Текст книги "Убийственная тень"
Автор книги: Джорджо Фалетти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
Глава 11
Джим спустился с крыльца «Эспен-Инн» и направился к гаражу справа от основного здания – проведать Немого Джо. Как Джим и предполагал, друзья без разговоров приняли под свой кров и пса. Его устроили в конуре, на тот момент свободной, и Немой Джо был вполне доволен новым жильем. Он покружил по незнакомому месту, покачиваясь на своих ватных лапах, все обнюхал, определяя для себя ориентиры, и после такой разведки свыкся с новым местом, как со своей бывшей лежанкой. Точно так же, не как одолжение, а как дар небес, принял он поставленные перед ним еду и питье и свернулся калачиком в ожидании дальнейших событий.
Выйдя из гаража, Джим подумал, что этот пес не что иное, как олицетворение абсолютной монархии.
Дойдя до конуры, он поднял створку, любопытствуя, что увидит перед собой. И никаких изменений по сравнению с прошлой ночью не обнаружил. Немой Джо скрючился на лежанке в том же положении, в каком он его вчера оставил, и на приближение нового хозяина отреагировал вполне спокойно. На бетонном полу никаких следов его физических нужд. Единственным отличием была пустая миска, вылизанная до блеска, – куда там посудомоечной машине!
Джим подошел, не ожидая никаких сюрпризов. Он еще вчера удивился и до сих пор пребывал в удивлении от того, с какой непосредственностью пес выбрал его новым хозяином и стал подчиняться его командам, как будто понимал их не только по тону голоса, но и по строению фразы.
– Привет, Немой Джо. Как спалось?
Пес слегка вильнул хвостом.
– Это надо понимать как «хорошо»?
Вместо ответа пес приподнялся сперва на задних лапах, потом на передних, как верблюд, и, зевнув, отвесил поклон, достойный паломника в Мекку. После чего полез наружу из конуры. Джим проследовал за ним в палисадник, где тот с естественным изяществом освободился от внутреннего бремени – жидкого и твердого.
Потом вернулся к Джиму, сел подле него и взглядом спросил: «Ну, и что теперь?»
Джим ласково потрепал его по загривку.
– Не хочу тебя разочаровывать, дружище, но придется тебе подождать меня здесь. Туда, куда я иду, собак, к сожалению, не пускают.
Он двинулся обратно к конуре, и Немой Джо безропотно поплелся за ним, поскольку прекрасно понял его слова. По знаку хозяина он забрался в конуру и стал устраиваться. Когда Джим закрывал створку, пес уже вытянулся на лежанке и приготовился его ждать.
Джим вышел на улицу и пешком направился к центру города. Свернул на Бёрч-авеню и прибавил шагу, чувствуя себя после стольких лет туристом в родных местах. Миновал здание окружного суда, со всеми его правами и обязанностями, как проходил мимо всего в своей жизни. Вокруг было много новых магазинов, которые рождаются и умирают каждый сезон на всех туристических объектах. С неба светило солнце, создавая четкие тени. На левой стороне он увидел вывеску «Городской бильярд», где когда-то гонял шары по зеленому полю в компании друзей, которых ныне едва ли можно назвать даже знакомыми.
Дружба – она как любовь. По команде ее не воскресишь.
Но когда она проходит или если ты ее порушишь, внутри остается такая пустота…
Он почувствовал ушедшее время рядом, словно нежеланного спутника. Проходя мимо автобусной станции, вспомнил, сколько раз мальчишкой ему хотелось сесть в один из автобусов и уехать куда угодно, только подальше отсюда.
И тут же вспомнились сказанные накануне слова Эйприл…
Тебе законы не писаны, а если и писаны, то чужие.
Тогда, в юности, он еще не мог знать, что чужие края и чужие законы станут для него не приобретением, а приговором.
Джим (Три Человека) Маккензи был уверен, что обратно не вернется. Разве что хоронить покойных. Когда их двое в один день, это нелегко. Перед мысленным взором вставал облик Ричарда Теначи – смуглое, изборожденное морщинами лицо, прямая, внушительная, неподвластная годам фигура, словно из мореного дуба. На этот образ накладывалось тело Калеба Келзо, распростертое на полу лаборатории, где он тешил свои иллюзии; тело, изломанное методичным и безжалостным убийцей.
От них обоих ему досталась в наследство горечь, которую он теперь носит внутри.
И собака.
Автобусы остались позади вместе с мечтами о свободе, куда не домчит ни один вид транспорта.
Он свернул направо, на Хамфри-стрит, и направился к перекрестку, на котором находился Сберегательный банк Первого флага. Что же такое важное намерен ему сообщить Коэн Уэллс? Он достаточно хорошо знал этого человека, чтобы понимать: его слова расходятся с истинными намерениями. В прошлом они однажды встретились «поболтать», как выразился Коэн, и эта «болтовня», так или иначе, изменила жизнь четырех человек.
На пути ему попалась бегунья в спортивном костюме. Он заприметил ее издали и тут же нацепил, вытащив из кармана рубахи, зеркальные стекла. Сегодня ему не хотелось ошарашивать людей своими разноцветными глазами – побаловал мир, и хватит.
Стриженая блондинка с изящной фигуркой и невыразительным лицом не удостоила его взглядом. Прежде друзья непременно посмеялись бы над ним, заявив, что он теряет очки.
Теперь же бывшим друзьям есть что ему предъявить посерьезнее безобидного подкалывания.
Он подошел к двери приземистого строения, которое Уэллс в свое время купил и отреставрировал, сохранив архитектурный стиль в неизменности. Джим толкнул стеклянную дверь и вошел, сразу уловив характерный запах всех банков. Внутри история совсем иная. Здесь на перепланировку денег не пожалели. На всем печать хорошего вкуса и роскоши (хозяин не удержался, чтоб не щегольнуть ею). Впрочем, когда речь идет о банке Коэна Уэллса, это грех простительный. Справа от входа стойка из стекла и дерева – ресепшн. Сидящий за нею человек одарил Джима ослепительной улыбкой.
– Добрый день, сэр. Чем могу служить?
– Здравствуйте. Я Джим Маккензи. Я к мистеру Уэллсу. Мне назначено.
– Минутку. – Клерк нажал клавишу внутреннего телефона. – Мистер Маккензи к мистеру Уэллсу.
Он выслушал утвердительный ответ и кивнул.
Потом указал Джиму на лестницу в правом углу отделанного мрамором вестибюля.
– Прошу, сэр. Второй этаж. Секретарша мистера Уэллса вас встретит.
В банке в тот момент народу было немного. Ощущая на себе взгляды, Джим прошествовал мимо вереницы дверей и стал не спеша подниматься по мраморным ступеням. На площадке показалась импозантная фигура Колберта Гибсона, который сходил вниз. Голова опущена, как будто он упорно смотрел себе под ноги, боясь оступиться. Но Джиму снизу было видно, что лицо у мэра хмурое и злое. Помнится, прежде он был директором банка, а потом государственные соображения взяли верх, и Колберт пересел в кресло мэра, причем поговаривали, что он изо всех сил старается не запутаться в своих ниточках марионетки…
На верхней лестничной площадке Джима поджидал Коэн Уэллс собственной персоной.
Он слегка располнел, но сохранил здоровый вид, должно быть, несмотря на дела, умудряется много времени проводить на свежем воздухе. Красавцем его не назовешь, зато весь облик оставляет ощущение силы и жизнелюбия. Увидев Джима, банкир весь аж засветился. То ли искренне, то ли по необходимости – у него не угадаешь.
– Джим, рад тебя видеть! Ты в отличной форме.
Он крепко стиснул Джиму руку, как и положено деловому человеку в Аризоне. Потом, приобняв за плечи, повел в свой кабинет.
– Кофе выпьешь?
– Не откажусь.
Банкир повернулся налево, к открытой двери приемной.
– Мэри, два кофе, пожалуйста. Со всеми причиндалами. И не из нашей машины. Пошли кого-нибудь, пусть принесет два эспрессо из «Старбакса».
Они вошли в кабинет. Джим огляделся. С прошлого раза здесь мало что изменилось, хотя прошли годы. Появилась новая мебель, гигантский стол – родной Болтон, – стены перекрасили в более мягкий цвет. Но главное – то, что внушает ощущение большой власти, – осталось прежним.
Коэн указал ему на кожаное кресло перед столом.
– Сюда садись. Мэр его нагрел своей задницей.
Да уж, мэр спускался по лестнице так, будто ему в зад только что вставили ручку метлы.
Джим улыбнулся и сел. Пусть Уэллс сочтет его улыбку ответом на теплый прием и остроту.
– Мистер Уэллс, я прежде всего хочу расплатиться за прокат вертолета.
Банкир отмахнулся.
– Успеешь еще. Это мелочи. – Он положил руки на стол и подался к Джиму. – Расскажи о себе. Как тебе живется в Нью-Йорке? Говорят, ты неплохо устроился под крылом у Линкольна Раундтри.
Джим качнул головой и уставился на мыски своих ботинок.
– Уже нет ни Нью-Йорка, ни Линкольна Раундтри. Я их профукал.
Уэллс немного помолчал, видимо обкатывая эту новость. Но даже когда вновь заговорил, Джим ничего не смог прочесть у него на лице.
– Если ты об этом жалеешь, то я тебе сочувствую. С другой стороны, для того, что я тебе намерен предложить, это даже кстати. Как говорится, нет худа без добра… – Он усмехнулся банальной народной мудрости. Но тут же лицо его стало серьезным и сосредоточенным. – Думаю, мы с тобой можем оказать помощь друг другу. Ты ночевал на ранчо и видел, как оно изменилось. Прекрасно оборудованный комплекс, но работает на пятнадцать процентов своего потенциала. А в перспективе миллионные инвестиции.
Джим подумал, что Коэн наверняка уже десятки раз толкал эту речь, и восхитился его искренним энтузиазмом. Но то был лишь предварительный этап разогрева публики.
– Хамфрис-Пик может стать горнолыжным курортом международного класса, еще лучше Эспена, на базе гостиничной структуры, в которую я намерен превратить ранчо «Высокое небо». А летом там будет маленький приключенческий рай для туристов. Вертолетные экскурсии, сплав по Колорадо, рыбалка, катание на внедорожниках, пешие прогулки. Я им устрою зрелища почище голливудских колоссов. Я уже связался с продюсерами «Сенк дю Солей», пусть подумают о серии шоу на темы Дикого Запада.
Вот и второй этап. Коэн намечает цели.
– И это не просто стремление pro domo mea.[10]10
В личных интересах (лат.).
[Закрыть] Если мои планы осуществятся, деньги на ранчо потекут рекой. И не только на ранчо. Это повысит благосостояние всего штата. Он превратится из унылой и душной провинции в современный, комфортабельный регион. В колчане нашего города много стрел, и я хочу, чтобы каждая попала в цель.
Джим подозревал, что и колчан, и стрелы, и сама цель являются эксклюзивной собственностью Коэна Уэллса. Но ничего не сказал, поскольку ему было любопытно узнать, каким будет следующий этап. И потому ограничился наводящим вопросом:
– И какое отношение имею к этому я?
– Имеешь. Если поддержишь меня, я тебя сделаю богатым человеком.
Самая интересная часть беседы, отметил про себя Джим. Это и был третий этап. Джим поневоле вновь вспомнил слова Эйприл Томпсон.
Скоро ты узнаешь, чего хочет от тебя хозяин города…
Ей бы не репортером работать, а гадалкой.
– Но пока нам необходимо преодолеть кое-какие препятствия и урегулировать разногласия – без этого ни одно дело не обходится. Кое-кого подмазать, чтобы выбить разрешения на то, на се. Но главная загвоздка – это навахи. Они не одобряют наш проект. Как тебе известно, горы Сан-Франциско для них священны, и Совет племен, естественно, ропщет. А его рупором был Ричард Теначи. – Коэн на миг задумался, будто что-то припоминая. – Мы с твоим дедом не всегда и не во всем ладили, однако сохраняли взаимное уважение. Он знал, как я к нему отношусь, хотя мы и не сходились во мнениях. – Он в упор посмотрел на Джима, ища поддержки. – Теперь, к сожалению, его больше нет, а нам надо жить дальше.
Король умер, да здравствует король. Джим все еще молчал в ожидании четвертого этапа – ободрения солдата перед битвой, восхваления его мужества и обещания богатой добычи в случае победы.
– Ты способный парень. Водишь вертолет, выучился, много путешествовал, повидал мир. Ты человек своего времени и внук великой личности. В Уиндоу-Рок тебя все знают как внука своего деда и автоматически переносят почтение к нему на тебя. Учти, у меня есть немало подходов к Бюро по делам индейцев. Если мы правильно проведем эту партию, не исключено, что ты станешь его президентом. У тебя все для этого есть. Ты навах и в то же время наполовину белый, следовательно, сумеешь стать связующим звеном между двумя мирами. Пока мне довольно знать, что ты на моей стороне и в нужном направлении используешь престиж, доставшийся тебе от Ричарда Теначи.
Тон Уэллса стал задушевным. От четвертого этапа он плавно перешел к пятому – к воспоминаниям о старых добрых временах.
– Мы ведь уже имели с тобой дело, ты знаешь, что на меня можно положиться.
Джим немного поразмыслил. По большому счету ему глубоко плевать на все, о чем здесь толковал Коэн Уэллс. А пока ничто на свете не затронуло его душу, отчего бы и не подработать малость?
А может, и не малость.
– У тебя есть жилье? Машина?
– Есть дедов дом в пригороде, только я не знаю, в каком он состоянии. Пока я остановился в «Эспен-Инн».
– Хорошо. На первое время предлагаю вот что. Снимешь квартиру, пока не обзавелся собственным домом. Я тебе выделю нашу служебную машину и положу пятьдесят тысяч на счет. Недельку поживешь, оглядишься, а там возьмешь на себя вертолет ранчо. Пока он один, но скоро будет небольшой флот. Будешь им руководить помимо всего остального.
– Что имеется в виду под «остальным»?
– Всему свое время.
Выражение Коэна было недвусмысленным: отныне единственным ориентиром в жизни Джима становится он. Джим почувствовал себя скованным по рукам и ногам.
Но то были золотые цепи, что снимало сразу много вопросов.
– А что Алан?
– Алан – оборотная сторона медали. Алан – американский гражданин, солдат, проливший кровь за родину и получивший награду. Он заплатил высокую цену за свой героизм. Такого человека полезно иметь на нашей стороне.
Джим с трудом сохранил непроницаемое лицо. Коэн Уэллс умеет извлекать выгоду даже из увечий собственного сына.
Разумеется, он не желал ему такой участи.
И наверняка думал, что, последуй Алан его совету, ничего бы этого не случилось.
Быть может, даже плакал.
Но после драки кулаками не машут, так отчего не использовать свершившийся факт себе во благо?
Джим с трудом верил в услышанное. Но он самому себе верил с трудом и все думал, когда же кончится эта жажда самоуничижения, которую он носит в себе. С другой стороны, он тоже не слишком хорошо себя повел по отношению к Алану.
– Мы ведь можем встретиться. Боюсь, это не доставит удовольствия ни ему, ни мне.
Уэллс понял, что это последняя, слабая попытка сопротивления, и, как всегда, пресек ее на корню:
– С Аланом я сам разберусь. Ты, главное, дай мне слово, что наша с тобой договоренность останется между нами.
Джим кивнул.
– Обо всем знали только мы с вами, ему я ничего не говорил. С того дня я с ним вообще больше не говорил.
– Вот и хорошо.
Коэн через стол протянул ему руку. Джим поднялся и пожал ее. Пятьдесят тысяч в банке – недурная компенсация за то, что Коэн Уэллс остался сидеть.
– В добрый путь к богатству, Джим Маккензи.
В дверь постучали. Банкир решил, что это секретарша принесла кофе.
– Надо бы вспрыснуть, но давай пока ограничимся кофе. Войдите.
Дверь отворилась. Человек в шоферской тужурке придерживал ее, а в проеме, тяжело опираясь на алюминиевые костыли, появилась знакомая фигура.
После стольких лет перед Джимом стоял Алан Уэллс.
Сердце Джима ухнуло в бездну боли и раскаяния, и он мысленно проклял себя за это. От прежнего мальчика не осталось почти ничего; от мужчины, каким со временем стал Алан, пожалуй, еще меньше. Внешне он теперь вылитый отец, если не считать болезненной худобы и неизбывной муки в глазах.
Наступила пауза. Время как будто остановилось. На одно нескончаемое мгновение все застыли, как манекены за стеклом витрины.
Потом Джим опомнился и проговорил, надеясь, что в голос не просочилась его внутренняя дрожь:
– Здравствуй, Алан.
Бывший друг вроде бы нисколько не удивился. Лишь на миг остановил на нем испытующий взгляд, словно с трудом вызывая из памяти и лицо, и имя.
Потом улыбнулся и ответил незнакомым Джиму голосом:
– Привет, Джим. Рад тебя видеть.
Направляясь к Алану, чтобы пожать ему руку, Джим окончательно убедился в том, о чем до сих пор лишь смутно догадывался.
Всю жизнь он мечтал стать таким, как Алан Уэллс.
Глава 12
Дорога, ведущая к ранчо «Высокое небо», была все той же, но сегодня по ней ехал уже другой человек. Эта полоса земли и камней была для Джима не просто просветом, обсаженным темными, как кипарисы, воспоминаниями, она стала снова его настоящим, и он опять с головой погрузился в то, из чего когда-то так жаждал вырваться. Чтобы не думать об этом, он внушал себе, что это его единственная возможность найти работу.
Тариф прежний – тридцать сребреников.
Эту мысль сопроводил противный привкус во рту, как будто его организм работал в полной синхронности с дурным настроением. Он открыл окошко новенького «доджа-рэма» и выплюнул желчный сгусток слюны. Немой Джо, скрючившийся на соседнем сиденье, недовольно повернул к нему голову, почувствовав сквозняк.
На Джима глянули два обвиняющих глаза, и он в который раз подивился способности пса выражать свои чувства одним взглядом. Или, во всяком случае, внушать другим, что они у него есть. Хотя в данный момент Джим был к этому совсем не расположен, он все же улыбнулся, видя этот безмолвный укор.
– Ладно, ладно, сейчас!
Он закрыл окошко, чтобы избежать дальнейших проявлений протеста. Встреча с Аланом не прошла для него бесследно, но его нынешний спутник не заслужил даже малой части издержек.
В кабинете Коэна Уэллса он сидел, как факир на кровати с гвоздями. А уж когда в кабинет на протезах и с помощью костылей вошел Алан, атмосфера сгустилась до такой степени, что хоть режь ее ножом. Такие плотные, вязкие мгновенья время обычно приберегает для счастливых случаев. Как только они уселись, Джим стал прилагать огромные усилия, чтобы не смотреть на ноги Алана, и все же взгляд поневоле тянулся туда, вниз. И всякий раз у него сжималось сердце – до того, что оно в конце концов заболело, заныло.
Можно было бы, конечно, смотреть Алану в глаза, но от этого не становилось легче. В этих глазах стояли горькие воспоминания о ночах, проведенных без сна, в раскаянии, в мучительных вопросах, стоила ли игра свеч. Больше всего Джима угнетало то, что он не сумел прочесть в глазах Алана ни тени укора, как будто все, что было между ними, не оставило никаких следов. Те же чистые, ясные глаза и цвет тот же. Только морщины на изможденном лице лучше всяких слов рассказывали о пережитом. В самом деле, пережить такое врагу не пожелаешь.
А он пережил, пережил войну.
Так же, как его дед пережил, заплатил свою цену, вернулся и был принят на родине как герой.
А он, Джим, так или иначе, предал их обоих.
В отличие от него Коэн Уэллс, казалось, нисколько не смутился. Джим подумал, что этот человек похож на черную дыру, черпающую свои силы из отрицательной энергии. Вот перед ним две такие разные личности, которые в неудобной ситуации ведут себя одинаково, только причины тому диаметрально противоположны. Алан – поскольку обладает недюжинной внутренней силой, а его отец – столь же недюжинной способностью обращать любую ситуацию к собственной выгоде.
Банкир улыбнулся сыну, который все никак не мог удобно устроиться в кресле.
– Молодец, что приехал, сынок. А у нас новости. Кажется, мы заполучили себе лучшего на свете вертолетчика. С нынешнего дня Джим работает на нас в «Высоком небе».
От Джима не ускользнуло множественное число в этой тираде. Оно означало, что все происходящее в комнате относится в равной мере и к Алану. Бесспорное признание его способностей и перспектив, старомодная гордость отца за сына, извечный ритуал, выражающийся формулой: «все мое когда-нибудь станет твоим». Наверняка и Алан именно так расценил отцовский жест. Но его мысли явно больше занимало то, чего никогда у него не будет, чем то, что будет «когда-нибудь».
Он кивнул без особого энтузиазма, но и без сколько-нибудь заметного неприятия.
Он заплатил высокую цену за свой героизм. Такого человека полезно иметь на нашей стороне…
Джим вспомнил это высказывание, и ему тут же захотелось встать и выложить все Алану, объяснить, какие ничтожные твари его отец и блудный сын Джим Маккензи, пролить свет на гнусности, которые были в прошлом и повторятся в будущем.
Но он остался сидеть и, разумеется, ничего не сказал.
Как всегда, отвернулся в другую сторону.
Оттого сейчас и морщится от жжения серной кислоты во рту и в желудке.
Он доехал до развилки, на которой был установлен рекламный щит ранчо. Ковбой со щита указывал ему дорогу, улыбаясь нарисованной, чуть выцветшей улыбкой. Когда она совсем выцветет, придет другой художник, нарисует другую улыбку – и так до скончания века. Вскоре Джим был уже на служебной стоянке, посреди которой маячила монументальная фигура Билла Фрайхарта в его немыслимом облачении из вестерна.
Джим открыл дверцу, Билл шагнул к машине, а Немой Джо тут же выскочил и ринулся к ближайшему дереву. Джим проследил глазами, как пес неуклюже поднимает лапу.
– Сколько ж мочи умещается в этой псине!
– Да. Если напоить его пивом, он сможет у вас пожары тушить.
Билл усмехнулся и уставился на мыски своих пропыленных сапог. Он почему-то показался Джиму мальчишкой-переростком, которого застукали, когда он обшаривал отцовские карманы.
– Стало быть, ты теперь с нами.
Джим неопределенно махнул рукой.
Если поддержишь меня, я тебя сделаю богатым человеком…
– Да вроде бы.
– Хорошо. Пошли, там эти суматошные понаехали. Сам знаешь, какова голливудская братия.
Серная кислота во рту вновь заявила о себе.
– Голливудская?
– Ну да, киношники. Натуру ищут, остановились у нас. Тебе разве Коэн ничего не сказал?
С нарастающей тревогой в душе Джим последовал за Биллом в клуб.
Почти сразу после появления Алана в офисе его отца раздался телефонный звонок. Коэн взял трубку, и с первых же слов Джим понял, что звонит Билл Фрайхарт. Коэн выслушал его, заверил, что сам все уладит, и повернулся к Джиму с обезоруживающей улыбкой. На ранчо приехали какие-то важные персоны и хотят прокатиться на вертолете. А у пилота, как на грех, выходной. Так не мог бы Джим…
В тот момент Джим готов был отправиться в пекло, лишь бы поскорей убраться из кабинета. Но спешка – известно, к чему приводит, и теперь он понял, чем она для него обернулась.
Когда они с Биллом вышли со стоянки, он увидел на веранде клуба двоих мужчин. Они явно ожидали его, и, приближаясь, Джим успел их разглядеть.
Один молодой, примерно его лет, высокий, худощавый. Он как-то раз видел его по телевизору, когда тот принимал из рук Камерон Диас «Оскара» за лучший оригинальный сценарий. Курчавые волосы, очочки в металлической оправе – ни дать ни взять Боб Дилан, сейчас начнет петь «Достучаться до небес».[11]11
Гимн, написанный Бобом Диланом для фильма «Пэт Гэррет и Билли Кид», в котором он снимался.
[Закрыть]
Второй, постарше, был тоже хорошо знаком Джиму. Они никогда не встречались, но Джим постоянно видел его фото в журналах, а как-то «Лайф» даже поместил его портрет на обложку, объявив «человеком года». Кто же в Америке и во всем мире не знает Саймона Уитекера, режиссера и продюсера, который сделал компанию «Найн Мьюзис Энтертейнмент» одним из столпов мировой кинематографии? За последние десять лет он снял немало блокбастеров. Но прежде всего предметом сплетен во всех журналах планеты была его связь с одной из первых красавиц Голливуда Суон Гиллеспи.
– Знакомься: мистер Оливер Кловски и мистер Саймон Уитекер из «Найн Мьюзис».
Джим пожал обоим руки. Продюсер цепким взглядом ощупал его и тут же почувствовал острую неприязнь.
– Вот Джим Маккензи, пилот, которого мы ждали.
– Что-то уж слишком молод.
– Моему деду в восемьдесят даже шестидесятилетние казались молодыми.
Джим вызывающим жестом сорвал очки. Кловски даже вздрогнул, увидев его глаза.
– Боже правый, вот это очи! Джим, тебе прямая дорога на экран. Ты не думаешь пойти в актеры?
– Нет, Оливер. Джима интересуют только вертолеты.
Голос, раздавшийся сзади, вместо того чтобы снять напряжение, усилил его. Джим не мог не узнать этот голос. Все обернулись к двери. Из полутьмы выступила женская фигура. Невероятная красота Суон Гиллеспи была подобна взрыву.
Время сгладило, скруглило ее фигуру, лишило движения суетливой девчоночьей угловатости. Янтарная кожа, совершенные черты лица, длинные ноги, бесподобная грудь приобрели поистине королевское величие. В темных глазах, способных поджечь весь мир, не осталось и следа былого юношеского бунтарства. Лишь в самой их глубине Джим разглядел затаенную печаль, но принял ее за неловкость возвращения домой после долгого отсутствия.
Она покинула Флагстафф, подобно многим красивым девчонкам, мечтающим о карьере в кино. Как и положено в сказке со счастливым концом, ее мечты сбылись. Она вернулась в родной город даже не с победой, а с настоящим триумфом.
Золушка добилась своего и может не опасаться полуночи.
Джиму подумалось, что они во многом похожи друг на друга.
Оба осуществили свои детские мечты. Должно быть, их обоих посещает в кошмарных снах тень Алана Уэллса, заставляя метаться по кровати. А может, не только во снах, но и в бессоннице.
– Привет, Суон, как живешь?
– Я – хорошо. А ты, Táá Hastiin?
Джим пожал плечами.
– Как видишь. Повзрослел лет на несколько, а так все по-прежнему. До сих пор вертолеты вожу.
А за плечами тяжкое бремя в лице Алана Уэллса, Эмили Купер и Линкольна Раундтри…
Оливер Кловски, стоя чуть поодаль, не упустил ни единого слова из их диалога. Джим услышал, как он вполголоса обратился к Биллу:
– Táá Hastiin?
– Джим – по матери навах. Это его индейское имя. Оно означает «три человека».
– Фантастика! Просто сказочный персонаж!
Немой Джо протолкался через их группку и высунул морду из-за ноги Джима. Потом уселся и без всяких церемоний вперил восхищенный взгляд в Суон. Та одарила его застывшей, как на фотографии, улыбкой.
– Твой пес?
Джим ласково потрепал Немого Джо по загривку.
– Пожалуй, мой, хотя он наверняка сказал бы, что я его человек.
Тут голос Саймона Уитекера напомнил всем, что время – деньги, без климатических и географических исключений.
– Мы, по-моему, собирались лететь на вертолете.
Джим вновь нацепил очки и вошел в роль пилота на горном ранчо «Высокое небо», ответив в тон продюсеру:
– Несомненно. Прошу следовать за мной.
Он повел группу к стоянке, где был уже подготовлен вертолет. Пока они шли, Кловски как бы невзначай пристроился рядом с Джимом: ему хотелось собрать побольше сведений.
– Я тебе объясню, что мы ищем.
– Да, не мешало бы.
– Слышал такую историю – «Бойня Флэт-Филдс»?
– Кто же в этих местах ее не слышал?
– Мы снимаем фильм на этот сюжет. Очень кинематографичная история, к тому же в ней есть элемент тайны. Нам надо видеть место, где все это случилось.
– А над Каньоном тоже хотите пролететь?
– Мы не туристы, нам некогда достопримечательности смотреть, – вмешался в разговор Уитекер. – Каньон мы посмотрим в другой раз, если будет такая необходимость.
Джим обернулся к нему, словно не замечая его руки, нарочито обнимающей Суон за плечи. Уитекер был ярым собственником, и на все, что считал своей собственностью, ставил клеймо.
Суон Гиллеспи – его имущество.
Частная собственность.
В молчании они пересекли вертолетную площадку, в центре которой красовался «белл-407», показавшийся Джиму еще более ярким и блестящим, чем накануне. Стоя у бетонного парапета, их поджидал Чарли.
Гостей он не удостоил вниманием, а сразу обратился к Джиму на языке навахов:
– От этих людей будет беда.
– Думаешь?
– От этой женщины всегда были одни беды, почему сейчас должно быть иначе?
– Не волнуйся. Прошло много лет, мы все изменились. На сей раз никаких бед не будет.
Чарли свесил голову. Заверение Джима его не утешило, но молчание от веку было философией индейца, не изменил он ей и теперь.
Кловски некоторое время зачарованно вслушивался в музыку их языка, а потом не удержался от комментария сценариста:
– Черт побери, какой кайф! Жаль, что уже есть тот кошмарный фильм[12]12
Фильм Джона Ву «Говорящие с ветром» (2002).
[Закрыть] про навахов с Николасом Кейджем, не то мы бы такой сценарий забабахали!
Джим, уже по-английски, обратился к Немому Джо:
– Я сейчас не могу взять тебя с собой. Останешься здесь с Чарли. – Он кивнул в сторону старика. – Я скоро вернусь.
Пес поглядел сперва на вертолет, потом поднял голову на человека, которого показал ему Джим. Неторопливо подошел к Чарли и сел с ним рядом. Видимо, он, как и старик, недолюбливал вертолеты, потому мгновенно сделал свой выбор.
Джим помог всей группе устроиться в салоне, потом уселся в кресло пилота. Пока разогревал двигатель и проверял приборы, все время думал о цепочке событий, случившихся за последние дни.
Жизнь его вновь, в который раз, переменилась, когда он, казалось бы, уже нашел свое место в ней. Урна с прахом его деда, старый Чарли Бигай – вон он стоит за плексигласом фонаря, с непроницаемым лицом. Встреча с Эйприл, потом с Аланом и, наконец, с Суон. Все вышли на сцену. Снова сложились картины, почти забытые персонажи сошлись вместе по велению руки, выписывающей сюжеты и посложнее творений Оливера Кловски. И Калеб Келзо, раздавленный кем-то в лаборатории, где он мечтал о славе…
Двигатель разогрелся, и Джим повернулся назад проверить, пристегнуты ли ремни и все ли пассажиры надели наушники.
– Как слышите?
– Слышим хорошо.
Кловски, сидящий сбоку, поднял кверху большой палец. Сзади последовали подтверждения Суон и ее жениха, который с брезгливым видом смотрел в окошко. Пыжится, а летать наверняка боится. Жаль, что он не единственный пассажир, а то Джим бы ему показал, где раки зимуют.
– Тогда тронулись.
Джим перевел вверх рычажок, и машина грациозно оторвалась от земли. Он набрал высоту, держась точно в центре взлетной площадки, потом сделал плавный вираж и полетел над ранчо.
– На месте, где сейчас находится ранчо, прежде был дом семьи Лавкрафт. В конце девятнадцатого века, в эпоху массовых переселений, эта пара с двумя детьми перебралась сюда из Питсбурга, лет за десять до того, как железную дорогу довели до Флагстаффа. Их старший сын женился на дочери Элдеро, тогдашнего вождя навахов. Его клан занимал соседние территории.
Продолжая рассказ, Джим оставил позади ранчо и повел машину на северо-запад.
– Теперь уже трудно установить, что там у них случилось. Тогдашние власти говорили о ссоре двух семейств. По-видимому, парень грубо обходился с краснокожей женой и та после очередной порции побоев сбежала к отцу. Так или иначе, дене из клана Элдеро…
– Кто-кто? – переспросил Кловски.
– Дене. Так навахи называют себя на своем языке.
Джим, сам того не желая, отозвался о своем племени так, будто к нему не принадлежит, и тут же спросил себя, заметила ли это Суон. Она если и заметила, то не отреагировала, у сценариста больше вопросов не возникло, и Джим продолжил свое повествование:
– Так вот, несколько дене Элдеро, улучив момент, когда мужчин не было дома, напали на ферму и убили мать и дочь. Когда отец с сыном вернулись, они сразу поняли, кто виновник, пробрались в деревушку Флэт-Филдс и перестреляли всех жителей. Сделать это было нетрудно. Хотя их было всего двое, они были хорошо вооружены, а в деревне оставались по большей части женщины да дети, мужчины в ту пору вели изнурительную борьбу с работорговцами из Нью-Мексико. И все же оба Лавкрафта погибли в той стычке вот на этом самом месте…
