Текст книги "Апостол"

Автор книги: Джон Поллок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава 24. Имя

У подножия высоких скалистых гор, рядом с местом впадения реки Лик в Меандр, лежал город Колоссы, известный производством темной шерсти особо высокого качества. Филимон, помещик и рабовладелец из Колосс, прибыл в Эфес, чтобы следить, как идет продажа его шерсти, а заодно и поклониться Артемиде в знаменитом храме. Эфесский храм Артемиды был самым большим зданием во всем западном античном мире. 117 мощных ионических колонн вздымались на высоту 20 метров; каждая весила 15 тонн. Основания колонн западного портика украшали человеческие фигуры в натуральную величину; повсюду, внутри и снаружи, блестела позолота. За высоким алтарем стояла великая богиня-Мать, которую греки называли Артемидой, а римляне – Дианой: грубо обтесанный в форме женской фигуры черный метеорит. Из-за твердости материала руки и ноги статуи сливались с туловищем и между собой. Огромные груди и торс символизировали плодородие, но культ Артемиды не сопровождался сексуальными оргиями.

Города всех асийских провинций вносили свой вклад в строительство храма и были представлены в нем четко различавшимися по иерархии жрицами и жрецами. Язычники по всей Асии считали храм Артемиды центром поклонения. Религия и торговля привлекали в Эфес массу приезжих с берегов Эгейского моря и из внутренних районов Малой Азии. Здесь торговали, здесь поклонялись богам – и каждый, возвращаясь в родной город, хотел взять с собой серебряную или терракотовую статуэтку Артемиды, чтобы молиться ей у себя дома. Филимон, однако, приобрел в Эфесе нечто иное. Он встретился с Павлом и приобрел Христа. "Ты самим собою мне должен", – напоминал ему Павел, прося помочь другому обращенному.

Землевладелец и проповедник подружились. Когда Филимон собрался возвращаться в Колоссы, Павел предложил ему взять себе в спутники христианина по имени Епафрас, урожденного колоссянина, примкнувшего к эфесской общине. Жена Филимона Апфия и сын его Архипп, совсем молодой еще человек, а также некоторые из рабов Филимона приняли новую веру. Скоро и соседи присоединились к верующим, собиравшимся в доме Филимона. Павел впоследствии писал им: "В надежде на уготованное вам на небесах, о чем вы прежде слышали в истинном слове благовествования, которое пребывает у вас, как и во всем мире, и приносит плод и возрастает, как и между вами, с того дня, как вы услышали и познали благодать Божию в истине…"

Проповедь Епафраса не ограничивалась Колоссами. В нескольких километрах на северо-запад, выше по долине, находились два города-соседа, Лаодикия и Иераполь, центры производства тканей и пряжи. Над ними возвышалась огромная известняковая скала, издалека напоминающая белый шрам на фоне зеленых склонов. В утреннем свете оба города были хорошо видны из Колосс, и колоссяне, обернувшись к горам, молились за своих братьев. А вечером христиане Лаодикии и Иераполя, глядя на залитые мягким светом заката Колоссы, возносили такую же молитву: новые церкви быстро выросли в этих трех городах, жители которых часто навещали друг друга.

Повсюду в Асии происходило то же, что и в Колоссах. Путешественники, возвращавшиеся из Эфеса, и группы обращенных, специально посланные Павлом, принесли Евангелие в Смирну, в Пергам, резиденцию царей на неприступной скале, в Фиатр, родной город филиппийки Лидии. И из каждого города Благая Весть распространялась по окружающей сельской местности. Лука не преувеличивает, когда пишет, что в течение двух лет "все жители Асии услышали проповедь о Господе Иисусе, как Иудеи, так и Еллины".

Павлу не терпелось обойти все новые церкви, узнать, как идут их дела; но и в самом Эфесе происходило слишком много важных событий.

Если Коринф был полон блудом и сексуальными извращениями, то в Эфесе, говоря словами Шекспира, преобладали "смущающие ум волхвы и маги". Колдуны хранили свитки с магическими знаками и заклинаниями, дававшими им власть над людьми. "О том, что они делают тайно, стыдно и говорить" – писал Павел христианам Эфеса. Маги продавали амулеты с заклинаниями, которые горожане носили под одеждой, надеясь излечиться от болезней. ("Никто да не обольщает вас пустыми словами", – настаивал Павел). Город был известен как центр оккультных наук; маги похвалялись, что они связаны с космическими "изначальными силами", со сверхчеловеческой мощью мира тьмы.

Встретившись с нескрывающимся, наглым злом, Павел не замедлил бороться с ним: "Бог же творил не мало чудес руками Павла". Павел считал, что чудотворцы и исцелители – нормальное явление в общине, покровительствуемой Святым Духом, но апостолы, пророки и проповедники важнее. Сам Павел не совершал чудеса ежедневно; кроме двух случаев исцеления – калеки в Листрах, и, возможно, юноши, упавшего из окна в Троаде, Павел совершал чудеса только перед лицом чрезвычайных и опасных обстоятельств: в Пафе, в Иконии, и в Эфесе. Чудеса эти следует рассматривать как непосредственное изъявление воли Христа; они того же рода, что и чудеса в Галилее, совершенные Иисусом.

По утрам Павел, окруженный учениками и друзьями, с головой, обвязанной платком, в фартуке, выделывал шерсть и кожу в небольшой мастерской Акилы и Прискиллы. Однажды, кто-то из учеников попросил его пойти и возложить руки на больного или одержимого бесом. Но Павел мог и не ходить по больным, как врач. Он знал, что Христос наделил апостолов Своим даром исцеления на расстоянии. Ведь в Галилее Он исцелял, даже не прикасаясь, одной силой веры. И в Эфесе Бог показал, "как безмерно величие могущества Его в нас, верующих по действию державной силы Его", ибо силой этой, говорил Павел, "Он воздействовал во Христе, воскресив Его из мертвых и посадив одесную Себя на небесах, превыше всякого начальства и власти, и силы и господства, и всякого имени, именуемого не только в сем веке, но и в будущем".

Все это Павел объяснил своим ученикам. Но эти бывшие язычники, носившие некогда амулеты под одеждой, нуждались в чуде, чтобы укрепить свою веру. Павел снял платок с головы, ученики взяли его и возложили на больного, молясь об исцелении именем Иисуса. Больной выздоровел. Многие другие стали просить того же, и Павел отрядил для этой цели одного из обращенных (может быть, прибывшего уже в Эфес Тимофея), дав ему свой платок или фартук. Не так-то просто все это было для Павла. Когда в Галилее уверовавшая женщина в отчаянии тайно прикоснулась к краю одежд Иисуса, силы на мгновение оставили Его, ибо излечение требует передачи большой духовной энергии. И Павлу приходилось дорого платить за исцеление ефесян; он всего себя отдавал молитве. По одному отрывку из послания Павла можно судить о его необычайном даре постигать нужды тех, о ком он молился, даже на большом расстоянии: "А я, отсутствуя телом, но присутствуя у вас духом, уже решил, как бы находясь у вас…" Присутствие Иисуса Христа значило больше, чем отсутствие Павла, – вот что нужно было понять беспокоящимся друзьям и надеющимся на Павла больным; каждое чудо было встречей с Тем, Кто властен излечить любого – и телесно, и духовно.

Вести о том, что больные излечиваются и бесы исходят из одержимых, облетели город с быстротой огня. В гавани и в лавках поговаривали, что головной платок Павла обладает чудодейственной силой, превосходящей все амулеты и заклинания вместе взятые, и что имя Иисуса помогает больше всех других имен. Скитающийся иудейский заклинатель по имени Скева, промышлявший вместе с семью своими сыновьями, решил добавить имя "Господа Иисуса" к списку своих "магических авторитетов". Сыновья Скевы, колдуя над клиентами, произносили имя Иисуса. Некоторое время ничего не происходило. Наконец, заклинатели вошли в дом человека, одержимого бесом, встали вокруг него и торжественно, хором, произнесли: "Заклинаем тебя Иисусом, Которого Павел проповедует…" Прежде, чем они успели закончить, одержимый прервал их. С выкаченными глазами, извиваясь всем телом под воздействием бесовских сил, он сказал странным голосом: "Иисуса знаю, и Павел мне известен, а вы кто?'

И он бросился на них и поколотил всех семерых, и сорвал с них одежды, выгнав их на улицу "нагих и избитых".

Событие это взволновало весь Эфес. "Это сделалось известно всем живущим в Эфесе Иудеям и Еллинам, и напал страх на всех их, и величаемо было имя Господа Иисуса". Более того, событие это имело решающее значение для юной христианской церкви. Многие верующие публично покаялись в том, что пользовались тайно амулетами и заклинаниями. Теперь они окончательно разрывали свою связь с темными силами. "А из занимавшихся чародейством довольно многие, собравши книги свои, сожгли пред всеми". Когда свитки с заклинаниями и магические книги обратились в дым (за некоторые из них чародеи платили большие деньги), оказалось, что книг сожжено на 50 тысяч серебряных драхм.

Быстрое наступление Евангелия вызвало неизбежную контратаку. Этот короткий и трудный период жизни Павла плохо освещен в Деяниях. Лука становится очень осторожен в выражениях. Видимо, в то время, когда он записывал "Деяния Апостолов" (в правление Нерона – 54–68 гг.), побочной целью его было помочь Павлу, находившемуся в заключении. Поэтому он избегал всего, что могло бы вызвать гнев безумного императора – всего, что могло иметь хоть какую-нибудь связь с политическими событиями в Эфесе, хотя бы и не относящимися непосредственно к Павлу. У самого Павла не было причин скрывать происходившее, но в своих посланиях он не писал о том, что и так хорошо известно было его адресатам – ведь он не писал автобиографию.

Придется воспользоваться всеми имеющимися данными Нового Завета и современных Павлу историков, чтобы составить из разрозненных фактов картину происходившего в Эфесе. Многие считают, что Павел писал филиппийцам из Эфеса, а не из Рима; другие поддерживают "римскую" версию, однако, сторонники эфесского происхождения Послания к Филиппийцам представляют более весомые доказательства.

Биограф поставлен здесь перед выбором – погрузиться в массу взаимоисключающих предположений и окончательно увязнуть в них – или разрубить этот узел одним ударом и просто изложить свое видение событий. Я выбрал второй путь. События последующих 18 месяцев жизни Павла, изложенные в этой книге, частично основаны на фактах, но уверенный тон повествования не должен заставлять читателя забывать, что некоторые выводы автора весьма спорны.

Первое нападение на христиан произошло со стороны неуверовавших иудеев. Зная о решении Галлиона в Коринфе, они не стали обвинять Павла перед римлянами в распространении непризнанного законом культа и не обращались к внутренним обычаям иудейской общины ввиду того, что Павел сам поставил себя вне Моисеева Закона. Они придумали, однако, обвинение, которое, будучи доказанным, могло стоить Павлу жизни.

Несколько постановлений Августа и других императоров ставили под особое покровительство закона сборы пожертвований в пользу Иерусалимского Храма. Всякого, кто вмешивался в процесс сбора денег или утаивал какие-либо суммы, ждали такие же суровые наказания, как и осквернителей языческих храмов. Все иудеи рассеяния (живущие вне Израиля) платили добровольный налог в пользу Храма, и Эфес, по свидетельству современников Павла, был одним из величайших мест сбора этих денег, центром, в который стекались пожертвования из всех городов богатейшей провинции Асии.

В 53 году иудейские казначеи в Эфесе обнаружили значительное снижение количества пожертвований и не замедлили найти тому причину: множество иудеев в Колоссах, Смирне, Пергаме и других городах стали жертвовать деньги в Павлов фонд "на нищих святых в Иерусалиме" и перестали платить подать Храму. Конечно же, Павел не просил обращенных переставать жертвовать на Храм, но иудеи-христиане, изгнанные соплеменниками из синагог, не видели причины продолжать уплату этого налога.

Быстрое снижение сборов на Храм показывает, какой успех имела благая весть среди "рядовых" ассийских иудеев. Итак, у врагов Павла появился новый предлог для нападения. Они представили обвинение в ограблениях Храма проконсулу Асии Марку Юнию Силану, утверждая, что Павел присваивает себе деньги, принадлежащие Синедриону. Силан, родственник императорской фамилии, приходившийся двоюродным братом Клавдию и Нерону, был человеком ленивым и праздным, но выполнявшим букву закона. Он не мог игнорировать столь серьезное обвинение, но и не стал бы выносить решение, не имея на руках доказательств преступления. Силан не торопился со следствием, но осенью 53-го года приказал задержать Павла.

Пока шел медленный сбор свидетельских показаний по всем городам Асии, Павлу приходилось томиться в заключении. Будучи римским гражданином он пользовался относительными удобствами, находясь в помещении преторианской гвардии проконсульского дворца. Если после передачи дела в суд Павла нашли бы виновным, его ждала ужасная смерть. Прошение о помиловании помогало редко: преступников бросали в темные подземные клетки, после чего, на ближайших гладиаторских играх, в качестве последнего номера программы, их выгоняли плетьми, нагих и безоружных, на арену. С другого конца арены выпускали диких хищников, голодавших не менее двух дней. И начиналась забава.

Но пока что Павла содержали в сносных условиях. Прискилла, Акила, Тимофей и другие друзья часто навещали его. Ему разрешалось иногда выходить в город. Время от времени, прикованный легкой длинной цепью к римскому солдату, Павел продолжал проповедовать в училище Тиранна. Ритм жизни его резко замедлился. Павел оставался спокоен и не ощущал подавленности: к тому времени он уже действительно "научился всему и во всем". У него было много времени для молитвы. Проходили долгие часы, и дух Павла соединялся с далекими друзьями – в Галатии, в Фессалониках, в Коринфе и в Филиппах (где он пережил уже короткое, но жестокое заключение).

Павел молился вслух. Разворачивая свитки с Писанием, он читал их тоже вслух (в античном мире не было известно умение читать "про себя"). Он не пел во время молитв – но спокойно, смиренно говорил с Тем, Кто, Невидимый, разделял с ним заключение. И каждый часовой, смена за сменой, неожиданно для себя открывал всю глубину души своего узника. Их располагала к нему и необычная для преступника вежливость обращения, его юмор и уверенность в своей невиновности, заинтересованность в судьбе и личных делах стражников. Часовые слышали его беседы с друзьями и замечали, что после их ухода Павел продолжает говорить с кем-то невидимым. Неудивительно, что солдаты начинали разговаривать с Павлом. Очень скоро вся стража проконсульского дворца убедилась, что их узник не имеет ничего общего с ограблением Иерусалимского Храма, что этот человек полностью посвятил себя Христу. Среди стражников уже было несколько христиан, и они стали товарищами Павла в молитве.

На более высоком уровне асиархи – председатели и экс-председатели провинциальных советов, которые, конечно же, не пришли бы слушать проповедника в какое-то учебное заведение, заинтересовались теперь ходившими во дворце слухами. Некоторые из них отнеслись к Павлу вполне дружески – это имело очень большое значение. Итак, Павел мог сказать: "Обстоятельства мои послужили к большему успеху благовествования". Большинство местных христиан, нисколько не боясь, приходили к нему, и Павел не чувствовал себя оторванным от обращенных: "И большая часть из братьев в Господе, ободрившись узами моими, начали с большею смелостию, безбоязненно проповедывать слово Божие". И хотя ложные христиане, привлеченные в Эфес слухами о заключении Павла, попытались основать "оппозиционную" церковь ("по любопрению проповедуют Христа нечисто, думая увеличить тяжесть уз моих"), Павла это не беспокоило. Пока он здесь, пока он с учениками своими, они не смогут причинить много вреда. "Но что до того? Как бы ни проповедали Христа, притворно или искренно, я и тому радуюсь и буду радоваться".

Павел был счастлив. Будущее представлялось ему в радужном свете.

Глава 25. Самое счастливое послание

Прибыл посланный от филиппийской церкви. Гонец этот, по имени Епафродит, принес не только подтверждение усилий филиппийцев, возносящих молитвы об освобождении Павла, но и материальную поддержку в виде денежного пожертвования. Деньги эти пришлись очень кстати, потому что заключенный должен был платить за свое содержание, а зарабатывать не имел возможности. Епафродит рассказал Павлу все, что случилось с Лукой, с начальником филиппийской тюрьмы и со всеми остальными с тех пор, как Павел ушел от них. Он добровольно сделался слугой Павла, поселившись в трущобах, где жили рабы заключенных. Он заболел, и так тяжело, что Павел поручил путешественнику-христианину передать филиппийцам, что они, может быть, уже не увидят своего друга. Но болезнь прошла, и Павел упросил Епафродита вернуться домой.

Так возникла возможность письменно поблагодарить филиппийцев и пообещать им, что Тимофей, сразу после окончания суда над Павлом, придет к ним, а может быть, и сам Павел соберется в Филиппы. И на следующий день Тимофей уже сидел с пером наготове, чтобы записать счастливейшее из посланий Павла.

"Павел и Тимофей, рабы Иисуса Христа, всем святым во Христе Иисусе, находящимся в Филиппах, с епископами и диаконами: благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа. Благодарю Бога моего при всяком воспоминании о вас, всегда во всякой молитве моей за всех вас принося с радостью молитву мою, за ваше участие в благовествовании от первого дня даже доныне, будучи уверен в том, что начавший в вас доброе дело будет совершать его даже до дня Иисуса Христа, как и должно мне помышлять о всех вас, потому что я имею вас в сердце в узах моих…"

Слова любви и поддержки переполняли Павла – Тимофей едва успевал записывать их. Далее Павел рассказал, как заключение его пошло на благо христианству, как светло представляется ему будущее. Павел заметил, что стоит перед дилеммой – продолжать многие годы плодотворное служение свое или умереть, получив со смертью еще более радостное освобождение. Он боялся только одного – как бы не отступиться от Христа во время мучений и агонии на арене. Но молитвы филиппийцев и неиссякающая в них сила Духа Иисуса Христа помогли ему принять решение:

– "При уверенности и надежде моей, что я ни в чем посрамлен не буду, но при всяком дерзновении, и ныне, как и всегда, возвеличится Христос в теле моем, жизнью ли то, или смертию. Ибо для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение".

Тимофей поднял голову. Павел высказал краткую, бессмертную формулу живого убеждения всех христиан во всем мире: "Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение". Тимофей снова начал писать, и Павел диктовал, думая вслух: "…не знаю, что избрать. Влечет меня то и другое: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас. И я верно знаю, что останусь и пребуду со всеми вами для вашего успеха и радости в вере…"

Павел вернулся к практическим делам, умоляя филиппийцев относиться к ближним так, как учит Евангелие, и не страшиться противодействия. Он будет полностью счастлив, только когда они объединятся в любви сердцем и умом, бескорыстно помогая друг другу и не надеясь на какую-нибудь выгоду, кроме выгоды взаимной любви. Взволнованный этой важной темой, Павел незаметно для себя перешел от дел земных к выражению важнейших для всех христиан истин. Повторял ли он гимн, который они с Силой пели в филиппийской тюрьме, или нет – строки эти носят характер бессознательного самовыражения, складываясь ритмом и ясностью в поэзию, оценить которую возможно только в греческом оригинале:

"В вас должны быть те же чувствования,

Какие и во Христе Иисусе:

Он, будучи образом Божиим,

Не почитал хищением быть равным Богу;

Но уничижил Себя Самого,

Приняв образ раба,

Сделавшись подобным человекам,

И по виду став, как человек,

Смирил Себя,

Быв послушным

Даже до смерти -

И смерти крестной!

Посему и Бог превознес Его

И дал Ему имя выше всякого имени,

Дабы пред именем Иисуса

Преклонилось всякое колено

Небесных, земных и преисподних,

И всякий язык исповедал,

Что Господь Иисус Христос

В славу Бога Отца!"

Камера, казалось, наполнилась звуками музыки. Послание сияет золотыми фразами – о Христе и о насущных проблемах жизни: "…познать Его, и силу воскресения Его, и участие в страданиях Его, сообразуясь смерти Его… все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе". Благодаря филиппийцев за пожертвования, Павел пишет: "Бог мой да восполнит всякую нужду вашу, по богатству Своему в славе, Христом Иисусом". В словах его звучало такое чувство, которому ни решетки тюрьмы, ни расстояние преградой быть не могут. Ученики Павла и стражники собрались у его камеры и с удивлением прислушивались – в этот прохладный осенний день им первым выпало счастье слышать слова, которые будут согревать сердца людей две тысячи лет: "Радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю радуйтесь. Кротость ваша да будет известна всем человекам. Господь близко. Не заботьтесь ни о чем, но всегда в молитве и прошении с благодарением открывайте свои желания пред Богом, – и мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе".

– "Наконец, братия мои", – Павел открывает филиппийцам самые сокровенные тайны своего ума, чтобы ни у кого не осталось ни малейшего сомнения в его искренности, – "Что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала, о том помышляйте. Чему вы научились, что видели и слышали во мне, то исполняйте, – и Бог мира будет с вами".

Это "наконец", уже второе в послании, не означает, что письмо закончено; как и раньше, в Послании к Галатам, Павел не может исчерпать всего, что нужно сказать "братьям возлюбленным и вожделенным". Но в конце концов он начинает прощаться: "Приветствуйте всякого святого во Христе Иисусе. Приветствуют вас находящиеся со мною братия". Стражники-христиане попросили включить и их, передать привет от эфесских солдат солдатам в Филиппах. Поэтому Павел добавляет: "Приветствуют вас все святые, а наипаче из кесарева дома. Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами".

"Братия, я не почитаю себя достигшим: а только, забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе", – писал Павел. В следующие месяцы его ждали испытания, перед которыми бледнели все тяготы прошлого, испытания, которые проверят на деле, достиг ли Павел совершенства, может ли он радоваться всегда, всегда оставаться спокойным, не беспокоиться ни о чем? Способен ли он сам следовать своим советам?

Судебный процесс, начавшийся ранней весной 54 года под председательством проконсула Силана, закончился провалом. Собранных свидетельств оказалось недостаточно для доказательства вины – Павел не утаивал и не крал денег, предназначенных для Иерусалимского Храма. Если иудеи предпочитали жертвовать деньги в фонд Павла, а не на Храм, в этом не было никакого преступления со стороны Павла. Суд был по-римски беспристрастен, никому не выказывалось расположения или предпочтения. Но окончательное решение Силана поставило Павла в положение человека, пользующегося покровительством Рима, по крайней мере, в глазах обывателей. И это имело непредсказуемые, ужасные последствия.

Между тем, Павел столкнулся с еще одной проблемой. Из Коринфа поступали тревожные известия. Может быть, их принес Аполлос, вставший на сторону Павла в последовавшем конфликте, а может быть, кто-нибудь из путешественников. Так или иначе, Павел, обеспокоенный не на шутку, решил посетить Коринф с кратким визитом. То, что он увидел, потрясло его. К несчастью, он не мог оставаться в Коринфе и ждать лучших времен – его ждал напряженный труд в Асии. Он считал, что, раз возникши, церковь должна научиться сама постоять за себя и не звать на помощь при первых же неудачах. Насаждение новых общин было гораздо важнее. Павел даже взял с собой в Асию бывшего начальника коринфской синагоги, Сосфена, чтобы тот помог ему проповедовать в горах Анатолии.

Когда Павел и Сосфен возвратились в Асию, их догнали новости из Коринфа – снова плохие новости. Коринфские христиане запутались в сетях порочного города. Павел написал письмо с советами и указаниями (оно не сохранилось). Когда Тимофей, следуя обещанию Павла, отправился в Филиппы, апостол поручил ему, невзирая на молодость, заехать в Коринф и разобраться в заблуждениях местной церкви. Сам он намеревался навестить коринфян еще раз, когда поедет в Македонию, а теперь спешил проповедовать Слово Божье во внутренней Асии. Но он не успел уехать – весь город был потрясен убийством проконсула Силана.

За несколько недель до этого умер император Клавдий, отравленный своей кузиной и четвертой женой Агриппиной. У Клавдия и Агриппины был общий прадед – Август; поэтому Клавдий усыновил и назначил своим преемником сына Агриппины от первого брака – Нерона. По замыслу и настоянию Агриппины, Нерон был немедленно объявлен Принцепсом Сената, или Императором. Агриппина боялась, что ее родственник Силан, по родству стоявший едва ли не ближе к Августу, чем Нерон, составит заговор, чтобы отомстить за смерть Клавдия, своего старшего брата покровителя, и захватит трон, убив наследника и его мать. Таким образом, Силан стал первой жертвой нового правителя. По приказу Агриппины, всадник Публий Целер и его вольноотпущенник Гелий, заведовавшие личной собственностью императора в Асии, "подложили проконсулу яд на праздничном обеде", – пишет Тацит, – "действуя так, чтобы все это заметили".

Власть над провинцией до назначения нового проконсула перешла в руки Целера и Гелия. Не теряя времени, они начали уничтожать всех своих врагов. Ни один человек, в той или иной мере пользовавшийся покровительством или симпатией Силана, не мог теперь чувствовать себя в безопасности. И Павел в том числе.

В путешествии Павла могла подстерегать опасность. Но Павел все же решил идти, взяв с собой в попутчики Сосфена, македонянина Аристарха, Гаия, и, возможно, Аполлоса. Теперь им предстояло страдать не только от трудностей пути, жары, ненависти неугомонных иудеев и поклонников Артемиды, не терпевших христиан несмотря на то, что Павел ни словом, ни делом не оскорблял их божества. Власть переменилась, и на каждом шагу могла встретиться ловушка, расставленная чиновниками, стремящимися выслужиться перед новым начальством и показать, что они не подчиняются постановлениям Силана. "Даже доныне терпим голод и жажду", – писал Павел вскоре, – "и наготу и побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками. Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне". Но не все так относились к проповедникам – многие прислушивались. Двери открывались перед ними, открывались бесконечные возможности.

Но путешествие их прервалось из-за еще более ужасных новостей из Коринфа. Павел узнал, что один из коринфских христиан совершил грех, отвратительный даже в глазах безумствующих в пороках язычников – и его не изгнали из общины, не отлучили от церкви! Павел видел, что созданная им церковь рушится, опускается в бездну язычества. Потом он получил письмо от пресвитеров коринфской церкви, просивших его разъяснить некоторые вопросы, затронутые им в предыдущем, ныне утерянном послании. Но в письме пресвитеров не упоминалось о катастрофическом состоянии дел в их общине.

Нет, Павел не забывал о братьях своих в Коринфе. Новые начинания не вытеснили памяти о прошлом; Павел чувствовал свою ответственность за все, что происходит в действующих уже церквах: превыше всего, писал он, "ежедневное стечение людей, забота о всех церквах". Он решил вернуться в Эфес и посвятить несколько дней или недель составлению послания, призванного полностью разрешить возникшие трудности, восстановить дисциплину среди христиан Коринфа и просветить их умы так, чтобы они не отступались больше. А потом он, возможно, и сам придет к ним.