Текст книги "Толкователь болезней"

Автор книги: Джумпа Лахири

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Annotation

Девять трогательных, драматичных и романтических историй о жизни индийских иммигрантов в Америке будто сотканы из реальных событий и размышлений героев. Они покинули родину и теперь пытаются адаптироваться на новой земле, и всех их объединяет одно – стремление ощутить почву под ногами, почувствовать себя нужным в этом мире.

Джумпа Лахири

ВРЕМЕННОЕ ЯВЛЕНИЕ

КОГДА МИСТЕР БИРСАДА ПРИХОДИЛ НА УЖИН

ТОЛКОВАТЕЛЬ БОЛЕЗНЕЙ

НАСТОЯЩИЙ ДУРВАН

СЕКСИ

У МИССИС СЕН

БЛАГОСЛОВЕННЫЙ ДОМ

ИСЦЕЛЕНИЕ БИБИ ХАЛЬДАР

ТРЕТЬЯ И ПОСЛЕДНЯЯ ЧАСТЬ СВЕТА

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

Джумпа Лахири

ТОЛКОВАТЕЛЬ БОЛЕЗНЕЙ

Моим родителям и сестре

С благодарностью Центру изящных искусств в Провинстауне, Джанет Сильвер и Синди Клейн Роуш

ВРЕМЕННОЕ ЯВЛЕНИЕ

Жилищная служба уведомляла, что это явление временное: в течение пяти дней в восемь вечера электричество станут отключать на час. Недавняя вьюга повредила линию, и теперь, когда погода улучшилась, предстоит починка. Работа затронет только дома на тихой, окаймленной деревьями улице, где уже три года жили Шобаи Шукумар, – в двух шагах от череды облицованных кирпичом магазинов и троллейбусной остановки.

– Спасибо, что предупредили, – заметила Шоба, прочитав объявление вслух, больше для себя, чем для Шукумара. Она сняла с плеча кожаный портфель, распухший от папок, оставила его в передней и проследовала в кухню. На ней были темно-синий поплиновый плащ, серые тренировочные брюки и белые полукеды. В свои тридцать три года она выглядела в точности как те женщины, к чьей внешности когда-то относилась с неодобрением.

Шоба пришла из спортзала. Помада клюквенного цвета сохранилась только на контурах губ, подводка для глаз на нижних веках размазалась. Раньше, подумал Шукумар, она имела такой вид только по утрам, когда после торжества или вечеринки в баре ленилась вымыть лицо, а жаждала поскорее упасть в его объятия. Все еще глядя в объявление, которое держала в руке, Шоба безразлично швырнула пачку писем на стол.

– Только почему нельзя делать это днем?

– Хочешь сказать, когда я дома? – ответил Шукумар. Он накрыл кастрюлю с бараниной стеклянной крышкой так, чтобы выходила только тонкая струйка пара. С января он работал дома, пытаясь закончить последние главы диссертации, посвященной аграрным бунтам в Индии. – Когда начнется ремонт?

– Написано: девятнадцатого марта. Сегодня девятнадцатое?

Шоба подошла к висевшей на стене возле холодильника пробковой доске, к которой был прикреплен только календарь с образцами обоев от Уильяма Морриса. Внимательно, словно впервые увидела, рассмотрела рисунок, потом опустила глаза к таблице цифр. Друг прислал им календарь по почте к Рождеству, хотя нынче Шоба и Шукумар этот праздник не отмечали.

– Значит, сегодня, – объявила Шоба. – Кстати, в следующую пятницу ты записан к стоматологу.

Шукумар провел языком по зубам; утром он забыл их почистить. И уже не в первый раз. Он весь день не выходил из дома, так же как и вчера. Чем дольше отсутствовала Шоба, чем чаще она задерживалась на работе и брала дополнительную нагрузку, тем больше ему хотелось зарыться дома и не высовывать носа наружу, даже чтобы забрать почту или купить фрукты либо вино в магазинах у троллейбусной остановки.

Полгода назад, в сентябре, когда Шукумар находился на научной конференции в Балтиморе, у Шобы за три недели до срока начались роды. Он не хотел ехать на конференцию, но она настояла: важно было завести полезные знакомства, чтобы в следующем году устроиться на работу. Она заверила мужа, что записала номера его рейсов, номер телефона в гостинице, знает расписание конференции и договорилась с подругой Джиллиан, что в случае необходимости та отвезет ее в больницу. В то утро, провожая Шукумара, Шоба стояла у дома в халате и одной рукой махала ему на прощание, а другая рука лежала на громадном животе, словно это была самая естественная часть ее тела.

Каждый раз, прокручивая в памяти ту минуту – последние мгновения, когда он видел Шобу беременной, Шукумар в основном вспоминал такси – универсал красного цвета с надписью синими буквами, огромный по сравнению с их машиной. Шукумар, крупный мужчина ростом метр восемьдесят три, чьи большие кисти рук не умещались в карманах джинсов, на заднем сиденье этого автомобиля чувствовал себя карликом. Такси мчалось по Бикон-стрит, а он представлял день, когда им с Шобой тоже понадобится приобрести такую просторную машину, чтобы возить детей на занятия музыкой и на прием к стоматологу. Он воображал, как крутит руль, а Шоба поворачивается, чтобы передать детям сок. Прежде размышления об отцовстве тревожили Шукумара, усугубляя беспокойство из-за того, что в тридцать пять он все еще не закончил учебу. Но в то осеннее утро, когда деревья еще не утратили густую бронзовую шевелюру, он впервые с радостью нарисовал в сознании эту картину.

Сотрудник оргкомитета каким-то образом разыскал его в одинаковых залах заседаний и передал плотный квадратик бумаги для записей. Увидев номер телефона, Шукумар сразу понял, что звонили из больницы. Он немедленно вернулся в Бостон, но все было уже кончено. Ребенок родился мертвым. Шоба спала в отдельной палате, такой крошечной, что рядом с кроватью оставался лишь узенький проход. Когда при выборе клиники будущим родителям показывали отделение, в это крыло их не водили. У Шобы истончилась плацента, ей сделали кесарево сечение, но слишком поздно. Врач объяснил, что такое случается. Он изобразил самую приветливую улыбку, которая возможна при общении с человеком только по долгу службы. Шоба встанет на ноги через пару недель. Нет причин опасаться, что в будущем она не сможет иметь детей.

Теперь Шукумар всегда просыпался, когда Шоба уже уходила. Он открывал глаза, видел длинные черные волосы, оставшиеся на ее подушке, и думал о ней: вот она в офисе в центре города, в строгом костюме, потягивая уже третью чашку кофе, находит опечатки в учебниках и исправляет их цветными карандашами по собственной системе. Она обещала вычитать и его диссертацию, когда та будет готова. Шукумар завидовал тому, что у жены есть конкретная работа, не то что его неопределенный род занятий. Он был посредственным аспирантом, умевшим собирать факты, но лишенным всякого любопытства. До сентября он прилежно и даже целеустремленно делал обобщения и набрасывал аргументы в блокноте с желтыми линованными страницами. Но теперь подолгу, пока не надоедало, валялся в постели, глядя на свою половину гардероба (Шоба всегда оставляла его дверь полуоткрытой), на ряд твидовых пиджаков и вельветовых брюк, которые в этом семестре ему так и не довелось надеть на занятия. Когда умер ребенок, было уже поздно отказываться от чтения лекций. Но его научный руководитель договорился, чтобы на период весеннего семестра Шукумара освободили от обязанностей преподавателя. Шукумар учился в аспирантуре шестой год. «За весну и лето вы основательно продвинетесь в своих исследованиях, – сказал наставник. – А к сентябрю сможете закончить диссертацию».

Но никакого продвижения в работе не наблюдалось. Вместо этого, размышлял Шукумар, они с Шобой научились ловко избегать друг друга в доме с тремя спальнями и проводить как можно больше времени на разных этажах. Он больше не ждал с нетерпением выходных: по субботам и воскресеньям Шоба часами сидела на диване с цветными карандашами и распечатками, а он боялся включить музыку в собственном доме. Давным-давно она не смотрела, улыбаясь, ему в глаза, а в те редкие ночи, когда их тела все же тянулись друг к другу перед сном, уже не шептала его имя.

Поначалу он верил, что все это пройдет, что они с Шобой преодолеют отчуждение. Ей было всего тридцать три. Здоровая, полная сил женщина, физически она уже полностью поправилась. Но это не утешало. Только к обеду Шукумар наконец выбирался из кровати, направлялся вниз и наливал из кофеварки немного кофе, который Шоба оставляла ему вместе с чистой кружкой на разделочном столе.

Шукумар собрал луковую шелуху и бросил в помойное ведро поверх полосок жира, срезанных с баранины. Он пустил в раковину воду, вымыл нож и разделочную доску, а затем протер половинкой лимона кончики пальцев, чтобы избавиться от запаха чеснока, – этой хитрости его научила Шоба. Половина восьмого. В окно он видел небо угольного цвета. Хотя уже потеплело и можно было ходить без шапки и перчаток, неровные сугробы еще обрамляли тротуары. Во время последней вьюги снегу намело высотой почти метр, и целую неделю жители района передвигались гуськом по узким тропкам. Этим обстоятельством Шукумар оправдывал нежелание выходить из дома. Но теперь дорожки расширились, и вода постепенно стекала в дренажные решетки.

– К восьми мясо еще не будет готово, – произнес Шукумар. – И ужинать, наверно, придется в темноте.

– Можно зажечь свечи, – предложила Шоба. Она распустила волосы, днем аккуратно свернутые в узел на затылке, и, не развязывая шнурки, стянула с ног полукеды. – Пока есть свет, пойду в душ, – сообщила она, направляясь к лестнице. – Скоро спущусь.

Шукумар отодвинул ее обувь от дверцы холодильника. Раньше Шоба не была такой неряхой. Она всегда вешала пальто на плечики, обувь ставила в шкаф, а счета оплачивала сразу, как только получала. Но теперь она относилась к дому как к гостиничному номеру. Ее больше не волновало, что желтая ситцевая обивка кресла в гостиной не сочетается с сине-бордовым турецким ковром. В плетеном шезлонге на веранде со стороны двора до сих пор лежал нетронутым белый пакет с кружевной тканью, из которой она когда-то намеревалась сшить занавески.

Пока Шоба принимала душ, Шукумар прошел в ванную первого этажа и отыскал в ящике под раковиной новую зубную щетку. Дешевая жесткая щетина повредила десны, и он выплюнул в раковину кровь. В металлической корзинке было много запасных щеток. Шоба купила их однажды на распродаже на случай, если гости вдруг решат заночевать в их доме.

Это было типично для нее. Она предпочитала заранее готовиться к неожиданностям, и приятным, и досадным. Если в магазине ей нравилась юбка, то она покупала сразу две. То же самое с сумочками. Премии она складывала на отдельный счет в банке на свое имя. Шукумар не возражал. Его мать совершенно упала духом, когда умер отец, бросила дом, где Шукумар вырос, и вернулась в Калькутту, оставив сына улаживать дела. Ему нравилось, что у Шобы другой характер. Способность жены продумывать все заранее восхищала его. Раньше, когда она ходила в магазины, в кладовке всегда имелось несколько бутылок с оливковым и кукурузным маслом на выбор, в зависимости от того, какие блюда они готовили – итальянские или индийские. На полках лежали бесчисленные разноцветные упаковки макарон различной формы, мешки с рисом басмати, а в морозильнике – полутуши ягненка или козленка из мусульманской мясной лавки на Хеймаркет, нарубленные и разложенные в полиэтиленовые пакеты. Два раза в месяц по субботам они обходили лабиринты палаток и прилавков по маршруту, который Шукумар в конце концов выучил наизусть. Волочась позади жены под палящим утренним солнцем с холщовыми сумками в руках, он, не веря своим глазам, смотрел, как она накупает продукты, еще и еще, протискивается сквозь толпу, пререкается с мальчишкой, который пока не бреется, но уже потерял несколько зубов, как юный продавец складывает в коричневые бумажные пакеты артишоки, сливы, корень имбиря, ямс, бросает пакеты на весы и один за другим передает Шобе. Даже во время беременности ее не смущало, что все вокруг толкаются. Она была высокой, широкоплечей, с крутыми бедрами, которые, по заверениям ее акушерки, прямо-таки созданы для деторождения. По пути домой, когда машина катила вдоль изгибов реки Чарльз, они неизменно диву давались, как много набрали еды.

Запасы никогда не пропадали. Когда вдруг заявлялись друзья, Шоба умудрялась на скорую руку сварганить блюда, приготовление которых, казалось бы, требовало уйму времени. Она не использовала покупные консервы, а признавала только те продукты, что заморозила и заготовила сама, например маринованные перцы с розмарином или чатни с помидорами и черносливом, которое варила по воскресеньям, стоя у плиты и помешивая кипящий соус. Полки в кухне были уставлены пирамидами стеклянных банок с этикетками в таком количестве, что этих разносолов, как они оба соглашались, хватило бы не только детям, но и внукам.

Теперь супруги все это съели. День изо дня Шукумар, готовя пищу на двоих, опустошал полки с припасами – отсыпал рис, размораживал пакеты с мясом. Он внимательно изучал кулинарные книги жены и следовал карандашным заметкам: использовать две чайные ложки молотого кориандра вместо одной или красную чечевицу вместо желтой. Возле каждого рецепта стояла дата, сообщающая, когда они впервые попробовали это блюдо вдвоем. Второе апреля – цветная капуста с фенхелем, четырнадцатое января – курица с миндалем и изюмом из белого кишмиша. Он не помнил этих трапез, но все числа были вписаны ее аккуратным корректорским почерком. Шукумару понравилось готовить. Благодаря этому он чувствовал себя полезным. Потому что, если бы он не заботился об ужине, Шоба обходилась бы по вечерам миской хлопьев.

Сегодня, в отсутствие света, им придется ужинать вместе. Месяцами они накладывали себе еду у плиты, а потом он уносил свою тарелку в кабинет, ждал, пока пища остынет, и жадно пихал ее в рот. Шоба же шла в гостиную и поглощала свою порцию, одновременно просматривая телепередачи или выполняя с помощью арсенала цветных карандашей корректуру.

Позже вечером она заглядывала к нему. Заслышав шаги жены, он откладывал роман и начинал стучать по клавишам. Она клала руки ему на плечи и смотрела вместе с ним в голубой светящийся экран компьютера. «Не засиживайся допоздна», – произносила Шоба через минуту-другую и отправлялась спать. Это был единственный раз на дню, когда она искала общения с ним, и все же Шукумар стал бояться ее визитов. Он знал, что она принуждает себя заходить к нему. Жена с тоской осматривала стены комнаты, которую прошлым летом они украсили бордюром с марширующими утками и кроликами, трубящими в трубы и бьющими в барабаны. К концу августа под окном появились кроватка из вишневого дерева, белый пеленальный столик с бирюзовыми ручками и кресло-качалка с клетчатыми подушками. Перед возвращением Шобы из больницы Шукумар разобрал мебель и соскреб шпателем со стены уток и кроликов. Почему-то бывшая детская не угнетала его так, как Шобу. В январе, когда он прекратил посещать библиотеку и начал работать дома, он намеренно поставил свой стол здесь, отчасти из-за того, что эта комната его успокаивала, отчасти из-за того, что Шоба ее избегала.

Шукумар вернулся в кухню и стал открывать один за другим ящики стола. Он пытался отыскать свечи среди ножниц, мутовок, ступок и пестиков, которые Шоба накупила на базаре в Калькутте. Когда-то, когда она еще готовила, то давила зубчики чеснока и измельчала плоды кардамона. Он нашел фонарик без батареек и полупустую упаковку свечей для торта. В прошлом мае Шоба устроила ему на день рождения вечеринку-сюрприз. Сто двадцать гостей набились в их дом – друзья и друзья друзей, которых теперь супруги старательно избегали. В ванне во льду дожидались бутылки винью-верде. Шоба была на пятом месяце и пила имбирный эль из бокала для мартини. Она испекла ванильный торт с заварным кремом и украсила его сахарной вуалью. Весь вечер, обходя гостей, Шоба и Шукумар держались за руки, переплетя пальцы.

Начиная с сентября их единственной гостьей была мать Шобы. Она приехала из Аризоны и прожила с ними два месяца после выписки дочери из больницы. Каждый вечер она готовила ужин, ездила в супермаркет, стирала и раскладывала по шкафам вещи. Будучи женщиной религиозной, она соорудила небольшой алтарь на тумбочке в гостевой комнате – рамка с изображением лиловолицей богини и блюдце с лепестками бархатцев – и дважды в день молилась о появлении в будущем здоровых внуков. С Шукумаром она была вежлива, но не приветлива. Со знанием дела, приобретенным во время работы в универмаге, складывала его джемпера. Пришила недостающую пуговицу на зимнее пальто зятя и связала бежево-коричневый шарф, протянув ему подарок без малейших церемоний, словно он невзначай обронил его и не заметил. Теща никогда не говорила с ним о Шобе; однажды, когда он упомянул о смерти ребенка, она подняла голову от вязанья и сказала: «Но тебя даже не было рядом».

Весьма странно, что в доме не нашлось свечей, что Шоба не подготовилась к такому рядовому случаю. Шукумар огляделся – куда бы воткнуть свечи для торта – и остановил выбор на горшке с плющом, обычно стоявшем на подоконнике за раковиной. Хотя растение находилось рядом с водопроводным краном, почва так пересохла, что пришлось сначала полить ее, чтобы укрепить свечи в земле. Шукумар сдвинул в сторону загромождавшие кухонный стол горы писем, непрочитанные библиотечные книги. Он помнил, как они обедали здесь в первые дни после свадьбы, когда были невероятно счастливы, что поженились, что наконец-то поселились в одном доме, и постоянно тянулись друг к другу, больше склонные предаться любви, чем поесть. Он положил на стол две вышитые салфетки – свадебный подарок от дяди из Лакхнау – и поставил тарелки и бокалы для вина, которые обычно приберегали для гостей. Посередине водрузил плющ, чью звездообразную листву с белой каймой по краям окружали десять свечек. Потом включил радио на электронных часах и настроил его на джазовую волну.

– Что это ты задумал? – поинтересовалась Шоба, входя в кухню с обернутым вокруг головы толстым белым полотенцем. Она размотала полотенце и бросила его на спинку стула; темные влажные волосы упали на спину. Рассеянно направляясь к плите, она распутала пальцами несколько прядей. На ней были чистые тренировочные штаны, футболка и старый фланелевый халат. Живот ее снова стал плоским, стройную талию охватывал завязанный небрежным узлом пояс, подчеркивая широкие бедра.

Время приближалось к восьми. Шукумар поставил на стол рис, а вчерашнюю чечевицу поместил в микроволновку и установил таймер.

– Ты сделал роган-джош, – заметила Шоба, глядя сквозь стеклянную крышку на ярко-красное рагу.

Шукумар быстро, кончиками пальцев, чтобы не обжечься, вытащил кусок баранины и ткнул его сервировочной ложкой, чтобы убедиться, что мясо легко отделяется от кости.

– Готово, – объявил он.

Свет погас, микроволновка звякнула, музыка оборвалась.

– Как раз вовремя, – проговорила Шоба.

– Мне удалось найти только свечи для торта. – Шукумар зажег восковые палочки в горшке с плющом и положил оставшиеся свечи и коробок спичек рядом со своей тарелкой.

– Не важно, – сказала Шоба, водя пальцем по ножке бокала. – Красиво.

Хотя было темно, Шукумар знал, как она сидит – немного выдвинувшись вперед на стуле, лодыжки скрещены у нижней перекладины, левый локоть на столе. Пока Шукумар искал свечи, в одном ящике он неожиданно обнаружил бутылку вина. Теперь он зажал бутылку коленями и вкрутил штопор в пробку. Боясь разлить вино, наполнил бокалы, держа их поближе к коленям. Они с Шобой накладывали себе на тарелки еду, размешивали вилками рис, щурили глаза, вынимая из мяса лавровые листья и гвоздику. Шукумар то и дело зажигал новые свечки и втыкал их в землю горшка.

– Совсем как в Индии, – заметила Шоба, наблюдая, как муж меняет свечи в импровизированном подсвечнике. – Там иногда электричество отключают на несколько часов. Однажды я была на рисовой церемонии,^[1] которая полностью прошла в темноте. Малыш без конца плакал. Наверно, бедняге было очень жарко.

А их ребенок никогда не плакал, подумал Шукумар. У него никогда не будет рисовой церемонии, хотя Шоба уже составила список гостей и решила, кого из трех своих братьев попросить дать малышу впервые попробовать твердую пишу, – в шесть месяцев, если родится мальчик, и в семь, если девочка.

– Тебе жарко? – спросил Шукумар. Он отодвинул горшок с горящими свечами на другой конец стола, к вороху книг и писем, и теперь они почти совсем не видел и друг друга. Внезапно Шукумар почувствовал раздражение из-за того, что не может подняться в свою комнату и сесть за компьютер.

– Нет. Вкусно, – ответила Шоба, стуча вилкой по тарелке. – Очень.

Он долил ей вина. Она поблагодарила.

Раньше все было иначе. Теперь ему приходилось лезть из кожи вон, чтобы чем-то привлечь ее внимание, чтобы заставить жену поднять глаза от тарелки или от корректуры. В конце концов он бросил попытки расшевелить ее и научился молчать, не испытывая неловкости.

– Когда в доме моей бабушки отключали свет, мы все что-нибудь рассказывали, – продолжала Шоба.

Шукумар почти не видел лица жены, но по ее тону догадался, что она, сузив глаза, смотрит куда-то вдаль. Она всегда так делала.

– Например?

– Что угодно. Стихотворение. Анекдот. Любопытный факт. Мои родственники зачем-то все время интересовались именами моих американских друзей. Даже не знаю, почему их это так занимало. В последний раз тетя спрашивала про четырех девочек, с которыми я училась в начальной школе в Тусоне.^[2] А я их почти не помню.

Шукумар бывал в Индии реже, чем Шоба. Его родители, осевшие в Нью-Гемпшире, обычно навещали родину без него. Когда его повезли туда впервые, совсем маленьким ребенком, он едва не умер от амебной дизентерии. Отец, человек мнительный, опасаясь новых напастей, больше не брал мальчика с собой и оставлял на попечение тетки и дяди в Конкорде.^[3] В подростковом возрасте Шукумар предпочитал летним поездкам в Калькутту парусный лагерь или работу мороженщиком. Отец умер, когда Шукумар учился на последнем курсе в колледже, и только тогда он заинтересовался Индией и основательно проштудировал учебники по ее истории. Сейчас он жалел, что у него нет детских впечатлений об этой стране.

– Давай и мы так сделаем, – вдруг предложила Шоба.

– Как?

– Расскажем что-нибудь друг другу в темноте.

– Что, например? Я анекдотов не знаю.

– Да нет, не анекдоты. – Она немного подумала. – Давай расскажем о том, что мы друг другу никогда не говорили?

– В такую игру я играл в старших классах, – припомнил Шукумар, – когда напивался.

– Ты говоришь об игре «Признание или желание». Это другое. Ладно, я начну. – Она отхлебнула вина. – Когда я первый раз осталась одна в твоей комнате, то заглянула в твою адресную книжку – хотела узнать, записал ты меня или нет. Мы были знакомы, наверно, недели две.

– А я где был?

– Ты пошел к телефону в другой комнате. Звонила твоя мама, и я решила, что разговор предстоит долгий. Мне было интересно, переписал ли ты мой адрес с полей газеты.

– И как, переписал?

– Нет. Но я не придала этому значения. Теперь твоя очередь.

В голову ничего не приходило, но Шоба ждала рассказа. Давно уже она не была столь настойчива. Что же ей поведать? Шукумар обратился мыслями к их первой встрече четыре года назад на выступлении бенгальских поэтов в Кембридже. Они сидели в зале рядом на складных деревянных стульях. Шукумар быстро заскучал; он не понимал литературного языка и не мог разделить интерес остальных слушателей, которые после определенных фраз вздыхали и печально кивали. Глядя в газету, сложенную на коленях, он изучал температуру воздуха в городах мира: тридцать три градуса в Сингапуре, десять – в Стокгольме. Повернув голову налево, он увидел, что сидевшая рядом молодая женщина составляет на обороте папки список покупок. Ее красота пленила его.

– Ну ладно, – проговорил Шукумар, вспоминая другой вечер. – Когда мы в первый раз ужинали вместе, в португальском ресторане, я забыл оставить чаевые. На следующее утро я отправился туда, выяснил имя официанта и передал ему деньги через управляющего.

– Ты потащился в Соммервилл, чтобы вознаградить официанта?

– Я взял такси.

– А почему ты забыл про чаевые?

Свечки догорели, но в темноте Шукумар ясно представлял лицо жены: большие раскосые глаза, полные розовато-лиловые губы, шрамик на подбородке в виде запятой – след от падения с высокого стула в двухлетнем возрасте. Каждый день Шукумар замечал, как ее красота, когда-то покорившая его, увядает. Косметика, еще недавно казавшаяся излишней, теперь была необходимой – не для того, чтобы украсить лицо, а чтобы придать ему хоть малейшую выразительность.

– К концу ужина меня посетило странное предчувствие, что я женюсь на тебе, – сказал Шукумар, впервые признаваясь в этом не только Шобе, но и себе самому. – Видимо, ни о чем другом я уже не думал.

Следующим вечером Шоба пришла домой раньше обычного. Шукумар разогрел оставшуюся от вчерашнего ужина баранину, так чтобы к семи они могли сесть за стол. Днем он по тающему снегу сходил в угловой магазин и купил упаковку столовых свечей и батарейки для фонарика. На разделочном столе он расставил свечи в латунных подсвечниках в форме лотосов, но, пока супруги ели, свет давала висевшая над столом потолочная лампа с медным абажуром.

Когда они закончили трапезу, Шоба, к удивлению Шукумара, составила тарелки одна на другую и понесла их в раковину. Он полагал, что жена удалится в гостиную и, как всегда, забаррикадируется распечатками.

– Я потом помою, – сказал Шукумар, беря тарелки из ее рук.

– Можешь не успеть, – ответила она, капая на губку моющее средство. – Уже почти восемь.

Сердце у него заколотилось. Весь день Шукумар с нетерпением ждал, когда отключат свет. Он думал о ее вчерашнем рассказе, как она заглянула в его записную книжку. Приятно было вспоминать, какой смелой и все же взволнованной была Шоба при первой встрече, какие дарила ему надежды.

Они стояли бок о бок у раковины, их отражения в окне прильнули друг к другу. Он смутился, совсем как тогда, когда они впервые встали вместе напротив зеркала. Шукумар не мог вспомнить, когда они последний раз фотографировались. Вечеринок они больше не посещали, вдвоем никуда не ходили. В памяти фотоаппарата все еще находились снимки беременной Шобы, запечатленной во дворе их дома.

Закончив мытье посуды, они оперлись о разделочный стол, вытирая руки концами одного полотенца. В восемь часов дом погрузился во тьму. Шукумар зажег свечи и полюбовался их высоким равномерным пламенем.

– Давай посидим на крыльце, – предложила Шоба. – Думаю, на улице еще тепло.

Они взяли по свечке, вышли из дома и сели на ступеньках. Было странно сидеть на улице, когда еще не стаял снег. Но в этот вечер жители всех окрестных домов высыпали на свежий воздух. Открывались и закрывались двери. Мимо шествовал небольшой строй соседей с фонариками в руках.

– Идем в книжный! – крикнул седовласый мужчина. Он держал на поводке собаку, а рядом шагала его жена, стройная женщина в ветровке. Это были Брэдфорды. В сентябре они опустили в почтовый ящик Шобы и Шукумара открытку с соболезнованиями. – Говорят, там есть свой генератор.

– Дай бог, – ответил Шукумар. – А то придется листать книги в темноте.

Миссис Брэдфорд засмеялась и продела руку под локоть мужа.

– Хотите с нами?

– Нет, спасибо, – хором ответили Шоба и Шукумар. Шукумара приятно удивило, что они сказали это в один голос.

Он ждал, что Шоба поведает ему в темноте. В голове его уже пронеслись самые страшные предположения. У нее роман на стороне. Она презирает мужа за то, что в тридцать пять лет он все еще учится. Так же как и ее мать, винит его за несвоевременную отлучку в Балтимор. Но он знал, что все это неправда. Шоба оставалась верна ему, как и он ей. Она верила в него. Она сама настояла, чтобы он поехал в Балтимор. Что еще им неизвестно друг о друге? Шукумар знал, что во сне жена сгибает пальцы рук, а когда ей снится кошмар, содрогается. Он знал, что канталупе она предпочитает мускатную дыню. Он знал, что, вернувшись из больницы, она первым делом, едва переступив порог дома, стала бросать в кучу в прихожей их общие вещи: книги с полок, растения с подоконников, картины со стен, фотографии с тумбочек, сковороды и ковшики с крючков над плитой. Шукумар не мешал ей, лишь наблюдал, как она методично разоряет комнату за комнатой. Удовлетворившись учиненным разгромом, она встала перед образовавшейся грудой и взирала на нее, скривив губы, с таким отвращением, что Шукумар подумал: она сейчас плюнет. Но Шоба вместо этого заплакала.

Сидя на крыльце, Шукумар стал замерзать. Он ждал, что жена заговорит первой, ведь вчера последнюю историю рассказал он.

– Когда у нас гостила твоя мама, – наконец произнесла Шоба, – однажды я сказала, что задерживаюсь на работе, а на самом деле пошла с Джиллиан выпить мартини.

Шукумар разглядывал ее профиль: тонкий нос, тяжеловатая нижняя челюсть. Он очень хорошо помнил, как, утомленный двумя лекциями подряд, ужинал в тот вечер с матерью и жалел, что за столом нет Шобы, чтобы вести разговор, потому что он говорил совершенно невпопад. После смерти отца прошло двенадцать лет, и мать приехала к ним на две недели, чтобы вместе почтить его память. Каждый вечер мать готовила отцовские любимые блюда, но от расстройства сама их есть не могла, и в глазах ее закипали слезы, когда Шоба гладила ей руку. «Это так трогательно», – сказала тогда Шоба Шукумару. Теперь он представлял жену в компании Джиллиан на полосатых бархатных диванчиках в том самом баре, куда они обычно наведывались после кино, – вот она просит добавить вторую оливку, вот спрашивает у подруги сигарету, жалуется на визиты мужниных родственников, а Джиллиан выражает сочувствие. Именно Джиллиан в сентябре отвезла Шобу в больницу.

– Твоя очередь, – проговорила Шоба, прервав его мысли.

С конца улицы доносились звуки дрели, перекрываемые криками электриков. Шукумар окинул взглядом темные фасады близстоящих домов. В одном окне мерцали свечи и, несмотря на теплую погоду, из трубы поднимался дым.

– В колледже я списывал на экзамене по восточным цивилизациям, – сообщил Шукумар. – Это был последний семестр и последняя сессия. Совсем недавно умер отец. У парня за соседней партой я увидел тетрадь с ответами на экзаменационные вопросы. Он был американцем, одержимым учебой. Знал урду и санскрит. Я не мог определить, является ли предложенная в задании строфа газелью, и списал ответ.

Прошло больше пятнадцати лет. Открыв секрет Шобе, Шукумар почувствовал облегчение.

Шоба повернулась к нему, но смотрела не в лицо, а на старые мокасины, которые он носил как тапки, смяв кожаный задник. Заинтересовало ли ее то, что он сказал? Она взяла мужа за руку и сжала ее.

– Необязательно было объяснять мне, почему ты так поступил, – придвигаясь ближе, произнесла она.

Так они просидели до девяти часов, пока не зажегся свет. Где-то напротив на крыльце захлопали в ладоши люди, в домах заработали телевизоры. Брэдфорды шли назад с мороженым и помахали соседям. Шоба и Шукумар ответили тем же. Потом они, не разнимая рук, встали и вошли в дом.