Текст книги "Пол Гетти. Мучительные миллионы"

Автор книги: Джон Пирсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Глава девятнадцатая
Выздоровление

После того как Гейл забрала сына из клиники, ее расходы резко возросли, и если бы не финансовая помощь со стороны дядюшки Пола – Гордона, то ее семья могла бы вообще остаться без средств к существованию. Гордон помогал Гейл не впервые. Именно он купил дом в Брентвуде, в котором сейчас жили Гейл и ее дети. Однако продолжать пользоваться его добротой Гейл посчитала безнравственным, поскольку его брат и отец ее сына был богат так же, как и Гордон. Гейл выслала бывшему супругу несколько счетов, но они вернулись к ней неоплаченными. Она решила, что это какое-то недоразумение, и позвонила Полу, но тот категорически заявил, что платить за лечение сына не намерен.

Расстроенная Гейл попыталась убедить жестокого отца с помощью своего адвоката, но тот, как и она, получил отказ. Гейл не хотела обращаться в суд и предавать недостойный поступок Пола огласке, но все ее переговоры с ним оказались безуспешными, и она все же обратилась с иском в суд.

В отличие от Гейл, Пола его репутация совершенно не волновала, и когда в ноябре 1981 года лос-анджелесский суд рассматривал исковое заявление Гейл, адвокат Пола заявил, что ответчик платить за лечение сына не намерен. Сумма, которую требовала от Пола Гейл, была в масштабах Гетти совершенно незначительной – всего 25 тысяч долларов в месяц, и судья не сдержался и раздраженно выпалил: «Судебные издержки обойдутся мистеру Гетти намного дороже, чем исполнение своего отцовского долга. Неужели ему не стыдно?»

Близкий друг Гетти-младшего – Билл Ньюсом – назвал его поведение «весьма странным», поскольку «книги из библиотеки Пола стоили во много раз больше, чем требовалось для ухода за его сыном в течение целого десятилетия».

Однако позицию Пола можно было легко объяснить. Когда его сын оказался в коме, жизнь отца снова вступила в черную полосу. Виктория увлеклась молодым бизнесменом из Саудовской Аравии Мохаммедом Алатасом и во второй раз ушла от Пола. Алатас сделал ей предложение выйти за него замуж, и Виктория тут же согласилась, прекрасно зная, что от Пола она этого не дождется.

Пол был ужасно расстроен и, чтобы избавить себя от стресса, прибег к испытанному средству – героину и спиртному. В результате у него стали проявляться признаки шизофрении. Ему стало казаться, что все его родные плетут за его спиной какие-то гнусные интриги и хотят выманить из него деньги. Поэтому, отказавшись платить за лечение сына, он руководствовался вовсе не скупостью, которая была присуща его отцу, а уверенностью в том, что Гейл спекулирует на его чувствах к сыну, чтобы выманить у него деньги. Чтобы еще больше оправдать свою позицию, он начал убеждать себя в том, что его сын Пол на самом деле здоров и все разговоры о коме – сплошной обман.

Для подтверждения этой версии, сразу после суда в Лос-Анджелесе, он попросил своего адвоката Вэнни Тревеса снова вылететь туда и побеседовать с самим Полом. Как выглядела эта беседа, догадаться нетрудно, и Тревес, вернувшись в Лондон, подтвердил все слова Гейл и заключение врачей, которым его клиент упорно отказывался верить.

Рассказ адвоката о состоянии Пола отца встревожил. Тревеса он знал уже давно и верил ему как себе. Поэтому в тот же день отправил Гейл чек на требуемую для лечения сына сумму.

Однако все случившееся не осталось для Пола-младшего безнаказанным. Своим поступком он восстановил против себя не только Гейл и детей, но и остальных членов семейства Гетти. Пол это почувствовал по отношению к нему его сына Марка, который всегда любил отца больше остальных. В результате к комплексу вины за смерть Талиты добавился комплекс вины перед старшим сыном, и Гетти-младший стал еще отчаяннее травить себя наркотиками и алкоголем.

Год назад в одном из парижских букинистических магазинов Гордону удалось найти первое издание сборника поэм знаменитой американской поэтессы-мистика Эмили Дикинсон, жившей в середине XIX века. Эти поэмы вдохновили его на создание песенного цикла, и он снова вернулся к старому увлечению – начал сочинять музыку. Свое сочинение Гордон назвал «Белый выбор» – по названию одной из поэм поэтессы, и с этого момента, по его мнению, и началась его по-настоящему счастливая жизнь.

Гордон был с детства очень честолюбив, а теперь его амбиции возросли еще больше. Как-то он заметил, что «память о талантливых композиторах остается в веках, в то время как об удачливых бизнесменах забывают уже в следующем поколении». Отбросив ложную скромность, он часто повторял, что хотел бы добиться того, чтобы его как композитора ставили в один ряд с такими музыкальными гениями, как Бах, Бетховен, Шуберт, Вагнер, Малер и Брамс. Энн иногда упрекала его в излишней самонадеянности, на что Гордон с улыбкой отвечал: «Может, ты и права, дорогая, но я не могу отказать себе в удовольствии быть самонадеянным. Это чертовски приятно!»

Контраст между счастливым и уверенным в себе Гордоном и несчастным, подавленным Полом был разителен. Гордона любили и уважали все Гетти и даже обиженный своим отцом Рональд. К его же брату Полу большинство Гетти относились с непониманием и жалостью, а после последних событий – даже с презрением. Пол общался с родственниками редко, но этого он не заметить не мог. В результате в его душе стала расти черная зависть к Гордону и его счастью. Пол считал, что все к нему относятся несправедливо и что брат каждым своим поступком стремится еще больше расположить к себе всех Гетти.

Что касается Гордона, то тот об этих чувствах Пола даже не догадывался и разговаривал с ним так, как всегда, – открыто и дружелюбно. Единственным, что их пока объединяло, была опера, которой оба увлекались еще с юных лет. Об этом свидетельствует фрагмент одного из их телефонных разговоров. Когда речь зашла о великих оперных певцах, Гордон заметил:

– Доминго превзошел в «Ла Скала» самого себя.

– Может, ты и прав, но с Паваротти ему все равно не сравниться, – ответил Пол.

Прошел год, и состояние здоровья юного Пола немного улучшилось, хотя заметить это удавалось лишь тем, кто видел его ежедневно.

Все, кто его окружал, стали замечать, что приступы депрессии стали проявляться все реже и реже и на его лице появилось выражение решимости преодолеть свой тяжкий недуг. Этот прогресс в настроении парня был бы невозможен без медицинского персонала и оборудования, купленного Гейл на деньги Гетти. Однако сама она была убеждена в том, что всего этого недостаточно, и для того, чтобы вылечиться, Полу необходимо проникнуться верой в свое исцеление и отбросить все мучившие его сомнения и опасения. В отличие от похищения, когда сам он ничего изменить не мог, сейчас очень многое зависело от него самого.

Прошло еще несколько месяцев, и он расстался с опостылевшей ему кроватью и пересел в инвалидное кресло.

В один из дней он попросил мать свозить его в музей деда в Малибу, но, чтобы не привлекать внимания публики, сделать это в тот день, когда музей закрыт для посетителей. Гейл, услыхав просьбу сына, немного растерялась, поскольку тот почти ничего не видел, но согласилась. Вместе с Гейл и Полом в музей отправились Ариадна и Эйлин. Старшая из сестер взяла на себя роль экскурсовода и, толкая впереди себя кресло с Полом, с увлечением описывала брату сюжеты развешанных на стенах полотен.

По утрам Пола отвозили к бассейну за домиком для гостей. Там его ждали физиотерапевтические процедуры, которые он не любил, но терпеливо переносил. Постепенно к деятельности возвращались все новые и новые мышцы, однако проблемы с речью не исчезали. Нарушение функций мозга, отвечающих за деятельность речевого аппарата, привело к так называемой афонии – неспособности четко и правильно произносить согласные звуки. (В 1983 году Гейл отправится с Полом в Нью-Йорк, в знаменитый институт Раска, специализировавшийся в разработке методов устранения дефектов и восстановления речи и слуха. После усилий, предпринятых медиками института, речь Пола начала постепенно, хотя и очень медленно, улучшаться.)

Пол очень страдал из-за того, что не мог читать, и Гейл попросила нескольких его друзей почитать ему вслух. Не покидала его и Мартина. Ее верность и любовь, вместе с забавными играми Анны и Балтазара, придавали ему новые силы для борьбы с недугом.

Но больше всех Полу была нужна его мать – мужественная и бесконечно преданная сыну Гейл.

Один из кумиров молодежи пятидесятых – Тимоти Лири, навестив Пола, сказал: «Его сила воли подобна Ниагарскому водопаду и способна сотворить любое чудо».

В 1982 году в семье Гейл состоялась еще одна свадьба.

Перед самым Рождеством Марк женился на Домитилле Хардинг. Их брак был заключен в базилике святых апостолов в Риме. В результате третье поколение Гетти связало свою жизнь с Вечным городом. Необычайно пышная свадебная церемония не только укрепила связи династии Гетти с Италией, но и связала эту династию с историей этой страны. В базилике святых апостолов, как и в соборах святого Петра и святого Павла, покоились мощи нескольких пап и множества кардиналов из знатных итальянских фамилий – Риарио и делла Ровере. Все они были предками невесты.

Марк успел помириться с отцом, однако на свадьбу сына тот явиться не смог. Он с трудом передвигался даже по дому, и поэтому о поездке в Рим не могло быть и речи. К свадебной церемонии готовились долго и тщательно, однако, как часто бывает в Риме, не обошлось без сюрпризов. Первой неожиданностью стало непоявление невесты к назначенному часу. Ее должен был доставить к церкви ее дед – прилетевший из Бостона Джон Хардинг. Но, будучи уже в преклонном возрасте, он все перепутал и поехал за внучкой не в ее римские апартаменты, а в летний домик семьи на берегу моря недалеко от Фрегены. Не застав ее там, он сообразил, что ошибся, и отправился в Рим, доставив наконец разволновавшуюся невесту в церковь, где ее уже два часа ждали встревоженные жених и собравшиеся.

Невеста выглядела сногсшибательно и не сконфузилась, но тут неожиданно обнаружилось, что куда-то исчезла тетка жениха – Энн Гетти. Искать ее уже не было времени, и свадебную церемонию пришлось начать без нее.

Когда Марк с Домитиллой объявили, что намерены сочетаться браком в Риме, дядя жениха – Гордон начал их отговаривать. Помня о похищении Пола, он не хотел рисковать сыновьями, и когда жених с невестой сказали, что все уже решено, заявил, что его семья в Рим не поедет. Однако Энн, которая была не столь осторожна и рассудительна, как супруг, решила поехать на свадьбу племянника одна. В Европе она бывала довольно часто и ничего опасного для себя в очередной поездке туда не видела. Ничего не сказав Гордону, она вылетела в Рим.

Энн остановилась в отеле «Эксельсиор» на Виа Венето. Отвезти ее в церковь ей пообещал Билл Ньюсом, однако к назначенному часу он не явился, и Энн решила отправиться в церковь на такси. На ее беду, шофер такси совершенно не понимал по-английски, а знание Энн итальянского ограничивалось лишь фразами «Добрый день», «Спасибо» и «До свидания». Однако ужаснее всего было то, что она не могла вспомнить название церкви. Шофер такси возил расстроенную Энн по Риму почти три часа и тем самым предоставил ей возможность увидеть все Божьи храмы Вечного города.

Позже выяснилось, что Билл Ньюсом в отель все же явился, но немного опоздал. Не застав Энн в отеле, он очень встревожился и, не дождавшись конца брачной церемонии, отправился на ее розыски, рисуя в своем богатом воображении ужасные сцены похищения Энн мафией. Похоже, что Гордон был прав, подумал Билл, что отказался ехать с сыновьями в Рим, и Энн не следовало приезжать сюда одной.

Поиски церкви оказались безрезультатными, и таксист доставил Энн к ее отелю, в котором она застала гостей, уже вернувшихся с торжества. Все смотрели на нее с ужасом, как на привидение, поскольку Билл успел всех убедить, что ее похитила мафия. Однако когда началось бурное веселье, то о случившемся с невестой и с Энн уже никто не вспоминал. На следующий день Энн вылетела обратно в Сан-Франциско.

Марк и Домитилла решили провести свой медовый месяц в Швейцарии. Элизабет Тейлор, восхищенная мужеством и материнскими чувствами Гейл, пригласила ее с детьми отпраздновать Рождество вместе с ней, на ее вилле в Швейцарских Альпах. Туда же она пригласила и новобрачных. Рождество отметили великолепно. Горный воздух и покрытые снежными шапками вершины заставили всех забыть об опасности киднэпинга. Празднество удалось на славу, несмотря на эксцентричность и непредсказуемость очаровательной хозяйки, и, в отличие от свадьбы в Риме, никаких неожиданностей не произошло.

Глава двадцатая
Гордон-миротворец

Гордон нашел себя в жизни довольно поздно – после сорока лет. Именно тогда он начал реализовывать скрытые в нем способности – композитора, поэта и бизнесмена.

В отличие от других членов семьи, он никогда не отличался ни одержимостью, ни прагматизмом. Он обожал свой огромный особняк на Пасифик-Хейтс, всегда был преданным и любящим отцом и мужем и любил деньги лишь потому, что благодаря им он мог наслаждаться свободой от множества мелких, не заслуживающих внимания проблем.

Он уверял, однако, что не будь у него миллионов, он жил бы точно так же. Разъезжал бы в таком же автомобиле, смотрел бы те же телепрограммы и те же фильмы. «Возможно, что я стал бы не композитором, а преподавателем литературы в каком-нибудь колледже, но все равно был бы счастлив».

Похоже, что, говоря так, он не лицемерил, поскольку относился серьезно ко всему, кроме денег. Реакция музыкальных критиков на его песенный цикл была разнородной, однако Гордона это не взволновало, и он сказал по этому поводу: «Моя философия заключается в том, что мнения и взгляды должны отличаться. Это помогает понять как свои ошибки, так и самого себя. Всегда найдется парень, вкусы которого совпадают с моими, но прислушиваться к мнению только своих единомышленников я считаю признаком тупости». Гордон был совершенно прав, однако ему не мешало бы заинтересоваться и тем, как тот факт, что он мультимиллионер, повлиял на мнение критиков.

Один из известных ирландских поэтов Симус Хини, прочитав одну из изящных романтичных поэм Гордона, сказал как-то Биллу Ньюсому: «Я бы назвал Гордона Гетти лучшим среди поэтов-миллионеров». То же самое говорили композиторы о его музыке, а экономисты – об экономических теориях. Особый интерес вызывали последние, поскольку их автор носил фамилию Гетти.

Кроме грамзаписей, коллекция которых была одной из самых богатых в Америке, он больше ничего не коллекционировал. Три картины Дега, изображавшие жизнь балерин, висевшие в спальне, и изящная старинная мебель в гостиной были приобретены не Гордоном, а его супругой. Она обожала ювелирные изделия, старинную мебель и полотна импрессионистов. Гордон же предпочитал всему этому свои оригинальные идеи и часто напоминал старого рассеянного профессора каких-нибудь мудреных наук. Если бы у Гордона спросили о названиях тех трех полотен Дега, за которые его жена заплатила несколько миллионов, то он наверняка бы посоветовал спросить об этом у Энн.

Однако события последующих нескольких месяцев показали, что Гордон оказался достойным носить имя своего отца и как бизнесмен. Все, кто рассчитывал на его наивность и отсутствие у него деловой хватки и расчетливости, жестоко просчитались.

Вскоре у Гордона возникли трения с советом директоров «Гетти Ойл».

За несколько месяцев до этого скончался всемогущий Лансинг Хейс, и Гордон остался единственным главным доверительным лицом трастового фонда Сары Гетти. Поскольку этот фонд владел 40 процентами капитала «Гетти Ойл», то Хейсу после смерти Пола Гетти удавалось держать все руководство этой компании в своем кулаке. Он не скрывал своего недовольства президентом «Гетти Ойл» Сидом Петерсеном, и теперь, когда Хейса не стало, тот вздохнул с облегчением и почувствовал себя полноправным хозяином «Гетти Ойл».

Гордона Петерсен упорно не замечал и обращался с ним довольно высокомерно и даже бестактно. А зря. Ведь после смерти Хейса именно Гордон остался единственным доверительным лицом фонда. Теперь в его распоряжении был огромный семейный капитал, и это наполнило его чувством ответственности за судьбу фонда. Для начала Гордон решил уточнить, в каком состоянии находится компания, в которую вложена львиная доля капитала фонда. Петерсен, подобно многим, считал Гордона наивным простачком и решил, что сможет отделаться от него общими фразами. Но Гордон вцепился в него как клещ и потребовал объяснить, почему дивиденды акций фонда упали до рекордно низкого уровня – 50 долларов с акции. Петерсен посмотрел на него немигающим злобным взглядом и процедил что-то невнятное.

Не добившись ответа от Петерсена, Гордон направился в Нью-Йорк, чтобы уточнить у банкиров на Уолл-стрит, не занижена ли стоимость акций «Гетти Ойл» по сравнению с акциями ее конкурентов, и если так, то попросить совета, что ему предпринять, чтобы выправить положение.

Задав этот вопрос таким финансовым стервятникам, как Айвен Бокси и Бун Пикенс, Гордон действительно поступил наивно и очень опрометчиво, поскольку вложил в их уши информацию о том, что «Гетти Ойл» в критическом положении. О визите Гордона на Уолл-стрит узнал и Петерсен. Раздраженный излишней активностью Гордона, он решил охладить его пыл.

Вместе с советом директоров компании «Гетти Ойл» Петерсен начал активные действия по дискредитации Гордона. Цель оппонентов последнего была проста – убедить членов семейства Гетти в некомпетентности Гордона и уговорить их обратиться в суд с тем, чтобы тот передал контроль за семейным капиталом Гетти крупнейшему американскому банку «Банк оф Америка». Это дало бы Петерсену возможность удержаться в кресле президента «Гетти Ойл» и продолжить темные махинации с акциями компании.

Заговорщики, однако, явно недооценили Гордона и переоценили свои возможности. Для начала они решили обработать Марка. Предложение подписать петицию о передаче контроля над семейным фондом банку его удивило, и в октябре 1983 года он вылетел в Сан-Франциско, чтобы выяснить, что происходит, непосредственно у своего дядюшки. Сообщение Марка насторожило Гордона, и он понял, что против него готовится заговор. Тем временем Петерсен, не добившись ничего от Марка, начал уламывать брата Гордона – Пола-младшего и наконец убедил того подать петицию в суд от имени его пятнадцатилетнего сына Тары. Однако Гордон уже был к этому готов.

Подобный маневр Петерсена был довольно циничным, поскольку он прекрасно знал, что Пол не поддерживал с сыном никаких отношений и судьба Тары была ему совершенно безразлична. Сообщники Петерсена посчитали его контакты с Полом-младшим бесперспективной и даже глупой затеей.

Обеспокоенный интригами «Гетти Ойл», Гордон вскоре пустил это оружие в ход. Его преимущество над противником заключалось в том, что его отец оставил большую часть своего акционерного капитала музею в Малибу, и теперь попечитель музея – Гарольд Уильямс держал в руках 12 процентов акций «Гетти Ойл».

До последнего момента тот держался в стороне от происходящих событий, однако Гордону ничего не стоило убедить его в том, что помощь ему в борьбе с руководством «Гетти Ойл» отвечает финансовым интересам музея. Таким образом, владея контрольным пакетом акций «Гетти Ойл», включавшим 52 процента всех акций компании, Гордон вместе с Уильямсом уже могли разогнать совет директоров «Гетти Ойл» и избавиться от коварного Петерсена. Медлить с этим они не стали, и вскоре судьба «Гетти Ойл» была решена.

Желающих завладеть «Гетти Ойл» долго искать не пришлось. Первой откликнулась начинавшая входить в силу компания «Пеннцойл», предложив за каждую из акций «Гетти Ойл» по 110 долларов наличными. Это предложение Гордона устраивало, однако оформление сделки пришлось отложить из-за того, что его вызвали в суд. Там его ознакомили с исковым заявлением одной из «Джорджетт» (так в семействе Гетти окрестили дочерей Джорджа) – Клер. Она набросилась на Гордона за то, что он самовольно решил разрушить компанию, созданную ее дедом. Когда Гордон попытался ей объяснить, что все вырученные от продажи «Гетти Ойл» деньги пойдут в семейный фонд, она спросила:

– Но для чего, дядя Гордон, увеличивать капитал фонда, составляющий почти два миллиарда долларов? Разве этого для всех нас недостаточно?

– Твой вопрос, Клер, вполне логичный, – заметил Гордон, теребя свои кудряшки на макушке, и продолжил: – Но я исполняю волю твоего деда и своего отца, поручившего мне заботиться об умножении капитала и прибылей фонда.

Клер этот ответ не удовлетворил, и она настояла на том, чтобы ее адвокаты выяснили, законна ли сделка Гордона с «Пеннцойл Компани». Пока шли все эти выяснения, Гордону подвернулся другой покупатель – нефтяной гигант «Тексако», предложивший еще больше – по 125 долларов за акцию «Гетти Ойл». В январе 1984 года Гордон, выступая от имени трастового фонда, принял предложение «Тексако», и сделка была оформлена официально. В результате семейный капитал моментально удвоился и стал равен четырем миллиардам.

Но это был еще не конец. В происходящее вмешались дети Рональда, заявившие, что цена, предложенная «Тексако», недостаточно высокая. Гордон, чтобы избежать очередных прений в суде, договорился с руководством «Тексако» об увеличении предложенной ими цены до 128 долларов за акцию. Пойдя на это, представители «Тексако» категорически заявили, что больше никаких уступок с их стороны не будет.

От этой сделки выиграл лишь трастовый фонд Сары Гетти. Остальным она принесла лишь убытки и массу проблем. Компания «Гетти Ойл», поглощенная «Тексако», потеряла свое лицо и была вынуждена уволить 20 тысяч своих служащих. Что касается «Тексако», то ее руководство быстро сообразило, что доставшийся ей лакомый кусок столь огромен, что она не сможет его переварить, и уступила его «Пеннцойл Компани», потеряв на этом почти сто миллионов долларов. Сама же «Пеннцойл», отдав за «Гетти Ойл» почти весь свой капитал, справиться с ее управлением не смогла и вскоре разорилась.

В семействе Гетти содеянное Гордоном большой радости не вызвало. Рональд решил воспользоваться моментом и вновь попытался восстановить справедливость. Он подал прошение в суд, с тем чтобы его уравняли в правах с его сводными братьями, но ничего не добился. Лос-анджелесский судья Джулиус Тайтл отнесся к нему с пониманием и сочувствием, но в своем решении был вынужден признать, что «никаких доказательств того, что отец Рональда намеревался уравнять его в правах с остальными сыновьями, суду обнаружить не удалось».

Затем в суд обратились дочери Джорджа Анна, Клер и Каролина. Они дружно обвиняли своего дядюшку за то, что тот сделал с «Гетти Ойл», и требовали, чтобы он уплатил все налоги, связанные с продажей, не из прибылей фонда, а из собственного кармана. Что касается Петерсена, то тот, лишившись президентских полномочий, стал еще отчаяннее размахивать петицией, подписанной от имени Тары, и требовать назначения еще одного доверительного лица трастового фонда Сары Гетти, совершенно забыв о том, что после драки кулаками не машут. Тем не менее, несмотря на всплеск эмоций членов семьи Гетти и их потрясение в связи со случившимся, они в конце концов были вынуждены смириться с тем, что главным доверительным лицом, наделенным правом контроля за семейным капиталом, остался несколько рассеянный то ли поэт, то ли композитор, то ли экономист – Гордон Гетти. Что касается самого капитала, то благодаря усилиям Гордона он увеличился более чем в два раза и превысил 4 миллиарда долларов.

Таким образом, в результате одной сделки Гордону удалось пополнить семейную копилку суммой, превышавшей ту, которую его отец копил всю свою долгую жизнь.

В тот год финансовый еженедельник «Форбес» объявил Гордона Гетти самым богатым американцем. Однако такое заключение было не совсем верным, поскольку Гордон не владел, а лишь контролировал семейный капитал и его доходы, как главного доверительного лица, не превышали 200 миллионов долларов в год.

Покончив с «Гетти Ойл», Гордон снова вернулся к своим любимым занятиям. Теперь он занялся сочинением оперы на сюжет шекспировского «Фальстафа». Заказ на эту оперу от лондонского театра «Глобус» он получил совсем недавно и с вдохновением отдался работе. Ему ужасно хотелось стать знаменитым композитором, а все остальное его волновало мало. Жизнь в Сан-Франциско его вполне устраивала. Однажды он заметил: «Личный шофер мне вовсе ни к чему, поскольку Сан-Франциско это не Нью-Йорк и я без особых трудностей доберусь до любого места и сам». В его шикарном кабинете, восхищавшем его друзей, имелось два компьютера со звуковыми колонками фирмы «Макинтош» и огромный рояль «Ямаха».

По калифорнийским законам Энн имела права на половину доходов супруга, но фактически она распоряжалась ими целиком. Однако миллионов Гордона было так много, что порой и она, с ее богатой фантазией, была озадачена тем, на что их еще потратить.

У супругов был свой личный «Боинг-727» с огромными инициалами Энн на хвосте. В его салоне была ванна и душ, которые привлекали Гордона больше, чем полеты. В этом авиалайнере Энн часто летала в Париж за элегантными шарфами от Гермеса, сумочками от Гуччи и модными туфлями от Феррагамо. Со временем всего этого стало так много, что хватило бы ее внукам и правнукам.

Энн с Гордоном не жалели денег и на благотворительные цели. На исследования по антропологии и охране окружающей среды, проводившиеся в университетах Калифорнии, они выделили 5 миллионов долларов.

Вскоре Энн занялась перестройкой особняка ее матери в Сакраменто-Вэлли. Свою старушку мать она очень любила, хотя иногда, в минуты раздражения, называла ее «старой отупевшей клячей». По замыслу Энн, дом матери должен был превратиться в шикарную виллу, похожую на те, что строили для себя тосканские герцоги в эпоху Возрождения. Старуха отнеслась к этой идее без особого энтузиазма и все время ворчала, считая, что Энн выбрасывает деньги на ветер. Дочь разозлилась и строительство прекратила, успев, однако, в него вложить более двух миллионов долларов.

Вскоре она решила покрасоваться на телеэкране, и когда тележурналистка Барбара Уолтерс высказала предположение, что большие деньги являются источником несчастий и страданий, Энн с очаровательной улыбкой сформулировала свое кредо: «Ничего подобного. Счастливыми могут быть как очень богатые, так и очень бедные, но стать счастливым, когда очень богат, намного легче».

Будучи женщиной решительной, Энн была намерена доказать это своей собственной жизнью. Славу она любила не меньше денег, но, став королевой Сан-Франциско, она на достигнутом не остановилась и пожелала покорить Нью-Йорк. С этой целью она склонила супруга к тому, чтобы купить просторные апартаменты на Пятой авеню Манхэттена. Вскоре у нее, как и у настоящей королевы, появились знатные вельможи-придворные, и среди них – Джерри Ципкин, известный своей дружбой и с семьей Рейганов, и греческий банкир и общественный деятель Александр Папамарку.

Именно этот грек и представил Энн настоящему, а точнее бывшему, королю Греции Константину. Того Энн просто очаровала, и когда она решила перейти в греческую православную веру, то король Константин изъявил желание быть ее крестным отцом. Тем не менее, несмотря на все эти «королевские» штучки, она оставалась в душе шаловливой и беспечной калифорнийской девчонкой из Уитленда. Чтобы избавиться от комплекса провинциальности, она развила бурную общественную деятельность: вошла в совет директоров «Сотбис» и «Ревлон» и стала попечителем музея «Метрополитен» и Нью-Йоркской публичной библиотеки. Но и этого ей было недостаточно. Она мечтала о том, чтобы ее считали самой умной и образованной женщиной Америки XX века.

Начиная с 70-х годов Гордон с супругой начали регулярно летать в Европу на крупные музыкальные фестивали в Зальцбурге, Венеции и Бонне. Особенно им запомнился Зальцбург. Именно там еще в 1972 году они познакомились с бароном Вайденфельдом из Челси, который очень скоро стал другом их семьи.

Джордж Вайденфельд был крупным издателем, но по внешности напоминал доброго сказочного волшебника. Он носил изящный, но старомодный костюм и никогда не расставался с тростью. Не менее волшебной была и его судьба, превратившая юношу из семьи австрийских евреев в английского барона. Этот титул он получил от британского премьера-лейбориста Гарольда Вильсона. Ныне Джордж возглавлял известное лондонское издательство «Вайденфельд энд Николсон». Узнав о сокровенной мечте Энн, он предложил ей стать издателем. По его мнению, это помогло бы ей осуществить ее мечту.

Предложение было неожиданное, но Энн решила согласиться, поскольку других вариантов у нее не было. Вайденфельд развернул бурную деятельность и вскоре узнал, что Барни Россет, издавший в свое время Генри Миллера и маркиза де Сада, собирается продать свою фирму всего за два миллиона долларов. Гейл тут же согласилась, хотя имена названных Джорджем авторов ей ни о чем не говорили. Читать она очень любила, но в последние годы ей было не до книг.

Купив издательство Россета, она получила возможность познакомиться с известными писателями, а через них и с другими выдающимися личностями. Первым ее изданием был роман Ньена Чена «Жизнь и смерть в Шанхае», который вскоре стал в Америке бестселлером.

Эта деятельность Энн была выгодна и Вайденфельду. Он уговорил ее стать партнером его издательства и оказать финансовую помощь новому филиалу в Нью-Йорке.

Джордж часто прилетал в Нью-Йорк и обсуждал с Энн их издательские планы. В 80-е годы они усиленно думали о том, как убедить Хеллера и Сэллинджера написать продолжения их знаменитых бестселлеров: «Уловка-22» и «Над пропастью во ржи». Энн приходилось решать множество проблем. Если бы не Джордж, то все эти проблемы свели бы ее с ума. Однажды Вайденфельд предложил ей совместно с ним написать сценарий для документально-публицистического фильма о его родном городе Вене, который на протяжении многих веков оставался общепризнанным культурным и интеллектуальным центром Европы. Шла речь и об издании иллюстрированного журнала, на страницах которого обсуждались бы проблемы мировой культуры, а также о телевизионном сериале, рассказывающем о двухтысячелетней истории археологии.

Но книгоизданием Энн не ограничилась. Через год она учредила фонд, средства которого должны были способствовать дальнейшему развитию музыки, литературы и изобразительного искусства. На деньги фонда были организованы международные форумы музыковедов в Венеции и Иерусалиме, на которых обсуждалось будущее оперной и симфонической музыки, а также конференции литераторов из разных стран на берегах Нила и Миссисипи.