Текст книги "Победители чудовищ"

Автор книги: Джонатан Страуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Джонатан Страуд
«Победители чудовищ»

Джилл и Джону, с любовью

Главные персонажи

Дом Свейна

Арнкель – вершитель Дома

Астрид – законоговоритель Дома

Лейв – их старший сын

Гудню – их дочь

Халли – их младший сын

Бродир – брат Арнкеля

Катла – нянька Халли

Дом Хакона

Хорд – вершитель Дома

Олав – его брат

Рагнар – сын Хорда

Дом Арне

Ульвар – вершитель и законоговоритель Дома

Ауд – его дочь

* * *

Ну, слушай, расскажу я тебе еще раз про Битву на Скале. Только, чур, не ерзать и не возиться как обычно, а не то сразу перестану.

В первые годы, как поселенцы пришли в долину, троввы властвовали над нею всей, от Устья до Высоких Камней. Как стемнеет, ни одному дому, ни одному хлеву, ни одной конюшне не было спасения от них. Все поля были источены их ходами, и ходы эти шли до самых порогов усадеб. Каждую ночь они воровали коров с пастбищ и овец со склонов. Припозднившихся прохожих утаскивали прямо в виду их собственного дома. Женщин и детей уволакивали прямо из постелей, а поутру их одеяла находили полузарытыми в землю. Никто не знал, где откроется новый ход троввов и что они натворят на этот раз.

Для начала народ каждого Дома вымостил свои усадьбы тяжелыми гранитными плитами – и чертоги, и конюшни, и дворы, все-все, чтобы троввы не могли вылезти наружу, – и окружили все это высокими каменными стенами, и выставили на стенах стражу. Жить стало полегче. Однако же по ночам было слышно, как троввы стучатся снизу в каменные полы, выискивая слабое место. И слушать это было не очень-то приятно.

Свейн тогда уже несколько лет как вошел в полную силу. Он был величайшим героем в долине. Немало троввов убил он в одиночку, а еще очистил дороги от изгоев, волков и прочих опасностей. Однако не все обладали его отвагой, и решил Свейн, что настало время покончить с напастью раз и навсегда.

И вот однажды в середине лета созвал он остальных героев. Все двенадцать встретились на лугу посреди долины, вблизи того места, где теперь Дом Эйрика, и поначалу они все топорщили бороды и поводили плечами, и никто не снимал руки с рукояти меча.

Однако Свейн сказал так:

– Друзья мои, ни для кого не тайна, что в прошлом между нами было немало разногласий. У меня на ноге остался шрам в том месте, куда ты, Кетиль, вонзил свое копье, а у тебя, думаю, и посейчас ноет зад там, куда попала моя стрела. Но сегодня я предлагаю заключить перемирие. Эти троввы совсем распоясались. Я предлагаю встать плечом к плечу и выгнать их из долины. Что вы на это скажете?

Как и следовало ожидать, прочие закашлялись, закряхтели и стали смотреть куда угодно, лишь бы не на Свейна. Но наконец выступил вперед Эгиль.

– Свейн, – сказал он, – слова твои как стрела, они поразили меня в самое сердце. Я буду сражаться плечом к плечу с тобой.

И прочие, один за другим, побуждаемые, может быть, не только отвагой, но и стыдом, поступили так же.

И сказал тогда Торд:

– Все это замечательно, но что получим с этого мы сами?

А Свейн сказал:

– Если мы поклянемся оборонять долину, то она будет принадлежать нам, отныне и навеки. Как вам это?

Прочие сказали, что это их вполне устраивает.

Тогда Орм сказал:

– Где же мы будем сражаться?

– Я знаю подходящее место, – ответил Свейн и отвел их туда, где над лугом из сырой земли вздымалась большая скала.

Одно небо ведает, как она туда попала: величиной она в полтора дома и выглядит так, будто некий великан, разыгравшись, оторвал кусок утесов, что нависают над долиной, и зашвырнул его в поле. Камень этот косо уходит в землю, так что с поля нетрудно взойти на него. Нижняя его часть поросла травой и мхом, а верхняя часть голая. Вокруг скалы растет сосновая роща, и пара сосен ухитрилась вырасти даже на ее вершине. В те времена скала звалась Клин, но теперь ее зовут Битвенная скала. Там проводятся Собрания Дома Эйрика. Когда-нибудь ты ее увидишь.

И сказал Свейн:

– Друзья мои, пусть то, что сделаем мы, чтобы подманить троввов, одновременно свяжет нас между собой, чтобы мы защищали друг друга изо всех сил.

Тут они обнажили мечи, и каждый надрезал другому предплечье, чтобы их кровь пролилась на землю у подножия утеса. Солнце в тот момент как раз садилось.

– Мы удачно выбрали время, – сказал Свейн. – Теперь будем ждать.

Воины стояли плечом к плечу вдоль подножия скалы и смотрели на поля.

А надо сказать, что каменные стены, выстроенные вокруг Домов, очень хорошо защищали их от троввов, поэтому те изголодались и им отчаянно хотелось человечины. И когда троввы почуяли кровь, пролитую на землю, они заторопились туда со всех концов долины. Однако же воины пока ничего не слышали.

Через некоторое время Свейн сказал:

– Ну и ленивы же эти троввы! Как бы нам не замерзнуть насмерть, стоя тут всю ночь напролет.

Рюрик же сказал:

– К тому времени, как мы вернемся домой, женщины уже выпьют все пиво! Вот что меня гнетет.

А Гисли сказал:

– Экое неровное поле у тебя, Эйрик! Надо будет оказать тебе услугу и перепахать его, когда разделаемся с троввами.

И тут они услышали слабый непрерывный гул, этакий скребущийся шорох. Шорох шел из-под земли и слышался со всех сторон.

– Это хорошо, – сказал Свейн. – А то я заскучал.

Пока они ждали, над Стюровой Вдовой взошла луна (Стюрова Вдова – это гора с округлой вершиной, что видна из окна Гудню) и ярко озарила землю. И тогда им сделалось видно, как по всему полю трясутся бурьян и кочки, оттого что под ними, взрывая землю, ползут троввы. Вскоре все поле до последней пяди – а поле было большое! – заволновалось и заколыхалось, точно вода. Однако воины стояли на скале и не двинулись с места, разве что отступили на шаг.

Тогда сказал Гисли:

– Ну вот, одной заботой меньше. Эйриково поле будет отлично перепахано еще до исхода ночи.

Наверное, зря он это сказал. Потому что не успел он договорить, как земля у него под ногами взметнулась столбом, оттуда выскочил тровв, ухватил Гисли за шею своими длинными, тощими руками и повалил его на колени на землю. И перегрыз ему глотку. Гисли так удивился, что ничего не сказал.

Тут луна ушла за тучу, и люди ослепли.

Они сделали еще шаг назад в темноте, выставив перед собою мечи и слыша, как бьется на земле тело Гисли. Прошла минута.

Внезапно скребущийся шорох превратился в рев, и из земли вдоль подножия косой скалы хлынули наружу троввы, осыпая воинов землей и протягивая к ним свои цепкие пальцы. Свейн и прочие сделали еще шаг назад, вверх по скале, ибо знали, что троввы слабеют, когда не касаются земли. И вскоре они услышали скрежет когтей о камень.

Тогда они, хоть ничего и не видели, принялись изо всех сил орудовать мечами и услышали, как несколько отрубленных голов упали и покатились по скале. Однако же когда убитые троввы рухнули, из взрыхленной земли тотчас же выбрались новые, а за ними еще и еще, и они все лезли и лезли на скалу, клацая зубами и протягивая тощие лапы.

Воины мало-помалу отступали вверх по склону, не переставая сражаться. По бокам скала была крутая, как отвесный утес, однако же троввы лезли и на эти склоны. Герой Гест, что стоял с краю, подступил слишком близко к обрыву. Троввы ухватили его за лодыжку и сдернули вниз, в бурлящее полчище. Больше его никто не видел.

К тому времени оставшиеся десять воинов устали, и большинство из них были ранены. Они отступили почти что к самому краю скалы. За спиной у них росли сосны, и герои знали, что еще немного – и их ждет обрыв и поле внизу. Однако же троввы все напирали и напирали, разевая пасти, размахивая когтистыми руками, урча от голода.

– Вот теперь, – сказал Свейн, – неплохо бы нам сюда немного света, хотя бы затем, чтобы мы могли проснуться и начать сражаться по-настоящему. А то я все это время дремал, и отдых пошел мне на пользу!

И не успел он это сказать, как луна наконец вышла из-за туч и ярко осветила все происходящее. Это случилось как бы в ответ на просьбу Свейна, вот почему мы, люди его рода, и по сей день носим черное с серебром.

И в ослепительном лунном свете сделалось видно все вокруг: огромная скала, вздымающаяся над полем, ее склон, черный от тел троввов, само поле, бесчисленные дыры и ямы, откуда лезли все новые враги, и вершина скалы, где, всего шагах в десяти от обрыва, стояли насмерть десятеро героев.

– Друзья мои, – сказал тогда Свейн, – теперь середина лета. Ночь не будет длиться вечно.

И с этими словами все десятеро издали могучий боевой клич и радостно удвоили усилия, и ни один из них не сделал больше ни шага в сторону обрыва.

Наступил рассвет. Над морем взошло солнце. Когда стало светло, люди из соседнего Дома, что всю ночь лежали в своих постелях без сна, дрожа от страха, отперли ворота и решились выйти в поля. Теперь сделалось очень тихо.

Они шли через поле, пробираясь между дырами и ямами, и, подойдя к подножию скалы, увидели, что там, точно мякина на току, навалены трупы троввов.

Тут люди посмотрели наверх, и показалось им, что высоко на скале стоят плечом к плечу двенадцать воинов. Однако лучи утреннего солнца светили так ярко, что разглядеть было трудно. Люди торопливо полезли наверх и нашли на самой вершине десять трупов воинов. Те лежали рядом, плечом к плечу, глядя незрячими глазами, и руки их, сжимавшие мечи, еще не успели остынуть.

Вот так-то! Вот тебе история, все как было. С того самого дня ни один тровв не решился проникнуть в долину, хотя они по-прежнему следят за нами голодными глазами сверху, с утесов.

А теперь дай-ка мне эля. Что-то в горле совсем пересохло.

Часть первая

Глава 1

Свейн был еще младенцем, когда пришел в эту долину вместе с поселенцами. Они так много времени провели в горах, что солнце и снег сожгли их лица дочерна. И когда они наконец спустились в чудесные зеленые леса, то остановились отдохнуть на тихой поляне. Малыш Свейн сидел в траве и смотрел по сторонам. И что же он видел? Видел он небо, деревья и спящих родителей. А еще он увидел большую черную змею, которая выползла из-за бревна и обнажила ядовитые зубы, готовясь вонзить их в горло его матери. И что же он сделал? Он протянул свои короткие пухлые ручонки и ухватил змею за хвост. Когда родители проснулись, они увидели улыбающегося Свейна, а в кулачке у него – придушенную змею, которая болталась, как веревка.

Отец Свейна сказал:

– Это явное знамение. Наш сын вырастет героем. Когда станет достаточно взрослым, он получит мой меч и серебряный пояс, и с ними он никогда не будет знать поражений.

Мать Свейна сказала:

– Эта долина будет принадлежать ему. Давай построим здесь усадьбу. Это место сулит нам удачу.

Так и сделали. Прочие поселенцы рассеялись по долине, но наш Дом, первый и самый могущественный, был построен прямо здесь.

Халли Свейнссон родился вскоре после полудня, в день зимнего солнцестояния, когда над Домом Свейна нависали снежные тучи и подножий гор было не видно. В самый час его рождения на старые троввские стены намело столько снегу, что кусок кладки не выдержал и рухнул. Одни говорили, что это сулит мальчику много хорошего, другие говорили – что много дурного. Человек, чьих свиней завалило камнями, на этот счет ничего не говорил, но потребовал возмещения от родителей младенца. На следующий год он вынес это дело на суд Собрания, однако жалоба была отвергнута как недоказанная.

Когда Халли стал чуть постарше, Катла, его нянька, рассказала ему, что он родился в особенный день. Она хмыкала и присвистывала носом, объясняя, чем это чревато.

– Середина зимы – день опасный, – говорила она, подтыкая под него одеяло. – Детишкам, что народились в это время, открыто немало темных тайн, им ведомо колдовство, они слышат зов луны. Смотри же не прислушивайся к этой стороне своей натуры, а не то непременно погубишь и себя, и тех, кого любишь. Ну а кроме этого, милый Халли, тебе тревожиться не о чем. Спи спокойно.

Невзирая на то что за стенами бушевала метель, отец Халли, как только младенцу обрезали пуповину, взял у повитухи кровь и послед и отправился на гору. Отморозив по пути три пальца, он поднялся к каменным курганам и выбросил дар за камни, на поживу троввам. Угощение, видать, пришлось им по вкусу, потому что ребенок с самого начала жадно брал грудь. Он рос толстым и крепким и за всю зиму ни разу не заболел черной трясучкой. Это был первый из детей Астрид, кто выжил с тех пор, как тремя годами раньше родилась Гудню, и в Доме было немало радости по этому поводу.

По весне родители Халли устроили пир, чтобы отпраздновать появление нового потомка Свейна. Колыбельку выставили на возвышении в чертоге, и люди по очереди подходили к ней, чтобы выразить свое уважение. Арнкель и Астрид вместе сидели на Сиденьях Закона и принимали дары: шкуры, ткани, резные игрушки и маринованные овощи, а маленькая Гудню стояла рядом с матерью, напряженно вытянувшись, и ее белокурые волосы были тщательно заплетены в драконий хвост. Старший брат Халли, Лейв, наследник Дома и всех его земель, не обращал внимания на происходящее: он возился с собаками под столом, отнимая у них объедки.

Подходя к колыбельке, все наперебой расхваливали малыша, но по углам зала, где Эйольв и слуги выставили бочонки с пивом и густо клубился дым фонарей, шли другие разговоры:

– Странно как-то выглядит этот младенец.

– Он совсем не похож на мать.

– Главное, что он и на отца-то не похож! Скорей уж на дядю.

– Да скорей уж на тровва! Астрид и на дух Бродира не переносит, это все знают.

– Ну что ж, при всем при том мальчишка живуч! Слышите, как орет?

По мере того как Халли подрастал, это несходство не уменьшалось. Его отец, черноволосый Арнкель, был широк в плечах и жилист руками и ногами, высок ростом и издалека заметен что в чертоге, что в полях. У его матери, Астрид, были светлые косы и розовая кожа, как и у всех ее родичей, что жили вниз по долине; она тоже была высокой и стройной, и ее красота казалась странной и тревожащей темноволосым обитателям Дома Свейна. Лейв и Гудню выглядели уменьшенными копиями своих родителей: оба считались изящными и миловидными.

Халли же, напротив, с самого начала был коротконог и широкоплеч: не мальчишка, а какой-то неуклюжий обрубок – руки у него были точно окорока, и ходил он вразвалку. Лицо у него казалось слишком смуглым даже по понятиям людей, выросших в горах. У него был короткий вздернутый нос, задиристо выпяченный подбородок; широко расставленные глаза, блестевшие любопытством, смотрели на мир из-под растрепанной копны густых черных волос.

За трапезой отец, бывало, усаживал Халли к себе на колени и с любовью разглядывал малыша, пока короткие крепкие пальчики шарили в колючей бороде и драли ее до слез.

– Ну и силища же в этом мальчишке, Астрид! – ахал Арнкель. – Да и храбрости ему не занимать. Эйольв тебе говорил, что давеча поймал его в конюшне? Он вертелся прямо под копытами у Хравна и норовил подергать его за хвост!

– А где же была Катла? Малыш ведь мог погибнуть! Ох, оттаскаю я ее за косу, дуру нерасторопную!

– Не брани ее. У нее одышка, где уж ей угнаться за ним! Вон, пусть Гудню помогает присматривать за братишкой. А, Гудню?

Арнкель трепал девочку по макушке, та морщилась и сердито поднимала голову от рукоделия.

– Чур, не я! Он забрался ко мне в комнату и слопал мою морошку! Вон, пусть Лейв за ним присматривает.

Но Лейв шатался по торфяному лугу и швырял камнями в птиц.

В эти ранние годы Астрид и Арнкель были слишком заняты заботами о чертоге и Доме, и им было недосуг особо нянчиться с Халли. Поэтому заботиться о нуждах малыша поручили Катле, дряхлой седовласой няньке с лицом как сосновая кора. До этого она нянчила Лейва, Гудню, а еще прежде и их отца тоже. Спина у Катлы не гнулась и была горбатая, точно виселица; ходила старуха, шаркая ногами, и выглядела точь-в-точь как ведьма. Все девчонки из Дома Свейна, едва завидев ее, с визгом разбегались по домам. Однако же ее раскосые глаза блестели живым умом, и она была неиссякаемым источником знаний. Халли любил ее самозабвенно.

По утрам она зажигала свечу, приносила в каморку Халли лохань с теплой водой и, искупав его, натягивала на него тунику и чулки и вела в чертог завтракать. Потом она садилась на солнышке и клевала носом, пока мальчик играл со щепками на полу, усыпанном тростником. Обычно она засыпала, и тогда Халли поспешно вскакивал на ноги и неуклюжей походкой уходил исследовать отдельные комнаты в задней части чертога или выбирался во двор, где звон Гримовой наковальни смешивался с жужжанием прялок и откуда были видны работники далеко на склоне. Из Дома Свейна можно было видеть хребты по обе стороны долины и темные неровные остатки каменных курганов, идущих сплошной цепочкой вдоль вершин. Эти курганы напоминали Халли зубы Катлы. А за курганами, даже в ясную погоду полускрытые дымкой, высились далекие горы с белыми вершинами и отвесными склонами, теряющимися из виду.

Халли не раз случалось заблудиться в многочисленных ходах и проулках Дома, весело бродя вместе с дворовыми псами среди мастерских, хижин, хлевов и конюшен, пока наконец голод не заставлял его вернуться в объятия встревоженной Катлы. По вечерам они ужинали отдельно от его семьи, в кухне при чертоге: уютном помещении, пропитанном вкусными запахами, заставленном широкими скамьями и исцарапанными столами, где свет очага отражался в сотне котлов и блюд, развешанных по стенам.

В это время Катла рассказывала, а Халли обращался в слух.

– Несомненно, – говорила она, – внешность свою ты унаследовал со стороны отца. Ты вылитый его дядя Энунд, что хозяйствовал на Высоком Утесе, когда я была девчонкой.

Это была немыслимая древность. Некоторые уверяли, что Катле уже больше шестидесяти лет!

– Дядя Энунд… – повторял Халли. – А что, Катла, он был очень красивый, да?

– Уродливей его не было во всей долине, да и нрав у него был тяжелый. Днем-то он был человек довольно покладистый, а по правде сказать, и мягкотелый – может, и ты со временем станешь таким же. Но с наступлением темноты сил у него прибавлялось многократно и случались вспышки неудержимого гнева, во время которых он выбрасывал людей в окно и ломал скамьи в доме.

Это заинтересовало Халли.

– А что же давало ему такую магическую силу?

– Да выпивка, небось. В конце концов обиженный арендатор придушил его во сне. И о том, как сильно не любили Энунда, можно судить по тому, что Совет присудил убийце всего лишь уплатить штраф: шесть овец и курицу. На самом деле кончилось тем, что тот мужик женился на вдове.

– Нет, Катла, не думаю, что я такой, как мой двоюродный дедушка Энунд.

– Ну уж, в росте ты ему точно уступаешь! Ага! Ишь как кривится у тебя лицо, когда ты хмуришься. Энунд, Энунд как живой! Стоит только посмотреть на тебя, и сразу становится ясно, что ты склонен ко злу, так же как и он. Берегись, не поддавайся темным побуждениям! А пока что давай-ка ешь эти молодые ростки!

Халли не потребовалось много времени, чтобы обнаружить, что его происхождение – если не считать Энунда – имеет большое значение для всех обитателей Дома Свейна. Отчасти это было приятно, потому что благодаря этому все двери были для него открыты: он мог сколько угодно бродить среди кисло пахнущих чанов Унн-кожевницы и валяться под сушильными рамами, глядя на то, как полощутся кожи на фоне неба; он мог торчать в жаркой темноте Гримовой кузницы, глядя, как искры, точно демоны, пляшут под падающим молотом; он мог сидеть с женщинами, стирающими белье в ручье под стенами, и слушать, как они рассуждают о тяжбах, о свадьбах и о других Домах вниз по долине, ближе к морю. В усадьбе жили человек пятьдесят; к четырем годам Халли всех знал по имени, знал большую часть их секретов и личных особенностей. Эта ценная информация доставалась ему куда легче, чем другим детям в Доме.

С другой стороны, его положение привлекало к нему внимание, порой нежелательное. Халли был второй сын Арнкеля, и его жизнь была весьма ценной: если вдруг Лейв умрет от трясучки или болотной лихорадки, Халли сделается наследником. Это означало, что ему частенько запрещали заниматься очень важными делами в самый ответственный момент. Бдительные прохожие стащили его с троввских стен, когда он только-только начал исследовать край шатающейся кладки, и не дали ему поплавать по гусиному пруду в корыте, с вилами вместо весла. Но чаще всего его оттаскивали от больших мальчишек как раз в тот момент, когда дело доходило до драки.

В таких случаях его приводили к матери в чертог, где она сидела за шитьем и повторяла с Гудню родословные.

– Ну, Халли, что на этот раз?

– Бруси оскорбил меня, матушка. Я хотел его побить.

Вздох.

– И чем же он тебя оскорбил?

– Я не хочу говорить. Такое нельзя повторять.

– Халли!..

Это говорилось глухим, более угрожающим тоном.

– Ну, если хочешь знать, он обозвал меня толстоногим болотным бесом – я подслушал, когда он разговаривал с Ингрид! Чего ты смеешься, Гудню?

– Да так, ничего. Просто описание Бруси очень точное, маленький Халли! Очень забавно.

– Халли, – терпеливо говорила матушка, – Бруси вдвое старше тебя и вдвое крупнее. Да, конечно, его шутки очень неприятны, но тебе не следует обращать на них внимание. Почему? Потому что если вы подеретесь, он вколотит тебя в землю, как короткий и толстый колышек от шатра, а такое не к лицу потомку Свейна.

– Но как же мне еще защищать свою честь, матушка? Или честь моих близких? Что, если Бруси обзовет Гудню самодовольной свиньей? Что же я, должен сидеть сложа руки и не обращать внимания?

Гудню поперхнулась и отложила вязанье.

– Что, Бруси действительно так сказал?!

– Пока нет. Но он непременно так скажет, дай только срок!

– Ма-а-тушка!

– Халли, не груби. И тебе нет нужды защищать свою честь с помощью насилия. Взгляни-ка на стену!

Она указала в тень за Сиденьями Закона, где висело оружие Свейна, окутанное многолетней пылью.

– Те дни, когда мужчины выставляли себя глупцами ради чести, давно миновали. Ты – сын Арнкеля и должен подавать всем пример! Что, если с Лейвом что-нибудь случится? Ты сам сделаешься вершителем, как… каким он будет по счету после нашего Основателя, а, Гудню?

– Восемнадцатым! – не задумываясь отчеканила девочка.

Похоже, она была очень довольна собой. Халли скорчил ей рожу.

– Молодец! Восемнадцатым по счету, после Арнкеля, Торира, Флоси и прочих твоих предков, которые все были великими мужами. Ну, то есть твой отец им и остается. Разве ты не хочешь быть таким, как твой отец, а, Халли?

Халли пожал плечами.

– Он действительно великолепно возделывает свеклу и искусно сгребает навоз. Не могу сказать, что его пример так уж меня привлекает. Я бы предпочел…

Он запнулся.

Гудню лукаво подняла глаза от рукоделия.

– Быть таким, как дядя Бродир. Да, Халли?

Кровь бросилась в лицо матери Халли. Она ударила кулаком по столу.

– Довольно! Гудню, ни слова больше! Халли, убирайся прочь! И если ты снова будешь безобразничать, я попрошу твоего отца хорошенько тебя взгреть!

Халли с Гудню быстро обнаружили, что упомянуть их дядю Бродира – верный способ вывести матушку из себя. Она, которая в чертоге, исполняя обязанности законоговорителя, бесстрастно выслушивала самых отпетых воров и убийц, не переносила самого имени Бродира. Деверь чем-то ужасно ее оскорблял, хотя она никогда не объясняла, в чем тут дело.

С точки зрения Халли, эта загадочная неприязнь только добавляла Бродиру привлекательности. Дядюшка еще со времен его младенчества захватывал воображение Халли, прежде всего – своей бородой. Из всех мужчин Свейнова Дома Бродир единственный никогда не брил и не подстригал бороду. Отец, например, превратил это в некий торжественный ритуал: каждое утро он, распарив лицо над лоханью с горячей водой и глядя на себя в отполированный до блеска медный диск, методично выбривал себе горло и щеки, а остальное подрезал ножичком с костяной ручкой. Усы он тщательно подкручивал, а бороду носил не длиннее первой фаланги указательного пальца. Прочие мужчины в Доме следовали примеру вершителя, за исключением Куги-скотника, у которого борода не росла вовсе, хоть он и был уже взрослый, и Бродира. Бродир к своей бороде вообще не прикасался. Она походила на разросшийся куст дрока, на воронье гнездо, на заросли плюща, душащие дерево. Халли был от нее в восторге.

– Брить бороду – обычай тех, кто живет вниз по долине, – объяснял ему Бродир. – А в наших краях это издавна считалось немужественным.

– Но все же бреются, кроме тебя!

– Ну, видишь ли, они все подражают твоему отцу, а твой отец делает то, чего хочет наша дражайшая Астрид. Она ведь из Дома Эрленда, что стоит у Излучин, и у тамошних людей волосы такие слабые, что их часто срывает и уносит морскими ветрами. Неудивительно, что они бреются: все равно разницы незаметно!

Но даже если не принимать во внимание бороду, Бродир был настолько не похож на отца Халли, что в их родство вообще не верилось. Арнкель был крупный, ширококостный, Бродир же довольно щуплый (хотя с возрастом отрастил себе пивное брюхо), с лицом слегка одутловатым и неправильным («Тоже в Энунда пошел», – вынесла свой приговор Катла). От Арнкеля исходило ощущение внушительной властности, Бродир же совершенно не выглядел властным и ничуть из-за этого не переживал. Несмотря на то что был вторым сыном, он никогда не претендовал на владение одной из меньших усадеб, разбросанных по землям Дома Свейна. Говорили, что в молодости он немало путешествовал по долине; ну а теперь он жил в старом чертоге, трудился в полях вместе с работниками, а по вечерам пил вместе с ними. Напиваясь, он обычно становился шумным, потом принимался шутить, а под конец начинал скандалить. Временами он брал своего коня, Задиру, исчезал на несколько дней, возвращался с безумным взором и принимался рассказывать о том, где он был и что видел.

Вот за эти-то рассказы Халли и любил его больше всего.

Летними вечерами, когда Бродир был еще трезв и лучи заходящего солнца освещали лавочку у входа в чертог, они с Халли сидели, глядя на южный хребет, и разговаривали. Халли слушал про богатые земли в Излучинах, где река течет медленно и лениво, а крестьяне жирны, как и их коровы; он слушал про далекое устье реки, где Дома стоят на больших каменных насыпях, так что во время весенних разливов кажется, будто они плывут по воде, спокойно дымя трубами, точно разбросанные по воде лодки или острова. Слушал он и про притоки в верховьях, где долина заканчивается, упираясь в водопады и каменные осыпи, где трава уступает место щебню и где никто не живет, кроме чечеток и зябликов.

Но в конце концов Бродир неизменно возвращался к прославленнейшему из всех Двенадцати Домов – Дому Свейна, к его вождям, вершителям и законоговорителям, к их раздорам и любовным историям и к тому, кто в каком кургане похоронен. И больше всего он рассказывал о самом Свейне, о его бесчисленных удивительных приключениях, о том, что он творил на горных пустошах, когда туда еще разрешалось ходить, и о великой Битве на Скале, когда он вместе с младшими героями сражался против троввов и изгнал их из долины в горы.

– Видишь вон там его курган? – говорил Бродир, указывая кружкой. – Ну, теперь-то он больше похож на обычный холм, травой весь зарос. Всех героев похоронили так же, как его, на склоне над их Домами. Знаешь, как его разместили внутри?

– Нет, дядя.

– Его усадили на каменное сиденье, лицом к пустошам, и вложили ему в руку меч острием вверх. А знаешь зачем?

– Чтобы внушить страх троввам!

– Да, и чтобы они никогда не забывали об этом страхе. И ведь это подействовало!

– А что, такие курганы стоят вокруг всей долины? Не только тут, у нас?

– От Устья и до Высоких Камней, по обе стороны. Мы все идем по стопам героев и укрепляем границу, как послушные детки. Вокруг долины этих каменных груд не меньше, чем листьев на дереве летом, и каждая груда скрывает под собой какого-нибудь забытого сына или дочь одного из Домов.

– Когда-нибудь я буду как Свейн! – твердо сказал Халли. – Я тоже совершу великие деяния, которые запомнятся надолго. Хотя мне не очень-то хочется кончить свой век на горе.

Бродир привалился спиной к стене.

– Вырастешь – увидишь, что в наше время совершить великие деяния не так-то просто. Где ныне мечи? Одни зарыты под курганами, другие ржавеют на стенах! Нам, никому из нас, больше не дано быть такими, как Свейн…

Он отхлебнул пива.

– Разве только умереть раньше срока. Мы, Свейнссоны, все умираем молодыми. Но это ты наверняка знаешь от матери.

– Нет, она мне ничего такого не говорила…

– Ну надо же! А ведь она так хорошо знает историю! Так она не рассказывала тебе про моего старшего брата, Лейва? Ты не знаешь, что с ним стало?

– Нет.

– А-а…

Он задумчиво заглянул в свою кружку.

– Ну, дядя!..

– Волки его заели в верхней долине, когда ему было шестнадцать. – Бродир потянул себя за нос и фыркнул. – Для волков это была суровая зима, ну а с Лейвом она обошлась еще суровее. На него напали на землях Гестссонов, но стая спустилась с троввских пустошей, и наша семья не сумела доказать, что это вышло по их небрежности… Вот так-то. Потом, опять же, Бьерн из предыдущего поколения…

– Тоже волки?

– Медведь. Задрал его одним ударом, когда он собирал морошку у валуна Скафти. Но ему-то еще повезло больше, чем его отцу, Флоси, твоему прадеду. Вот уж кого постигла печальная участь!

– Какая, дядя? Ну какая?

– Его покусали пчелы. Он опух до неузнаваемости, и все… По правде говоря, не такая смерть, чтобы об этом слагать баллады. Ну-ну, малыш, не вешай носа! Можешь не сомневаться, это хотя бы были необычные смерти.

– Очень приятно слышать!

– Ну да, большинство-то из нас помирают вот через это дело. – Он поднял кружку и выразительно постучал по ней. – Слишком много мы пьем. Судьба у нас такая.

Халли болтал ногами, сидя на скамейке.

– Нет уж, дядя, со мной такого не случится!

– Вот и твой дед, Торир, говорил о том же. А умер именно так – и притом на свадьбе твоих родителей!

– От пьянки?

– Ну, вроде того. Пошел искать нужник и свалился в колодец. Грустная история. Пойду-ка нацежу себе еще кружечку, чтобы поднять настроение. А тебе, мой мальчик, пора баиньки!

В раннем детстве время перед сном было для Халли самым уютным и сокровенным часом, когда он мог спокойно обдумать события дня и все, что узнал за сегодня. Мальчик лежал, накрывшись шерстяным одеялом, и смотрел в окошко в ногах кровати. В окошко видны были холодные звезды над темными глыбами гор. Из чертога доносился гул голосов: там его родители вершили вечерний суд. Когда Катла приходила, чтобы задуть свечу, Халли приставал к ней с расспросами обо всем на свете.

– Катла, расскажи мне про троввов!

В комнатке было темно, только на полке мерцала свечка. Морщины на лице няньки выглядели как борозды на зимнем поле; казалось, будто вся она вырезана из темного дерева. Ее слова долетали до него сквозь наползающий сон: