Текст книги "Убийственная тень"
Автор книги: Джорджо Фалетти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
Глава 21
Потом все было еще кошмарнее, если только это возможно.
Ливень стеной, труп на носилках, рука без костей, выскользнувшая из-под одеяла, несмотря на ремни, прожектор и сирена «скорой». Обратный путь в город под конвоем полиции, одно утешение – Немой Джо наконец успокоился и свернулся калачиком у него под боком. Неотвязные мысли об искаженном лице и раздавленном теле красивой, но неудачливой девушки, ее крики, до сих пор стоящие в ушах. Долгие часы ответов на одни и те же вопросы.
Нет, до вчерашнего дня я никогда не встречался с Черил Стюарт.
Да, я знал, что она проститутка, она мне сама сказала.
Да, я знал про ее отношения с Калебом Келзо.
Нет, не думаю, что она прежде бывала в «Дубах».
Как это случилось? Я в двадцатый раз вам объясняю. Услышал ее крики, побежал за дом, и она…
Джим благодарил всех святых за встречу с чопорным банковским служащим Закари ван Пизе. Тот обеспечил ему алиби, можно сказать, жизнь спас. Будь Джим там один, как бы он объяснил свое присутствие рядом с трупом проститутки из Скотсдейла на том же самом месте, где тем же самым способом был убит ее любовник?
Допрос вел другой полицейский, Роберт лишь сидел с ним рядом и почти не вслушивался в поток вопросов, волнами накатывавший на Джима. После третьего убийства Роберта обуяло какое-то странное равнодушие. По нескольким взглядам, которые бросил на него детектив, Джим понял, что тот отдал бы свое месячное жалованье, чтобы сейчас оказаться с ним наедине и спросить о том, что его в самом деле интересует. До сих пор им удалось обменяться лишь незначительными сухими репликами.
– Опять то же самое?
– Да.
– Поговорим после, с глазу на глаз.
Джим понял, что это означало. Не говори того, что знаешь, и того, что знаю я. К счастью, ван Пизе, оглушенный переживаниями, не мог точно вспомнить порядок событий и принял внезапное бешенство Немого Джо за страх перед грозой.
Джим не стал ему противоречить.
Ближе к концу допроса в кабинет Роберта вошел Донован Клиз, глава флагстаффской полиции. Сделал подчиненным знак продолжать, уселся в углу и молча слушал вопросы и ответы. На лице его застыло выражение, которое в газетных репортажах именуют серьезной озабоченностью.
Джим подумал, что у шефа полиции есть для этого все резоны. В провинциальном городке варварским образом, по-видимому от одной руки, погибли три человека. И если по поводу двух первых жертв не было никакой ясности, то почему положение должно измениться после третьей?
Однако надежда умирает последней, и все истово молятся ей как богине, даже он, со своими ничтожными страхами. Над городом навис призрак ФБР из отделения в Финиксе; ребята в любой момент могут нагрянуть сюда и отстранить местную полицию от дела.
Когда в очередной раз все вопросы были исчерпаны, муки Джима наконец окончились. Невзирая на присутствие шефа, Роберт лично проводил его к выходу. Ему даже не понадобилось придумывать повод: у входа столпилась журналистская братия со всего штата. Если они поймут, что Джим второй раз оказался на месте преступления, тут такое начнется, что полиция в жизни не докопается до истины. Роберт и Джим молча прошли по коридорам от кабинета до черной лестницы, и только здесь детектив Роберт Бодизен получил наконец возможность поговорить с главным свидетелем наедине.
– Ну?
– Не знаю, что тебе сказать, Боб. Невероятное что-то.
– И пес опять?..
– Да. Точь-в-точь как вчера на стоянке. Прыгнул в кузов, забился в уголок, трясется весь. Потом начал выть. Клянусь, от этого воя кровь стынет в жилах. А после девица начала вопить. Остальное тебе известно.
– Но ты сам-то что думаешь?
– Я? Да что же мне думать? Дикость какая-то. Труп девушки такой же, как те два?
– В точности. Все косточки раздроблены, как будто ее под пресс положили.
– Я, как только услышал крики, сразу бросился к ней. Прошло максимум полминуты. Что может привести живого человека в такой вид и раствориться в воздухе за полминуты?
– Не знаю. Да еще проклятый ливень смыл все следы.
Роберт замялся. Джим почувствовал: он что-то скрывает, но выспрашивать не стал. Единственным его желанием сейчас было уехать от этого города за тысячи миль и забыть все события минувших дней как дурной сон.
Ему все чудилось, что Немой Джо вот-вот опять начнет выть.
Они спустились по лестнице к железной двери. Тусклый зеленоватый свет едва просачивался сквозь высокое окошко. Было душно и пахло мокрым бетоном.
Роберт задержался перед дверью. Он полицейский, Джиму остается только повиноваться.
– Ну и что мне теперь делать?
– Мне бы кто-нибудь сказал, что делать.
Роберт наконец отворил дверь. В лужах после недавней грозы отражалось синее умытое предзакатное небо. Джим удивился, осознав, что провел в этом здании почти весь день.
– Поезжай домой, выпей и ложись спать. Я бы поступил именно так, если б мог.
– Пока, Роберт. Желаю и тебе сегодня добраться до постели.
Детектив кивнул, но без особой уверенности.
– Приглядывай за псом.
Он второй раз произнес эти слова; в свете последних событий они звучали скорее как угроза, чем как совет. Потом шагнул внутрь, и дверь за ним с легким скрипом закрылась.
Джим очутился один на служебной стоянке. В последнем ряду машин виднелась крыша его пикапа.
Джим направился к нему, нашаривая в кармане ключи.
Когда выяснилось, что ему придется долго пробыть в полиции, агент из группы собаководов доставил Немого Джо в коттедж на Бил-роуд. Джим гадал, в каком настроении его застанет. Прежде его приступы паники проходили бесследно, он снова становился апатичным, нетребовательным и самодостаточным. И в то же время был настолько непредсказуем, что ни о какой уверенности не могло быть и речи.
Чтобы добраться до водительского сиденья, ему пришлось обойти машину кругом. Не глядя, он прошел мимо дверцы, исцарапанной когтями Немого Джо, как будто, игнорируя эту деталь, мог проигнорировать и все случившееся.
Перед тем как сесть за руль, он вытащил мобильный и набрал номер ранчо.
В трубке почти сразу послышался баритональный бас Билла Фрайхарта:
– Ранчо «Высокое небо». Чем могу служить?
– Привет, Билл, это Джим. Мне бы с Чарли поговорить. Сможешь до него докричаться?
– Тебе повезло. Он только что вышел. Наверняка еще здесь, за дверью.
Джим ждал и слушал грохот сапог по деревянному полу. Чуть погодя из трубки донесся глуховатый голос старого bidá'í:
– Да.
– Чарли, это я, Джим. Ты мне нужен по делу. Сможешь приехать вечером в город?
– А чего ж?..
– Хорошо. Около десяти я жду тебя дома. Бил-роуд, двадцать девять, это на углу с Форт-Вэлли.
– Идет.
Старик повесил трубку. Раз он сказал «идет», значит, ровно в десять, и ни минутой позже, будет на пороге его коттеджа. Джим выключил сотовый и спросил себя, позволительно ли втягивать Чарли в эти дела. Но, зная Чарли, в конце концов пришел к выводу, что старик обидится, если узнает, что Джим не позвал его с собой.
Он уселся в «рэм», включил зажигание, медленно выехал со стоянки. И всю дорогу до дома не прибавлял скорость.
Джим, наверное, впервые в жизни решил сделать передышку. Он тащился на черепашьей скорости и перебирал в уме все, с чем столкнулся после возвращения. Без этого ему будет трудно строить планы на будущее.
Возле коттеджа, привалившись к дверце своей «хонды», его поджидала Эйприл Томпсон.
Пожалуй, он предпочел бы еще несколько часов отвечать на вопросы полицейских. Он еще не переварил вчерашнюю встречу и не был готов к новой, как не был готов к еще одной бессонной ночи. Новое убийство тоже было своеобразной передышкой. Конечно, оно зверское и непонятное, конечно, оно добавило еще больше вопросов к тем, которые возникли раньше. Но в этом деле он только свидетель, только человек, который видел и мог сообщить о том, что видел, предоставив другим разбираться и понимать. Все остальные дела – его темница. Куда ни поверни голову, всюду натыкаешься на глухую стену, и на каждой стене написано имя.
Алан, Суон, Коэн Уэллс, Калеб Келзо, Чарльз Бигай и Ричард Теначи.
Эйприл.
Сеймур…
Теперь уж не отвернешься в другую сторону, не сделаешь вид, будто ничего не произошло. Подобно бедной Черил Стюарт, он старался не заводить обязывающих связей, но каждый человек оставляет после себя след, который ничем не вытравить. Как ни беги от призраков, все равно тебе нипочем так не разогнаться, чтоб не встретить их там, где ты полагал себя в полной безопасности.
Он припарковался за «хондой» и вылез. Она пошла ему навстречу, еле-еле волоча ноги, словно дистанция до пункта назначения была непомерной.
– Привет, Джим. – Эйприл, видимо, приняла его молчание за оторопь и продолжила: – Я журналистка и всю жизнь прожила во Флагстаффе. Или ты меня считаешь совсем безмозглой, чтоб я в этом городе не разыскала тебя?
Джим постарался ответить твердо, но не грубо:
– Чем могу быть полезен?
– Чем человек может быть полезен журналисту? Рассказом.
– Каким рассказом?
– Правдивым. Расскажи, что у нас творится.
Джим едва сдержал смех.
– Я?.. Хорошо бы мне кто-нибудь рассказал.
Уловив в его голосе страшную усталость и горечь, Эйприл дала ему минуту передышки. Она повернула голову ко входу в небольшой коттедж.
– У тебя есть повод не приглашать меня в дом?
Джим пристойного повода не нашел. Можно, конечно, сказать, что он устал, что хочет побыть один, можно, конечно…
Можно, конечно, сказать правду. Ему страшно оставаться наедине с ней в четырех стенах.
– Повода нет. Заходи. Тем более я беспокоюсь за пса.
Они прошли по бетонной дорожке, проложенной меж двух клочков газона. Джим отпер дверь и отступил в сторону, пропуская вперед Эйприл.
Воздух внутри был чистым, значит, Немой Джо, несмотря на одиночество, совладал с потребностями своего организма. Неторопливо цокая когтями по полу, он выглянул проверить, кто там пришел, но при виде Джима и Эйприл никаких чувств не выказал.
Эйприл посмотрела на него с симпатией, но тем не менее заметила:
– Да, сторожевой собакой его не назовешь.
– Это уж точно. Может, он и сумеет меня защитить, если я схвачу его и брошу в морду грабителю.
Равнодушный к этим нелестным замечаниям, пес повернулся и прошествовал на кухню, к двери, что вела в садик. Джим открыл ее и выпустил его. Пока Немой Джо искал подходящее для облегчения место, Джим проверил, есть ли у него чистая вода, и насыпал в миску собачьего корма.
Потом вернулся в маленькую гостиную, которая одновременно служила и столовой. Эйприл стояла, засунув руки в карманы джинсов, и осматривалась. Джим снова взял тайм-аут:
– Кофе будешь? Больше угостить нечем.
Эйприл оглянулась на него и помолчала, словно прикидывая, стоит ли пить кофе в этот час и способен ли Джим сварить его как следует.
– Ладно, давай кофе.
– Только у меня молока нет.
– Сойдет и без молока.
Джим оценил ее попытку снять напряжение. А может, это всего лишь журналистский прием для соответствующей подготовки источника информации.
Он вышел на кухню и стал вставлять фильтр в кофеварку. Эйприл тоже появилась на пороге.
– А ты неплохо устроился.
Джим пожал плечами.
– Это временное жилище, пока я не заведу свое.
Она заметила как бы мимоходом:
– Я слышала, ты теперь работаешь на Коэна Уэллса.
Скоро ты узнаешь, чего хочет от тебя хозяин города…
Джим даже не задумался, откуда она узнала. Она ему с порога это объяснила: журналистка и всю жизнь прожила здесь. А он вовсе не считал ее безмозглой.
– Я пилот на ранчо и начальник будущего воздушного флота. Уэллс намерен прикупить еще вертолетов.
– Какой разговор, он многое может прикупить. Не только вертолеты, но и людей.
Она произнесла это ровным тоном, не делая акцентов. Поэтому фраза вышла не язвительной, а сочувственной.
Джим не хотел срываться, ни в коем случае не хотел. Но то ли усталость сказалась, то ли напряжение, то ли чувство вины. Его вдруг словно передернуло; огненный кофе, который он в этот момент разливал по чашкам, брызнул ему на руку; кофеварка выскользнула из пальцев, опрокинула чашку; та с треском раскололась на полу, забрызгав его темно-коричневой дымящейся жидкостью. Сжав зубы, чтобы не застонать, Джим открыл кран и сунул руку под холодную воду. От этого ему стало еще больнее.
Тогда он повернулся к ней и, черпая заряд из этой боли, повысил голос больше, чем следовало:
– Чего ты хочешь от меня, Эйприл? Я знаю, что поступил с тобой по-свински. Как и со многими близкими людьми. «По-свински» – это еще мягко сказано. Так может, лучше сказать мне прямо, что я дерьмо, дать мне в морду и уйти, хлопнув дверью?
Эйприл долго не отвечала. Она продолжала стоять и смотреть на него с грустной улыбкой. Как ни странно, он прочел в ее глазах не укор, а щемящую нежность.
– Нет, Три Человека. Нет, бедный мой мальчик, который никак не хочет взрослеть. То дело прошлое. Слишком много воды утекло. Я изменилась, быть может поневоле, но я стала другой. К сожалению, я не знаю, каким стал ты.
Пожалуй, Джим впервые увидел ее сегодняшними глазами. Он слишком поспешно сбежал от прошлого, чтобы помнить, как она хороша – во всех смыслах. Тогда, много лет назад, он считал, что вырвался из тюрьмы, и ему даже в голову не приходило, что Эйприл не тюремщица, а такая же узница, как он.
Она продолжала все тем же хладнокровным тоном, только это было хладнокровие заточенного клинка:
– Могу повторить, чего я от тебя хочу. Рассказа. Я хочу знать, что происходит в этом городе и что полиция так тщательно скрывает. Я хочу, чтобы ты рассказал мне все, что видел. Один раз в жизни ты просто обязан сказать мне правду.
– Ты меня шантажируешь?
– Почему бы и нет? По-твоему, ты заслуживаешь иного отношения?
Джим вспомнил, что лучшая защита – нападение, и сменил тему.
Резко, неожиданно, жестоко.
– Сеймур – чей сын?
Она остолбенела. Потом круто повернулась и вышла из кухни. Джим настиг ее и остановил, положив ей руку на плечо. Эйприл тут же стряхнула его руку, но больше не сделала попытки убежать. В глазах у нее блестели слезы, и Джим чувствовал, что она ненавидит себя за них.
Но он не стал ее щадить.
– Чей он сын?
– Мой! – выкрикнула ему в лицо Эйприл.
Джим придвинулся к ней так близко, что почувствовал на лице ее дыхание. Он начал охоту за правдой и уже не мог повернуть вспять, даже зная, что эта правда его погубит. Он схватил Эйприл за плечи и стал трясти.
– Нет, ты мне скажешь правду! Чей сын Сеймур?
Слезы струились по ее щекам, смывая годы одиночества, годы отчаянной борьбы за выживание, когда рядом не было никого, кому она могла бы показать свои раны, когда в бессонные ночи смотрела в темноту, пытаясь разглядеть за ней свое будущее.
– Ты хочешь знать, чей сын Сеймур?! – Она опять вырвалась и с вызовом взглянула на него блестящими от слез голубыми глазами, какими наградила своего сына. – Он мой! Мой! Мой!
И вдруг сникла. Плечи безвольно опустились, голос упал до шепота, она шагнула к Джиму, прижалась головой к его груди, как будто ища спасения, защиты, в которых ей было отказано долгие годы.
– Он мой…
У Джима внутри словно развязался какой-то узел. Он не знал, что это, так как никогда прежде ничего подобного не испытывал. И на все вопросы вмиг нашелся ответ. Не точный, но возможный. Он уехал из этих мест в погоне за свободой, а может быть, ему стоило остаться, чтобы обрести ее. Может быть, расширив свое жизненное пространство, он перекрыл себе воздух.
Он долго вдыхал запах ее волос, усталый от погони за временем, от непосильного груза воспоминаний и раскаяний.
Когда, чуть отстранив ее, Джим поцеловал соленые от слез губы, у него впервые появилось ощущение, что он вернулся домой.
Глава 22
Он и сегодня захлебывался воспоминаниями.
Много лет прошло, много крови пролито. Кровь из жил, кровь из слов, что ранят больнее оружия. Разбитая жизнь мало-помалу складывалась из осколков по волшебной прихоти случая, обретала новые, небывалые формы и краски. Встреча, к которой он был совсем не готов, оставила внутри необъяснимую, тянущую пустоту. Они посмотрели в глаза друг другу, и все словно отдалилось, потеряло смысл. Бороться не за что и побеждать незачем. Остались лишь сожаления – не о том, что было, а о том, что может быть.
Интересно, она ощущает такую же пустоту теперь, когда знает, где он, каким он стал? Знает его мысли. Разделяющее их расстояние сократилось, но от этого они не стали ближе. Однажды они убедились, что сближение невозможно. Истекшее время способно лишь превратить равнодушие в жалость.
А ему не надо…
Палка угодила в какую-то выщербину, и он почувствовал, что теряет равновесие. Могучие руки, удержав от падения, выудили его из омута мыслей.
– Устали? Может быть, вернемся, мистер Уэллс?
Алан Уэллс оперся на палку и помотал головой. Физиотерапевт Венделл, отвечающий за его реабилитацию, решил сегодня вместо занятий в тренажерном зале вывести его на прогулку. И они отправились на лужайку перед домом, под сень вязов.
Ходьба у него сразу не заладилась, и Алан начал терять уверенность.
– Ничего у меня не получится.
– Непременно получится.
Нет, не получится. Хотя бы потому, что мне на хрен не надо, чтобы получилось.
Венделл улыбнулся ему, дословно прочитав его мысли. Точно такие же слова он не раз слышал от других людей в подобных ситуациях.
– Мистер Уэллс, вы слышали про итальянского гонщика Алессандро Дзанарди?
Алан не был любителем автогонок, но знал, что Дзанарди выиграл несколько престижных гонок в Америке.
– Да, что-то слышал.
– Так вот. Он оказался в том же положении, что и вы: потерял обе ноги на гонках в Германии.
Венделл сделал эффектную паузу, и Алан нехотя признал, что мотивировать пациентов врач умеет.
– Сейчас он уже участвует в международных соревнованиях. У него точно такие же протезы, как у вас.
– И что, победит?
Венделл пожал плечами.
– Не в этом дело. Какое бы место ни досталось ему на гонках, он уже победил.
Алан ничего не сказал на это. Венделл – здоровый, жизнерадостный парень и к работе относится очень искренне и серьезно, вкладывает в нее весь свой энтузиазм. Но как не думать о том, что всякий раз после сеанса он уходит на своих двоих, ставя плюсик под именем Алана Уэллса в списке визитов.
Физиотерапевт взял прислоненные к дереву костыли и протянул ему.
– Думаю, на сегодня хватит. Все случится вдруг, поверьте моему опыту. В одно прекрасное утро вы проснетесь и почувствуете, что можете ходить легко и свободно.
Алан подсунул костыли под мышки и вместе с врачом заковылял к выходу из «сада», как они по-домашнему его называли, а на самом деле это был настоящий огромный парк, обступавший дом со всех сторон, а на западе граничивший с полем для гольфа на уровне третьей лунки.
Венделл отодвинул створку стеклянной двери, ведущей в гостиную.
– Хотите, я помогу вам принять душ?
– Да нет, не надо, я не вспотел. Вечером приму, мне наш водитель поможет.
Джонас был не только водителем, а в некотором роде «прислугой за все». Прежде он работал санитаром в Медицинском центре Флагстаффа.
– Ну хорошо. Тогда я пойду, если я вам больше не нужен?
Алан стоя смотрел, как Венделл на своем «харлее» выруливает из-за дома на подъездную аллею. Прежде он не любил мотоциклы, а сейчас вдруг остро позавидовал врачу.
К нему неслышной походкой приблизилась Ширли.
– Вам чего-нибудь подать, мистер Уэллс?
Алан невольно улыбнулся, обезоруженный всегдашней услужливостью горничной.
– Ширли, а где телекамера?
– Какая телекамера?
– Которая меня все время снимает и тут же предупреждает тебя, когда я остаюсь один. Не может быть, чтоб ты без посторонней помощи была так расторопна. Или ты прибегаешь к услугам медиумов?
Он сделал несколько шагов по комнате. Костыли оставляли на пушистом ковре следы, но ворс тут же вновь выправлялся. Горничная шла по пятам.
– Занимайся своими делами. А я пойду в кабинет, посмотрю почту. Или ты и по Интернету за мной следишь?
Ширли отступила на шаг. Алан понял, что малость переусердствовал в своих шутках, и с улыбкой обернулся к ней.
– Я знаю, что ты по мере сил пытаешься мне помочь. А иногда и не по мере… Большое тебе спасибо, Ширли, но мне в самом деле ничего не нужно.
– Извините, мистер Уэллс.
Горничная повернулась и вышла, а он продолжил свой путь в кабинет. Теперь на передвижения по дому уходило гораздо больше времени, и надо было с этим считаться. А еще на костылях он не только без ног, но и без рук. Надо научиться перемещать хотя бы мелкие предметы без посторонней помощи. Наконец он добрался до отцовского кабинета, декорированного, как и весь дом, в совершенной гармонии старинной мебели и современного дизайна.
Средоточием кабинета был большой стол со стеклянной столешницей. Изрядно повозившись с костылями и креслом, Алан уселся перед монитором и обнаружил, что компьютер не выключен, а в порт USB вставлена флешка.
Ее содержимое высветилось на экране, как только он тронул мышь.
Несколько лет назад Алан Уэллс закрыл бы окно, даже не взглянув. Но теперь все иначе, теперь он снова стал полноправным наследником Коэна Уэллса, хотя когда-то сознательно отказался от этой роли.
По всему экрану расположились папки с разными названиями. Алан наугад открыл одну и быстро пробежал ее глазами. Это были банковские отчеты о состоянии текущих счетов на Каймановых островах, на Барбадосе, в Ирландии, в Монте-Карло – на каждом сотни миллионов долларов. Еще там были сканированные копии документов о собственности на недвижимость, о долевом участии в бесчисленных акционерных обществах. Сами документы, видимо, хранятся в каком-нибудь сверхнадежном сейфе.
Алану стало не по себе.
Какой только деятельностью не занимается его отец, и наверняка далеко не вся она заявлена в налоговой декларации. Он уже собирался выйти из директории, как вдруг взгляд его упал на папку, озаглавленную «Высокое небо».
Он кликнул по иконке, открывая папку. В ней был целый ряд файлов, посвященных деятельности ранчо. Была карта района с участками собственности, помеченными лиловым. А почти в центре находился небольшой участок в форме закрашенного желтым ромба, с надписью: «Флэт-Филдс – Элдеро, 1868».
Странно. Из разговоров отца он понял, что тот район принадлежит ему полностью, включая Флэт-Филдс. Карта новая, непонятно, откуда эти два цвета и надпись, датированная позапрошлым веком, и к тому же имя Элдеро скорее легендарное, чем историческое.
Он открыл следующий документ и углубился в чтение, чувствуя нарастающую в душе тревогу. Это было письменное признание Колберта Гибсона в незаконном присвоении фондов Сберегательного банка Первого флага.
Насколько известно Алану, Колберт Гибсон в настоящее время занимает пост мэра города, но дата признания относится ко времени, когда он еще был управляющим банком. Алан понял, почему отец так горячо поддержал на выборах кандидатуру явного мошенника. Этот человек теперь целиком и полностью у него в руках. Достаточно обнародовать этот документ, чтобы упрятать Гибсона за решетку. Наверняка Гибсон готов на все, лишь бы этого не случилось.
Третий файл был распиской о крупном займе, предоставленном несколько лет назад в личное пользование некоему Дэвиду Ломбарди.
Алан не знал, как расценить только что прочитанное, и совершенно не представлял, что ему делать. Ему известна та истина, что в мире большого бизнеса, чтобы тебя не сожрали, надо уметь вовремя сожрать других. Но это всего лишь метафора для непосвященных, иное дело, когда видишь останки заживо сожранных людей.
Он выключил компьютер и с помощью костылей поднялся. Флешка пусть остается в гнезде. Отец, вернувшись домой, сам ее вытащит и положит на место. А иначе он может подумать, что Алан открывал ее, чего допустить нельзя ни в коем случае.
Он вышел из кабинета и тем же путем приковылял в гостиную.
Сел на диван и с помощью пульта задернул жалюзи, закрываясь от слепящих закатных лучей.
Ширли снова бесшумно возникла рядом, когда он собирался включить телевизор.
– Звонит Джон, охранник от ворот. Его там чуть удар не хватил. К вам пришли.
– Ко мне? Кто?
– Джон сперва подумал, что его разыгрывают, а когда понял, что правда, чуть в обморок не упал.
– Я понял, Ширли. Кто пришел?
– Суон Гиллеспи.
Два слова отозвались в мозгу Алана как выстрел в горах. Его так и подмывало крикнуть: «Не принимать! Передай Джону, если он уже очнулся, чтоб не впускал ее сюда ни сейчас, ни в будущем!»
Или, по крайней мере, до тех пор, пока у него не отрастут ноги.
Но он тут же подавил этот порыв. Нельзя же всю жизнь спасаться бегством. Призрак Суон Гиллеспи будет являться вновь, если у Алана не хватит духу встретиться с ней и тем самым навсегда вычеркнуть из памяти.
Сейчас.
– Скажи, чтобы впустил ее.
Ширли направилась было к двери, но он остановил ее и указал на кресло, к которому были прислонены костыли.
– И убери эти проклятые железяки.
Лейтенант Алан Уэллс не единожды смотрел в лицо смерти и видел, как умирают другие. Он не забыл, как лежал на песке, чувствуя, что жизнь уходит из тела вместе с кровью, и ждал, не зная, то ли позвать на помощь, то ли помолиться, чтобы она так и не подоспела.
Но ожидание Суон Гиллеспи далось ему еще труднее. Слишком много воспоминаний, невысказанных слов, боли и гнева, загнанных внутрь, связано с этим именем.
И все их как рукой сняло, едва она появилась в комнате.
Суон Гиллеспи обладала даром превращать любой свой приход в событие. У других людей первым обращает на себя внимание что-то одно: лицо, фигура, взгляд, голос, – у нее же все воспринимается вместе, в гармоничном сочетании, свойственном произведениям искусства.
Прежде Алан всякий раз поражался тому, что мозг не в силах объять и удержать в памяти ее красоту.
– Здравствуй, Суон.
– Здравствуй, Алан.
Она неуверенно подошла ближе.
На ней были простые полотняные брюки и спортивная рубашка навыпуск, а сверху – легкая стеганая жилетка. В руках она держала мягкую широкополую шляпу и темные очки. Внезапно заметив, что руки у нее заняты, она смущенно улыбнулась.
– Прости, надо было оставить их в машине, но это, можно сказать, орудия производства. Порой знакомое лицо приводит окружающих в священный ужас.
Алан понимал, что она имеет в виду. Упомянутый священный ужас он ощутил и на себе, но по горькой иронии судьбы они в этом смысле совершенные антиподы. Она стала знаменитой благодаря красоте своих ног, он – благодаря их отсутствию.
– Как живешь?
В воздухе повисла неловкость, связанная с бременем ушедших лет и событий, с утратой доверия, чего не выдержит даже самая страстная любовь.
– Хорошо.
Суон обвела взглядом комнату.
– До чего же красиво. Раньше, по-моему, все было как-то иначе.
– Да. Мать, прежде чем в очередной раз сменить мужа, изрядно тут потрудилась. Она вышла замуж как раз за архитектора, который делал перепланировку всего дома. Теперь они, по-моему, вместе колесят по миру. – Он нарочно выбрал такой легкий, беззаботный, почти издевательский тон. – А впрочем, наш ремонт едва ли стоит упоминания в присутствии такой важной особы. Я то и дело натыкаюсь на репортажи о твоих головокружительных успехах. Наверняка во Флагстаффе тебя встретили с триумфом.
Суон как будто отмахнулась от него шляпой и опустила глаза.
– Да ну. Зря ты так думаешь. Не хочу повторять мудрые банальности, но не все то золото, что блестит. Когда жила здесь, не чаяла уехать подальше. А оказывается, мир всюду одинаков. Меняются только родные места. Поэтому, наверное, не стоит возвращаться.
Когда она подняла на него глаза, Алан увидел в них застарелую боль. В настоящем порой чувствуешь себя очень неуютно, если это настоящее усеяно обломками прошлого, которое трудно забыть.
– Ты наверняка гадаешь, зачем я пришла.
Алан усмехнулся.
– Поздороваться со старым другом – чем не причина?
Суон положила шляпу и очки на кресло.
– В общем, да. Хотела спросить, как ты себя чувствуешь. Но еще и сказать тебе кое-что. Надо было это сделать намного раньше, не после того, как с тобой случилось несчастье. Но ты ведь знаешь: я никогда смелостью не отличалась.
– Разве, чтобы достичь таких высот, смелость не нужна?
– Никакая это не смелость. По молодости я тоже обольщалась, а потом поняла, что для этого нужно.
Алан молча ждал продолжения. Он вдруг почувствовал к ней такое же сострадание, какое временами испытывал к себе.
– Не смелость, а отчаянность.
Когда-то за такое выражение ее лица он готов был отдать жизнь.
– Так что мне, чтоб добиться успеха, смелость не понадобилась. Вот ты и в самом деле герой.
Все герои давно мертвы. Даже те, которым посчастливилось вернуться живыми…
– Я не герой.
– Нет, герой. Ты всегда был им, хоть и не знал этого.
– Кому это нужно?
– Многим. Это нужно ребятам, которых ты спас. Это было нужно тебе, чтобы стать тем, кем ты стал. Это нужно…
Суон запнулась, и Алану хватило этой заминки, чтобы в голову полезли самые черные мысли.
Стать тем, кем я стал…
Вспомнились бессонные ночи на больничной койке, зверская боль в ногах, слезы, градом катившиеся по лицу. Все это он вспомнил и в который раз спросил себя: «Если б ты знал, что тебе придется испытать, пошел бы ты их спасать или остался в укрытии, зная, что душа потом будет не на месте, что совесть будет мучить, зато останешься цел и невредим?»
Жив.
Тысячу раз он себя спрашивал, стал бы рисковать жизнью, спасая тех ребят. Спрашивал и не находил ответа.
А тем временем Суон едва слышно закончила свою мысль:
– Это нужно было мне, чтоб набраться смелости и прийти сюда.
Алан молчал. Его ожидание было в равных долях соткано из нетерпения и страха.
– Все эти годы я жила и пользовалась благами жизни с ощущением, что не имею права на них, что вот-вот кто-то мне скажет, что я присвоила их незаконно, и заберет назад. Я добилась того, о чем с детства мечтала, но… – Она оборвала фразу, видимо сочтя недоговоренность более красноречивой, чем слова. – А потом я поняла почему…
Еще одна короткая пауза, чтобы взять дыхание, и наконец Суон выбросила белый флаг:
– Когда идешь на подлость, надо иметь силы, чтобы ее забыть. А я свои переоценила. Потому и пришла сегодня к тебе.
Она посмотрела Алану прямо в глаза, и он все прочел в ее взгляде.
– Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить?
Алан долго не отвечал, во всяком случае ей это молчание показалось вечностью. Многие на его месте сказали бы себе в этот миг: «Все-таки есть справедливость на свете».
Вот она перед ним, такая беззащитная. Ничего не стоит воспользоваться этой беззащитностью и насладиться мщением. Он может убить ее одним словом. А может и разрешить вопрос, мучивший его самого. В этот миг он отбросил все сомнения и ответил себе «да». Если бы все повторилось, он поступил бы так же – рискнул своей жизнью ради спасения тех ребят.
Потому и теперь не произнес убийственных слов.
– Конечно, Суон. Я давно тебя простил.
Кто-то вновь запустил время, остановившееся в этих четырех стенах, а на лице Суон, как пожар, вспыхнула улыбка.
