадцать километров. Они посмотрели вниз через прозрачный мост – под ногами у них лежала Антарктика, закинули головы вверх – над ними висела огромная металлическая звезда. Голос Дева отражался от стекла, иногда усиливался, иногда становился тише, порой упирался Миранде в грудь, порой пролетал мимо ее ушей. На мост вышла группа туристов, и Миранда услышала, как они покашливают, громко, словно в микрофон. Дев объяснил, что это такой акустический эффект.

Миранда нашла Лондон, где жил муж сестры Лакшми с женщиной, которую встретил в самолете. Ей захотелось узнать, в каком городе Индии сейчас находилась жена Дева. Сама Миранда никогда не путешествовала дальше Багамских островов, где была еще ребенком. Она поискала их на стеклянных панелях, но не смогла найти. Когда туристы удалились и они с Девом остались одни, он попросил ее встать в дальнем конце моста. Хотя их будут разделять девять метров, сказал Дев, они смогут услышать шепот друг друга.

– Ты шутишь, – проговорила Миранда. Это были первые ее слова с тех пор, как они вошли сюда. Ей показалось, что в уши вставлены динамики.

– Убедись сама, – предложил ей Дев, направляясь к противоположному концу моста. Он снизил голос до шепота. – Скажи что-нибудь.

Она увидела, как он шевелит губами, и одновременно услышала слова так явственно, что ощутила их под кожей, подзимним пальто, они прозвучали так близко и горячо, что ее бросило в жар.

– Ау, – прошептала она, не зная, что сказать.

– Ты сексуальная, – шепотом ответил он. – Эй, секси!

На следующей неделе Лакшми поведала Миранде, что муж уже не впервые изменяет ее сестре.