Текст книги "Шоколадник (ЛП)"

Автор книги: Джонатан Батчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Джеймс подносит ко рту ложку тушёного мяса, пытаясь понять, не из-за его ли отсутствия аппетита ужин стал таким мутным.

Атмосфера в доме была подавленной бóльшую часть дня, и семья тихо ужинала.

Райан часто тратит время за ужином, болтая о новом видео, которое он смотрел, или играх, в которые он играл, или о том, что кто-то из школьников натворил. Однако в этот вечер он молча ест свою еду, акцентируя каждую скудную порцию взглядами через стол.

Хейли продолжает проверять свой телефон, что, как она знает, запрещено домашними правилами, но в таком настроении ни один из родителей не упрекает её. Джеймс не видит, чтобы она съела ни единого кусочка.

Табби пытается завязать разговор один или два раза, но получает односложные ответы.

После того, как Джеймс съел четверть тарелки тушёного мяса странного вкуса, его желудок сжимается, и он сдаётся. Он кладёт ложку на край тарелки и смотрит на свою семью, сидящую с мрачным лицом в столовой.

– Хорошо, ребята. Мне жаль.

Табби смотрит вверх.

– Дорогой, ты не…

Джеймс поднимает руку.

– Я сейчас не в себе. Я надеялся, что смогу смотреть на вещи в перспективе и отделить то, что здесь наверху… – он постукивает по виску… – от того, что прямо здесь, передо мной. И я всё ещё пытаюсь.

Табби кладёт руку на руку Джеймса.

Он продолжает:

– Я просто хотел сказать, что в следующие несколько дней мне нужно спокойствие. Но потом, примерно через неделю, я думаю, нам стоит забронировать отпуск в тёплом и тропическом месте. Нам нужны перемены.

Табби выглядит довольной необъявленным планом.

Выражение лица Хейли сияет.

Джеймс продолжает:

– Хейли, мы рассчитаем это время на твои каникулы и поедем куда-нибудь, где ты сможешь покататься на водных лыжах, заняться парапланеризмом и другими приключениями, которые тебе захочется в море.

– Если они безопасные, – добавляет Табби.

– И до тех пор, пока в них не будут участвовать мальчики, – говорит Джеймс с ухмылкой.

Хейли молчит.

Невозмутимый Джеймс продолжает:

– А Райан? Мы позаботимся о том, чтобы поехать куда-нибудь, где есть лучший, чёрт возьми, детский клуб, где ты сможешь проводить время с другими детьми, играть в игры и есть нездоровую пищу.

– Можно мне мороженое? – спрашивает Райан.

Табби улыбается.

– Конечно, можно, Райан. Сколько хочешь, но в разумных пределах.

Джеймс вздыхает.

– Нам нужен перерыв, чтобы мы все могли немного расслабиться, – он встречает великолепные дымные глаза своей жены. – И мы найдём немного времени, чтобы делать то, что нам нравится.

Он может сказать по лицу своей жены, что она считает отпуск хорошей идеей, а может быть, даже идеальной. Впервые за день она выглядит так, будто с неё свалился груз.

Хейли кладёт телефон.

– Думаю, тогда это решит все наши проблемы, не так ли?

Напряжение возвращается на лицо Табби.

– Милая, разве мы не говорили об этом?

– Конечно, мы обсудили это, но почему здесь никто не говорит правду?

Джеймс вытирает подбородок салфеткой.

– Хорошо. Давай это выясним. Что у тебя на уме, Хейли?

Брови его дочери превратились в опущенные кинжалы.

– Каникулы ничего не исправят.

– Давай, – говорит Джеймс. – Ты можешь предложить что-нибудь, что могло бы помочь?

– Может быть, немного честности?

Хотя Джеймс не отвлекается от Хейли, он чувствует, как глаза его жены бегают между ними, как нервная публика на теннисном матче.

Хейли продолжает.

– Вот в чём дело. Мама хочет, чтобы я приходила к ней всякий раз, когда у меня возникают проблемы, но чтобы скрыть это от тебя – почему так происходит? А Райан… – она обвиняюще показывает пальцем… – какое-то время хранил маленький грязный секрет, но, о нет, нам лучше не рассказывать папе! И ты, – говорит она, снова переводя взгляд на Джеймса, – есть ли у тебя что-нибудь, что ты хочешь рассказать? Что-нибудь, что тебя беспокоит, о, я не знаю, может быть, всю мою жизнь?

Джеймс внимательно изучает свою дочь, впитывая её резкие слова.

– Если у тебя есть что-то, что ты хочешь меня спросить, просто давай, Хейли.

Плечи Табби сжались.

– Хейли, ты что подслушивала?

– Ха! – восклицает она. – Нет, но что это значит – ещё секреты?

– Хейли, тебе нужно успокоиться, – говорит Джеймс.

– Нет, пока ты не скажешь правду, – она смотрит на него. – Так что выкладывай это.

– Что ты имеешь в виду, Хейли? Перестань говорить загадками, – Джеймс обменивается взглядами с женой. – Что ты ей сказала?

– Ничего, Джеймс!

– Точно: совсем ничего! – Хейли встаёт со стула. Она бьёт ладонями по столу, заставляя греметь тарелки и столовые приборы. – Я ненавижу эту чушь! Вы все лжецы, и если не скажете мне правду, мне придётся выяснить это самой.

Джеймс наблюдает, как его дочь выбегает из столовой и морщится от каждого целенаправленного удара ногой, когда она поднимается по лестнице.

* * *

Позже, когда Райан лежит наверху в постели, а Хейли всё ещё не вышла из своей комнаты, Джеймс и Табби делят бутылку Каберне Совиньон во время просмотра глупого комедийного фильма. Никто из них особо не смеётся, но, несмотря на стресс, вызванный поведением Хейли, их личное время заставляет их погружаться в столь необходимую привязанность.

Джеймс прислоняется головой к мягкому пузырю груди Табби, когда она гладит его серебристые волосы. Он хочет обсудить гнев Хейли или, может быть, даже объяснить настоящие причины, по которым следующие несколько дней, вероятно, так сильно его расстроят, но если он расскажет ей всё, он будет казаться сумасшедшим.

В отличие от психотерапевтов, врачей и приёмной матери Джеймса, Табби, похоже, считает, что у Джеймса был брат. Он рассказал ей, что его до-подростковая жизнь была наполнена смятением и изоляцией от детей в школе, и что ему никогда не разрешали приглашать других детей в дом из-за того, как они жили: чистота и гигиена внизу, ужасная грязь наверху. Она также знает, что в десять лет Джеймс обнаружил своих родителей мёртвыми, и у него есть чувство, что она, возможно, также провела собственное расследование его ужасной истории.

Но самые грязные подробности его прошлого и той ночи, а также почему он боится просыпаться завтра… Эти факты остаются между Джеймсом и его братом.

Он должен рассказать своей жене всю правду. Если оставить в стороне терапию, только благодаря любви Табби он превратил свои сложные чувства к выделениям в почти управляемую фобию – состояние, которое было гораздо более послушным, чем могло бы быть. Когда они встретились, Джеймс был обеспокоенным шестнадцатилетним парнем, которого три года назад усыновили Холдены, а Табби была взрослой готкой с каменным лицом. Их первый неловкий разговор на молодёжной вечеринке состоял в основном из бормотания и взволнованных кивков, пока они не обнаружили нелепость их комбинированных фамилий: Джеймс Сабер и Табби Тус.

Саблезубый Тигр – так это должно было звучать.

Это глупое открытие развеселило их достаточно, чтобы расслабиться, и они соединились общей любовью к тёмной музыке и простым желанием друг друга.

Во время их следующих нескольких встреч Табби научила Джеймса меньше заботиться о мнении тех, кого она называла «обычным народом». Джеймс испытал облегчение, когда нашёл кого-то, с кем ему не нужно было притворяться «в порядке», а впоследствии и его беспокойство уменьшилось. Через шесть месяцев Табби забеременела Хейли. Они переехали к приветливым, но серьёзным приёмным родителям Джеймса, которые настояли на том, чтобы они поженились ещё до того, как Табби родила, потому что «семьям нужна супружеская основа». Джеймс настоял на том, чтобы он взял фамилию Табби и стал Джеймсом Тусом, а не оставался Джеймсом Сабером, тем самым разорвав одну из связей с его тревожным прошлым.

На восемнадцатый день рождения Джеймса богатые Холдены рассказали, что купили третий дом, предназначенный только для Джеймса и Табби, и в этом доме пара вырастила Хейли с минимальной посторонней помощью. Они делили свои родительские обязанности настолько поровну, насколько могли, за исключением того, чтобы менять подгузники Хейли всякий раз, когда она устраивала беспорядок, с чем Джеймс не мог справиться.

Они работали в разное время, чтобы прокормить свою семью: Джеймс развивал свои навыки копирайтинга, чтобы заработать контракты фрилансера, а Табби прокладывала себе путь через высокие должности в банке. Как Холдены делали всё для Джеймса, он и Табби вырастили Хейли, а позже и Райана, в безопасной, тёплой среде, изо всех сил стараясь сделать свой дом убежищем.

По крайней мере, так думал Джеймс. Встреча с дочерью этим вечером напомнила ему, что, какой бы тёплой ни была их семейная жизнь, его тёмное прошлое всегда формирует его настоящее.

Поэтому, лёжа на груди жены, Джеймс молится, что ошибается насчёт завтрашнего дня. Он не говорит. Он просто наслаждается успокаивающим действием окси и неожиданной близостью их убаюкивающих вином настроений. Они могут поговорить о разочарованиях своей дочери, а также о смерти, грязи и безумии в другой день.

После фильма, прежде чем удалиться в свою комнату, они стучат в дверь Хейли. Нет ответа, что на языке Хейли означает «держитесь подальше». Они всё равно говорят «спокойной ночи», не вторгаясь.

Чистя зубы в ванной комнате их спальни, Табби бьёт Джеймса бедром по бедру. В состоянии опьянения он думает о персиковой плоти под её спортивными леггинсами. Она ударяет его снова, но более мягко, задевая его ногой и с недоумением наблюдая за ним в зеркале за раковиной.

Прошло несколько недель с тех пор, как они были в интимной близости, и Джеймс чувствует, как его промежность согревается.

– Знаешь… – говорит он, глотая мятную пену, его электрическая зубная щётка жужжит. – Это самая убогая, самая замужняя форма флирта из всех существующих.

– О, неужели? – спрашивает Табби, выплёвывая пузырьки зубной пасты в раковину и набирая в рот воды. – Ну, как насчёт того, чтобы вспомнить те времена, когда мы ещё не были женаты?

– Я даже не понимаю, что это значит, – усмехается Джеймс. – Ты сейчас заигрываешь или предлагаешь развестись?

Табби роняет зубную щётку в раковину.

– Интересно, как будет ощущаться мята? – она опускается на колени. – Продолжай чистить зубы.

Он делает, как она говорит, она тянет вниз его боксеры, чтобы высвободить его член. С эластичным поясом, приятно сжимающим его под яичками, Табби берёт его в рот одним плавным движением головы.

Зубная паста вызывает покалывание.

Джеймс никогда не занимался сексом с другой женщиной, но, судя по порно, которое они смотрели с Табби, его жена выглядит как можно лучше. Её язык словно кружащаяся волна на его коже, её слюна всегда готова смазать его член и головку, её рот невероятно тёплый. Она гладит и сжимает его в идеальном ритме.

Когда он закончил чистить зубы, а она перестала сосать, его член стал невыносимо твёрдым. Они приглушают свет в своей комнате и ложатся в кровать, и когда Джеймс собирается залезть на неё, Табби хватает его за лицо и смотрит на него с подушки.

– Я хочу, чтобы ты был в моей пизде, сейчас же, – мурлычет она, зная, что ему нравится, как это конкретное слово звучит у неё во рту.

Он прикасается к ней, и она горячая там, как это часто бывает после того, как они занимаются оральным сексом. Её лобковые волосы короткие и подстриженные, несмотря на то, что они не занимались любовью в последнее время. Он погружает в неё два пальца, и её тепло непреодолимо.

Табби извивается на спине, приподнимая круглую задницу и прижимая её к его промежности, когда он забирается на неё. Из-за отвращения Джеймса к дерьму – а может быть, даже и не из-за этого – он в некотором смысле боится задниц. Табби это хорошо знает. Он скользит в её «киску», опираясь на свои предплечья и целуя её губы, пока втягивает свой член взад и вперёд.

Они начинают заниматься любовью, но их напряжение перерастает в интенсивный секс. Он стонет.

– Ш-ш-ш, – шипит Табби. – Притормози, если не можешь молчать.

Джеймс останавливается, и Табби встаёт на четвереньки.

При виде задницы Табби, прижатой к нему, он словно возвращается домой. Она протягивает руку назад и проводит пальцем между ягодицами, заставляя Джеймса чувствовать, что он делает то, чего не делал уже давно. Тихо стоная и целенаправленно входя в неё, он направляет палец жены в сморщенную щель всего в дюйме или двух от её вульвы – место, которое до сих пор кажется Джеймсу табу. Она играет там какое-то время, а затем перемещает руку обратно ко рту, возвращая её через секунду своими пальцами, скользкими от слюны.

Джеймс глубоко дышит, трахая её, ощущения подталкивают его ближе к оргазму – но теперь он хочет почувствовать то другое место, плотно обёрнутое, этот запретный выход превращается во вход.

Табби раздвигает для него ягодицы, и он смотрит на дырку, которая делает его член жёстким и преследует его кошмары.

Она выдыхает:

– Хорошо, я готова.

Несколько лет назад она сказала ему, что лучший способ для гладкого и безболезненного акта анального секса – это не парить на границе, а уверенно расслабиться внутри, как только её мускулы впустят его. Он прижимает кончик своего члена к её анусу, а затем скользит вперёд на один, два, три уверенных дюйма.

– Давай, – шепчет Табби, массируя клитор.

После некоторого жёсткого, скользкого проникновения он наклоняется, чтобы снова поцеловать её, прижимая живот к её спине. Она поворачивает своё вспотевшее лицо и предлагает ему язык. Её задница сжимается вокруг него, когда они целуются, а когда она отрывает рот, она задыхается:

– Я хочу, чтобы ты кончил.

Он снова встаёт на колени позади неё. Она выглядит такой красивой, растянувшись перед ним, лицо повёрнуто боком на подушке, задница поднята и теперь поглощает всю его эрекцию. Он сжимает в одной руке длинный хвост Табби, как ей нравится, и находится на грани кульминации, когда снизу доносится неожиданный звук, похожий на чавкание мокрых губ.

В комнате темно, но когда он смотрит вниз, впервые за более чем два десятилетия он видит лицо своего брата.

Густые волосы Креба выросли из копчика Табби, и его радостные, блуждающие глаза смотрят вверх между её ягодицами, как будто часть его головы вышла из её прямой кишки и поглотила член Джеймса. В тусклом свете Джеймс может видеть ямочки на залитой грязью коже щёк Креба.

Хныча, Джеймс чувствует запах своего брата, когда кончает ему в рот. Рот Креба широко зияет, чтобы уловить всё, его длинные резцы погружены в коричневое озеро, как будто в анусе Табби выросли зубы.

Джеймс выдёргивает свой член и из Табби, и из Креба. Неуклюжий влажный звук, и струя кровавых жидких фекалий вырывается из злобных губ его брата. Она смачивает эякулирующий член Джеймса, прежде чем запятнать простыни. Желудок Джеймса сводит от запаха, и его почти рвёт на жену. Вместо этого он отшатывается от кровати, полный ужаса.

«Я покрыт этим. Я покрыт злом…»

– Табби, я… – начинает Джеймс.

Он видит, что лицо его брата исчезло.

– Мне очень жаль! – говорит Табби, вставая с колен. – Я не знаю, что случилось, но теперь мой желудок чувствует… О, Боже!

– Табби, это кровь.

– Наверное, пищевое отравление! – она вскакивает с кровати и ковыляет из спальни в общую ванную комнату.

Затаив дыхание и отказываясь смотреть вниз, Джеймс шагает голым к ванной в их комнате, тяжело дыша.

Когда он смывает с кожи дерьмо жены, его мозг кричит:

«Этого не было, этого не было, этого не было на самом деле…»

Но оно было – и это может означать только одно.

Это снова началось.

ДВАДЦАТЬ ДВА ГОДА НАЗАД

С напряжённым ворчанием и широкой зубастой ухмылкой Креб перестаёт корчиться на своей матери. Он роняет мясистую трубку, которую вытащил из её живота, и, размазывая коричневое содержимое по подбородку, говорит:

– Что ты думал, что я буду делать, когда ты выпустишь меня?

– Значит, ты знал, что это я? – спрашивает десятилетний мальчик.

– О, конечно, дружище.

– Но ты спал, когда я это сделал.

Несколькими часами ранее, когда дом был ещё чистым и аккуратным, и когда мама и папа благополучно спали в своей постели, маленький мальчик выскользнул из своей комнаты. Он пошёл на кухню, взял ключ из задней части ящика, бесшумно поднялся по обеим лестницам и снял висячий замок с двери спящего брата и кожаные переплёты с его запястий.

Теперь, окружённый обломками места убийства, маленький мальчик говорит:

– Я думал, ты убежишь.

Креб со скользким всасывающим звуком соскальзывает с матери. Возвышающаяся какашка всё ещё торчит из его ануса, но продолжает выступать из особенного места их мамы. Он свешивает ноги с кровати и подтягивает джинсы.

– Дом там, где есть шоколад, – говорит Креб, облизывая свои грязные губы длинным заострённым языком. – А у маминого шоколада восхитительный вкус.

Маленький мальчик почти выбегает из комнаты. Это всё его вина.

– Ты всегда плачешь и кричишь, когда мама и папа открывают тебе дверь. Мне не разрешают играть с тобой, и ты всегда грустишь. Как будто тебе больно.

Креб улыбается.

– Но мы ведь иногда играем, не так ли? Когда мы занимаемся Коричневой игрой?

Рот мальчика заливает слюной.

– Ты не должен был этого делать!

– Я сделал это для тебя, – говорит Креб, его яркие голубые глаза кружатся на лице. Он опускает ногу на пол, прижимаясь ботинком к слизистой середине какашки. Тело их матери подпрыгивает на пружинах кровати, когда его вес покидает матрас. – Боже мой, давно не ощущал земли!

Когда он поднимается на ноги, он возвышается над мальчиком.

– Что ты собираешься делать, Креб? – спрашивает он, теперь напуганный.

Креб стоит, пропитанный кровью и испражнениями своих родителей.

– Я позабочусь о том, чтобы мы могли быть вместе, дорогой брат. У меня есть тяга к коричневым вещам, и мне интересно, сколько их у тебя припрятано.

Мальчик дрожит.

– Ты мой брат. Ты не монстр.

– Почему ты так говоришь? – спрашивает Креб, уставившись от удивления.

Его челюсть открывается ещё больше, и его рот становится похожим на пещеру, подбородок и нижние зубы касаются пятнистой кожи шеи.

Мальчик думает, что мог бы втиснуть туда оба своих кулака, если бы попытался.

Когда Креб выходит вперёд, кажется, что он почти парит.

– Ты хорошо знаешь, дружище, что я могу делать, но, конечно, я не монстр. Я просто Шоколадник.

– Ты просто Креб, – говорит мальчик, его шок превращается в панику.

По правде говоря, Креб всегда казался кем-то бóльшим, чем его старшим братом. Он видел, как его брат делал то, чего он не мог делать; вещи, которые ему тоже нравились.

Креб плывёт вперёд, похоже, не идёт. Закрыв свой гигантский рот, он протягивает длинный ремешок, обмотанный вокруг его горла.

– Продолжай. Потяни его. Давай снова займёмся Коричневой игрой.

Маленький мальчик поворачивается, чтобы бежать. Однако на полу так много грязи, что одна босая нога попадает в груду дерьма, присыпанного стеклянными осколками. Он поскользнулся, взвизгивая, когда его лицо и руки ударялись о пол.

– Пойдём, – говорит Креб, когда мальчик перекатывается на спину. – Мы братья по крови. Я знаю, что тебе тоже нужен особый шоколад.

Мальчик хочет встать на ноги, но стекло попало ему в подошву. Он карабкается прочь на спине, используя руки и неповреждённую ногу, прокладывая путь через вонючие жижи.

– Я вычищу тебя прямо сейчас, большое спасибо, – говорит Креб. – Высосу весь твой шоколад прямо из источника.

Когда Креб протягивает руки, покрытые слизью, они, кажется, отрастили ногти настолько большими, что почти превратились в когти, окаймлённые бежевым шлаком. Хуже всего то, что его лицо представляет собой хищную гримасу, его глаза слишком широко распахнуты, его язык свешивается к подбородку, а его зубы – гнилая пустошь из зазубренных пиков и сломанных жёлтых обрубков.

Он больше не брат мальчика, Креб.

Он действительно Шоколадник, и его голос звучит влажно, когда он кричит:

– ДАЙ МНЕ СВОЙ ШОКОЛАД!

Внезапно ладонь мальчика жалит, и он хватается за то, что вонзилось в неё.

Шоколадник набрасывается, и мальчик протягивает найденный им острый предмет: длинный осколок разбитого зеркала.

Когда стекло вонзается в горло Шоколадника, мальчик понимает, что это просто его брат стоит над ним, это просто Креб, потому что нет таких существ, как монстры, и нет таких вещей, как Шоколадник.

Ливень крови хлестает из шеи Креба, течёт по руке мальчика и брызгает горячим на его лицо. Мальчик моргает от тёплого напора, в ужасе вытаскивая стекло обратно, что только удваивает пульсирующую жидкость.

– Креб, мне очень жаль, мне очень жаль, Креб, Креб, Креб…

Креб падает на брата, с его шеи на щёки и грудь мальчика струится медно-красный фонтан.

Прижатый к полу тяжестью Креба, мальчик слушает ровную струйку утекающей жизни своего брата и испуганный свист собственного дыхания.

Через некоторое время струйка замедляется, а затем окончательно прекращается.