Текст книги "Апостол"

Автор книги: Джон Поллок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Хотя проще и легче было бы требовать подчинения, они терпеливо, бережно говорили с учениками, убеждая их, как малых детей; Павел так сросся душой с обращенными, что, когда пришло время расстаться с ними, ему казалось, что их плоть отрывают от плоти его. А время расставания настало скоро и неожиданно.

На четвертой неделе пребывания в Фессалониках Павел назначил старейшин, призванных поддерживать церковь, руководить ею и учить новообращенных, когда они останутся одни. Павел считал, что церковь должна не просто выжить в неприязненно настроенном языческом окружении, но все время расти и шириться. Христиане не должны обращать внимания на обидные нападки и сплетни, у них не должно быть печального чувства, что они молча несут тяжкий крест, не должно быть ощущения, что грех торжествует и наступает со всех сторон. Чувства истинно верующего позитивны, положительны – он делает благо другим: и не верующим в Христа иудеям, и язычникам, не замечая оскорблений и побоев. "Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за все благодарите…" Обстоятельства меняются, но жизненный путь верующего неизменен – это живой упрек испорченности, пример, побуждающий ближних искать для себя новой, необычайной жизни; христианин всегда полон любви, радости, мысли, всегда делится ими, всегда приветствует своих противников.

Итак, юная церковь в Фессалониках стала мощным движением. Люди преображались, отношения между рабами и господами сглаживались, мужья мирились с женами. Случалось, конечно, что семьи распадались, и дружба рушилась. Но в целом люди начали меняться. О новой вере говорили, ее превозносили, ее хулили. Одни любили Павла и восхищались им, другие ненавидели его. Почти никто не оставался равнодушным.

Кульминация наступила когда иудеи-нехристиане перестали сдерживать свою ярость и зависть. "Возревновавши и взявши с площади некоторых негодных людей", – пишет Лука, – "они собрались толпою и возмущали город, и, приступивши к дому Иасона, домогались вывесть их к народу". Не найдя апостолов, толпа выволокла из дома Иасона и нескольких других христиан и потащила их к "политархам", чиновникам, ответственным за соблюдение закона и порядка в македонских городах, не обладавших статусом римских колоний.

Предводители толпы кричали: "Эти всесветные возмутители пришли и сюда, а Иасон принял их, и все они поступают против повелений кесаря, почитая другого царем, Иисуса".

Толпа жаждала крови. Политархи, однако, показали, что им, в отличие от нетерпеливых "стратегов" из Филипп, не чуждо чувство здравого смысла и осторожности. Обвинение встревожило их – они знали, что иудеев изгнали из Рима, знали и о причине этого изгнания. Историк первой половины II века, Светоний, упоминает склонность иудеев к "постоянным мятежам по подстрекательству некоего Креста". Скорее всего, это одна из наиболее ранних попыток ложного свидетельства против христиан. На самом деле это значит, что иудеи преследовали первых последователей Христа в Риме такими же способами, как преследовали Павла и его товарищей. Доказательств того, что христиане в Фессалониках подбивают народ к мятежу против Цезаря, было явно недостаточно. К тому же, их призванные вожаки не предстали перед судом.

Политархи решили предпочесть осторожный вариант. Они обязали Иасона и его друзей выплатить большую сумму денег и обещали арестовать их, если чужеземцы еще раз появятся в городе.

Глава 18. Беглец

Павлу и Силе оставалось только бежать и не медлить с этим: если обвинители соберут больше свидетельств против них, власти могут послать солдат схватить их и привести обратно.

С наступлением темноты братья-христиане провели Павла и Силу через арку Августа к Виа Эгнация. Тимофей остался в городе; апостолов, скорее всего, сопровождал один из местных жителей. Они торопились, чтобы к рассвету достичь берегов пограничной реки Аксий. Пока они ждали у переправы, им казалось, что вот-вот из-за поворота появится всадник с приказом об их аресте. Но все обошлось благополучно, и ранним сентябрьским утром апостолы двинулись на юго-запад, свернув с главной дороги. Всходило солнце, и дальние холмы показывались из тумана.

Если бы Павел оставался в Фессалониках столько, сколько хотел, он, вероятнее всего, направился бы потом на запад по Виа Эгнация к Иллирийским берегам Адриатики. Проповедовав там Евангелие, он пересек бы Адриатическое море и отправился в Рим. Но теперь Рим был закрыт для путешественников-иудеев, и к тому же Павел не хотел уходить слишком далеко от Фессалоник. Хотя он сам учил, что Святой Дух не оставит юную церковь, его слишком волновала судьба своих духовных детей – он хотел знать, закончатся преследования христиан с его уходом или нет. Поэтому Павел решил идти в Верию – небольшой городок у подножия Олимпа, известный прохладным климатом в жаркое время года. В Верии, как правило, находили убежище изгнанники, бежавшие из Фессалоник: обвинения часто оказывались ложными, и они могли быстро вернуться в родной город. Зимой, когда снега покроют перевалы, Павел надеялся вернуться к своим ученикам.

Путь в Верию занял три дня. Городок мирно покоился среди величественных гор. Внизу открывался вид на море, а наверху видно было ущелье, в котором брала свое начало быстрая река. В Верии была синагога; Павел и Сила не упустили возможности проповедать благую весть.

Их приняли по-дружески. Старейшины не разделяли предрассудков своих коллег из Малой Азии, и Павел, как пишет Лука, счел их "благомысленнее фессалоникских", так как они "приняли слово со всем усердием, ежедневно разбирая Писания, точно ли это так. И многие из них уверовали, и из Еллинских почетных женщин и из мужчин немало". В Верии не было нужды искать безопасного места, где можно было бы проповедовать и учить – сама синагога стала центром христианской веры. Неожиданно, когда сердце Павла, оторванного от учеников, было полно горечи и страдания, в этом маленьком городке он нашел то, что давно искал – синагогу, ставшую под знамена Иисуса.

В Верию прибыл Тимофей и принес добрые вести: несмотря на преследования, о которых предупреждал Павел, фессалоникийцы остались крепки в вере. Но Павел беспокоился – он боялся, что преследования станут еще более жестокими, и обращенные потеряют самообладание. Примерно на пятнадцатый день пребывания в Верии все планы апостолов снова были нарушены. Иудеи из Фессалоник, услышав об успехе проповедников в Верии, обезумели от ярости и прибыли, чтобы расправиться с ними. Увидев, что старейшины местной синагоги не разделяют их чувств, они стали разжигать страсти, надеясь, что Павла убьют во время волнений. Христиане из Верии видели, что жизнь апостола висит на волоске, и поспешили тайно вывести его из города, пока не начался погром. Сила и Тимофей остались в Верии.

Павел все еще надеялся вернуться в Фессалоники, и поэтому ждал на берегу моря, в небольшой гавани, пока его посыльный ездил в город проверить, как складывается обстановка. Гонец вернулся с плохими известиями. Павел писал через несколько недель: "Мы же, братия, бывши разлучены с вами на короткое время лицем, а не сердцем, тем с большим старанием желали увидеть лице ваше. И поэтому мы, я Павел, и раз и два хотели придти к вам; но воспрепятствовал нам сатана".

Наступала зима. Павел не мог больше бродить по Македонии и ждать. Братья из Верии просили его отправиться с ними морем в Афины. Там он будет, по крайней мере, в безопасности – надо ехать, пока его не выследили.

С корабля видны были легендарные горы Греции: далекий, но ясно видный в утреннем свете Олимп, за ним Осса и Гиганты-скалы, будто пытающиеся подняться на соседний Пелион в надежде взобраться на небо. Друзья из Верии указали Павлу на Оссу и лесистый Пелион. Древний миф мало интересовал его; Христос пришел очистить мир от ложных богов, и Он победит, несмотря на то, что апостолы Его вынуждены скрываться и бежать. На следующий день корабль вошел в длинный, узкий залив, отделяющий остров Эвбею от материка. Здесь не бывало сильных штормов, и не нужно было заходить на ночь в гавань. Наутро путешественники обогнули мыс Сунион, на котором высился огромный мраморный храм Посейдона – бога морей, которому молились и приносили жертвы греческие моряки. На залитом солнцем склоне ясно видны были жрецы в белых одеждах. На палубе молились моряки. Роскошный храм, казалось, насмехался над бедным изгнанником, смотревшим с корабля и произносившим другую, чуждую всем молитву.

Корабль приближался к Пирею. Впервые, издали, Павел увидел Афины – языческую красоту Акрополя и Парфенона, мрамор огромных колонн, ясно различимых даже с большого расстояния: холодный, надменный вид, полный презрения к дерзкому пришельцу.

Христиане из Верии проводили Павла по запруженной повозками дороге, ведущей из Пирея в Афины. Вдоль дороги тянулись полуразрушенные оборонительные стены; вход в Афины перекрывали большие двойные ворота. Павел нашел кров и пищу, но не нашел покоя. Сердце его осталось там, в Македонии. Он боялся, что ученики дрогнут, не выдержат. Павел сам выдержал столько испытаний и несчастий, что должен был, казалось, убедиться наконец в непоколебимой мощи Христа перед лицом любых человеческих злодейств. Но, как ни удивительно, вера Павла была еще недостаточно сильна, чтобы оставить все в руках Божиих: он боялся срыва, боялся, что новообращенные поступятся Христом ради жизненных благ.

"И потому, не терпя более, мы восхотели остаться в Афинах одни… и я, не терпя более, послал узнать о вере вашей, чтобы как не искусил вас искуситель и не сделался тщетным труд наш". Павел упросил христиан из Верии скорее вернуться домой и передать Тимофею, чтобы тот непременно посетил Фессалоники и убеждал христиан не ослабевать в вере, "чтобы никто не поколебался в скорбях сих". После этого Сила и Тимофей должны были присоединиться к Павлу со всей возможной поспешностью.

Павел остался один в Афинах, средоточии идолопоклонства и языческой философии; синагога в Афинах приняла Павла в штыки. Одиночество среди врагов сильнее бичевания ранило его. Конечно, у Павла и здесь нашлись собеседники, сочувствующие – но фессалоникийцы значили для него больше. Ради них он согласен был ждать сколь угодно долго.

Но над головой его нависла новая беда – день, в который Павел простился с друзьями из Верии, стал одним из тяжелейших дней в его жизни. А самое худшее ждало его впереди, через несколько лет.

Глава 19. Осмеяние в Афинах

Гранитная громада, увенчанная знаменитейшими храмами мира, запоминалась каждому, кто посетил Афины, необычайной гармонией очертаний и цвета на фоне глубокой синевы южного неба.

Павел не был безучастен к красоте. Он заметил простоту и изящество Пропилеев и великолепие Храма Афины – Парфенона, но не стал взбираться на холм, чтобы войти в средоточие торжествующего язычества. Огромная, сверкающая золотом статуя Афины была предметом поклонения, а на знаменитом фризе Парфенона изображались языческие мифы и обряды. Но, поскольку греческое искусство служило ложным целям, его красота только раздражала Павла.

У него не было намерения проповедовать в Афинах: один, без помощников, Павел надеялся дождаться дня, когда можно будет вернуться в Фессалоники. Ему нужен был отдых. Но увидев вокруг, со всех сторон, на каждом углу бесконечное количество идолов, Павел воодушевился, в нем проснулся дух бойца. Под Акрополем находилась центральная площадь, агора, окруженная языческими храмами, среди которых особенно выделялся храм Тезея, основателя Афин. Во всех храмах шли ежедневные службы, и даже в присутственных местах и административных зданиях возжигался священный огонь. Павел вышел на площадь.

Под портиками, окруженные статуями знаменитых афинян и богатейших римлян, находились идолы и алтари всевозможных известных и безызвестных божеств. Это был интеллектуальный центр мира, куда собирались богатые молодые люди со всех концов света, чтобы закончить образование и вобрать смесь языческого благочестия и философской мысли, смесь, породившую общий дух насмешки над сверхъестественным и легкомысленный подход ко всем вопросам. Лука мастерски описывает это настроение: "Афиняне же все и живущие у них иностранцы ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое".

С негодованием наблюдал Павел, как извращаются лучшие человеческие способности – ему хорошо были известны высочайшие образцы классической мысли, бившейся в поисках правды, и больно было смотреть, во что эта мысль выродилась. Произнеся пламенную проповедь в синагоге, Павел не встретил никакого отклика: иудеям не было дела до их соседей-греков, они относились к ним, как к безличным покупателям, чья моральная и религиозная слепота их не беспокоила. Поэтому Павел решил трудиться на агоре, где афиняне быстро приняли его за своего. Павел использовал метод Сократа, вовлекая прогуливающихся в беседу, состоящую из вопросов и ответов. Сократ посвятил себя родному городу, служа добру так, как умел. Павел не мог ограничивать себя такими рамками. Ни один человек за всю предыдущую историю человечества не странствовал так далеко и не страдал так много, чтобы донести до людей истину. Павел просто не мог оставаться спокойным и молчать, когда окружающие не видели пути спасения, истины и вечной жизни. Каждый день он говорил об Иисусе и воскресении Его, не смущаясь безразличием собеседников.

Наконец, этот низкорослый человек с кривыми ногами и непривлекательным серьезным выражением лица обратил на себя внимание представителей двух основных философских школ: стоиков и эпикурейцев. Стоики учили, что человек должен быть терпелив, мужествен и горд, должен удовлетворяться законами природы и принимать их такими, каковы они есть, стараясь трудом своим помогать обществу развиваться на разумных началах, в пределах возможного. Они верили в то, что душа переживает тело. Их противники, эпикурейцы, не верили в загробную жизнь. Они учили, что радость и удовольствие суть высшие блага, и к ним следует стремиться независимо от того, существуют ли боги и какие это боги. Философия эпикурейцев, в сущности, сводилась к призыву: "Ешь, пей и наслаждайся, ибо завтра ты умрешь!" В Эпоху Павла последователи обеих школ уже потеряли былую способность убеждать и приобретать сторонников: верования человека считались его личным делом и философия превратилась в бесцельное умственное упражнение.

Стоики и эпикурейцы выслушали Павла. Сперва они считали, что перед ними один из тех чужестранцев, которые стараются выделиться и найти влиятельных покровителей в Афинах. Но по мере того, как они слушали, росло их удивление. Во-первых, этот глупец утверждал, что говорит не от своего имени, что было явным интеллектуальным промахом! Затем, вместо рациональной философии они выслушали предложение уверовать в одного или двух богов, причем неясно было – в одного или все-таки в двух. Чужеземец часто произносил слова "Иисус" и "воскресение", причем имя Иисус для греков звучало сходно с именем одного из ионических богов "заведовавшего" здоровьем. Кроме того, проповедник вместе с именем "Иисус" употреблял слово "Спаситель", которое по-гречески созвучно слову "целитель", "врач". У греков были свои мифы о "воскресении" богов, возвращавшихся из подземного мира, и этот новый миф звучал знакомо. Но Павел говорил об Иисусе, как о Человеке из плоти и крови, о Котором свидетельствовали, Которого видели, слышали, а потом – распяли на кресте (чего, уже, конечно, никто не мог пережить!). И этот чудак пытался убедить их, что этот Человек смог восстать из гроба, снова во плоти!

– "Что хочет сказать этот суеслов?" – спрашивали греки друг друга. – "Кажется он проповедует о чужих божествах", – замечали некоторые.

Для них все это было очень странно, а может быть, они даже опасались проповеди Павла – мало ли что! Конечно, в Афинах каждый может говорить все, что ему вздумается, но всему есть пределы. Философы решили, что Павлу следует изложить свои взгляды перед высоким Судом Ареопага, который обладал правом изгонять неудобных мыслителей из города.

С шутками и смехом афиняне пригласили Павла следовать за ними – наверх, к Акрополю, на Холм Ареса, где заседал Суд Ареопага.

Павел стоял перед Ареопагом на возвышении из белого мрамора, которое называли "камнем позора", хотя на него становились не только обвиняемые, произносившие речь в свою защиту, но и всякий человек, защищавший публично свою точку зрения. Вокруг громоздился беломраморный лес святилищ, воздвигнутых человеческим гением, чтобы заслужить благорасположение божеств. Ареопаг находился на широком выступе скалы, служившей основанием Акрополю. Отсюда видны были Пропилеи с двумя храмами по бокам – священный вход во владения богов. Парфенон скрывался за склоном, но сверкающие под солнцем шлем, щит и копье колоссальной статуи Афины, казалось, парили в небе. Совершеннейший образец человеческого искусства, изображающий идола! Будто приготовившись слушать, настороженно молчали стоящие вокруг бюсты Сократа, Платона, Аристотеля, Зенона и Эврипида.

"Обвинитель" или "вопрошающий" выступил вперед и поднялся на "камень чести". С изысканной вежливостью, скрывающей недоумение, он спросил Павла: "Можем ли мы знать, что это за новое учение, проповедуемое тобою? Ибо что-то странное ты влагаешь в уши наши; посему хотим знать, что это такое?"

В словах этих скрывалась едва заметная угроза. Сократа афиняне осудили на смерть за распространение странного учения, и хотя Павла, конечно, не отравили бы цикутой, его вполне могли изгнать из города.

Павла не смущала столь высокоученая аудитория – он мог смело говорить об Иисусе где угодно и перед кем угодно. Он чувствовал, что сейчас он в ударе. Если, проповедуя перед усталыми крестьянами и невежественными рабами, он принужден был иногда сдерживать свой интеллект, то теперь ум его мог развернуться во всю ширь: перед ним сидели люди, с которыми можно было говорить о высших достижениях человеческой мысли, а потом – потом перейти к мысли нечеловеческой. Павел говорил уверенно. Знаток законов, он знал, что, хотя свидетели воскресения находились далеко, за двумя морями, но свидетели эти существовали, и юридически факт воскресения мог быть доказан. Как обращенный в веру грешник, Павел знал, что воскресение Христово в доказательствах не нуждается, оно самоочевидно. Христианская вера не только более разумна и логична, чем любое философское построение, она истинна. Павел сумел совершенно приноровиться к своим особенным слушателям, начав с привычной для них логики, приведя их к факту воскресения, и затем уже, основываясь на этом факте, утверждать истину.

Начиная, Павел употребил осторожный и привычный для его слушателей термин "святыни", говоря о святилищах греческих богов. Вступление Павла могло напомнить философам то место из "Эвменид" Еврипида, где Афина рассказывает, как был основан Суд Ареопага. Потом Павел почти повторил описание Строителя Вселенной из 10 книги "Республики" Платона, Строителя, который "взращивает все из земли растущее и оживляет все живое". Кроме того, Павел привел две прямые цитаты – из критского поэта Эпименида и из Арата Киликийца – и намекнул на еще одно место из Еврипида. Используя мировоззрение окружающих как логическое оружие, Павел показал, что достижения греческой мысли суть не что иное, как бледное отражение откровения Господня, записанного иудеями в Библии, и учения Иисуса Христа. Павел был вежлив, но не старался быть приятным.

– "Афиняне!" – начал он, – "по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны: ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел жертвенник, на котором написано: "неведомому Богу". Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам".

"Бог, сотворивший мир и все, что в нем, Он, будучи, Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет"

– Павел поднял руку, указывая на Акрополь и произнося слова, сказанные на суде Стефаном много лет назад. – "И не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду, сам дая всему жизнь и дыхание и все; от одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его, и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: "мы и Его род".

"Итак, мы будучи родом Божиим, не должны думать, что Божество подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого", – и рука Павла поднялась к колоссальной статуе Афины, – "Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться". (Всем людям? Некоторые члены Ареопага, наверное, усмехнулись при мысли, что философ, посвятивший себя поискам истины, нуждается еще в каком-то покаянии), – "Ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых".

Взрыв громкого хохота нарушил торжественность собрания. Смешанный гул голосов и смех прервали Павла. Ареопаг не желал больше слушать. Если этот проповедник действительно полагает, что человек может жить после того, как умрет и земля впитает соки его, ему не место среди афинских мудрецов. Павлу сказали: "Об этом послушаем тебя в другое время".

Повел понял, что потерпел неудачу. Он спустился с возвышения, спиной к Акрополю и удалился. Один из членов Ареопага, Дионисий, последовал за ним. Воспользовавшись буквальным смыслом уклончивого решения суда, он решил послушать Павла в "другое время". Речь произвела на него впечатление: вместо неминуемой судьбы, предписанной законами природы, вместо вечного страха стать безутешной, печальной тенью после смерти, Павел предлагал обретение вечности через победу Личности над смертью.

Дионисий уверовал. Кроме него, уверовала женщина-аристократка по имени Дамарь – возможно, одна из "богобоязненных", слышавшая проповедь Павла в синагоге, и с ней обратились в веру несколько других. Но они, по всей видимости, не приняли крещения, вынужденные хранить свою веру в тайне от поклоняющихся идолам друзей и родственников. В Ахайе первой приняла крещение община в Коринфе.

Суд не дал Павлу разрешения проповедовать в Афинах, и ему самому не хотелось оставаться. Нужно было уходить. Павел направился на север, надеясь встретиться по дороге с Силой и Тимофеем.

Итак, Афины отвергли его. Увы, Павлу не дано было знать, что речь его в Афинах потомки поставят в один ряд со знаменитейшими выступлениями Перикла и Демосфена. Ему не дано было знать, что о его речи будут написаны увесистые тома, что Парфенон на несколько столетий станет христианской церковью, что через XIX веков, когда Греция, после долгой оккупации, снова станет независмым государством, национальный флаг над Парфеноном будут спускать до половины мачты дважды в год – на Страстную Пятницу и на Пасху, памятуя о Воскресении Христовом.