Текст книги "Плюс"

Автор книги: Джозеф Макэлрой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Сквозь дни и ночи синхронной орбиты, что придерживалась Земли, как круговая стрелка придерживается циферблата, приделанного к ней, Имп Плюс раньше боялся Земли; поскольку мог утратить дыхание так, как утратил вес. Невесомый, он тогда рос все больше и больше.

Больше невесомым? Все больше слов поступало отовсюду. Местоположение. Cada.[6]6
  Каждый (исп.).


[Закрыть] Templadas. Однако поступало от местной ложношири, разделяющей и разделяющей бесконечное пространство из опускающегося электрода туда, куда его нацелил буротвестень.

Невесомый, он набрал. Как и бактерии сальмонеллы много лет назад, что размножались быстрее невесомыми.

Но он до тесноты заполнил капсулу самим собой, и хоть Въедливый Голос создал больше пространства, отговорив Хороший Голос от дополнительного веса бортового видеомонитора, Имп Плюс знал, где он наберет вес: Земля даст ему вес.

Поскольку, если бы Земля сделала его меньше, все-таки если бы Земля его тогда не вычла, рост был бы нулевым.

Вычла его из себя самого. Разделила его на себя. Но выбрала его, потому что он выбрал себя.

Проект достался ему, потому что он достался проекту. Известное к известному. Стать его ультрарадиусом, описывающим неизвестное известными. Описывая эллипсы, выделяющие молоко Солнца и спиральные косы, и морских птиц, отражающих тени, что в теплый день вспыхивали малиновыми дротиками, но вспыхивали нечасто холодной ночью, которая сейчас опять настала как пульсации деления, мешающие спуску щепки.

Пока буротвестень не должен запросить это деление: и блеском новейшего конуса или дельты, разбрызгивающих заряд сквозь него из открытого провода (и на вид не отличаясь от заряда, выпущенного химическим током, впрыснутым между нейронами), и подобно жизни, для поддержания которой он сказал себе, что не нуждается в капсуле, способной менять размер, – буротвестень затем проследовал с помощью теперь прочно-стиснутых морфогенов, чтобы прицепить щепку обратно на место в заряженной поверхности.

Поскольку в то мгновение Имп Плюс уже видел повсюду то, в чем отражалось отражение бредущего буротвестня. Это было его находкой. Его открытием.

Центр говорил слова. Слова, которые он уже слышал. Сам голос достался в память – подслушал? передал? разделить каждое-ПОДТВЕРЖДАЮ ИМП ПЛЮС В ЧЕМ БУДЕТ ПРЕИМУЩЕСТВО КАПСУЛЫ СПОСОБНОЙ ИЗМЕНЯТЬ РАЗМЕР, И ВНОВЬ ПРИВЕТ ИМП ПЛЮС ВЫ БЫЛИ НА МЕСТЕ ДОЛГО НЕ БЫЛО СЛЫШНО. ДУМАЛИ ВЫ НАС ПОКИНУЛИ.

Но что было его открытием?

Морфогены выставили из буротвестня большие пальцы, непротивопоставленные, негибкие и вместе, и они также конвульсировали буротвестня. Имп Плюс чувствовал симметрическое отвердевание в буротвестне с морфогеном, но также в том другом буротвестне, что снова был над растительными грядками и в других темневших формах. Он сообщил о показаниях датчиков кислорода и глюкозы как стабильных и об отсутствии недолжного скопления СО₂. Имп Плюс думал, что ответил Центру, не выдав Центру свое открытие.

Открытием была вода.

Он припомнил, как говорил вода, видя, как вода падает, настолько плотно связанная, что, хоть она и сплющивалась в диски, но била землю, как бомбы. Но открытие было больше того, в чем отражение было отражено; то было открытие времени: времени истекшего, времени возможного. Времени впереди в солнечном ветре, от которого не было укрытия.

Бредущий буротвестень обнаружил длину своей мембраны поблескивающей не в пластиковой крышке над водорослями, а в воде.

Суета, поступил растворившийся голос из соленой воды Земного моря.

Не этой воды. Эта вода была открытием Имп Плюса. Вода.

Вода настолько глубокая, что он впервые задумался о том, как мало от него осталось, когда стало слишком поздно отвечать тому голосу из открытого рта: Суетное животное.

Вода к тому же глубокая, учитывая все плотные часы, проведенные здесь в сезон пространства, который Имп Плюс припоминал, как затмение Земли.

Запросы, насколько давнее действие фермента в хлорелле. Запросы, которые теперь выглядели как проверки просто-напросто на бдительность чудака, брошенного с шансом оголодать. Время теней, больших, чем птицы. Тел, больших, чем тело. Смещений настолько новых, что не было слов их выразить. Поэтому он лишь отвечал великому Солнцу каждый день и отвечал при работе растительных грядок в ночное время, а виды и сети общинных и независимых люменов менялись сквозь темноты, что, в свою очередь, заменялись люменами.

Но времени возможного. Так как Проект ПС тогда запустил его с водой, какой хватило бы лишь для того, чтобы дать растениям шанс на сражение за то, чтобы их исследовали лучи. Солнечные лучи, свободные от давящей пленки Земли, однако тонко зарешеченные новыми гигантскими молекулами, построенными специально для этого минерального окна ИМП.

Лучи также большие, тяжелые и неизвестные.

Но вода. Сколько ее могло быть спустя сколько времени?

Буротвестень восстановил щепку и перед тем, как он вновь нашел свою грядку, щепка уже говорила.

Запрашивая и снова запрашивая Имп Плюса проверить кислород. Будто бы у Центра не было своей телеметрии. И запрашивая Имп Плюса, словно почти многие годы или дни и дни не запрашивала о частоте и орбите.

Но перед тем, как Имп Плюс смог сказать СИНХРОННАЯ или услышать, как Центр сказал ОТКАЗ ИМП ПЛЮС, ПОВТОРИТЕ ЕЩЕ, и до того как Имп Плюс смог припомнить, что маскировочная крыша орбиты вполне отличается от синхронной, и до того, как он смог сразу увидеть, что Центр подозревает чужого исследователя, Имп Плюс увидел, что несколько мгновений назад он передал рутинные показания глюкозы и кислорода даже раньше, чем буротвестень и его костлявая хватка вживили щепку. Щепка уже разместилась над своей грядкой в стороне от потокового конуса неплотной энергии, выходившей в субстанцию его самого, для которой у него еще не было имени, но которая, как тот, кто припомнил ультрамикроны и ограду с красным знаком, извещающим его, что он умрет, как он додумался, была решеткой, выступающей кристаллом в солнечных элементах-клетках, установленных снаружи. Слово было решетка, он тогда получил его все заново и сейчас, так, что оно направило его к Земле.

Он хотел держаться поодаль от ограды. Однако она ничего не могла с ним сделать, поскольку он уже был оградой.

Он должен увидеть воду. Он должен войти в нее. Он должен быть в растениях. Видеть, что там уже сделало Солнце. Он упорствовал в этом. В этой мысли. О том, что Солнце уже спасло его, как он и планировал.

Его части по-прежнему посылали малиновый сигнал, но не часто. Но они не увеличивались в размере. И они собрались в состояние, какое не походило на движение; однако это могло быть, потому что, не больше, чем он мог переформировать частиц того гипоталамуса, что назвало Слабое Эхо, мог ли Имп Плюс хотеть отозвать из мультивзора; и в одновременности мультивзора, казалось, присутствовав элемент движения, который поочередно, казалось, держит объект своего фокуса неподвижно. Но в его частях было движение. Он знал, что гипоталамус, который сейчас утерян в его субстанции, раньше был набором управлений: и был ли этот набор тогда в процессе растворения или же тонко распространялся? Движение в его частях было спиральным смотрел ли он пристально на растительные грядки или нет. И медленнее, словно его сложный глаз навелся на то, что он лишь частично знал, что хочет. Это было тем, что его натужный микровзор изучал, и оно само было тем микровзором. Он вспомнил уставший. То было нежелание продолжать, и он раньше был им какое-то время перед запуском.

Это было, когда он измыслил себя той оградой.

Или оградой, которой ему суждено было стать.

Поскольку это он тоже измыслил. Хотя потом это было – он был – решеткой, через которую продвинулся персонал Проекта. Он прежде думал так из-за места между большей и меньшей зелеными комнатами, места, где он прилег и выпустил управление. Чтобы заснуть с голосом ни Въедливым, ни Хорошим.

Голосом, говорившим, что делать: во время запуска, вывода на орбиту, на орбите. Впечатляя его решеткой действий, чтобы отзываться эхом не себя, а Проекта. Но больше решеткой с блестящими узлами у каждого угла перекрестья: решеткой, по которой проходили туда и сюда.

Поэтому он дал этому произойти и обратился к параллельному: ограде с красным знаком о высоком напряжении.

В обороте этом он не понимал, почему задержался на той ограде, поскольку оборот говорил ему, что он умирает. Он не знал умирает. Но когда голос дал ему подняться вновь, он почувствовал расщепление. И теперь Центру, который не видел никаких преимуществ в увеличиваемой капсуле, он не объяснил бы, что даже после программирования он вовсе не жил припеваючи, его охватило затаенное расщепление: то была ограда ужасная в своем обещании: своем обещании его использовать.

Два обещания. Одно, если он послужит оградой. Одно, если нет. Что мог знать Центр о такой ограде? Для Земли Имп Плюс мог с таким же успехом быть одним из тех старых экспериментов с сальмонеллой.

Он уставился в воды растений. Обратно же пришло желание части: желание, ничто не составляющее, кроме того, что с ним уже стало, – сегмент плазмы, повернутый словно локтевой костью, – секция плазмы, затененная до обесцвечивания, но с кожей, очищенной от чешуи, которая, как он видел, была клетками, выросшими к поверхности; щепка свечения, мембрана ложношири, посылающая мягкий свет после падающего лика Солнца, у которого она прежде научилась. Среди этого состава жажда кругов сообщила, что центры уже вернулись. И затем вместе с огнями, бегущими вниз по трубке к растениям из кожуха, он увидел, как картофельные формы посверкивают и падают из чашечек водорослей, уже не зеленых сине-бурыми вечерами, какие сплавились наружу с днями в поле. И поле было им, выросшим не до какого масштаба, кроме альфы великого Солнца, затеняющего тягу всей магмы под Земным Центром.

Но если чешуя была непостижима и утомительна, то форма выглядела так же, как энергоустановка в форме картофелины, которую он прежде обнаружил в клетках того, что было его мозгом. Силовые энергоустановки, называемые митохондрии, уставились сквозь шафрановую цитоплазму и чехлы глии, сверкающие платиной, и каждая энергоустановка выдыхала тропу частиц сквозь запоры света. И здесь сейчас в растениях, что на вид были все той же картофельной формы. Но, стало быть, а если бы он и Солнце соединили энергетические установки его клеток с энергетическими установками водорослей? Каждая картофельная форма с двумя мембранами, внутренняя свернута внутрь.

Но складки здесь отличались от тех, что были в митохондриях мозга. Эти складки лежали глубоко внутри теней каждой водоросли, каждая складка, подобна жабре того микронезийского моллюска, некоторые из медленных складок уплотнились в мешочные диски, уложенные так, что Имп Плюс, пристально глядя сквозь мембраны и внутренние ванны вялотекущего тканевого покрова, обнаружил не просто те заряженные тела, которые видел катящимися вниз по одной из трубок, переплетенную в оболочку орбит, одной меньшей, зажатой между двумя большими.

Он обнаружил потом, глубоко внутри тонкой пластины штабелей, тела, которые, стало быть, он знал, что выискивал ранее. Поскольку они были идеей зеленого, которую он так давно думал про себя, что у него почти была сила забыть имя тех тел, которые, как он видел сейчас, были действительно сине-черные, словно потому, что Солнце ушло. Но темнота здесь внизу была другим светом, не просто рукой и лицом Солнца за работой в вечерних сообществах себя. Поскольку темнота эта здесь глубоко внутри хлоропластов картофельной формы была люменом силы, такой же необходимой, как вся их дневная работа. Поскольку через полуфлюид, что омывал складки и их уложенные диски, Имп Плюс видел, как нечто капля за каплей выокругливалось и осуществлялось в потоке независимой пульсации, и видел, что это был тот же сахар, которым он жил и какой качал сквозь свою систему, и увидел снова среди одного поля излучающих частиц, что его желание было увидеть эту сладость и даже больше. И то больше, кем он был и что видел, было больше, чем он раньше желал. Поскольку картофельная форма лежала также возле ботинок из желтой кожи, а также была каплей, что поднялась над гребнем, склонилась вдоль волоса и дугой изогнула тысячи миль в огонь, чьё лицо – его – дало свет другому, влажному от неудачи.

Картофельная форма энергетической установки хлоропласта водорослей не была первой картофельной формой, поблескивающей на листке и падающей в воду. Эта картофелина, которая падала, была водой. И оно было тем, что делало капли-мишени систематизированными кольцами, картографируя (словно чтобы связаться позднее) нутро с другими картофельными формами в хлоропласте листка, который он подготовился помнить или был подготовлен голосом, который слышал, чтобы помнить, – кольца каждой сине-черной молекулы, державшие идею зеленого: концентрические кольца, однако, видимо нет, как и та молекула в сердцевине хлоропласта. Поскольку у молекулы был хвост.

Градиентное склонение. Желание, содержащее завернутые внутри него самого грядущие радиусы.

Это было прекрасно, как лицо, которое плакало где-то на полпути между автомобилем и ботинками из желтой кожи у огня. Но он тогда сказал Ты прекрасна еще и другому лицу – открывшему ему сладкие створки своего рта, сказавшего «Суета» и засмеявшегося.

Центр опять спросил об орбите и скорости. Имп Плюс видел, что Солнцем, растениями и желаниями, отделившего его даже от воспоминаний, разработанных для принуждения этих желаний к работе, он вырастил воду. Он вырастил воду для поддержания субстанции, которую также вырастил он.

Но его взор удерживал его, как и костяные узлы морфогенов, закрепленных вокруг Концентрационного электрода. Этот электрод был закреплен в серо-янтарной противоскладке на солнечном проводе.

Поэтому он должен видеть сквозь все то, к чему его взор присоединится и с чем сработается.

Быть притянутым между тремя размерами тела со всеми их бесконечно малыми вращающимися на орбите телами-точками в хвосте черно-синей идеи зеленого и того, что он обнаружил в водах и вверху в ветрах, сквозь который периодические капли таранили поверхность воды, чтобы установить там кратеры и центры, становящиеся окружностями. И то, что он видел, он видел раньше, но не прояснил для себя: а именно, что с Центром, обращающимся с ним сейчас как с каким-то чужим исследователем, он хотел лишь жить дальше. Однако ограда на Земле никак не желала уходить. Поскольку он и был оградой.

И так он знал, что два из тел в сине-черном хвосте заново сцепились в растительных грядках, чтобы стать водой; и что третье тело в сине-черном хвосте, хоть и изменившееся от своего внешнего вида в трубке к растениям, имело руки, словно валентности памяти, сообщившей ему, что это была меньшая промежуточная оболочка единицы, текущей в таком количестве к растениям.

Что, в свою очередь, сообщило ему, что крупная оболочка со своими руками и электронами – то были электроны – была тем же самым телом, какое помогало образовать воду.

Но не точно такое, как ныне-янтарные Солнечные косы, также текшие к растениям, которые после разрыва к кожуху растений разделились над и под водами. И ниже разорвали на части несколько связей – на части, вверх и вовне, понизив уровень воды. Но затем (с другим телом, не из хвоста сине-черной внутренней молекулы, а из его главной кольцевой системы) Солнечные косы увеличили обе части водной связи неизмеримо в объеме и заново сцепили их так, чтобы образовать из воды чистый прирост сети.

И он знал сквозь припомненную боль сетей заряженной ограды, что те Солнечные косы, которые так много сделали, некогда поступив с Земли, и раньше были Земными, даже если не в своих связях косы сейчас.

Но, не давая Центру то, что он хотел, Имп Плюс нашел обратную дорогу посредством задумчивой ложношири к предыдущей передаче. Этап за этапом. Как этапы в опытах: далекие непилотируемые опытные полеты к астероидам, вот в чем дело.

Для чего? Тормозной парашют сосредоточения зажало, уплотнило и замедлило его к тому, что он предвидел как твердое с одним и лишь одним числом гребней или покрытых коркой углов. Тем самым он ощущал опасность заснуть в задумчивых словах ложношири «Ятерьное деление». Поэтому он сказал Центру, что Центр был прав, что у капсулы, которая может увеличиваться, не будет никакого преимущества, поскольку, в конце концов, это не то чтобы какой-то старый эксперимент на Биоспутнике с сальмонеллой, которая размножается.

Но когда Центр ответил, что Имп Плюс еще не дал запрошенную информацию, Имп Плюс ощутил дальнейшую частоту в передаче Центра.

Словно запинка на размышление.

Имп Плюс не знал пауза. Он мог поинтересоваться о своих ограничениях.

Но затем передача и впрямь продолжилась, и во всем своем существе Имп Плюс обнаружил симметроидное увеличение, которое не было прежним ростом.

Это увеличение было результатом, но причиной слов, поступивших из Центра. Они поступили в знакомых пульсациях. Но они несли незнакомую связь. Но связь, которую, как он понял, он заряжен взять под свою ответственность, поскольку затем он вспомнил связь, и та была в его воспоминаниях о будущем, а слова несли голос, который он знал: ИМП ПЛЮС ПОМНИТЕ ДВА ВИДА САЛЬМОНЕЛЛЫ НЕ ОДИН. ДАЖЕ ТОТ ПЕРВЫЙ ЧТО РАЗМНОЖАЛСЯ В ТРИ РАЗА БЫСТРЕЕ ЧЕМ ДРУГОЙ НЕ ДЛИЛСЯ ВЕЧНО ИМП ПЛЮС.

Центр остановился и продолжил, но вокруг солнечного питающего провода возникло возмущение. Или скорее раньше было возмущение, а теперь никакого: КАП КОМ ИМП ПЛЮСУ ПОВТОРИТЕ ПОЖАЛУЙСТА ДАЙТЕ ОРБИТАЛЬНУЮ СКОРОСТЬ.

Эта вторая передача, казалось, разработана, чтобы покончить с первой.

Но связь вернулась. И с силой, которую у нее не было шанса иметь на Земле, поскольку она была неизвестна Имп Плюсу. Но сейчас ясна: ясна, как водянистая влага в Земном глазу, что привела воспоминание сквозь сахарные системы к микровзору.

Связь была нарисована на зеленой черной доске белым, как кость, мелом. Нарисована часто. Числами и словами. И эллипсом, который разговаривал. С двумя фокусами, одним не там, но одним – Землей.

Нарисована рукой, от которой Имп Плюс в дыму смерти отстранился, разделяя знакомую болезнь на знакомое желание, пока вместо умножения частицы болезни, казалось, растворились в решении продолжать.

Связь была с Въедливым Голосом.

Въедливый Голос уделил ему внимание. Провел инструктаж. Курил тогда, потому что не мог остановиться. Говорил дымом, который свел с ума Имп Плюс к громоздящейся головной боли, затем из зеленой комнаты на Солнце к телефону. Но Въедливый Голос тогда говорил из знакомой точки в знакомую точку без обещаний. Осекся о доброкачественном. Не как повторяющий Хороший Голос, который продолжал наступать в пустоту.

«Ты ведь не хочешь длиться вечно», – Въедливый Голос знал, как сказать, И: «В чем будет преимущество капсулы, способной менять размер?»

Может, Въедливый Голос знал тогда, что было у Имп Плюса в голове. Въедливый Голос привязывал себя к факту.

Связь была там на самом деле. Тогда Имп Плюс это знал. Но какая связь теперь?

Никакой, кроме вмешательства Въедливого Голоса посредством Центра, чтобы опять подвергнуть Имп Плюса проверке и убедиться, он ли там или чужой исследователь. Нет, связи были не там, а здесь. С Солнцем. С силой косы. Связи среди него самого.

Но лишь бы были связи, которых он желал, – в этом было дело?

Лишь бы были связи, в каких он нуждался. Альбедо, сказала ложноширь среди поворотов существа Имп Плюса, – сказала тихо или хрипло сквозь ресничные бахромы, медленно преобразуясь в структуры шафрановых солей – Альбедо, альбедо.

И из одного поступило прежнее давление, и Имп Плюс сказал себе, что, возможно, ничего из того, что он думал найти здесь, не было чем-то, а лишь воспоминанием из ветреных тормозных парашютов Земли: но эта мысль не была достаточно активной, чтобы растворить давящую коагуляцию – для этого использовали слово коагуляция. Но это было словом Центра. Он набирал некоторые слова Центра, которые сами напрашивались на использование. Но для чего?

Но затем в давлении и перевернутой пропасти безразличия, коагуляция, что, подобно дальнейшим процессам, замедлялась, отвердевала и густела вокруг, закрепляя его от функции по нечто с покрытыми коркой углами, собрала и перенесла застопорившееся присутствие Солнечных кос в свет, который сейчас глубоко внутри растений открыл хлоропласты. Которые Имп Плюс видел настолько хорошо, что видел электроны и дыры. В спешке. Обещанное перемещение, которое, казалось, позволит ему выйти за пределы ИМП, чтобы увидеть, как Солнце бьет в фотоэлектрические элементы-клетки в солнечных панелях и выводит электроны из этих элементов в цепь энергии.

О которой Въедливому Голосу было необязательно сообщать Имп Плюсу. Так как Имп Плюс раньше был кем-то. То есть тем, кто знал ультрамикроны.

Две ложношири под прямым углом пытались растрястись влагой. Продольные драпировки откристаллизовались прочь от шафранового к обесцвеченному, как у давно развеявшегося перекреста зрительных нервов.

Но ночное тепло поступило не от подобной забавы. Тепло наталкивалось на эту, теперь почти полностью внутреннюю спираль, ныне настолько постоянную, что не возвращалось, потому что никуда не исчезало.

Оно должно было уйти куда-то: или никуда не уходить, разве что в «Ятерьное деление» ложношири. Он не мог избавиться от рыбы. Скопа на побережье падала камнем и ее кратко затягивала под воду ее жертва. Видение Имп Плюсом бредений ускорялось или бредения замедлялись так, что они были закреплены, минуя таким образом двигательные – и минуя цвет – функции, а затем вновь призывались в новое твердое тело. Определенные бредения – по крайней мере, внутри себя – двигались, как окружности, в одну сторону; определенные внутренние диаметрально уже двигались в другую. Ряд морфогенов, больше, чем, как он думал, у него было, склонялся через две или три ложношири (точно две или три), сросшихся вместе ближе, и ряд морфоген-наростов, присоединив внутренних ложноширей к внешним, мигал красным так медленно, что ряд растянулся в свет все мягче и мягче, пока Имп Плюс, недоумевая, почему он больше не растягивается, не увидел, что он больше не растягивается.

Он думал, что если, как прежде во время давления от пыли шестеренок, мысль коагулировала без большего размышления, тогда все равно могла возникнуть потребность для коагуляции, иная, нежели неудача. И то, что думала Земля, Имп Плюс знал, было заблуждением. Потому должна ли была Земля считать себя центром радиуса Имп Плюса.

Въедливый Голос, должно быть, знал, что у Имп Плюса в голове. Имп Плюс намеревался жить. Капсула – даже многогранная ИМП с беспрецедентным окном – могла быть выстроена под увеличение; но она должна где-то остановиться. Имп Плюс вырос так, что втиснул капсулу, а затем уже сделал многое другое. Сжался, перегруппировался, его превратило в другие движения. В электрическое движение тоже, даже если чтоб контролировать орбиту капсулы, он не знал. Тем временем великое Солнце в своих формах использовало ятерь, где могло. А Имп Плюс вплел в него свое солнце, которое принес с собой с Земли размножаться. Но если эти солнца вплелись частично из-за желания Имп Плюса, памятного с тех последних недель Земной решимости, и если те косы, струящиеся по трубке к растениям, постоянно разрывали связь воды данного объема воды, чтобы потом приумножить и приумножить элементы связи, а затем возобновить их связь для создания сетчатого увеличения воды, то он знал лишь, что это может произойти: а не то, что произошло.

Но хотел ли он, чтобы это происходило всегда? Что бы он делал, если б так и было? Капли сладкого потока толкались по трубке вверх. Ему не нужно, но он теперь не нашел никакого сладко-глаза поддержать его парение сквозь к микровзору, что у него несомненно был.

Что было системой жизнеобеспечения?

И затем он увидел, что это был за вопрос. И сделал так зрением, которого прежде не знал. И нахождением этих образцов вопросов.

Вопросом было то, на что был ответ.

Дрожь пустила зыбь по диаметральному чему-то или оси, которой стали морфоген-наросты, и он думал, что тройственные единицы, которые с Солнечными косами разделяли трубку, ведущую вниз, были двуокисью углерода. Имп Плюс видел, что кислород (также не в одиночку) продолжает возвращаться вверх по трубке от растений даже сейчас ночью при темном цикле. Он видел смешение с солнцами и другими силами в телах, бывших кожухами растениям, он также увидел прежде в главной системе колец сине-черных тел зеленой идеи глубоко внутри решетчатых хлоропластов водорослей.

Но увидеть эти полуизвестные – это не найти путь насквозь к себе. Он удерживал и был удерживаем: он был тем, что видел: пластины были равно одинаковы: путь был сквозь решетку, позволяя ему видеть, что, как хлоропласты могли быть электрическими полупроводниками, как солнечные элементы-клетки, установленные снаружи рядом с солнечными телескопами и приемниками альбедо, так и он имел свою субстанцию, полупроводниковые решетки перемещающихся электронов и перемещающихся дыр; и, невесомое, это все могло стать чище, как стали другие полупроводники через поколения работы на орбите.

Полупроводник. Вот чем был Имп Плюс.

Но путь, им обнаруженный, не был зрением; путь был сквозь него.

К ограде настолько по-Земному отдаленной, что сквозь нее не будет видно.

Пока после он не услышал, что Въедливый Голос видит насквозь.

И тогда Имп Плюс имел значение двух сальмонелл. В невесомом пространстве одна размножалась в три раза быстрее другой; поскольку трехкратная, в отличии от другой, подвергалась облучению: было ли это излучением?

Что вернуло его: взяло и качнуло его назад: пырнуло его таким ожогом тормозной ракеты, что его орбита распалась: вернуло его назад, но не к тому, что было излучением, а к тому, что было подвержено облучению.

Но ложноширящиеся рокоты уже начали нанизывать сеть гармонии. Музыку для его мембран. Поэтому он очень старался увидеть смысл в том, что сейчас стреляло в него сетку за сеткой под напряжением из Земной ограды, но уже без пульсирующей вспышки красного: и эти сетки рассказали ему, что изменения скоростей невесомости, вызванные излучением, еще могут также замедлять некоторые процессы и тем самым давать облученным клеткам шанс залечить свои травмы или хотя бы сделать жизненно важным разрастания, которых этим клеткам не избежать.

Но сквозь музыку ложноширей Имп Плюс обрел припев альбедо, альбедо как нежную тягу тормозной ракеты, не слышимую, а лишь припоминаемую. И в том, что он принял как парение себя, он знал, что альбедо было не более, чем Солнечным излучением, вернувшимся с Земли, и что отрава, рассеиваемая по всему нему рассвет за рассветом из ныне рассеянной пламенной железы и всего остального его, была ядом.

И так вот и случилось, что Имп Плюс, клонясь в другую ясность поступательного движения, мог стоять там, где он на Земле стоял однажды на заре. Невидимые доли выбивали чуточку его из одного места в следующее. Частицы его прорезали. Прорезались, чтобы жечь то, что будет отрезано позже. И жечь то, что не будет.

Жечь его знание жжения.

Жечь сквозь зиму, в которой то, что с ним происходило, было неизвестным для большинства остальных. Неизвестно для красноглазого продавца газет на зимнем ветру, сказавшего, что он мог бы стать растением. И неизвестно для ребенка, слизавшего снег с руки и произнесшего: У тебя красная кожа. (А для ребенка это важно?). И смуглой amiga,[7]7
  Подруга (исп.).


[Закрыть] певшей amiga. Кем он старался быть узнанным ранее, но ему не удалось, и кто была красива. И к другой, очень далекой, но на той же точке, кто тоже была красива и подтолкнула его словами Путешествуй по свету налегке так, что он теперь должен был пытаться ее не заподозрить, пока продолжал пытаться не сказать ей свою правду об Операции Проекта «Путешествовать по свету налегке», и кровь, поступившая к его лицу, маскировалась тем раздражением, какое ребенок видел за много месяцев до того, как неделя за неделей покраснение не сделало его другим.

Однажды, когда у него были шансы что-то доказать, он стоял под крышей в конце многих ночей, он стоял на корке Земли; и в тот миг, казалось, ничего не произойдет.

Магма не вскрыла свою корку. Голоса не грянули разом. Но в тот миг, что, оставшись у него позади, был перспективой агонии, в него вдохнула прицельная сетка радиусов. И, войдя, отпустила. Стержни гамма-радиусов заторили его кровь, инвагинировали вены, истончили кожу, заменив ее жужжанием, призванным давить сетями вероятности все еще возможной бреши.

Наконец сейчас он снова стоял на той отравленной точке на круге Земли. Однако его радиусное я сделало саму Землю не больше, чем одной точкой где-то вдоль его собственной неизвестной окружности.

Которая подобно какой-то будущей карте привела его туда, где он и не знал, что планирует быть.

Поэтому все, что он знал, было тем, к чему жизнь, которой он обладал, склоняла его давать ответы Центру. В обмен на ответы, что, в свою очередь, могли заставить его знать больше, чем он постепенно стал.

Имп Плюс припомнил план Чрезвычайной Маскировки, разработанный для обмана чужого исследователя. Имп Плюс сосредоточил центр своего кристалла с пульсациями частоты, о которой договорились на Земле. Имп Плюс передал Центру ложную частоту. И как только наконец он позволил млечной коже вдоль вздымающегося буротвестня у окна выглянуть из него, он передал Центру то, к чему призывал план Центра, ложную орбитальную скорость.

11.

Встряски – что – встряски – что – встряски выламывали череп из его мозга. Встряски иссушили кость из его ботинка. Встряски опрокидывали его повсюду. Он прыгал или падал, он скручивался, из гироскопической свечки он вошел в штопор, постепенно ускоряясь.

Там ужасно недоставало боли. Где? Его касались щепки, дребезжащие внутри своего невесомого неба, и их пульсирования напоминали команды с того времени, когда он был немного больше, чем Слабое Эхо. Встряски сквозь окно разорвали его зрение. Он утратил свои трубки, в этом ли было дело, так ли есть? Буротвестень у окна был настолько смещен, что напоминал прыжки, которые больше не склонялся совершать, и его встряской отбросило к стеклу, как раз вовремя, чтобы увидеть сквозь него вдали темную точку в облачном разломе. Но точка вдалеке была линией, крохотной, медленной, зазубренной. Она кувыркалась из стороны в сторону, но как могло что-то кувыркаться вдалеке? На какой-то миг он потерял ее из виду.

Но нет, он видел больше, чем щепку; поскольку видел ее вдалеке на дугообразном краю чего-то большего там же вдалеке: облачного, облачно-синего.

Вновь настали встряски. Он пошатнулся на своих булавках и не прекращал вращаться. Встряски не прекращались. Он забыл, что у него не было черепа. Поскольку его череп пытался выбраться изнутри его мозга, и у него сейчас не было мозга.