Текст книги "Апостол"

Автор книги: Джон Поллок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Глава 31. Камера пыток

После яркого дневного света в крепости Павлу показалось, что наступила ночь. Его провели на нижний этаж, куда уже не доносились крики толпы. Его втолкнули в узкий коридор, с низко нависающими сводами, освещенный коптящими факелами. В конце коридора была камера пыток.

С Павла сняли цепи, раздели его догола. Ноги его привязали к специальной длинной доске, а кисти рук прикрепили к ремням, свисающим с потолочного блока. Потом ремни подтянули, и тело Павла повисло в воздухе, вытынутое и слегка наклоненное вперед. Положение это было невыносимо само по себе, и удар, нанесенный по натянутым нервам и мышцам, причинял гораздо большую боль, чем обычное избиение. Павла не заставляли перегнуться через перекладину, как при бичевании – целью палачей было не наказание, а извлечение информации. Один из палачей должен был стоять, почти приложив ухо к губам истязаемого, чтобы не пропустить признаний, невольно вырывающихся между криками боли.

Павел знал, что с ним собираются делать. Его будут пытать ужасной плетью, которую римляне называли "флагеллюм" – многохвостой, тяжелой, с вплетенными в нее зазубренными кусками цинка, железа и костей. Ее применяли, чтобы заставить разговориться рабов, людей низкого происхождения и приговоренных к распятию – Иисусу пришлось испытать ее вес и острые зубцы, сами по себе способные убить человека. Выживший после этой пытки навсегда терял чувствительность кожи и мышц, способность свободно двигаться; часто люди сходили с ума.

Когда центурион, отвечающий за пытку, выступил вперед, чтобы проверить, все ли в порядке, Павел сказал: "Разве вам позволено бичевать римского гражданина, да и без суда?"

Центурион отреагировал мгновенно. Он выбежал, чтобы быстрее найти своего начальника. Павел остался висеть на ремнях, но уродливый раб, державший плеть наготове,

отложил ее в сторону. Писец, записывающий показания истязуемых отступил в тень, а начальник гарнизона прибежал в камеру с быстротой, завидной даже при общей тревоге.

Взглянув на невысокого иудея, всего покрытого шрамами и другими следами многочисленных наказаний, Лисий усомнился.

– "Скажи мне, ты римский гражданин?"

– "Да".

Лисий вспомнил, чего ему стоило подкупить чиновников и приобрести гражданство. – "Я за большие деньги приобрел это гражданство", – сказал он. – "А я и родился в нем", – отвечал Павел.

Лисий был страшно встревожен, и его можно понять. Значит, у этого иудея есть влиятельные родственники, которые могут положить конец его, Лисия, карьере, если станет известно, что он приказал связать римского гражданина без суда. Нужно было немедленно исправить ошибку. Уродливый раб и песец моментально исчезли, – все, кто принял участие в этом аресте, могли пострадать. Павлу дали одеться и вывели на свет дневной из темной, полной паразитов камеры. Его оставили ждать наверху, прикованного лишь легкой цепью.

Лисий все еще не знал, как объяснить начальству все происшедшее. Поэтому на следующий день он воспользовался своим правом военного губернатора (проконсула армии) в Иерусалиме и приказал созвать экстренное совещание Синедриона, чтобы расследовать обвинения против Павла. Он приказал освободить Павла от цепей и лично проводил его в суд, чтобы показать лишний раз иудеям, как много значит римское гражданство. Затем римлянин вышел из Зала Сверкающих Камней, но остался стоять у входа, чтобы дождаться результатов расследования. Павел стоял на том же месте, где предстал перед судьями Стефан. Даже несколько судей были все те же. Представителем суда был Анания бен Недевей, первосвященник с 47 года, один из самых корыстных людей, когда-либо занимавших этот пост. Павел не знал его в лицо, а перенесенное избиение не позволяло ему видеть его достаточно ясно. Однако он не потерял способности поражать людей своим взглядом. Устремив гневный взор на первосвященника, Павел сразу же захватил инициативу и первый стал говорить.

– "Мужи братия! я всею доброю совестью жил пред Богом до сего дня". Председатель суда выкрикнул приказ.

Один из судебных служителей сильно ударил Павла по устам.

Пораженный таким беззаконием, престарелый Павел взорвался, забывая о смирении: "Бог будет бить тебя, стена подбеленная! ты сидишь, чтобы судить по закону, и, вопреки закону, велишь бить меня". Исполнители были поражены: "Первосвященника Божия поносишь?" – закричали они. Павел отер рукой воспаленные глаза. "Я не знал, что он первосвященник"; – сказал он мягко, – "ибо написано: "начальствующего в народе твоем не злословь". Сгладив последствия своей ошибки, Павел нашел блестящий и дерзкий ход. Он знал, что Синедрион разделяется на две партии – фарисеев, которые верили в воскресение мертвых в Судный День, в существование ангелов и духовных сил, и саддукеев, придерживавшихся более рациональных, даже материалистических взглядов. Павел был уверен, что большинство фарисеев уверовали бы в Иисуса, если бы им выпало встретиться с Ним, как ему, фарисею, привелось увидеть Иисуса на дороге в Дамаск. Вера в Иисуса Христа была его долгом, как честного фарисея, и он собирался доказать им это.

Павел воззвал к Синедриону: "Мужи братия! я фарисей, сын фарисея: за чаяние воскресения мертвых меня судят".

Судьи пришли в ярость – так же, как и во время суда над Стефаном, но на этот раз они не бросились на обвиняемого, а набросились друг на друга. "Ничего худого мы не находим в этом человеке", – кричали фарисеи, – "Если же дух или Ангел говорил ему, не будем противиться Богу". Саддукеи, к которым принадлежал и сам первосвященник, резко спорили с фарисеями, выкрикивая оскорбления в их адрес. Суд превратился в склоку, некоторые даже вскочили с мест, намереваясь защитить Павла в случае нападения. Лисий, слышавший шум и боявшийся, что Павла разорвут на части, а ему придется отвечать, приказал когорте солдат войти в зал, взять Павла и увести в крепость.

Лисий положительно не знал, что делать. Он ломал голову над докладом начальству и ничего не мог придумать. Павел тоже чувствовал себя подавленным. Его попытка благовествовать о Господе соплеменникам кончилась неудачей, а теперь ему, может быть, и не приведется увидеть Рим. Когда день подошел к концу, и июньское небо за решеткой камеры из глубоко-синего превратилось в розовое, а потом появились первые звезды, Павлом овладел очередной приступ меланхолии. Друзей его не допустят повидать его в замке. Он одинок. Оставалось только молиться.

Внезапно, как и в Коринфе в такой же период нерешительности, Павел увидел Господа Иисуса. Дух, постоянное присутствие Которого Павел упоминает в посланиях как непременное условие и следствие веры, открыл Себя на мгновение слуху и зрению апостола: "Дерзай, Павел; ибо как ты свидетельствовал о Мне в Иерусалиме, так надлежит тебе свидетельствовать и в Риме".

Павел не сомневался в том, что он видит Иисуса, не сомневался, что слышит истинные слова Его. Мир Божий снизошел в сердце его и ум. Он почувствовал уверенность, что жил правильно: все, что ни происходит, происходит на благо любящим Бога.

На следующее утро к Павлу явился неожиданный посетитель. Стражники ввели в камеру сына сестры Павла, которого он, вероятно, не видел с самого детства. Этот молодой человек, воспитанный в презрении к своему дяде, о котором в семье говорили не иначе, как о предателе, видимо, достиг достаточно влиятельного положения, если он смог добиться свидания в крепости. Скорее всего, он присутствовал на экстренном собрании Синедриона, а может быть, и слышал речь, произнесенную Павлом с крепостной лестницы. Восхищение смешивалось в нем с предубеждением, воспитанным годами. Прибытие племянника могло быть первым шагом семьи Павла к примирению – ведь к этому моменту у него снова "завелись деньги", от него можно было ожидать приношений или взяток; родным Павла невдомек было, что это за деньги.

Племянник сразу перешел к делу. Против Павла был составлен заговор. Присутствовал ли племянник на тайном совещании Синедриона, одобрившего убийство, или слышал клятву сорока молодых фанатиков, он рисковал карьерой и жизнью, выдавая заговор. Он рассказал Павлу, что на следующий день Синедрион попросит Лисия привести узника для дальнейшего допроса, и по дороге из крепости в Синедрион на Павла будет совершено нападение. Кто-нибудь из сорока заговорщиков, конечно, погибнет при нападении на стражу, но все они свято поклялись не есть и не пить, пока Павел не умрет: убийство апостола они рассматривали, как богоугодную жертву.

Павел не колебался. Он позвал центуриона и попросил его привести юношу к Лисию. Центурионы хорошо относились к Павлу, зная, что он римский гражданин, и поспешили исполнить его просьбу. Лисий тоже показал свое расположение к узнику, немедленно приняв его племянника и прервав свою беседу с другим человеком. Тысяченачальник поблагодарил юношу, попросил его держать все в строжайшей тайне и немедленно приступил к действию.

Вечером того же дня двести человек пехоты, двести стрелков и семьдесят всадников ожидали с внешней стороны городских стен. Посреди кавалерийского отряда, завернутый в плащ, чтобы его не узнали, сидел на лошади не кто иной, как апостол Павел. На следующее утро отряд уже был в Антипатриде, у подножия холмов Иудеи. Планы заговорщиков были сорваны. Дальнейшая дорога пролегала через возделанные земли, населенные по преимуществу язычниками, и пехота повернула назад, предоставив охрану кавалерии. Всадники доставили Павла в преторию Кесарии, где он предстал перед Антонием Феликсом, наместником Иудеи, преемником прокуратора Понтия Пилата.

Офицер, командовавший эскортом, передал Феликсу письмо от Лисия. Копия этого письма позже была передана одним из писцов Луке, или же ее опубликовали в правительственном объявлении, и Лука помещает это письмо в Деяниях без каких-либо комментариев. В этом есть своеобразная ирония: видимо, Луку изрядно позабавило это тактично-дипломатическое искажение событий:

"Клавдий Лисий – достопочтенному правителю Феликсу – радоваться: Сего человека Иудеи схватили и готовы были убить; я, пришед с воинами; отнял его, узнав, что он римский гражданин; потом, желая узнать, в чем обвиняли его, привел его в синедрион их и нашел, что его обвиняют в спорных мнениях, касающихся закона их, но что нет в нем никакой вины, достойной смерти или оков; а как до меня дошло, что Иудеи злоумышляют на этого человека, то я немедленно послал его к тебе, приказав и обвинителям говорить на него пред тобою; будь здоров".

Феликс формально запросил родную провинцию Павла, Киликию, прислать обвинителей – таковы были правила суда над римским гражданином. А пока Павла поместили под стражу в претории дворца Ирода Великого.

Несмотря на преклонный возраст, первосвященник поспешил в Кесарию вместе со старейшинами, взяв с собой профессионального оратора-обвинителя по имени Тертулл. Друзья Павла, повидимому, также прибыли в Кесарию; Лука, во всяком случае, на суде присутствовал. Излагая обвинительную речь Тертулла, Лука опять-таки немало посмеялся: Тертулл бесстыдно льстит правителю, хорошо зная в то же время, что именно Феликс спровоцировал кровавое восстание 52 года, принесшее бесчисленные бедствия народу Иудеи; огромное количество политических убийств в те годы тоже было на его совести – это Феликс организовал убийство бывшего первосвященника Монафана в самом Храме. Теперь прокуратор был предельно осторожен: рожденный рабом, он обязан был всей своей карьерой брату Палассу, фавориту императора Клавдия, теперь уже мертвого. Характер Феликса можно описать краткой фразой Тацита: "Он обладал властью царя и умом раба".

Тертулл принял важную позу, характерную для всех юристов, защищающих неправое дело, и начал: "Всегда и везде со всякою благодарностью признаем мы, что тебе, достопочтенный Феликс, обязаны мы многим миром, и твоему попечению благоустроение сего народа; но, чтобы много не утруждать тебя, прошу тебя выслушать нас кратко, со свойственным тебе снисхождением…" Прежде всего Павла назвали "язвою общества", "возбудителем мятежа, между Иудеями, живущими по вселенной". Во-вторых, он был представителем Назорейской ереси, то есть культа не признанного официально римским государством. В-третьих, он пытался осквернить Храм, нарушая внутренний закон иудеев, который римляне обещали соблюдать. Тертулл закончил речь довольно неудачным предположением, что Феликс сам, расспросив Павла, услышит подтверждение того, в чем его обвиняют.

Первосвященник и его помощники горячо поддержали обвинение, а ассийские иудеи, заварившие кашу, блистали своим отсутствием. Феликс вызвал Павла, который защищал себя сам. Павел показал себя спокойным человеком, умеющим отвечать на обвинения без раздражения, разумно – и, кроме того, обладающим навыками юриста, несмотря на долгое отсутствие практики.

"Зная, что ты многие годы справедливо судишь народ сей", – сказал Павел, – "я тем свободнее буду защищать мое дело".

– "Ты можешь узнать, что не более двенадцати дней тому, как я пришел в Иерусалим для поклонения; и ни в святилище, ни в синагогах, ни по городу они не находили меня с кем-либо спорящим или производящим народное возмущение", – Павел искусно свел дело к Иерусалиму только, не желая спорить о "всей вселенной". – "И не могут доказать того, чем меня обвиняют. Но в том признаюсь тебе, что по учению, которое они называют ересью, я действительно служу Богу отцов моих, веруя всему написанному в законе и пророках. Имея надежду на Бога, что будет воскресение мертвых, праведных и неправедных, чего и сами они ожидают; посему и сам подвизаюсь всегда иметь непорочную совесть пред Богом и людьми". Павел описал события, приведшие его в Храм. Он принес пожертвования для своих соплеменников и проходил обряд очищения. "Не с народом и не с шумом" это было. Но "некоторые Асийские Иудеи" – Павел, видимо, прервал фразу посередине и многозначительно взглянул на аудиторию – "которым надлежало бы предстать пред тебя и обвинить меня, если что имеют против меня" – это они произвели шум и возмущение. "Или пусть сии самые скажут" – Павел указал на первосвященника и его помощников, – "какую они нашли во мне неправду, когда я стоял пред синедрионом; разве только то одно слово, которое громко произнес я, стоя между ними, что за учение о воскресении мертвых я ныне судим вами".

Так закончил Павел свою речь. Феликс уже навел справки, чтобы узнать, что такое христианский путь спасения. Кроме того, ему, вероятно, было известно решение Галлиона. Он понимал, что иудеи не могут представить никакого законного, с римской точки зрения, обвинения, и что он должен устраниться от решения этого вопроса. Но не желал Феликс обострять отношения с первосвященником и религиозными лидерами провинции. Хитрый и лукавый человек, он отложил решение до того времени, когда сможет выслушать лично Лисия о происшедших событиях.

Феликс приказал содержать Павла под арестом, разрешив друзьям посещать его сколько угодно и приносить ему все, что нужно.

Глава 32. Царь, царица и прокуратор

Влажная средиземноморская зима уступила лету 58 года; дули свежие ветры с моря. Павел, прикованный легкой цепью к сопровождающему его солдату, мог свободно гулять по берегу и в городе. Аристарх из Фессалоник поселился в тюрьме, чтобы помогать и прислуживать Павлу. Тимофей уехал проповедовать в Европу или Малую Азию: в нем все еще оставалась юношеская живость, но уже появилась способность к сосредоточенности. И другие посланники церквей вернулись в Европу и Асию, за исключением Луки, который решил остаться в Иудее, чтобы собрать все возможные устные и письменные свидетельства о жизни, смерти и воскресении Иисуса, а также о жизни первых христиан.

Лука возвращался в Кесарию навестить Павла после долгих бесед с Марией, матерью Господней или Марией Магдалиной (если та была еще жива) и рассказать апостолу все, что узнал. Беседовал Лука и с Заккаем, и с прозревшим нищим из Иерихона. В Кесарии Павел, Лука и безотлучный стражник часто сидели и слушали рассказы Филиппа о первых днях после сошествия Святого Духа, о Стефане, которого Филипп хорошо знал. Павел добавлял свои замечания и воспоминания. Некоторые считают, что именно в это время Павел написал свое Послание к Евреям. Послание не подписано, и авторство не установлено точно. Через сто пятьдесят лет после смерти Павла Климент Александрийский говорил, что Павел написал это послание по-еврейски, а Лука перевел его на греческий, и в этом виде оно досталось нам. Современные исследователи сомневаются, что это перевод. Преемник Климента Ориген считал, что Павел руководил составлением послания, но написал его кто-то другой. Тертуллиан решил, что послание написано Варнавой. Другие ученики считали его произведением Аполлоса: этой же точки зрения придерживался Лютер, и в наши дни она особенно популярна.

Как бы то ни было, в эти спокойные дни у Павла появилась, пусть ограниченная, возможность общаться со своим народом. Кроме того, он надеялся обратить в веру двух высокопоставленных учеников. Прокуратор Феликс соблазнил молодую принцессу из Иудейского царского рода, Друзиллу. Она развелась с царем Коммагены, чтобы стать третьей женой Феликса. Может быть ее, иудейку, нарушившую этим закон предков, мучила совесть; или просто в ней сильно было врожденное любопытство, но она нередко уговаривала Феликса пойти послушать Павла.

Павел признавал авторитет правителя. Он не был анархистом. Он писал христианам Рима, жившим в опасном соседстве с Нероном, чтобы они рассматривали императора, как Божьего слугу; власть дается от Бога. У Павла был свой рецепт решения политических проблем – не кровавые революции, а смягчение сердца и преобразование душ правителей. Когда Феликс пожелал послушать его, апостол откликнулся с готовностью. Он свободно говорил о вере в Иисуса Христа, не опасаясь прокуратора, с сердцем раба, который, как и его предшественник Пилат, полагал, что обладает властью оправдывать и осуждать. С точки зрения Павла, по учению Господа любая власть и суждение давались свыше. Феликс, на совести которого было слишком много политических преступлений и прелюбодеяний, решил, что Павел "копает слишком глубоко". Лука пишет: "И как он говорил о правде, о воздержании и о будущем суде, то Феликс пришел в страх и отвечал: теперь пойди, а когда найду время, позову тебя".

Друзилла потеряла интерес к проповеди, но Феликс продолжал часто посещать апостола: раскаиваясь в глубине души, он, в то же время, надеялся, что Павел даст ему большую взятку, и тогда он решит дело в его пользу. Павел, Лука, Аристарх, старец Филипп и его дочери молили Бога о спасении Феликса, но прокуратор так и не обратился в веру.

Весной 69 года, после восстания в Кесарии, Феликс был отозван в Рим и попал в опалу. Влияние брата спасло Феликса от наказания – его не принудили к самоубийству, но он никогда больше не занимал общественных должностей. Перед отъездом он легко мог освободить Павла, но не сделал этого, не желая рвать последние полезные связи с иудейскими старейшинами. По крайней мере, он не хотел давать им повода обвинить его перед императором в неоправданных действиях. Осторожный до конца, он оставил Павла в заключении.

Новым прокуратором Иудеи стал Порций Фест, человек более высокого происхождения и более высоких принципов. Напряженные попытки навести порядок в беспокойной провинции подорвали его здоровье – он умер на посту через два года.

Как только бразды правления перешли к нему в июле 59 года, Порций Фест выехал из Кесарии в Иерусалим. Случайно, среди обсуждения многих других проблем, первосвященник поднял вопрос о Павле. Члены синедриона решили, что новый прокуратор захочет произвести благоприятное впечатление, и просили его начать суд над Павлом побыстрее, в Иерусалиме: сорок молодых фанатиков, поспешившие поклясться не есть и не пить, пока не убьют Павла, ждали случая смыть с себя позор и наверняка попытались бы напасть на Павла по пути в Иерусалим. Фест разрушил их планы, хотя и непреднамеренно. Отказавшись проводить суд в Иерусалиме, он велел старейшинам явиться в Кесарию: просто, чтобы не причинять себе лишних хлопот. Он обещал им не откладывать слушания.

Через восемь или десять дней Фест вместе со своими чиновниками и офицерами вернулся в Кесарию и на следующее же утро приступил к обязанностям Верховного Судьи провинции. Дело Павла рассматривалось первым. Когда Павел вошел в помещение суда, иерусалимские иудеи готовы были наброситься на него в ярости – столько злобы накопилось в них за два года; но в присутствии прокуратора они не посмели выражать свои чувства иначе, как злобными выкриками. Фест позднее говорил царю Иудеи: "Обступивши его, обвинители не представили ни одного из обвинений, какие я предполагал; но они имели некоторые споры с ним о Богопочитании и о каком-то Иисусе умершем, о Котором Павел утверждал, что Он жив". Позже иудеи все же представили обвинения, вроде тех, которые сочинил Тертулл, но не смогли вызвать свидетелей. Лука пишет, что Фест выслушивал обвинение за обвинением и просил доказательств, но доказательств не было.

Павел попросту отрицал всякий состав преступления: "Я не сделал никакого преступления ни против закона Иудейского, ни против храма, ни против кесаря".

Фест видел необоснованность обвинений. Но он не разбирался в религиозных вопросах и боялся оскорбить своих новых подданных. Он вспомнил о просьбе синедриона: "Хочешь ли идти в Иерусалим, чтобы я там судил тебя в этом?" – спросил он Павла.

Павел знал, что даже если ему удастся в живых добраться до Иерусалима, там найдут способ от него избавиться. Но иудеи сами допустили ошибку: если бы их обвинения ограничивались рамками нарушения храмовых правил и религиозных обычаев, они могли бы добиться перенесения суда в Иерусалим, и Фест не смог бы помочь Павлу. Но обвинения были слишком широко сформулированы – Павла объявляли во всемирном вредительстве, его называли язвой общества. Политическое обвинение, также как и религиозное, грозило смертной казнью, но Павел решил придать делу скорее политический оттенок, чтобы суд оставался в пределах римской юрисдикции.

Без колебаний Павел ответил Фесту: "Я стою пред судом кесаревым, где мне и следует быть судиму; Иудеев я ничем не обидел, как и ты хорошо знаешь. Ибо, если я не прав и сделал что-нибудь достойное смерти, то не отрекаюсь умереть; а если ничего того нет, в чем сии обвиняют меня, то никто не может выдать меня им; требую суда кесарева".

Выслушав такое формальное требование, Фест стал советоваться со своими приближенными. Любой римский гражданин имел право апеллировать к императорскому суду, но прокуратор должен был решить, достаточно ли серьезно дело, чтобы передавать его в высший суд.

Требование Павла, неожиданное для Феста, не было внезапным решением для самого апостола. У него было два года, чтобы обдумать свой следующий шаг. Он должен был ехать в Рим, так или иначе. И теперь представлялась возможность. Кроме того, решение Галлиона, официально признавшего христианское вероисповедание, могло потерять свою силу: другой чиновник мог отменить его. Единственным выходом из положения было попытаться добиться положительного решения в высшем, императорском суде. Да, императором был Нерон. Но в 59 году он был еще молод и, несмотря на сомнительный путь к власти, оставался другом брата Галлиона, Сенеки, и прислушивался к его советам – а Сенека был умным человеком. Ни Павел, и никто другой не мог предсказать в 59 году, что со временем Нерон превратится в ужасного тирана, само имя которого станет синонимом распущенности и садизма, жестокости и коррупции. Апелляция к императорскому суду требовала больших расходов, но Павел не тревожился. Бог всегда давал ему все необходимое – и тогда, когда запросы его были ничтожны, и теперь. Вполне возможно, что Павел получил наследство, оставшееся после отца, как единственный живой наследник по мужской линии.

Все зависело от того, пожелает ли Фест предоставить Павлу такое право апелляции. Если да, то колеса медлительной судебной машины завертятся и ничто их уже не остановит. Судьи закончили совещание. Фест занял свое место на возвышении и произнес официальную формулу:

– "Ты потребовал суда кесарева, к кесарю и отправишься". Фест оказался в затруднительном положении. Он сам разрешил Павлу апелляцию, и узник должен был быть препровожден в Рим. Но Фест не мог представить императору никаких ясных обвинений против Павла, ему самому это дело представлялось запутанным. А в самом начале своего правления он не хотел показаться императору несведущим. К счастью, в Кесарию скоро прибывал царь небольшого иудейского государства, искусственно образованного римлянами на северо-востоке Палестины, Ирод Агриппа Второй. Царь был язычником по происхождению, но высокое положение давало ему право рассмотреть обвинения и вынести решение.

Агриппе Второму было тридцать два года. Его отец, царь Иудеи Ирод Агриппа Первый, пытавшийся казнить апостола Петра, умер в Тире после освобождения Петра из темницы. Римляне сочли, что наследник слишком молод, чтобы править Иудеей, и ввели в стране прямое императорское управление. Через четыре года Ирод унаследовал от своего дяди крошечное царство Халкиду – между горами Ливана и горой Хермон в юго-западной Сирии. Постепенно владения его расширялись, с ведома и согласия Рима, и теперь он правил значительной территорией. Агриппа был неженат, но ходили слухи, что он сожительствует с сестрой своей Вереникой, вдовой его дяди. Друзилла, жена бывшего прокуратора Феликса, приходилась ему тоже сестрой.

В последние дни пребывания Агриппы в Кесарии Фест изложил перед ним дело Павла. Агриппа пожелал выслушать Павла. Аудиенция была назначена на следующий день. Павел тщательно приготовил свою речь, желая не столько защитить себя, сколько проповедать учение Иисуса перед высокопоставленными слушателями.

На слушание были приглашены все высшие официальные лица в Кесарии, в том числе и военное командование. Среди них были и язычники, и иудеи. Присутствовали члены семьи прокуратора, занимавшие лучшие места у открытых окон. Досталось место и Луке – его описание событий не оставляет сомнений, что он видел их своими глазами. Он замечает, что Агриппу и Веренику проводили к их тронам "с великой пышностью", при звуках труб; слуги размахивали опахалами из павлиньих перьев, офицеры отдавали честь. Без сомнения, Лука был удивлен тем, что прокуратор устраивает такие почести царю, которого мог уничтожить одним движением руки.

Привели Павла. Невысокий, почти хромой, кривоногий человек с седой бородой предстал перед царем и прокуратором, В нем сохранилась еще врожденная живость движений, и два года относительного покоя и комфорта благоприятно сказались на его здоровье, тем не менее израненное, покрытое следами ушибов лицо его резко контрастировало с лицом молодого солдата-конвоира.

Фест. открыл слушания: "Царь Агриппа и все присутствующие с нами мужи! вы видите того, против которого все множество иудеев приступали ко мне в Иерусалиме и здесь, и кричали, что ему не должно более жить. Но я нашел, что он не сделал ничего достойного смерти, и как он сам потребовал суда у Августа, то я решился послать его к нему… Я не имею ничего верного написать о нем государю; посему привел его пред вас и особенно пред тебя, царь Агриппа, дабы, по рассмотрении, было мне что написать. Ибо мне кажется, нерассудительно послать узника и не показать обвинений на него".

Прокуратор сел. Агриппа сказал Павлу: "Позволяется тебе говорить за себя".

Павел поднял руку, не призывая к тишине, но как бы благословляя молодого царя, душа которого теплилась в надушенном теле кровосмесителя, и начал спокойно:

"Царь Агриппа! Почитаю себя счастливым, что сегодня могу защищаться пред тобою во всем, в чем обвиняют меня Иудеи, тем более, что ты знаешь все обычаи и спорные мнения Иудеев. Посему прошу тебя выслушать меня великодушно. Жизнь мою от юности моей, которую сначала проводил я среди народа моего в Иерусалиме, знают все Иудеи…" Они могли засвидетельствовать, если бы захотели, что Павел жил, как фарисей, "по строжайшему в вероисповедании учению". Тут Павел выдвинул тот же аргумент, который вызвал яростные споры в синедрионе два года назад – он подчеркнул, что его предали суду за чаяние исполнения обещания Божия, данного их предкам. "Что же? Неужели вы невероятным почитаете, что Бог воскрешает мертвых?"

"Правда, и я думал, что мне должно много действовать против имени Иисуса Назорея". Павел описал свое жестокое преследование первых христиан. От личной исповеди, самого лучшего способа привлечь внимание слушателей к учению Христа, Павел перешел к самому главному. Он рассказал о встрече с Иисусом на дороге в Дамаск. Он не упомянул на этот раз Ананию, неизвестного иудея, чье имя ничего не говорило его слушателям, но подробно истолковал слова Божий, обращенные к нему, чтобы ясно дать понять – Иисус Сам послал его открыть глаза иудеев и язычников, обратить их от тьмы к свету, от сатаны к Богу. "Чтобы верою в Меня получили прощение грехов и жребий с освященными", – повторил Павел слова Иисуса. – "Поэтому, царь Агриппа, я не воспротивился небесному видению", – поэтому он и проповедовал язычникам и иудеям, "чтобы они покаялись и обратились к Богу, делая дела, достойные покаяния". Все почувствовали, что последние слова эти обращены непосредственно к Агриппе и Веренике.

Многие из присутствующих были захвачены этой смелой проповедью, и не исключено, что с этого дня жизнь царя и его придворных могла пойти по-другому; апостол развертывал свою мысль, голос его звучал все более взволнованно:

– "За это схватили меня Иудеи в храме и покушались растерзать. Но, получив помощь от Бога, я до сего дня стою, свидетельствуя малому и великому, ничего не говоря, кроме того, о чем пророки и Моисей говорили, что это будет; то есть, Христос имел пострадать и, восстав первый из мертвых, возвестить свет народу Иудейскому и язычникам…"

Но тут прокуратор громким голосом прервал его и разрушил общее впечатление:

– "Безумствуешь ты, Павел! Большая ученость доводит тебя до сумасшествия!"

– "Нет, достопочтенный Фест", – мягко ответил апостол, – "я не безумствую, но говорю слова истины и здравого смысла: ибо знает об этом царь, пред которым я и говорю смело; я отнюдь не верю, чтобы от него было что-нибудь из сего скрыто; ибо это не в углу происходило". И Павел обратился к царю, будто забыв о прокураторе. – "Веришь ли, царь Агриппа, пророкам? Знаю, что веришь".

Агриппа отвечал: "Ты не много не убеждаешь меня сделаться христианином".