Текст книги "Плюс"

Автор книги: Джозеф Макэлрой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Облачно-синее упало в окно, а затем выпало. Темная точка, которую он заметил, вновь стала зазубренной линией. Настолько маленькой, что, как он думал, возможно, он ее лишь помнил, а не видел.

Пунктирная линия там вдали сквозь окно была проходом. В следующую встряску.

Встряска крутанула окно. И он подумал, что его череп, пытаясь выбраться из его мозга, сломал иглу кости сквозь точку, которая теперь вновь была рваной линией во вращающемся окне. Но была так же далеко оттуда, как и голос, сказавший, что мозг не ощущает боли.

У него не было черепа. У него не было мозга. Он оставил его на орбите. Он все еще оставался на орбите, но вокруг себя. Но не на временной орбите. На орбите, вторгающейся в орбиту.

Торможение. Вот чем были встряски.

Его тормозил центр. Но все более ускоряя. В орбиту все ниже и ниже. Центр его возвращал.

Вновь появился пунктир. Отметиной на большем облачно-синем. Ему нужно было моргнуть, но необходимость стекла струйкой к пальцам на ногах, до которых он не мог дотянуться и почесать. Через окно мглы, напротив которого он пытался моргнуть, проскользнул молекулярный сдвиг, равный и противоположный реакции на то, что было уходом из поля зрения зазубренной точки вновь и с ней облачного разлома, сквозь который она была видима в облачно-синем.

Его вновь и вновь запускали, в этом было дело? Или был на конце пружины чьей-то мысли, готовившей его к обратному запуску. Извините, слишком тесно, не повернуться, нужно повторить, запуск первого, запуск второго, не спрашивайте, не оглядывайтесь на то, на что вот-вот нанижут, просто настройтесь.

До этого Хороший Голос сказал: «Там отдохнете».

Обратные вспышки выбили его из колеи; они не причиняли боли. Если он находился в обратном запуске, это не была его идея о распадающейся орбите. Кувыркание повернулось, и когда он понял, что поворачивание кувыркнулось, он отчетливо увидел, словно говоря с самим собой, что Центр ускорил и умножил распад.

И обратный запуск без кожуха. Кожуха над Имп Плюсом, что облегчало засасывание скорости, но не уберегало его лицевую поверхность от вытягивания.

Кожух ударил его, как мысль, зацепив по касательной, тогда как гудящие щепки на плаву отскакивали от него, наводя команды, которые он мог бы получать, если хотел вживить щепки заново, как сделал со щепкой для Концентрационной Цепи. Подумать обо всем, что он мог бы сделать. Встряски вжали его обратно и вновь и вновь переворачивали его через него самого – но они ли вызывали вращающее кувыркание оборота? Встряски запустились его словами, дающими формулу Чрезвычайной Маскировки. И при таком повороте случайно встряски стали причиной того, что кожух ударил его и щепки, которые он и никто другой изначально отпустил вплавь. Он дал формулу Маскировки, но не с тем положением в пространстве, о каком думал Центр.

Он мог бы увидеть точку зрения Центра, также как и других. Он видел, что буротвестень сейчас был на одной линии с длинным весом ложношири. Точка зрения Центра заключалась в том, что он не хотел переворота. ИМПа, работы ИМПа или данных. Следуя двойному плану для Чрезвычайной Маскировки. Но здесь и сейчас он не был сдвоенным: Имп Плюс не встряхивал и не кувыркал Центр (не так ли?) – Центр встряхивал его.

Сдвоенным было управление. Управление у него забрали. Помнил ли он сдвоенное управление, потому что был машиной? Малиновая вспышка сейчас появлялась нечасто и вспыхивала под кристальными слоистостями, которые заставляли ее отступить, подобно вдыханию. Но если управление было сдвоенным, постой. Он думал о том, что было за окном, думал, что оно неподвижно: затем думал о своей цепочке морфоген-наростов, диаметр, не вызывающий вопросов, но без центра, и связанный не окружностью или периметром, но пространственным дыханием, что было больше, чем спиральное бредение, и меньше, меньше, гораздо меньше, похоже на вдох и выдох.

Но затем он подумал, что это сдвоенное (он видел) употреблялось лишь вместе с «управлением». Сдвоенное было два.

И вместе.

Два конца, для одного.

Он смотрел вдоль двух схожих концов того, что он принял за буротвестня, наклоненного вкось в ложноширь. Но они скрутились и сдвоились здесь и замаскировали свои различия: поскольку эта ложноширь и этот буротвестень были от него независимы, соединяя ниспадающий складками вес одного с ограничивающим дотягиванием другого в линию, в расположение на прямой, второй диаметр через растущую закрепленность субстанции Имп Плюса – и также через позвоночник морфоген-наростов: и он думал, что также не мог уже теперь отличить ложноширь от буротвестня, как и любой конец каждой пары концов длины, что через затвердевающую кожу были волокнами, такими же бледными, как линии, что Въедливый Голос нарисовал на грифельной стене, волокна, натянутые чехлами упорядоченных солей, и в тоже время эластичными в податливости и сгибании встрясками, которые сейчас развернули Имп Плюса: развернули его к теням, о которых Центр однажды прочел в непереданных мыслях Имп Плюса: поскольку где-то он знал, что Центр следовал за своим запросом КАКИЕ ТЕНИ, ИМП ПЛЮС? командой ПРОВЕРЬТЕ СДВОЕННЫЙ ПРОСТРАНСТВЕННЫЙ СТАБИЛИЗАТОР.

Значит управление положением в пространстве было сдвоенным.

Если так, то Имп Плюс его заслужил, его не давали.

Данные слова были во всех точках его, но настолько неподвижны в утверждении, что он подумал о Слабом Эхе: и о словах, данных не в малой или большой зеленой комнате, а между двумя, во сне, заученное утверждение: «Ракета со стабилизатором вращения ориентирует ось вращения под прямым углом к плоскости видимой тропы Солнца».

Значит, возможно, Имп Плюс мог бы сделать пару вещей, чтобы остановить или раскрутить обратно прыжок или кувырок этого кораблекрушения без подводных рифов – если бы он мог вспомнить, где работал его бортовой пространственный стабилизатор.

Его: поскольку это была одна из экспериментальных операций, которые, подобно Концентрационной Цепи или обмену СО₂ на кислород и глюкозу, использовал сам Имп Плюс. Ручная поддержка автоматики. Поддержка. Ручная. Он думал, что смеялся вибрацией хряща вдоль морфоген-оси. Ручная О Ручная. ОР₂.

Ручная пыталась зацепиться: он услышал, как вдалеке застучали костяшки через четырехпространственную решетку смеха. Смех, и не только его, но когда он задумался, чей же тогда, он увидел впереди песок и жару и больше песка, преломляющего части того, каким он раньше был.

И затем произошло два события. Первое – если оно было первым – этот полный бросок кручения и пинка, защемление и кувырок кругового вращения вернули к тому, что подтвердило, что это скольжение сквозь сломанные орбиты не было завершенным: поскольку то, где он сейчас находился, было равновесие: уникальное равновесие, преломившееся сквозь его все более и более строгую форму – равновесие, которое дало тому забытому, скованно волнующемуся буротвестню, наблюдающему сквозь окно – в то же время дало всему ему – твердый взгляд на облачно-крапчатое с синевой вдали с ее зазубренной точкой, видимой, как толчок сквозь разлом в облачности однобокого полушария, которым (придумав такое термин для облачно-крапчатого), как он увидел, оно и было – таким образом видя его, он поименовал его тем, чем оно было: выпуклой Землей.

А второе, он видел, что, теперь спокойно двигаясь по орбите, ИМП теперь прекратил. То есть, кручение.

Встряски и прочее.

О коем прекращении он известил Центр, хотя и видел, что это видение значило: что то предыдущее равновесие, выделяющее вид выпуклой Земли и еще более странное завершение того, что подтвердилось внезапно, частично в диком сжатии, скручивающем броске и пинании с его яркой оболочки синхронной орбиты, не имело ничего общего с настоящим прекращением, которого ИМП сейчас достиг на скорости не только выше прежней в 1,9 синхронной орбиты в 22 300 милях от Земли, но выше 2,4, которую он давал Центру на случай подслушивающих, никогда даже не задумываясь, что Центр будет действовать так, чтобы не только маскировка мгновенно стала реальностью, а все еще высокие скорости, которые угрожали ему Землей и приносили новые циклы темноты и света, разделявшие вновь и вновь разы до тех пор, пока Центр не поступит и не удалится как пульсация импульсов.

Он не мог думать. Или не так как раньше. Так как Центр спрашивал, какое кручение подразумевал Имп Плюс, и вновь и вновь запрашивал завершение проверки Частоты с позывными Операции.

Но затем Центр спросил, как Имп Плюс стабилизировал положение ИМП.

Имп Плюс утвердился в том, чтобы думать, как раньше. Думать о том первом равновесии: оно продолжалось: оно, казалось, вращалось в противоположную сторону внутри Имп Плюса, вызывая в памяти течение, спадавшее по ткани веретен по середине верхнего течения, хотя когда кувыркание прекратилось, равновесие удержалось; так что он подумал бы, что оно было отсоединено от остатков, цепи или решетки его самого, если бы этот баланс не был решеткой. И также не отделенной от грядки, берегов, костей, поля и отвердевающего светил, от которых оно казалось отсоединенным и отклоненным.

Но кости и Центр не позволили бы ему думать, как раньше, об этой прекрасной гироскопической норме, которую он сделал сам среди бывших сотрясающих кручений. Но сейчас он видел то, что было тем, чем были диаметральная морфоген-ось и зачехленный солью позвоночник ложнобуротвеса: они были костью.

Хотел ли он возвращения встрясок, чтобы установить движение этих костей-линий, которые пересекались, но вне центра, поскольку центра у него не было? Такое кручение вновь показало бы, насколько свободным от всего было его новообретенное равновесие. В то же время, если посредством пребывания в равновесии он мог бы тогда оставить кручение, чтобы пнуть себя с одного за другим лестничного проема разорванных орбит, все равно кручение, бесспорно, прекратилось бы; и запросы Центра, подобно тени, ходили вокруг этого неизвестного, и пока они ходили также вокруг того, что Имп Плюс видел сам: что вопреки тому, что говорил Хороший Голос, пространственный стабилизатор не был под сдвоенным управлением.

Центр раньше планировал иметь полный контроль.

Но он не сказал Центру сейчас ни о том, что положение было под сдвоенным управлением – ни о том, что не было. Он пытался думать, как раньше. Он пытался рассмотреть уравновешенные моменты силы, составляющей внутреннее равновесие – то внутреннее и умноженное деление спиралей, которые также стояли неподвижно в своих, не менее дышащих, косах. Опять же, пытаясь, как прежде, он терял Центр не больше, чем мог высвободить кальций и фосфатные соли из белковых волокон, из которых были сделаны кости, не больше, чем освободить эти две выравнивающиеся кости его самого от разницы между их концами. Он должен был начать по-своему, но знал, что получится, и частично потому, что начало было не сейчас, а намного раньше.

Он отметил время следующей важной передачи:

ИМП ПЛЮС КАП КОМУ. НЕРВНЫЕ ВОЛОКНА СКЛОНЯЮТСЯ ОРИЕНТИРОВАТЬСЯ СХОЖДЕНИЕМ В ЦЕНТРАХ РОСТА КОТОРЫЕ АКТИВНЫ. ЗРЕНИЕ УПЛОТНЯЕТСЯ К МЛЕЧНОСТИ И КОСТИ, КАП КОМ, НО НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ НАЗАД ВЫПУКЛАЯ ЗЕМЛЯ БЫЛА ВИДИМОЙ ИЗ ОКНА ПОСРЕДСТВОМ МЕМБРАНЫ БУРОТВЕСТНЯ. ТАКЖЕ ВИДИМЫ НЕСКОЛЬКО ЭЛЕКТРОДОВ НА ПЛАВУ, КАК И ПЛАВАЮЩИЙ КОЖУХ МОЗГА.

Он отметил время окончания этой передачи, как раз когда один из новых циклов темноты окутал Исследовательскую Межпланетную Платформу. Но дрожания, отвечающие с Земли, обогнули несущиеся волны темноты, и у него бы в конце концов вышло по-своему, и он думал бы, как и прежде, независимо от того, что у него было по-своему.

Он пропустил Солнце. Он видел песок. Он видел, как отражатели окопались, удерживая Солнце среди песков – разделяя и умножая Солнце. Он видел, что Центр разделился.

Таким образом, раз он знал бы сам, то Центр должен знать его.

Он бы на самом деле не видел, как дотягивается до Центра, но мог бы видеть себя, как разделяет Центр. У него была сила, которой не было до этого, и о которой он не знал; но у него не было той прежней податливости.

Он чувствовал это и во время света, и в темноте. Он, как ему виделось, за последнее время прошел сквозь много темнот – более короткие темноты его более низкой орбиты. Но затем через эти более частые темноты он почувствовал, как чужие импульсы входят в плавающие щепки. Щепки висели, как беспламенные свечи, их длина освещалась Имп Плюсом – звездными лучами чешуи полипов, которые по всем его зрительным мембранам, завитками и ниспадающими шипами, желировались в рог.

Он не знал, как долго длились циклы темноты.

Хотя как тогда – если он, кажется, каждый раз не знал, как долго мог Центр продолжать принимать и отвечать ему перед тем, как между ними наступит новая темнота – как он отмечал время окончания передачи в той точке? Он отмечал время больше, чем один раз, как он сейчас видел, или его видели. Его видели.

Его видели малиновые мерцания, которые он описывал Центру; видели – или не видели – глиальные и нейронные клетки, которые уже не регрессировали в глиобласты и нейробласты, чтобы потом размножиться в еще большее и большее количество нейроглии и нейронов; видели по теперь уже гомогенизированным останкам того, что он мог описать Центру, как некогда центральную, некогда пламенную железу; видели – или по крайней мере удерживали – среди других, замедляющихся элементов по янтарному отблеску Солнечных кос, которые двигались, не снижая скорости, среди его субстанции: его субстанции, которая сама уже не смещалась, кроме как для того, чтобы выдыхать спиральные волны вокруг своих кособоких границ. И их казалось столь же просто описать Центру, как сложно их бредущее происхождение – и еще сложнее собирание в их функции вялости ложношири, мысли о прыгающем буротвестне и длительном наклонении толчков морфогена.

Но две кости же! Что они делали в своей свободной, однобокой Х-образной форме, и куда они делись? У них были отличающиеся концы.

Солнце вернулось, совершив оборот.

Каким бы ни было положение ИМП по отношению к Солнцу и Земле, два конца перекрещенных костей Имп Плюса лежали поодаль от единственного окна, и два других лежали в его сторону.

Внутри горячей и все более горячей капсулы он видел, что окно переменилось. Одна ясность вытеснила другую, которая ускользнула подобно дождю.

Он пытался рассказать Центру о ряде (да, о ряде) всего. Что такое да? Он чувствовал впереди себя, не находя слов, то вне всех прочих описаний, о котором он должен сообщить Центру. Но Центр никак не отреагировал на бредение или морфоген, ложноширь или буротвестень, уровень воды или некогда пламенную железу – хотя малиновые вспышки, говорил Центр, могли быть всего лишь воспоминанием или трассирующими частицами из космоса. Центр так часто спрашивал об орбитальной скорости и позывных: пока, сквозь эти слова с нервной Землей, которые были более пустыми, чем тишина, Имп Плюс не увидел – и малиновый вспыхнул как только он увидел – тот чужой или невидящий, как Центр, должно быть, о нем думал. Центр, должно быть, наконец спросил: Какой рост, Имп Плюс, какой рост?

Непрямой вопрос, разделенный вопрос, поскольку Центр полагал, что передача от Имп Плюса принадлежала чужому исследователю. Но свыше роста разделение взгляда было бы еще большим. Хотя если бы Имп Плюс думал так, как раньше, в таком случае он также заставил бы разделенный Центр его увидеть.

И сейчас, исследуя это разрастание того, что центральная нервная система Земли назвала точным движением, малиновый пришел двойным, выровненным вдоль обеих костей, до самой точки их перекрестья. Но из этого креста он так подпрыгнул в одиночку, что рассек оставшееся пространство между длинами морфо-позвоночника, идущими к окну, и завитым ложно-буротвесом. И он знал, что расскажет ему то, что, не знавши, знает – но это он не полностью возвратил. Для чего малиновая линия – бечевка – моток – пылающая – растаявшая во взгляде (или это было существование?), продолжалась, он не мог сказать, как долго; так как, кроме того, что уже подмигнув красным там, где морфоген-наросты присоединили внутренние бредения к внешним, она длилась, в его щипающем прикосновении к ней, независимо от того его внутреннего предчувствия ее в тот момент, когда малиновая вспышка сначала стала вилкой, а затем соединенной линией, бечевкой и скруткой, которая, если приглядеться, постоянно расплеталась и заплеталась, и была кусками и зияниями себя, в которых, если бы в этом была какая-то суть, Имп Плюс мог бы взглянуть на безграничное разъединение.

И даже без микровзора он видел некий конец. Тот был настолько увеличен, что он вновь знал, насколько мал. Даже каким маленьким он был давным-давно под высокой широкой крышей. Ее внутреннее пространство было изрезано и покрыто бороздками, уровнями и крючками. Крыша, чей пол был под ногами. Осматривая в ИМП свой цилиндр – едва ли «Платформу» – он слышал, как Хороший Голос сообщил ему его точную высоту, и услышал, как голос ответил, что точная высота была грубо (как и сам голос) с его рост.

Но какой конец или конец чего был увеличен? И что заставило его вообразить, что он помнит то малиновое? И подобно недавнему странному отмечанию времени его важной передачи, он мысленно разобрал себя от одного конца его до другого посредством того, что его сплетения, расплетения, послабления, натягивания, скручивания, раскручивания и вновьрекручивания освещали – и посредством его происхождения и того, что было позади.

Конец чего? И вдруг непредвиденный конец: мысли о том, не сделал ли он ошибку, отдавшись Проекту. А что если бы он отказался, а затем выздоровел и вновь отрастил все целиком: или по большей мере проталкивал себя повсюду без кожи иди мозга; или, безногий, жил на своих пальцах: или продвигался по нормальной Земной жизни без головы, словно неся черную дыру в последнюю ночь: или как фигура, которую он где-то видел, с дырой в ее средней части, скошенной как обивка у краев, так что это казалось отсутствием подушки. Но если на Земле он бы восстановился от облучения вместо того, чтобы ожидать сейчас в мозге Центра зону посадки, он бы все равно не вырос.

Разве что постарел.

Но насколько постарел?

И он же был не стар?

Центр не отвечал на его данные. Центр должно быть думал о том, о чем и полагалось. О том, как он жил здесь, что он делал, чтобы раздобыть воду и еду. Центр мог быть таким же тихим сейчас, какой однажды была растворяющаяся темнота. Центр, должно быть, думал то, что мог о том, что делало Солнце с водой и мозгами. Но не был ли Центр сумасшедшим? Был ли Центр преобразованным? Имп Плюс не знал сумасшедший; но Имп Плюс думал об этом, когда какое-то время назад Центр сказал то, что Имп Плюс уже знал: именно это Центр и скажет, хотя теперь Имп Плюс редко слышал слова прямых сообщений: КАП КОМ ИМП ПЛЮСУ, ЧТО ТАКОЕ ЛИЗАНИЕ? ЧТО ТАКОЕ ЛИЗАНИЕ? И ЛИЗОК ИЛИ ЛИЗКИ? МЫ НЕ СЛЫШИМ.

Он говорил Центру (давным-давно), что пламенная железа рассеялась, была слизана и поглощена, и гипоталамус тоже– то, что он им считал – со своим множеством управлений – или то были силы – болью и удовольствием, холодом и жарой, аппетитом.

Но отсутствие ответа со стороны Центра не было причиной, почему он сейчас не сообщал о том, что высветили ослабление и напряжение малиновой пряди. Причина этого держала его между собой: таким образом было определенное сходство между видением и им самим. Поскольку в дыхании излучения из ослабления и расплетения малиновой пряди, или дыхания потом в ослабленном, полурастаявшем самосхватывающим возвращении пряди к своей тугой спиральной скрутке, он обнаружил великие колонии решеток, сейчас неподвижные, и увидел, что позволил своему спиральному движению ввести себя в заблуждение. Поскольку колонии были застывшей массой, высокая глыба решетки, отбелившая синее и зеленое, коралл, такой же бледный, как и странная сила давнишнего обесцвечивания, отмеченная в перекресте зрительных нервов, сейчас рассеянной вместе с пламенной железой и гипоталамусом, и всем остальным, в этой закрепленности. Эта закрепленность была в слоях складок конических бредений, складок продолговатых морфоген-наузлов и ложноширь-граней, складок буротвестня. Так как все эти четыре вида были сейчас жестким полупрозрачным напоминанием о их прошлой жизни, – они теперь не двигались; не двигались даже там, где оплетались вокруг верхних кабелей и также вокруг тех нижних трубок, в которых все еще было семенное движение, трубок, которых он боялся, так как они были в его мышцах, когда Центр посылал встряски.

Его клетки элементов были местом для движения – вот в чем дело.

Янтарные Солнечные косы были повсюду в его неподвижных клетках элементов; и сквозь эти движения он мог чувствовать, что клетки элементов были дырами, удерживающимися в решетке, и также были решеткой; но также реле местоположения для приливов Солнечных кос, которые теперь было труднее увидеть, хотя он не ощущал себя менее временным или ясным. Решетка была полем времен. Он был таким же движением, как и его место. И малиновый процесс излучающий (у него в уме?) из двух скрещенных длин кости, которая завивала жесткость наружу подобно свету, освещавшему великую решетку, проводя Солнечные косы сквозь дыры и в обход к краям себя, где равновесие, которое он должен заставить Центр понять, крутило свою гироскопическую норму кажущейся субстанции; но это была лишь часть цикла, так как потом либо Солнечные косы обратно всосал малиновый процесс, напрягающийся и вновь сплетающийся, либо они сами были причиной этого повторного винтового скручивания.

И все-таки оба. Оба. Слово повторились, поскольку он знал, что должен зацепиться за то, что бы оно ни было, за то, что выстреливало назад и вперед сквозь длинный эллипс новой боли – для того, чтобы увидеть, что же было внутри боли. Должен за это зацепиться. Или быть зацепленным. Должен зацепиться вопреки новому шуму. Пульсациям сообщений из Центра. Зацепиться или он его утратит. Утратит что? Хотя этого у него еще не было: или было: было, чтобы утратить. Или всегда у него было – даже до радиационного отравления на Земле: и сейчас в излучающий миг, за который он увидел затаенную массу понимания или скорее видел, что был затаенным пониманием, между Солнечными косами и эластичной прядью случилось другое: спирали бредения вокруг его краев постепенно угасли в закрепленность, закрепленную решетку, и он видел, что их контур питался этим действием воздуходувных мехов между Солнечными косами и малиновой прядью, которая, как он сейчас в бреши той бредущей жизни мог видеть, выстреливала вперед и назад, как и всегда: и он увидел на Земле новую зазубренную точку, но точку из частиц, которая увеличилась до его зрения, словно была решена прежняя беспорядочная задача по растворению тел на частицы для передачи их повсюду и преобразованию: но точка увеличилась лишь до сформированного, вынужденного молока долей, и это был Въедливый Голос, который вернул Имп Плюса к жизни. Центр позволил Въедливому Голосу вновь с ним заговорить, задать вопросы и обменяться данными, поскольку Имп Плюс, если он все еще должен быть больше, обязан знать то больше, которым он стал. И в ответ на передачи Въедливого Голоса по глюкозе, воде, росту и излучающее затравки, которые, как Имп Плюс видел, ему было чрезвычайно трудно продолжать двигать в их жаждущих решеток каскадах – он хотел сказать Въедливому Голосу, что у него имелось предвидение, да, предвидение: и он видел свое.

Но что-то вмешалось.

Сомнение по поводу великой закрепленной решетки самого себя?

Поскольку последний периметр движений погас.

Нет. Не сомнение.

Поскольку здесь, в этой решетке, чье трехмерное поле было обычным, и ему, как Имп Плюс теперь видел (еще одним измерением), тоже не доставало границ – здесь, в этой решетке, казавшейся нечистой лишь в движении, пришедшем к ней – движение уже не было жизнью животного, растительным или каким-то бредо-простейшим цепляющимся движением: но взамен было светилами, чьи части были разбиты обратно в струи потока, изогнуты и проведены в спирали спиралей этой решеткой его самого.

Теперь он был своей мыслью. Спинное движение Солнца и клеток зацепилось как зачехляющая встряска по длине решетки, затем было повсюду как заря позвоночников; где один позвоночник все еще двигался, как дальность луча.

Но обмен с Центром, который он предвидел и заставил стать реальным, начался сейчас как раз в тот миг, когда он завладел тем, что, как потом узнал, тоже предвидел, но не мог сказать.

Поскольку ИМП сейчас бросился в свободное падение со своего нового пути и вновь выпал в свечки кручения.

Тем не менее, эти без тряски.

Хотя затем Имп Плюсу захотелось, чтобы они были.

Его мысли вертелись вокруг прекрасных слов, которые пульсировали и проходили между ним и Въедливым Голосом на тихоокеанском острове.

Но что пнуло форсунки и отключило пространственный стабилизатор? Имп Плюс должен был спросить. Поскольку что бы ни сделал Кап Ком, чтобы растянуть перигей ИМП ниже, а затем еще ниже к некой зоне посадки в беспокойном мозге Кап Кома, Имп Плюс чувствовал, что он был именно тем, кто это сделал и сделал это через полупроводник, которым, как вновь стало понятно, он и был.

Сделал что?

Стал тем, что предвидел.

Или пытался стать. Он ведь пытался?

Он видел меловой эллипс, Землю одним фокусом, другой – пустой, но там же, Въедливые частицы касались пальцами зеленой доски.

И затем частицы Въедливого Голоса соединились, и Имп Плюс увидел Въедливый Голос, как будто это были его частицы. И Въедливый Голос сказал: КАКОЙ РОСТ ИМП ПЛЮС, КАКОЙ РОСТ?

12.

Потому он начал отвечать и спрашивать. И пока ИМП крутился, кувыркался, вращался и входил в меньшие орбиты, Имп Плюс разговаривал со знакомыми овалами Въедливого Голоса.

И не зная, с чего начать, он употреблял старые слова, которые употреблял Въедливый Голос. Иногда слова, которые Въедливый Голос лишь собирался употребить. Но еще удивительней во всех этих миновавших словах было то, чего им не хватало.

Намного больше, чем того, чему слова были равны.

Имп Плюс ощущал повсюду. Если он не желал рассказывать Центру, что то, что изначально было телом, выросшим как морская звезда безротой гидры, казавшимся теперь чем-то другим, а не телом, желание постепенно превратившееся в неспособность, которая в свою очередь была лишь тенью, отброшенной его чувством, что он мог сохранить то, чем, как надеялось Солнце, они могли бы стать.

Он устремлял свой взор в будущее; и затем – уже там – оглянется назад от всего того полуувиденного, чем он стал. Чтобы обнаружить, что всем тем словам, что были лишь картинками, также не удалось передать то, на что слова склонялись указать, как и наново собранные тела-частицы были не тем телом, которое Имп Плюс однажды делил с Въедливым Голосом. То есть двумя телами, но подобными. Сейчас – столкнувшись с вопросом Какой рост? – Имп Плюс не знал, с чего начать.

Но он узнает, чем он стал – не наполовину, а полностью.

Поскольку чтобы знать, что было его, он должен знать то больше, чем он стал. Поэтому он разговаривал с Въедливым Голосом, пока Въедливый Голос отвечал вопросами и ответами. Это лучше, чем то, что раньше поступало от Центра. Поскольку затем Центр сказал лишь, что малиновые вспышки, сейчас прядущиеся и распрядающиеся, могли быть трассирующими частицами из космоса. Но сейчас Въедливый Голос пошел дальше, и Имп Плюс отвечал, что хотя иногда он лишь догадываться, что если ИМП был горячим, да, когда малиновый усиливался, так же происходило и с жарой. Въедливый Голос—

Это был Въедливый Голос, Въедливый Голос, каким он, должно быть, и был, но видимый лишь сейчас: Имп Плюс узнал из-за запомнившейся подробности о сальмонелле, но больше из-за того, что он видел, как Въедливый Голос сейчас растворился в молоке частиц, выстреливающих в устойчивые, прерванные овалы, борющиеся, но выстреливающие, словно Въедливый Голос поймал некое излучающее движение, изначально приведшее Имп Плюс к «Путешествовать по свету налегке».

Он хотел сказать и спросить: вваливающаяся или вываливающаяся боль у Въедливого Голоса, и также сказать, что сквозь длинный эллипс новой боли мысль выстреливала назад и вперед, и за это нужно было держаться. Выстреливало между ИМП и Землей. Но он не нашел бы слова равные этому или сердцевине этой силы, бывшей (или бывшей внутри) засасыванием дыханий, держащих поле, бывшим предбудущим таких же дыханий между малиновыми прядями и Солнечными косами.

Новая боль не была жжением, но он хотел ее утратить. Утратить ее так же плавно, как и глюкозу, сверкающую в струях вверх по трубке из растительных грядок. Но, рассказывая Въедливому Голосу об этом движении глюкозы, он знал, что новая боль обещала еще больше напомнить о себе. И Имп Плюс видел не только то, что Въедливый Голос должен спросить, как он видел; он видел, когда Въедливый Голос спросит. Но Имп Плюс видел, что для потери этой боль, он, возможно, должен утратить также шанс, что она возникла из использования этой силы, выстреливавшей вперед к разделенному Центру и назад, как из действия между Солнечными косами и малиновым. Это действие было больше, чем веяние и сосание Солнечных кос и винтовое повторное скручивание в малиновом процессе: действие включало также великую решетку, чья закрепленность была прекрасной там, где свет продумал сквозь нее свой путь, приглашенный, неприглашенный, но не напрасный. Поскольку этот свет, бывший новой болью и новым лучом, колеблющимся между тут и Центром, а также здесь и сейчас расчесывающий клетки решетки во взор, чувство, постоянную перемену, чьи формы движения частицы провели язык сквозь ботинок и огонь сквозь слезы, рискуя всем тем, что, как думалось, он утратит, но сейчас видел то здесь, то там мерцающим значением, чья сила была их последней утратой.

Эти волны взаимного света просеивали одна другую, подобно дождям, нарисованными горизонтальными ветрами. Дожди он знал– но когда попытался объяснить, то остановился, не начав. Этот свет, имевшийся у него, или в котором имелся он, завеял в краткий взгляд клетки решетки, так, что они ощущались скорее многочисленными формами, а не венами линии, не тем более лучом, который также исходил бы здесь из них к Центру и обратно, как бестелесный позвоночник.

В одной точке в этих многочисленных формах Въедливый Голос наблюдал за тем, как глюкоза оставалась на максимуме. Что значило (по наблюдениям Въедливого Голоса), что глюкоза вырабатывалась в немыслимо большем количестве, чем можно объяснить любым известным фотосинтезом: Теперь предоставленный процесс был новым (как наблюдал Въедливый Голос) фокусированием в независимые параллели струения, где кислород и глюкоза проходили бок о бок вверх по трубке, ведущей к мозгу – и все же, если бы что-то произошло с глюкозой, это, скорее всего, выгорело бы в кислороде, чем стало бы больше.