Текст книги "Победители чудовищ"

Автор книги: Джонатан Страуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Глава 6

Как-то раз, суровой зимой, Свейн с товарищами охотились в горах. У Свейна был при себе лук, но меч он оставил дома. И вот в сосновом лесу на них напали голодные волки. Свейн застрелил троих, но тут волки подступили слишком близко, и стрелять больше было нельзя. Огромная серая волчица сомкнула челюсти у него на руке; и в этот же миг Свейн увидел, как другой волк поволок его друга Берка за ногу в кусты. Свейн прыжком ринулся следом, ухватил Беркова волка свободной рукой и сломал ему шею, точно прутик. И только после этого сделал то же самое с волчицей, которая вцепилась в него.

Челюсти волчицы сомкнулись намертво, и ее голову пришлось отрезать от тела. Когда Свейн вернулся домой, голова так и висела у него на руке.

– Что скажешь, матушка? Хорош ли у меня браслет?

Его мать отцепила волчью голову с помощью лома, сварила ее, чтобы очистить от кожи и мяса, и повесила на стене над воротами вместе с прочими трофеями Свейна.

Пир дружбы завершился так скоро, как только позволяли приличия. Гости удалились в свои комнаты, и семья угрюмо разбрелась спать. Халли взял свечу и вышел в коридор. У двери Бродира он задержался. Из-за двери слышались разнообразные звуки: удары, грохот, звон бьющейся посуды.

Халли, пошатываясь, побрел дальше к себе, лег в постель и постарался успокоиться перед сном.

Конечно, Бродир вел себя по-свински, и это было грубое нарушение законов гостеприимства, но Халли не мог понять, в чем причина. Дядя демонстрировал неприкрытую неприязнь к гостям задолго до того, как Хорд и Олав Хаконссоны принялись выпендриваться за столом. И мать знала об этой вражде – она даже просила Бродира не приходить на пир. Судя по ледяной встрече, Хорд с Бродиром издавна не переваривали друг друга.

Что же между ними общего? Халли не припоминал, чтобы дядя много рассказывал о Хаконссонах, хотя о своих путешествиях он говорил немало.

Это была тайна. Однако Халли был уверен, что если бы он знал подробности этой истории, то счел бы ярость Бродира оправданной – хотя дядя, конечно, выбрал не самое подходящее время и место, чтобы ее демонстрировать. Мальчик лежал в темноте, глядя в потолок, и стискивал кулаки с такой силой, что ногти впивались в ладони. Он перебирал бесчисленные оскорбления, услышанные от Хорда и Олава за трапезой. Ах, значит, Дом Свейна маленький и тесный? Значит, он бедный, захолустный, и в нем мало народу? А сам великий Свейн не кто иной, как женоподобный шут, который по утрам не мог встать с кровати, не запутавшись в собственных чулках? Халли скрипнул зубами.

Конечно, он мог найти некоторое утешение в том, как ловко подсунул Хаконссонам разбавленное пиво, которое свалило с ног их всех поголовно, но ведь это всего лишь ребяческая шалость, и ничего мужественного в ней не было. Эх, вот бы жить в те времена, когда все герои ходили с мечами у пояса и могли вызвать друг друга на поединок, если считали, что их честь задета! О, тогда он, Халли, ходил бы с высоко поднятой головой! Ну, достаточно высоко поднятой, во всяком случае. И тогда, если бы Хорд с Олавом решились оспаривать величие его Дома, он бы выставил их за порог в два счета!

В полудреме он видел себя в другом мире. В его руке сверкал меч, и Хаконссоны вопили от страха. А Ауд улыбалась ему. И троввы на горе готовились обратиться в бегство.

От мыслей о геройских подвигах ему сделалось уютно и тепло. Халли уснул.

Над головой висело темное небо. Где-то поблизости была опасность; Халли вертелся на месте, озираясь по сторонам, но источник угрозы все время оказывался позади него, а меча нигде не было. Его поиски становились все отчаяннее. Наконец он вскрикнул и проснулся. Оказалось, что он ухитрился вытряхнуть из своего тюфяка половину соломы и вдобавок запутался в одеяле, как кролик в силках.

Он немного полежал, пытаясь припомнить свой сон и понять его значение. Но прямо сейчас чувствовал только жуткую головную боль и потребность помочиться. Тут ничего особенного не было: он всегда себя так чувствовал, когда перебирал пива.

В окне виднелся слабый свет. Халли медленно, с трудом встал с постели.

Проклятый горшок куда-то запропастился. Должно быть, Катла забрала его, чтобы вылить, и забыла принести обратно. Нужник был во дворе, за чертогом, и Халли поплелся через заднюю дверь, чтобы пройти туда. Время было еще очень раннее: небо едва начинало светлеть и все вокруг было неподвижно, глухо и затянуто серым туманом. Босые нога Халли негромко шлепали по древним троввским камням; на траве, пробившейся между плит, лежала холодная роса. Предутренний ветерок холодил ноги и забирался под ночную рубашку.

Дело, которое привело его в нужник, заняло немало времени, и струя напомнила ему грозные весенние потоки. Однако, управившись с этим, Халли почувствовал себя куда лучше, хотя голова болела по-прежнему.

Протискиваясь мимо двери, что вела во двор, он услышал голоса, доносящиеся из конюшни.

Говорили сравнительно тихо, и слов было не разобрать, но тон голосов показался Халли довольно злобным. Оттуда, где он находился, были видны лишь распахнутые двери конюшни, но не то, что происходит внутри. Разговор продолжался: трое людей спорили, перебивали друг друга. Кроме голосов из конюшни доносились и другие звуки: звон сбруи, цоканье копыт, наводившие на мысль, что кто-то запрягает лошадей.

Халли задумчиво почесал в затылке. Потом бесшумно пересек двор, взгромоздился на перевернутую бочку для воды, стоявшую у стены конюшни, нашел выпавший сучок в стене и через дырочку заглянул внутрь.

Рагнар Хаконссон, закутанный в плащ и полностью готовый в дорогу, восседал на красивой серой кобыле. Лицо у Рагнара было вытянутым и напряженным: видимо, он все еще чувствовал себя неважно. Он по очереди смотрел на троих мужчин, которые стояли в глубине конюшни.

Мужчин освещал, во-первых, утренний свет, пробивавшийся сквозь щели в дощатой стене, так что казалось, будто в них вонзается добрый десяток серых, призрачных копий; во-вторых, бледное сияние двух фонарей, один из которых стоял на соломе у ближайшего денника, а другой болтался в руке у Олава Хаконссона. Они с Хордом готовились к отъезду; их лошади, красивые, более стройные и изящные, чем низкорослые кобылки из верхней долины, стояли оседланные и взнузданные и тихо жевали овес, насыпанный в торбы. Хорд небрежно держал их под уздцы. Они с Олавом были одеты в дорожные плащи, застегнутые под самое горло для защиты от утреннего холода; сапоги у них были начищены до блеска. Как и за обедом, с первого взгляда становилось ясно, что это богатые и важные господа.

Бродир, дядя Халли, напротив, был облачен в ту же самую одежду, что и накануне: туника грязная и мятая, рукава распущены, чулки сбились в гармошку, волосы растрепаны. Похоже, он так и не ложился спать. Он стоял в шутовской позе, склонив голову набок и заложив большой палец одной руки за пояс. Второй рукой он жестикулировал и тыкал пальцем в Хаконссонов.

Разобрать, что он говорит, было трудно, потому что язык у него заплетался, и к тому же его голос заглушали негодующие реплики Хорда и Олава. Но Халли догадывался, что в речах его было мало мудрости. Эти трое, несомненно, продолжали спор, начатый накануне за столом Астрид. Особенно разъяренным выглядел Олав: он говорил почти так же много, как Бродир, энергично размахивая руками; фонарь, который он держал, отбрасывал причудливые мечущиеся тени на стены конюшни, и лошади в денниках испуганно вздрагивали и шарахались.

Как ни любил Халли своего дядю, сейчас ему ужасно хотелось, чтобы кто-нибудь – отец или мать, да хоть Эйольв – пришел и увел его отсюда. Однако в Доме все было тихо: очевидно, Хаконссоны решили уехать как можно раньше, до того, как поднимутся хозяева.

Халли пришло в голову, что надо бы сбегать разбудить родителей, однако он не мог оторваться от отверстия в досках, словно приколоченный гвоздями.

Бродир подался вперед, тыча пальцем в собеседников, и Халли впервые отчетливо расслышал его слова:

– Поезжайте, поезжайте догонять своих баб! Они, должно быть, расселись ночевать на деревьях, как вороны-падальщики!

Он глупо ухмыльнулся и запнулся ногой о пучок соломы.

Тут заговорил Олав, голосом, искаженным от ярости:

– Дом Свейна славится как гнездо пьяниц, рожденных от кровосмешения, которые не могут перейти двор, не споткнувшись, оттого что ноги у них шестипалые! Кроме того – как тебе, Бродир, должно быть известно, – в наших краях он известен тем, что у него мало земель!

Услышав это, Бродир выругался, однако Олав продолжал:

– Но теперь мы сможем рассказать кое-что еще: мы станем во всеуслышание кричать о том, что вы не умеете привечать гостей, и сложим песни о гнусном карлике, твоем племянничке, который так уродлив, что горы поворачиваются к нему спиной и реки выплескиваются из берегов, когда он наклоняется к воде, чтобы напиться!

Хорд Хаконссон подался вперед, хлопнул брата по тощей спине и указал на лошадей:

– Этот разговор нам ничего не даст. Оставь этого дурака наедине с его глупостью.

Олав нехотя кивнул, однако же не удержался и сказал напоследок:

– Ты известен своей любовью к путешествиям, Бродир Свейнссон. В один прекрасный день мы с тобой повстречаемся на пустынной дороге и продолжим эту беседу! Знай, что, хотя Совет и положил конец тому старому делу, в наших краях никто не забыл твоих деяний.

Он отвернулся, взял у брата повод. Потом поставил фонарь на пол и легким прыжком взлетел в седло. Хорд последовал его примеру; они послали лошадей вперед и поравнялись с Рагнаром. Бродир, пошатываясь, отступил на полшага, давая им проехать.

Когда они оказались у распахнутой двери конюшни, Бродир крикнул им вслед:

– Если хотите снова встретиться, не забудьте захватить с собой людей из других Домов, чтобы они дрались вместо вас! Да, может, мой племянник и уродлив настолько, что при виде его рыба теряет чешую, зато он уж точно не трус, а вот ваш мальчишка спрячется в угол даже при виде прошмыгнувшей мыши! Сразу видно, что он достойный потомок Хакона! Кстати, я тоже не забыл былого. И не жалею ни о чем – ни о том, что сделал, ни о последствиях.

Не успел Бродир это сказать, как Олав спрыгнул с коня, вернулся в конюшню и отвесил Бродиру пощечину. Халли ощутил этот удар так, словно ударили его самого: он отшатнулся и рассек себе переносицу щепкой, торчавшей рядом с сучком.

Голова Бродира мотнулась вбок, но, хотя он был пьян и вдобавок застигнут врасплох, он не упал и не отступил, несмотря на то что из носа у него хлынула кровь.

Олав явно счел, что разговор на этом закончен. Он повернулся, чтобы снова сесть в седло, но Бродир яростно взревел и набросился на него сзади, обхватив за шею и дернув так, что Олав потерял равновесие и едва не упал. Несмотря на хрупкое сложение, Бродир был отнюдь не слаб: одной рукой он сжал шею Олава железным кольцом, а второй бил Хаконссона под ребра. У того глаза вылезли на лоб и язык вывалился изо рта.

Но теперь Хорд ринулся на подмогу брату. Длинный плащ развевался у него за спиной. Он стремительно спрыгнул с коня и набросился на Бродира, молотя его огромными, как кувалды, кулаками. От первого удара Бродир уклонился; второй пришелся ему в бороду и заставил пошатнуться, однако он, не отпуская Олава, пнул Хорда ногой, отчего тот ахнул и привалился спиной к ближайшему деннику.

Халли решил, что смотреть уже хватит; он не раздумывая спрыгнул с бочки, путаясь в ночной рубашке, обогнул конюшню, проскочил мимо Рагнара, который так и сидел в седле, пялясь на драку опухшими глазами, миновал других лошадей, которые спокойно стояли на месте, и добежал до кучи соломы, где боролись дядя и Олав. Хорд увидел его и, когда Халли пробегал мимо, ухватил мальчика повыше локтя, а потом без особых усилий оторвал от земли. Плечо обожгло как огнем; Халли отчаянно задергался, пытаясь вырваться, но рука у Хорда была длинная, и держал он крепко. Потом он взмахнул рукой и отпустил Халли. Мальчик пролетел через конюшню, влетел в пустой денник и сильно ударился о деревянную стену. У него перехватило дыхание и перед глазами закружились белые искорки.

Он лежал на боку в куче соломы, ощущая во рту вкус крови. Конюшня немного покружилась перед глазами, потом наконец остановилась. Халли огляделся. Он увидел Олава Хаконссона, который лежал на земле, держась за горло. Хорд заставил Бродира разжать хватку, и теперь они боролись друг с другом, сцепившись намертво. Они переваливались из стороны в сторону, кряхтя, задыхаясь, не произнося ни звука, налетая на денники так, что доски трещали, шаркая ногами по полу и поднимая густые облака пыли.

Бродир сражался отважно, но Хорд обладал бычьей силой. Поединок вышел недолгий: Хорд быстро сумел развернуть Бродира и заломил ему руки за спину.

Олав с трудом поднялся на ноги. Он был весь белый, на губах пузырилась пена.

Халли пошевелился. В плече вспыхнула боль. Он не обратил на нее внимания и попытался встать.

Что-то тяжелое уперлось ему в шею. Это была подошва сапога.

Голос Рагнара Хаконссона произнес:

– Нет уж, троввская морда, полежи пока!

Халли захрипел, заскреб пальцами по сапогу. Он выпученными глазами смотрел на Олава Хаконссона, который в задумчивости стоял перед беспомощным Бродиром.

Олав Хаконссон медленно отошел в сторону, к лошадям, где Халли не мог его видеть. Донеслись лишь скрип кожи – это открыли переметную суму – и шорох – Олав что-то искал. Он вновь появился в поле зрения Халли. Лицо у него было каменное, боль и гнев сменились спокойной решимостью. В руке Олав держал маленький ножик, из тех, какими режут сыр, подрезают копыта или чистят фрукты.

Халли смотрел во все глаза, вцепившись в кожу сапога, придавившего ему горло.

Он увидел, как Олав Хаконссон подступил к Бродиру, замахнулся ножом и нанес ему удар в самое сердце. Тот мгновенно умер.

Олав бросил нож на солому, повернулся и подошел к своей лошади.

Хорд Хаконссон выпустил тело Бродира, так что оно рухнуло наземь, и тоже подошел к своей лошади. Проходя мимо, он взглянул на Рагнара и что-то сказал. На миг сапог еще сильнее надавил на горло Халли, потом убрался. Шелест плаща, шорох соломы под сапогами – Рагнар ушел.

Халли лежал неподвижно, глядя прямо перед собой.

Он слышал, как Хаконссоны медленно ведут лошадей через двор. Все прочие кони в конюшне теперь ржали и метались в своих денниках, некоторые били копытами в стены: они почуяли кровь и их это пугало.

Халли лежал неподвижно. Наконец он услышал, как снаружи пришпорили коней и как те стремительно помчались прочь от Дома Свейна, вниз, в долину.

* * *

В те дни, когда еще приходилось опасаться троввов, не многие люди осмеливались подниматься на пустоши. Однако Свейну хотелось повидать, что там, несмотря на то что мать умоляла его не ходить.

– Днем троввы не покажутся, – говорил он ей, – а я вернусь домой до темноты. Приготовь мой любимый ужин: я буду голоден, когда приду.

И с этими словами он опоясался своим серебряным поясом, взял меч и отправился в путь.

Он взобрался на гребень горы, вышел на пустоши, голые, поросшие вереском, и огляделся. Вдалеке виднелся невысокий круглый холм, а в холме он увидел дверь. Свейн подошел к ней вплотную. Дверь была огромная, выкрашенная в черный цвет.

«Это дверь троввов, как пить дать, – сказал себе Свейн, – и я могу либо оставить ее в покое, либо отворить ее и заглянуть внутрь. Первое будет безопаснее, зато второе прославит меня!»

И он отворил дверь. Заглянув внутрь, он увидел чертог, увешанный человеческими костями. Вдалеке пылал огонь. Свейн чрезвычайно осторожно пробирался через чертог, пока не подошел к самому огню. У огня сидел огромный, жирный тровв и деловито вырезал чашу из человеческого черепа. Увидев это, Свейн вскипел от ярости. Он сказал себе:

– Я могу либо вернуться обратно, либо заставить этого демона заплатить сполна за его преступления. Первое будет безопаснее, зато второе прославит мой Дом!

И он подкрался к тровву и отсек ему голову одним взмахом меча.

Свейну хотелось пойти дальше, однако он оглянулся и увидел, что свет, льющийся из распахнутой двери, становится тусклее и голубее. Наступал вечер. Поэтому он спустился с холма и вернулся домой к ужину.

Таков был первый визит Свейна в чертог троввского короля.

Часть вторая

Глава 7

Хоркель, брат Свейна, был убит соседом во время спора из-за земли. Когда Свейн услышал об этом, он почти ничего не сказал, взял свой меч и пояс и вышел из дома. Сосед бежал и скрылся в хижине на дальнем утесе. Взобраться туда можно было только по лестнице в две сотни ступенек, а лестницу убрали. Добравшись до подножия утеса, Свейн принялся разглядывать крутой склон, а убийца тем временем выкрикивал сверху оскорбительные насмешки. Свейн молча принялся карабкаться наверх. Камень был ненадежный и крошился под пальцами; дул сильный ветер, который грозил сорвать его со скалы. Орлы клевали ему уши. Спустилась ночь, а Свейн все карабкался. На рассвете убийца принялся швырять в него камнями, но Свейн уклонялся от них, повисая на одной руке. Он взобрался на скалу, сразил убийцу своего брата одним взмахом меча, потом вернулся в свой Дом и снова встал за плуг, как будто ничего и не случилось.

– Я ходил прогуляться, – сказал он матери, – а теперь вот вернулся.

Арнкель послал вслед за убийцами своих людей, но те к вечеру вернулись ни с чем, запыленные и угрюмые. Они скакали во весь опор до самых водопадов, но лошади из нижней долины легконогие и резвые, и Хаконссоны давно уже миновали Отрог. Арнкель разъярился до пены изо рта. Он схватил стол и швырнул его о стену так, что стол разлетелся надвое; он взял нож, которым убили его брата, и вонзил его себе в руку, в ладонь, что пожимала руки убийцам Бродира. Даже Астрид сбежала от него, и Арнкель всю ночь оставался в чертоге один.

Снова наступило утро. В окно светило яркое солнце, на одеяле лежало солнечное пятно. Пахло свежестью и полевыми цветами. Очнувшись после крепкого сна, Халли некоторое время лежал неподвижно, глядя на светлые треугольники на штукатурке, на черные балки потолка, на старую Катлу, храпящую в углу. Он пошевелился. Плечо еще болело, однако припарки, которые старая нянька прикладывала ему накануне, отогрели поврежденные мышцы, и Халли снова мог свободно двигать рукой.

Воспоминания о вчерашнем дне были обрывочные – неясные всплески потрясения, смятения и боли. Ну да, он поднял тревогу… а потом – что же он сделал потом? Да почти ничего. Стоял истуканом, в то время как весь Дом пришел в движение. Он был просто очевидец, и никто не обращал на него внимания, кроме Катлы. Та засуетилась, закудахтала и уложила его в кровать.

Пора это менять. Халли встал, медленно оделся, морщась от некоторых движений, и вышел в чертог. Солнце поднялось уже высоко, но в Доме было тихо. Отец сидел на своем Сиденье Закона, уронив голову на грудь. Его раненая рука почернела от запекшейся крови. Он не стал перевязывать рану. На плечах у отца был парадный плащ, черный с серебром, но, весь помятый, выглядел он мрачно. Отец сидел молча и совершенно неподвижно. Рядом с ним стояла мать Халли и что-то тихо говорила ему на ухо.

В дальних углах чертога возились слуги, готовили цветы для погребения Бродира, однако никто не смел приближаться к тому месту, где сидел Арнкель.

Халли подошел прямо к отцу.

– Отец, мне нужен меч.

Арнкель не поднял головы. Спросил тихо, глухим голосом:

– Зачем?

– Понятно зачем. Я собираюсь отомстить за дядю.

Арнкель долго молчал. Наконец он ответил:

– Нет у нас мечей, сын мой. Все они перекованы. Кроме тех мечей, что в руках героев на горе.

– Пусть Грим скует мне меч.

– Скует тебе Грим меч, как же! – яростно и визгливо воскликнула мать. Ее голос разнесся по притихшему чертогу, и все замерли. – Он сейчас кует меч, который Бродир возьмет с собой в свой курган, чтобы охранять нас от троввов! Для живых у нас мечей нет, и ты это прекрасно знаешь! Совет запретил их, и правильно сделал. Совет решит это дело миром, ко всеобщему взаимному удовлетворению. И не смей больше говорить о мести, глупый мальчишка!

Халли пожал плечами.

– Матушка, ты Бродира никогда не любила, это всем известно. Отец, а что скажешь ты? Ты в горе и гневе, так же как и я.

Тут Арнкель пошевелился и приподнял голову.

– Халли, – сказал он устало, – будь почтителен со своей матерью, а не то я тебе всыплю прямо здесь и сейчас.

Он потянул себя за нос и посмотрел на огонь.

– И прошу тебя: не говори со мной больше ни о мести, ни о мечах, ни о чести Свейнова Дома. У тебя самые лучшие побуждения. Я понимаю их, я их разделяю! Все мы их разделяем.

Мать Халли только фыркнула.

– Ты уже сделал все, что мог, – продолжал Арнкель. – В конюшне ты вел себя очень отважно, это достойно восхищения. Не твоя вина, что ты не воин. Но теперь… – тут он глубоко вздохнул, – теперь надо обратиться к посредникам, они все уладят. Твоя мать права. Древние обычаи ведут к кровавым распрям и к тому, что на горе появится множество новых курганов. Никто из нас этого не хочет.

– Бродир любил древние обычаи и стремился следовать им, – сказала Астрид. – И где он теперь? Под белой простыней, на леднике, ждет похорон.

Она слабо улыбнулась сыну.

– Халли, Халли! Я знаю, ты любил его истории. Я знаю, ты даже восхищался им. Но все, что он ценил, осталось в прошлом! Мы не будем жить по этим обычаям. В ближайшее время соберутся законоговорители всех Домов. Ульвар Арнессон уже сегодня едет, чтобы сообщить об этом в Дома, что вниз по долине, а Лейв поедет вверх по долине, и, если все пойдет удачно, Совет соберется еще до прихода зимы. Ты расскажешь им о том, что видел. Будет суд. И ты выступишь главным свидетелем, Халли! Подумай об этом! Это очень важная роль для такого мальчика, как ты.

Халли спросил напрямик:

– И что тогда сделают с Хаконссонами?

– Им придется отдать нам очень хороший хутор.

– Это, в смысле, землю? Да? Они дадут нам кусок земли?!

– Землей не следует пренебрегать, мальчик. Земля – это наше богатство!

Арнкель Свейнссон сидел, глядя в огонь, осунувшийся и постаревший. Он негромко сказал, словно самому себе:

– Решение посредников – единственный выход, и даже тогда нам, возможно, придется согласиться на меньшее, чем мы хотели бы получить. Дом Хакона могуществен…

– У нас уже отбирали земли по решению посредников! – произнесла Астрид, поджав губы. – На этот раз, по крайней мере, решение будет в нашу пользу! А, вот и Лейв. Он готов ехать!

Лейв, успевший аккуратно подстричь бородку, был уже в дорожном плаще. Он вспрыгнул на возвышение и принялся обсуждать с родителями дорогу в усадьбы, что вверх по долине. Он был возбужден, ему не терпелось отправиться в путь; похоже, обстоятельства поездки его ничуть не огорчали.

Астрид ласково похлопала Лейва по руке.

– Ты прекрасно выглядишь, сын мой! Достойный посланник Дома. Верно, Халли?

Но Халли уже выбежал из чертога.

Выскочив в коридор, отгороженный занавесями, он замедлил шаг и остановился, тяжело дыша, заставляя себя успокоиться.

– Халли!

Из комнаты гостей появилась Ауд. Сказать, что Халли совсем забыл о ее существовании, было бы неправдой, но последние события вытеснили ее из мыслей мальчика. Одевалась дочь Ульвара явно наспех, а теперь пыталась привести в порядок свою прическу. Изо рта у нее торчали две костяные шпильки. Халли было не так-то просто справиться с обуревавшими его чувствами и включиться в разговор.

– Э-э… Привет.

– Я тебе очень сочувствую.

Она стояла, подняв руки, и на ощупь укладывала волосы. Шпильки у нее во рту шевелились, когда она говорила.

– Спасибо.

– Проклятые Хаконссоны! Им на всех наплевать. Однако человека они вот так убили впервые – свободного человека из другого Дома, я имею в виду. Думаю, своих собственных людей они убивают то и дело. А что такого сделал твой дядя?

Лицо у Халли было каменное.

– Ничего. Он был пьян.

– Да, мне тоже так показалось… Но все равно это слишком жестоко. Вам еще повезло, что они не ваши соседи! Они то и дело переносят пограничные столбы – в свою пользу, разумеется, – а мой отец никогда ничего не предпринимает, все только кланяется, расшаркивается да целует землю у них под сапогами. Ну, теперь-то он, конечно, оказался в затруднительном положении: с одной стороны Астрид, его двоюродная сестра, а с другой – Хорд Хаконссон… Ему придется быть очень осторожным в этом деле. Впрочем, папочка всегда осторожен. Интересно, есть ли хоть кто-нибудь, кто смеет быть неосторожным?

Она стремительным движением выдернула шпильки изо рта и воткнула их себе в волосы где-то на затылке.

– Вот дьявол, чуть не уронила… Нет, все в порядке. Мы сейчас уезжаем и должны по дороге домой сообщить о случившемся законоговорителям.

– Я знаю. Мне родители только что сказали. Они стремятся к примирению, – с горечью добавил он.

Ауд повернулась к нему затылком.

– Как там моя прическа?

– Кривовата немного.

– Ничего, сойдет. Ты его очень любил, да? Дядю твоего?

– Да.

– Я тебе очень сочувствую. Ты же знаешь, у меня прошлой зимой мама умерла. Я хорошо понимаю, что такое потерять единственного человека, который… В общем, вот.

Она разгладила подол и отвернулась.

– Мне надо идти собираться. Отец ждет.

Халли сказал:

– Слушай, я это… Я тебе тоже очень сочувствую.

Она улыбнулась. Глаза у нее блестели.

– О, я все время хожу на гору и разговариваю с ней. Сижу у кургана, приношу ей цветы… Все лучше, чем торчать дома с папочкой и тетей, у которых только и разговоров, что о замужестве. Но все равно…

Тут Халли нахмурился.

– Ты ходишь к курганам? А как же троввы?

Ауд пренебрежительно надула щеки.

– Ну, за курганы-то я не выхожу и по ночам там не бываю… Но даже не в этом дело. Вот ты, Халли Свейнссон, знаешь кого-нибудь, кто видел живого тровва?

– Да я их сам видел! Ну, почти.

– Нет, Халли, когда я говорю «видел», я имею в виду – видел своими глазами, а не обмочился с перепугу, когда ветер завыл в курганах или заяц выскочил из кустов!

Халли выпрямился.

– Не далее как две недели назад я был на хребте, на дальнем пастбище. Там есть место, где стена обвалилась. Одна овца заблудилась и забрела за линию курганов. И ночью, – он понизил голос, его круглые глаза стреляли по сторонам, не прячется ли кто в темном коридоре, – ночью я услышал ее вопли. А на рассвете я увидел, что с ней стало. Ее растерзали на куски!

Ауд невежливо зевнула.

– У меня просто дух захватывает от ужаса. Ты прирожденный сказитель. И что же было дальше?

– Э-э… ну, все.

– Как? Это и есть вся история? Знаешь, есть такое слово: волки!

Халли фыркнул.

– Это же было на троввских пустошах!

Ауд закатила глаза.

– Вот ты когда там жил, ты волков видел?

– Ну да, видел издалека.

– А орлов?

– Видел.

– Так почему ты думаешь, что овцу убили троввы, когда есть более простое и очевидное объяснение? Зачем делать мир сложнее, чем он есть? – Ауд приметно оживилась. – Если у меня, например, зад зачесался, я же не думаю, будто это меня тровв укусил. Я найду какое-нибудь объяснение попроще. Ой, клянусь кровью Арне, это мой батюшка!

Из чертога доносился голос Ульвара Арнессона, подзывающего дочь.

– Пора ехать, а у меня вещи не собраны! Ладно, скоро встретимся, если повезет, – твоя матушка ведь пригласила меня зимовать у вас. Но если до тех пор будешь проезжать мимо Дома Арне, не стесняйся, заходи в гости! Пиво-то у нас точно лучше, чем тут у вас подают.

Она улыбнулась ему в последний раз, махнула рукой и исчезла за дверью. Растерянно моргающий Халли остался один в пустом коридоре.

Два дня тело Бродира лежало на плетеных носилках в центре чертога. Халли не ходил прощаться с дядей. Он уже видел его мертвым, это зрелище впечаталось ему в память.

На третье утро, когда над землей все еще висел туман, во дворе собралась погребальная процессия. Как и на любых похоронах, долгом Арнкеля было возглавить шествие на вершину горы. Теперь он стоял на крыльце чертога и возился с пряжками плаща. Стоявшие позади него Халли, Лейв и Гудню смотрели, как другие мужчины Дома выходят из своих хижин. Кто нес кирку, кто мотыгу, кто лопату. Грим-кузнец обходил людей, проверял лезвия орудий. Некоторые он уносил в кузню, чтобы наточить; из кузни доносился приглушенный скрежет точильного камня.

Посреди мощеного двора лежал на носилках Бродир, укутанный в погребальные пелены. На вторых носилках должны были нести главный камень для кургана.

Люди переговаривались шепотом, лиц было не видно под капюшонами, пар изо ртов клубился в воздухе. Все прятали руки в рукава курток и притоптывали башмаками, точно застоявшиеся лошади. Арнкель ждал. Вот со стороны бойни, куда накануне вечером отвели годовалого барашка, показалась мать Халли в сопровождении Эйольва и еще одного слуги. Они шли медленно. Каждый нес кусок мяса, завернутый в шкуру; свертки передали носильщикам, которые уложили мясо на носилки рядом с камнем.

Наконец из кузницы вышел Грим и вынес кусок кованого железа, не длиннее его предплечья. То был меч Бродира, который должен был помочь ему защищать долину. Меч положат ему на грудь, прежде чем завалить тело камнями. Арнкель сунул меч в свой мешок.

Люди из Дома Свейна молча смотрели из окон и дверей, как Арнкель и Грим взвалили на плечи первые носилки. И цепочка мужчин потянулась со двора к воротам, ведущим на гору. Они не тратили лишних слов: нужно было вырыть яму и возвести курган до наступления темноты. Работа предстояла нелегкая.

Вскоре после этого, умываясь и одеваясь, Халли забрасывал Катлу вопросами:

– А для чего мясо?

– Ну ты же знаешь! Подними руки. Мясо бросят на пустошь, чтобы получить разрешение троввов переступить границу, когда будут рыть яму. Давай-давай, не отлынивай: и там тоже вымой!

Халли равнодушно тер шею мочалкой.

– И что, троввы придут за мясом? Наши мужчины их увидят?

– Нет, конечно! Днем троввы никогда не выходят. Они дождутся темноты, мужчины к этому времени уже уйдут.

– А если не оставлять им мясо?

– Это даст троввам возможность тоже перейти Свейнову границу, и тогда нам всем конец!

– А интересно было бы посмотреть на тровва! – заметил Халли небрежным тоном.

Катла немедленно сделала множество оберегающих знаков и жестов.

– Немедленно ступай к колоде и прополощи рот водой и маслом!

Но Халли невозмутимо продолжал натягивать чулки.

– А что в этом такого плохого? Я мог бы пойти наверх, чтобы помочь с погребением, а потом остаться и подождать. Я не стану переходить границу, как тот мальчишка, про которого ты рассказывала, просто посмотрю из-за камней, как троввы придут за мясом.

Катла охнула и схватила его за запястье своей узловатой рукой.

– Это плохая мысль, Халли, и на то есть целых три причины! Во-первых, будет темно и ничего ты не увидишь. Во-вторых, стоит тебе хоть краем глаза увидеть их страшные когти, как у тебя глаза выпадут от ужаса и укатятся прочь. И в-третьих, такое неслыханное непослушание может разгневать наших благословенных предков и они тебя накажут!